Текст книги "На золотых приисках"

Автор книги: Сергей Сергель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Ты как-то говорил мне, что тебя интересует жизнь

сибирских приисков, и ты хотел бы на них поработать.

Могу помочь тебе осуществить свое желание. Дело в том,

что я получил летнюю практику на большом руднике

в горах Кузнецкого Ала-тау и здесь познакомился с одним

человеком, ищущим себе старшего рабочего на начина-

ющееся золотое дело. Этот человек представляет из себя

нечто среднее между обыкновенным таежным бродягой-

золотоискателем и мелким золотопромышленником. До по-

следнего времени дела его были очень плохи, но этою весною он

нашел себе компаниона с небольшими средствами, с помощью

которых расширяет свои работы. Ему нужен второй человек

(один уже есть), которому он мог бы вполне довериться, и

который утайкой золота или воровством его не спутывал бы

его поисковых работ. Он может оплатить тебе проезд до

места работы и дать вознаграждение в размере – 50 руб.

в месяц.

Если согласен взять эту работу, то телеграфируй об этом

немедленно по адресу: с. Тисуль, Мариинского уезда Том-

ской губернии, Степному, и тотчас выезжай на работу. Если

денег нет, займи, Степной тебе их уплатит по приезде в Тисуль.

Путь таков – поездом до ст. Тяжин (за Мариинском),

от Тяжина на подводе до Тисуля. Если Степного в Тисуле

не окажется, то поезжай прямо на работы, на прииск По-

луденный. Денег на дорогу надо иметь рублей 35.

Итак, решай и немедленно телеграфируй тот или иной

ответ. До телеграммы Степной никого нанимать не будет.

О своем житье напишу в другой раз. Всего лучшего.

Письмо приятеля обрадовало меня чрезвычайно. Оно

принесло мне совершенно неожиданный и очень интересный

выход из крайне тягостного материального положения.

Вместе с окончанием учебного года окончились и все мои

заработки в виде разного рода уроков, и я очутился в по-

ложении рака на мели.

Недолго думая, достал в землячестве заимообразно три-

дцать пять рублей, уложил нехитрые вещи в спинной походный

мешок, купил руководства по золотой разведке и по метал-

лургии золота и на другой день уже мчался на восток

в вагоне прямого сообщения Петербург – Иркутск. Как ни

тянуло меня смотреть в окно вагона, я в него не смотрел,

и весь ушел в штудирование руководств по золотому делу,

чтобы не быть на работе, как, в темном лесу.

Мелькали станции, города, губернии, пересекались огром-

ные реки, кончались леса и раскидывались необозримые

степи, и снова подступали темные леса, у меня же в голове

было золото, кварцевые жилы, пески с золотом, амальгама-

ция, хлоринация, цианирование и т. д. и т. д.

В возке продолжал приводить в порядок усвоенный

материал, и к Тисулю золотое дело уже не было для меня

китайской грамотой.

Кроме того, я уже знал, что горы Кузнецкого Ала-тау

являются особою горною группой, лежащею к северо-востоку

от великого Алтая, что эти горы относятся к средневысот-

ным и вечных снегов на своих вершинах не имеют. Про-

резаются эти горы главным образом двумя реками – Томью и

Кией. Обе текут с юга на север, Томь через западную по-

ловину горного массива, Кия через восточную. Томь впадает

в великую реку Обь, Кия в большой приток Оби Чулым.

Обь ограничивает горы с запада, Чулым с востока. К юго-

востоку от Кузнецкого Ала-тау начинается горная Монголия.

В Тисуле Степного не оказалось. Поэтому нанял здесь

верховую лошадь с верховым же проводником и отправился

на Полуденный.

Скоро на горизонте засинели волны гор. Ближе и ближе

надвигаются молчаливые великаны. Вот ближние громады

из чисто синих становятся зеленоватыми, начинают выри-

совываться темные лощины и ущелья, падающие вниз серые

утесы.

Оставляем колесную дорогу и сворачиваем на узенькую

верховую тропку. Начались горы. Тайга приняла нас в свои

зеленые объятия. Дорожка прихотливо зазмеилась по скло-

нам гор, сбегала вниз к шумным потокам, взбегала на

невысокие перевалы.

