Текст книги "Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы"

Автор книги: Сергей Хрущев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 68 страниц) [доступный отрывок для чтения: 25 страниц]

– Почему?!

Он еще немного подумал, видимо, подбирал нужные слова, но ничего вразумительного так и не сказал, ограничился общим замечанием, что многое предстоит еще осмыслить, а такой журнал, разошедшийся по всему свету, не сыграет положительной роли. Честно говоря, я ничего не понял, удивился, но вопросов больше не задавал.

События в ту весну развивались чрезвычайно быстро. Наступил апрель, принесший с собой такое, о чем зимой и помыслить не представлялось возможным: все газеты опубликовали заявление советского правительства с предложениями о прекращении затянувшейся корейской войны. Вскоре начались переговоры о перемирии и обмене пленными. Страну потрясло сообщение о прекращении «дела врачей», а ведь только 13 января мы прочитали в «Правде» о разоблачении их преступлений и о советской патриотке докторе Тимашук.

Вместо тщательно пережеванных комментариев 25 апреля в газетах опубликовали полный текст выступления президента США Дуайта Эйзенхауэра перед американскими редакторами. По тем временам шаг беспрецедентный. А в мае и того больше – «Правда» поместила без купюр выступление в палате общин главного «поджигателя войны» сэра Уинстона Черчилля. Такое могло заставить Сталина перевернуться в гробу.

Да, мир менялся, новое руководство перекладывало руль, вырабатывало свою собственную линию поведения.

Энергичный Хрущев исподволь начинал играть все более значительную роль.

Резко подняло его акции устранение с политической арены Берии. Я не хочу тут пересказывать всю эту историю. Напомню только, что он стал инициатором этой непростой акции и довел ее до конца. Помню, как 26 июня, в день решительного заседания Президиума ЦК, отец все утро просидел на лавочке в дачном саду один на один с Анастасом Ивановичем Микояном. Приближаться к себе он запретил, и я увивался вокруг начальников охраны отца и гостя, прогуливающихся поодаль по дорожкам сада.

Все в тот день выглядело необычно. Ежедневно отец уезжал на работу к девяти, а гости если приезжали, то вечером, и в разговорах с ними принимали участие (в качестве слушателей) все члены семьи: и взрослые, и не очень взрослые. Эта же утренняя беседа затянулась. Наконец они поднялись и пошли к дому. Лица у обоих сосредоточенные, – запомнились своей необычностью, – я привык к прощальной улыбке отца и приветливому взгляду Анастаса Ивановича. Миновав дом, оба направились к стоящей на площадке машине. Отец с усилием открыл тяжелую бронированную дверь ЗИСа, пропустил вперед гостя и залез сам. Бронированный автомобиль тоже вызывал недоумение. Последние месяцы отец им не пользовался. Я стоял рядом. Отец наконец заметил меня, улыбнулся и помахал на прощание рукой. Охранник с тихим клацаньем захлопнул дверь и быстро занял место впереди. Машина тронулась.

Мы ничего не подозревали. Только вечером, когда усталый отец возвратился на дачу, он сообщил:

– Сегодня арестовали Берию. Он оказался врагом народа и иностранным шпионом.

Стереотипы живучи.

Ошеломленные, мы не смогли выдавить ни слова. Даже я не задал ни одного вопроса. Об обстоятельствах дела мы узнали значительно позднее. Пока все хранилось в тайне. Лишь 3 июля на второй странице «Правды» появилась большая редакционная статья «Учение Маркса – Энгельса – Ленина – Сталина – могучее идейное оружие нашей партии». Для тренированного глаза она служила сигналом: в руководстве произошло что-то неординарное. И только 10 июля опубликовали сообщение о состоявшемся на днях (а когда именно – секрет) пленуме ЦК, который постановил за «преступные антипартийные и антигосударственные действия Л. П. Берия… вывести из состава ЦК и исключить его из партии как врага Коммунистической партии и Советского государства».

В июньские дни, за десять дней до ареста Берии, новому руководству пришлось столкнуться с первым серьезным кризисом. 17 июня в Германской Демократической Республике, в Берлине, начались волнения. Они быстро распространились и на другие районы страны. В Москве на эти события отреагировали мгновенно, на заседании Президиума ЦК было решено ввести в города советские войска, в первую очередь танки. В случае необходимости разрешалось применять оружие.

Ответственность за наведение порядка в Германии возложили на Берию, наделив его чрезвычайными полномочиями. В этом выборе просматривается мрачный юмор истории. Берия после смерти Сталина выступал против поддержки образованной в 1949 году ГДР, предлагал уступить ее Западу. Здесь он столкнулся с Молотовым, энергично поддержанным отцом. Они считали позицию Берии в корне неверной: социалистическая Восточная Германия будет служить привлекательной витриной, демонстрирующей преимущества «социалистического образа жизни», своим примером увлечет пролетариат Западной Европы, и не