Наконец, подъехали к Кие. Широкая река быстро

мчится меж скалистых, поросших тайгой, берегов. Провод-

ник понукает лошадь итти в реку, здесь брод. Я еду за

ним. Лошади прядут ушами, осторожно ступают, напра-

вляясь наискось к противоположному берегу. Вода бурлит

кругом лошади, окатывает брызгами ноги. Оступись конь,

упади, тогда уже ему не подняться на ноги: вода покатит

и потопит на глубоком месте.

Берег близко, лошади выходят из воды, фыркают. Здесь

в зимовке проводим ночь и утречком на холодке отпра-

вляемся дальше.

После полудня за поворотом тропки показались три

строеньица Полуденного.

Когда мы подъехали к крыльцу, из дома вышел пожилой

человек, отрекомендовался хозяином прииска Степным и

приветливо ввел меня в помещение.

– А вот моя правая рука, Трофим Гаврилович Адриа-

нов,– указал Степной на вошедшего молодого служащего.

Последний застучал кулаком в досчатую перегородку.

– Фаина Прохоровна, готовь скорей самовар, да поесть

чего-нибудь получше!

– Ладно, поспеете, – послышался из-за перегородки

недовольный женский голос.

Когда-то здесь был прииск, кипела работа, и лихора-

дочно суетились люди, промывая драгоценные пески и со-

бирая блестящие, крупные зерна золота. Об этой былой

работе говорят огромные свалы промытой гальки, полусгни-

вшие и развалившиеся остатки плотины и лотков для воды,

искусственное русло шумливой речки Полуденного Кундата

теперь обратившееся в болото, да три плохонькие строения,—

в одном из них жил, вероятно, управляющий прииском, во

втором помещались рабочие, а третье служило амбаром.

На последнем уже не было крыши: ее растаскали на

дрова летучки, т.-е. артели вольных золотоискателей. По-

стройки эти были совсем плохи и видом своим напоминали

трех дряхлых старух, опустившихся бессильно у дороги

отдохнуть; срубы сселись, обе крыши посредине вогнулись,

сквозь множество щелей проникала дождевая вода и вры-

валось холодное дыхание ветра. Строения стояли в котло-

вине на правом берегу речки. Чтобы выйти к ней, нужно

было сначала перейти по бревнам пруд – остаток старого

русла—весь наполненный черными головастиками, и пере-

сечь заросли тальника, который местами зелеными густыми

букетами наклонялся над самою водою, местами отступал

от нее, очищая засыпанные желто-серою галькою косы.

Кругом жилья пышно разросся малинник, а за ним, от

обоих берегов Кундата, поднялись к верху широкие разма-

шистые горы. Темнозеленая густая щетина тайги покрыла

их сверху до низу, легко устремляясь к небу бесчислен-

ными тонкими, как иглы, верхушками пихт и елей. На

волнистых вершинах они вырисовываются, как воздушные

зубцы величественной зеленой стены. Гигантские синие

и красные колокольчики, вспыхивающие голубым и красным

пламенем под потоками лучей горячего солнца, ослепительно-

желтый курослеп, ромашка, ярко-оранжевые звездочки-

огоньки, стыдливо прячущиеся незабудки, трепещущие от

свежести и аромата ландыши, высокая и густая трава – все

эти цветы и травы роскошным цветным ковром устлали

тайгу и радостной, блестящею толпой подступили к самому

нашему жилью, задорно выглядывая из гущи малинника.

Пересекая чащу тайги, к нам вело несколько узеньких

тропок, годных лишь для путешествия пешком или, в луч-

шем случае, верхом на лошади. Две из них соединяли нас

с такими же одинокими и брошенными приисками, как

и наш, третья – с большим работающим рудником. Кроме

того, на ближайшей к нам горе поселился медведь, устроивший

себе отличную постель под старым и густым кедром в какой-

нибудь версте от строений. Он промял к речке особую

тропу и каждую ночь ходил по ней пить воду, подымая

всегда большую тревогу среди наших животных: собаки

начинали заливаться отчаянным лаем, а пасущиеся около

лошади галопом неслись к строениям, гремя колокольцами

и гулко стуча копытами по земле. Наконец, пятая тропа,

проложенная дикими козами, вилась по самому берегу Кун-

дата и пропадала у болотца на той стороне, где эти жи-

вотные паслись каждую ночь. Под утро козлы начинали

громко кричать, подманивая самок, и в ответ им тотчас

поднимался лай собак, но уже гораздо более спокойный,

без примеси той тревога и того страха, который ясно слы-

шался в их лае на медведя.

Несмотря на всю ветхость построек, жить в них было

все же лучше, чем под открытым небом. Одно строение,

с русскою печью и более обширное, заняли рабочие – их

было немного, человек пять холостых да трое с «бабами»,

а во втором, разделенном досчатою перегородкой на две

половины, поместились: в одной половине я с хозяином,

а в другой служащий Трофим Гаврилович с женой и тремя

малыми детьми. У служащего так даже оконных рам не

было, и жена его ограничивалась легкими занавесками,

опускавшимися на ночь.

В нашей половине было одно большое окно, выходившее

на речку, перед ним длинный стол, а по обе стороны от

окна, вдоль стены, были приделаны две досчатые скамьи,

служившие кроватями. У третьей стены, против окна,

стояли два сундука, наполненные разным хламом, больше

разными книгами специального содержания, относящимися

к горному и золотому делу. Три висячие полки были зава-

лены тоже книгами и инструментами, а рядом с ними, на

длинных гвоздиках, лежали свернутые трубками планы и чер-

тежи. Наконец, на стене висела страшно фальшивившая

гитара, звук которой был очень похож на звук от удара

ладонью по подушке, скрипка с отбитым боком у деки

и дребезжащая мандолина. Тоненькая перегородка отделяла

нашу комнату от сеней с железной печкой и темного чулана

с припасами. Окно нашей комнаты было обращено на север,

и солнце заглядывало к нам лишь рано утром. Днем же,

когда на дворе было так светло, тепло и радостно, в ком-

нате было темновато, холодно, тоскливо, и хотелось поскорее

выйти из нее на свет.

Теперь несколько слов о нашем хозяине.

Повыше среднего роста, светловолосый, с большими

усами и маленькой бородкой на продолговатом лице, укра-

шенном большим носом, с добрым застенчивым взглядом,

узкогрудый и узкоплечий – он производил на всякого мяг-

кое и приятное впечатление. Он то и дело одергивает

и поправляет белую косоворотку, поглаживает волосы и при-

говаривает: ну, ладно, – хотя несравненно вернее было бы

приговаривать что-нибудь противоположное по смыслу —

ну, хотя бы – отвратительно, так как дела его всегда были

в крайне плачевном состоянии. То кто-нибудь находил бога-

тое золото в местности, которую Петр Иванович только-что

бросил, как совершенно безнадежную относительно золота,

то не было денег на покупку провизии, и приходилось уни-

женно просить богатеев о ссуде муки в долг, то не было

чем платить рабочим, и они начинали шуметь и гудеть.

В другой раз плоты с разными товарами разбивались о камни,

и товары пропадали, или солидный прииск приносил лишь

убыток, потому что попадался вор служащий. Было и так,

что Петр Иванович в критическую минуту заболевал тифом,

и мнительный компаньон, трясясь и падая в обморок от

страха заразиться, устремлялся с возможною скоростью

в Россию (так зовут сибиряки Европейскую часть СССР),

то... Впрочем, нет возможности перечислить все те бесчи-

сленные напасти и беды, которые всегда и везде преследо-

вали несчастного Петра Ивановича. Поссорившись с маче-

хой, Петр Иванович бросил семью, гимназию и начал вести

самостоятельную жизнь, полную лишений и мытарств. Много

прошло времени, пока ему удалось скопить небольшую

сумму денег и с нею отправиться в Сибирь искать золото.

И вот он уже семь лет ищет его, сбережения давно истра-

чены, ему стукнуло сорок лет, волосы от невзгод засвети-

лись серебром, на лице легли морщинки, легла тень горечи

и муки. Другой на месте Петра Ивановича давно махнул

бы на все рукой и успокоился бы, если не внутренне, то

хоть наружно, но Петр Иванович все еще борется и барах-

тается, силясь победить препятствия и добиться своего.

Энергии остается все меньше и меньше, из узкой груди

все чаще и чаще вырываются подавляемые, непрошенные

вздохи, еще недавно волновавшая его кровь мечта о богат-

стве становится все бледнее и бессодержательнее, и на

место этой мечты начинает все яснее, ярче и мучительнее

сверлить уставший мозг другая мечта – мечта об отдыхе,

о покое, о какой-нибудь определенности, об уюте теплого

гнездышка семьи. Чем дальше идет время, тем эта послед-

няя мечта принимает более и более реальные формы, тогда

как мечта о богатстве уходит куда-то вдаль и незаметно

расплывается в ничто.

Наконец, Петр Иванович решил сделать последнюю

попытку. Он наметил место, где (он был в этом совершенно

уверен) должно было находиться золото, и достал на раз-

ведку 1000 руб., конечно, на самых тяжелых условиях:

если золото будет найдено, то половина дохода отчисляется

ссудившему деньги под разведку богатею. Наш стан нахо-

дился как раз в центре этого места.

Но 1000 руб. такая ничтожная сумма... Ее едва-едва

хватит на самую поверхностную и сомнительную разведку,

а между тем впереди долгая лютая зима, безденежье, зна-

чит, необходимо не только вести разведку, но и заботиться

о грозящей голодной зиме. Страх этот и заставил Петра

Ивановича одновременно с отыскиванием жилы заняться

и мелкою добычею золота, в небольших количествах встре-

чающегося здесь во многих местах. Так он и перебивался:

то мыл золото, то вел разведку.

С той стороны в Кундат впадал маленький ключик, на

котором кто-то когда-то искал золото, оставив следы своих

поисков в виде шурфов —т.-е. глубоких ям. Ключик при-

глянулся двум золотничникам – отцу жены служащего Адриа-

нова и Ивану «подзаводскому», служившему когда-то в ка-

зенных копях, но променявшему спокойную оседлость на

беспокойную и неверную, но вольную жизнь в тайге. Стол-

ковавшись и получив от Петра Ивановича разрешение, они

начали мыть на ключике пески и каждый вечер приносили

на стан по 5 – 7 золотников рассыпного золота, отдавали

положенную часть Петру Ивановичу, а остальное делили

между собою. Золотник золота в наших местах идет за 4 р.

и, таким образом, барыши золотничников были очень недурны

Но скоро ключик от засухи пересох, воды на промывку не

хватало, и старик со своим компанионом были вынуждены

прекратить работу. Тогда за этот ключик решил взяться

Петр Иванович, уверенный, что если два человека намы-

вали в день 5 – 7 золотников, то полдесятка рабочих золотни-

ков 10 —12 всегда намоют, а это уж доход для безденеж-

ного предпринимателя очень почтенный. С водой же устрои-

лись следующим образом: около ключика нашли болотце

с бьющими со дна ключами и запрудили его плотиною,

которая открывалась лишь на время работы, а все осталь-

ное время была закрыта: за ночь в болотце успевало на-

браться достаточно для дневной работы воды.

Золотоносный песок в тачках по выкатам, т.-е. по

узкому досчатому настилу, доставлялся к болотцу. Из послед-

него ручейком выпускалась вода, шедшая затем по системе

желобов. В один из них и выбрасывался песок, пробивался

и промывался. Когда все эти приготовления были закон-

чены, Петр Иванович распорядился, чтобы с завтрашнего

дня были начаты работы. Часть рабочих попрежнему будет

бить шурфы, отыскивая жилу, а остальные – человека

четыре – займутся вскрыванием турфов, т. – е. снятием

с золотоносных песков верхнего наносного пласта – турфа —

два накладыванием песков в тачки и доставкой их к же-

лобам, и, наконец, еще двое вместе со мной – промывкой

их. Сверх того, на моей обязанности лежало следить за

работавшими, чтобы они не таскали с лотков осевшие кру-

пинки золота, на что таежный рабочий всегда готов, что

он умеет делать с большим мастерством и чем может совер-

шенно спутать планы ведущего работы.

Рано утром меня и Петра Ивановича разбудил стук

в дверь. Это был служащий Адрианов.

– Встава-ай! – протяжно прогудел он в дверную щель

и пошел к казарме рабочих.

– Падыма-айсь, ребята, —уже веселее и повелительно

крикнул он, стуча в казарменную дверь.

Через минуту она медленно заскрипела, послышался

кашель, зевота и мирное перекидывание словечками, гро-

хот самоварной трубы и частое хлопание сапога, которым

старуха Авдотья раздувала огонь в самоваре.

Когда я и Петр Иванович были готовы, Фаина Прохо-

ровна (жена Адрианова) принесла в комнату и поставила

на стол поднос со стаканами, с молоком для чая и тарел-

кой нарезанного ломтиками хлеба, а через несколько минут

и важно клокочущий самовар. К столу подсел Петр Ива-

нович, Адрианов и я, а Фаина Прохоровпа ушла к себе

досыпать.

Петр Иванович, попивая чай, давал Трофиму Гаврило-

вичу указания, где поставить рабочих на разведку, где бить

шурфы, т. е. копать ямы, и где проводить штреки—длин-

ные рвы.

Наконец, мы отправились мыть золото. Рабочие двига-

лись один за другим по узенькой тропинке, перешли по

бревну Кундат и по продолжению той же тропинки вступили

в лес. Было совершенно тихо, тайга хранила спокойное

молчание. Заморосил дождик. Все тона и краски смягчи-

лись, расплылись, все приняло неясные очертания, сделалось

как будто прозрачным. Старые пихты, обросшие клочьями

седого мха, стояли точно окаменелые в глубокой, задумчи-

вости, простерев широкие, серо-зеленые лапы над извива-

ющейся тропинкой, как бы желая скрыть ее от чьего-то

глаза.

Через каких-нибудь полчаса мы были уже у ключика.

Часть рабочих осталась здесь, а я с двумя парнями лет

по 17 —18 прошел еще шагов пятьдесят к запруде болотца,

где стояла бутара. Трофим Гаврилович открыл шлюз,

и вода стремительно бросилась в желоба, затем в «колоду»

(длинное корыто) и на «грохот», т.-е. на железную плиту

с круглыми отверстиями, покрывающую собственно бутару —

нечто в роде деревянного ящика с покатым дном и откры-

того одной стороной для выхода воды. Дно бутары перего-

раживается четырьмя плинтусами – деревянными порож-

ками, у которых задерживаются крупинки золота. Но боль-

шая половина его осаждается еще в колоде, в которую

сваливается из тачки песок. Длина колоды около четырех

аршин, ширина – около трех четвертей и глубина около

полутора четвертей. Бутара раза в два короче колоды, но

немного шире ее.

Но вот из чащи доносится повизгиванье тачечного

колеска, и из-за поворота тропки показывается Никита,

катящий перед собою полную песку тачку. Еще минута —

и к нам в колоду валится куча песку, перемешанного

с галькой, глиной, торфом и травой.

Вода в колоде запрудилась, замутилась и вдруг понес-

лась по пескам вниз бурым потоком. Я с парнями изо всех сил

принялись шевелить пески в колоде гребками в роде мотыг,

только с отверстиями в железках для прохода воды. Мы

двигали пески вверх по колоде против струи, спускали их

вниз, снова тащили вверх и опять вниз, пока вся глина

не была унесена водой, пески тоже, и на грохоте не оста-

лась куча крупной гальки и мелкого гравия. Этот материал

сгребали с грохота гребком и лопатой на сторону, в отвал.

Не успели мы пробить одну тачку песку, как в колоду

уже летит другая, запруживая несущуюся воду. На секунду

прекращается ее журчание, и вдруг сразу она бросается

через песок и края колоды, обдавая нас мутными брызгами

и струями. Мы опять изо всех сил принимаемся разбивать

комья, протирать и промывать пески, то и дело погляды-

вая на дорожку – не приближается ли Никита с тачкой.

Мы фыкаем и фукаем на комаров, кусающих губы, забира-

ющихся в нос, уши, глаза, судорожно подергиваем всем телом,

которое больно жалят слепни.

Пот вытереть некогда, и его соленые большие капли без

конца катятся по губам, подбородку, застилают глаза. Им

пропитана наша одежда, и кажется, что мы только-что

в нем купались. Руки от усталости немеют, от согнутого

положения ломит поясницу, мы скорее спешим домыть пе-

сок, чтобы мгновение передохнуть, и вдруг слышим знако-

мое повизгивание движущейся тачки, через секунду обру-

шивающейся на наши гребки. Мы невольно выпрямляемся,

секунду стоим неподвижно, вяло глядя на кучу песка, но

тотчас опять принимаемся лихорадочно работать. Пробив

тачек десять, мы уже совсем обессилели и сгребали песок,

почти не промывая его.

Проходит еще минута, и я чувствую, что больше не

могу работать, что мускулы рук перестали двигаться,

а в пояснице ощущается невыносимая боль. Я начинаю

поспешно перебирать в уме выходы из положения, как вдруг

на гребок неожиданно падает новая партия песка, и с этим

Никита спокойно произносит: – закури. С неизъяснимым

наслаждением ставлю я у колоды гребок и растягиваюсь

на днище обернутого вверх дном старого лотка. Я не

шевелю ни одним мускулом тела, всецело отдавшись насла-

ждению покоем, глаза невольно закрываются, и я впадаю

в тяжелое полузабытье, теряя представление действитель-

ности, несясь куда-то в смутном хаосе мыслей и воспоми-

наний, готовый вот-вот совсем заснуть, как вдруг какой-то

нервный толчок заставляет меня разом проснуться. Я вска-

киваю и с подозрением смотрю на парней. Но те, усталые,

сидят на концах гребка, положенного поперек колоды,

и беседуют.

Разговор парней – сплошное сквернословие. Особенно

отличается Макся, видимо, побывавший около горных заводов

и вполне усвоивший тонкости этого своеобразного скверно-

словного наречия. На подобие сыплющейся дроби вылетали

из уст Макси короткие словечки то в качестве эпитетов,

сравнений, то заменяя целые выражения своей интонацией,

забористой приставкой. Максе слабо подражал Григорий,

еще мало выходивший из тайги, наивный, простой и неиспор-

ченный. Развязность и циничность Макси огорошивали его,

уверенность покоряла, и Григорий проникался все большим

уважением к товарищу. Не желая ударить лицом в грязь

перед новым другом Григорий и сам пробовал скверносло-

вить, но у него это выходило, так сказать, с конфузом,

неуверенно и натянуто, точь в точь, как у неудачных остря-

ков, сказавших неумело и невпопад остроту и незнающих,

куда после этого деваться от смущения.

– А ну, расскажи, Макся, про Ларку, – попросил Гри-

горий и, обернувшись ко мне, добавил: – вот послушай-ка,

Сергей Иванович, больно занятно. И откуда только у него

берется!

Началась нескончаемая повесть про Ларку – дурака, учи-

нявшего на прииске всякого рода безобразия. Слушая эту

повесть, хотелось сплюнуть, отвернуться, не слушать. Макся

говорил спокойно, без тени улыбки или смеха на лице. Гри-

горий же поминутно деланно и насильно смеялся. Хотя ему

и не было смешно, но он хотел показать товарищу, что

вполне постигнул прелесть рассказа, и что он вообще слав-

ный и бравый малый.

Но вот послышалось визжание приближающейся тачки,

и мы взялись за гребки. Опять закипела работа, полился

пот, зазвучали короткие сердитые слова по адресу безжа-

лостных комаров и слепней. Попрежнему скоро заныла

поясница, одеревенели руки и, казалось, что вот еще секунда,

и гребок выпадет из руки. На меня находит какое-то оду-

рение– работа мозга совершенно останавливается, работаю

автоматически, почти без сознания. Спасительное – закури!—

выводит меня из этого состояния, я отбрасываю гребок

и опускаюсь на кочку.

Макся продолжает свой рассказ про Ларку, Григорий —

насильно смеется.

Кругом вьется масса огромных слепней. Я схватываю

одного из них и подношу к торопящемуся куда-то по песку

муравью. Это его озадачивает, он останавливается, минуту

стоит неподвижно и вдруг решительно схватывает выры-

вающегося из моих пальцев слепня. Я разжимаю пальцы,

и между двумя насекомыми завязывается отчаянная, смер-

тельная борьба. На эту пару наткнулся пробегавший мимо

муравей. С минуту он постоял в нерешительности, а затем

схватил слепня за заднюю часть, и скоро все трое скрылись

в густой траве.

Визжание приближающейся тачки заставило всех стать

у колоды. Снова закипела молчаливая работа, по телу

заструился пот, стали подергиваться тела от укусов кома-

ров и слепней. Только после полудня был перерыв подольше,

с чаепитием. Под пихтой был разведен огонь, вскипячена

вода в котле и чайнике. Для вкуса в котел были брошены

листы смородинного куста, что делало чай, действительно,

более приятным и ароматным. Закусывали черным хлебом.

Не смотря на то, что завтрак был так скромен, силы после

него как будто прибавились, гребок показался легче и буду-

щее светлее. Тяжеловато только было от шести стаканов

чая.

Незаметно подошел вечер. Плывшие весь день по небу

тучи столпились на западе, почти закрыв опустившееся

солнце. Последний, помутневший в тучах луч его упал

вдруг бледным пятном па колоду, через минуту мелькнул

на верхушке старой засохшей березы и исчез. Кругом за-

пыли и заколебались мириады комаров и скрылись в траву

слепни. От усталости голова совершенно перестала рабо-

тать.

– Последняя, – сказал Никита, вываливая песок из

тачки в колоду.

Наконец. А вот и Трофим Гаврилович замелькал между

деревьев, тяжело ступая большими сапогами по выкатам.

Он тоже очень устал, что видно по его полуоткрытому рту,

по его одеревеневшему лицу и бессильно опущенным кистям

рук. По дороге он закрывает выход воды из болотца и под-

ходит к бутаре, чтобы собрать золото, осевшее на дно ко-

лоды и бутары. Тихою струей смывается оставшийся еще

песок, и тотчас в разных местах заблестели зерна золота

среди черного шлиха. После долгой и осторожной промывки

и работы гребком, собирается, наконец, в одном месте кучка

из золотинок, сгребается в железный маленький черпачек,

высушивается на огоньке и ссыпается в бумажный меше-

чек. На вид было золота золотников 4—5, т.-е. рублей на

16 – 20. Это промывка далеко не блестящая, но все же

представляющая некоторые выгоды.

Совершенно разбитые и голодные пришли мы на стан.

Обед состоял из мясного супа и кислого молока. Петр Ива-

нович не переставая и оживленно пикировался с Фаиной

Прохоровной, все время язвившей Петра Ивановича за его

неудачи, за недостаток во всем необходимом, за нехватку

сахара, мяса, крупы, за отсутствие денег. Мучительною

болью отдавались эти укоры в душе Петра Ивановича, лицо

его выражало крайнее смущение, тоску, и, однако, он силился

добродушно улыбнуться, ответить, и лишь иногда с легким

вздохом произносил:

– Ах, вы, пила этакая, да вы можете человека совсем

со свету сжить. Вот потерпите, найдем золото, будут деньги,

и все будет. На все надо терпение, Фаина Прохоровна,

сразу ничего не делается.—

– Чего и говорить, дождешься тут с вами. С голоду

помрешь.

Сначала меня поразило то добродушие, с которым Петр

Иванович позволял жене служащего пробирать себя, но по-

том я догадался, что Петр Иванович долго уже не платил

Адрианову жалования.

Выпив стакан чая, вышел из комнаты на воздух. Была

почти полная ночь. На западе еще светился нежный золо-

тисто-розоватый, тихий свет; и на его фоне совершенно

отчетливо выступали острые и строгие, точно зубья гигант-

ской пилы, верхушки пихт и елей. Правее заката растя-

нулось но горизонту тяжелое, мутно-синее облако. Широ-

кая гора Алатага уперлась в него своею вершиною и оста-

новила его грузный и плавный полет, А еще дальше, на

другой стороне неба, из-за горы осторожно поднимается

луна, разбрасывая по горам прозрачную, серебристую ткань

из своих лучей. В синевато-темной глубине неба загора-

лись и вспыхивали цветными огнями звезды. Смутная тайга

хранила молчание. В ней, как и в небе, дарила тишина,

и в то же время чудилось, что от нее исходит какое-то

неслышное, но могучее звучание, точно тайга тихо дремлет

и в дремоте глубоко и мерно дышит, выпуская из себя

теплый ароматный пар, мерно, неуловимо колышет свои

ветви, иглы, листья.

Около тлеющих остатков костра неподвижно стояла корова

монотонно жуя жвачку. Скрывшийся в траве Гнедко то и

дело позвякивал колокольцем. Сонные куры вяло поспорили

из-за места.

А вот и ночная, зловещая птица начала свое угрюмое

у – уканье. – Шубу – шубу! – глухо звучит ее странный

и мерно повторяющийся крик среди мертвой тишины, то

где-то далеко в глубине леса, то совсем близко на горе, то

снова далеко и неясно. В ответ на зов самца с облитой

лунным светом вершины исполинского высокого кедра раз-

дается хрипение самки, точно давящейся чем-то непрогло-

ченным. Но скоро эти звуки замерли. В низинах зашеве-

лился туман.

Так прошли шесть рабочих дней.

* * *

В субботу рабочий Никита и кузнец Николай предло-

жили мне отправиться ночью па близлежащее болотце

посторожить диких козлов. Каждую ночь, на рассвете, эти

животные начинают громко кричать, подзывая самок и взбу-

дораживая наших собак, Я поспешил согласиться, и мне

было наказано собраться к десяти часам вечера.

Никита – старый таежный волк, родившийся, выросший,

и доканчивающий дни свои в тайге, вечный скиталец

и искатель золота, – то самостоятельный, то в качестве наем-

ного рабочего у кого-нибудь другого. Ему уже минуло

60 лет, но па голове нельзя заметить седых волос, которые

густым и ровным покровом закрыли верх его головы. Только

цвет их сделался каким-то блеклым, близким к цвету его

полинявшего светло-коричневого кафтана. Бритое, бронзовое

лицо светится ласковым добродушием, плутоватостью, за

живыми, проницательными глазами чувствуется природный

ум, а спокойные движения и походка говорят об уверенности

в себе и рассудительности. Костюм Никиты был тот же,

что и у всех таежных бродяг: шляпа с короткими полями

буровато-темноватого цвета, полинялый короткий кафтан,

перетянутый красным кушаком, широкие плисовые шировары

и сапоги до колен. Во рту всегда дымится трубка, а в пути

за плечом непременно висит одноствольное шомпольное ружье

с торчащим из дула войлоком. Наконец, у него была баба

Авдотья, худощавая и бодрая старушка, и веселый моло-

дой пес Верный, которые сопровождали Никиту во всех его

странствиях. Нрав у Никиты был самый безобидный, за

что собственно и держал его у себя Петр Иванович, так как

силушки у него оставалось уже немного. Так, например,

если Никите с Авдотьей удавалось выпить, то в то время

как другие рабочие в таком состоянии начинали опасно буй-

ствовать, Никита оставался тих, смирен, начинал чмыхать

носом, вытирать рукавом слезы и горестно-прегорестно мотать

старой головой. Друг Никиты Матвей тоже никогда не

буянил и, подвыпив, обыкновенно, с многозначительным

азартом без конца убеждал Петра Ивановича,что «ну, и...

больше ничего. Вот ей-же богу, пропади я на этом самом

месте, если... и больше ничего».

На другой день Никита бывал болен, пластом лежал на

койке, морщился и ни с кем не разговаривал.

Кузнец Николай тоже старик, У него тоже темное от

копоти и солнца лицо, дышащие энергией и умом, но как-то

избегающие долго останавливаться на собеседнике глаза,

точно Николай опасался, чтобы чужой человек не прочел

по глазам его сокровенных тайн. У кузнеца была всклоко-

ченная, полуседая борода, такая же великолепная, волнистая

шевелюра, он обладал звучным приятным голосом, был хо-

роший расторопный работник и располагал к себе каждого,

хотя и держался особняком и ни к кому не набивался

с разговорами. Не смотря на видимую хмурость, во всех

его движениях и словах сквозила мягкость и печаль. Может-

быть, это была надвигающаяся старость, горечь одиночества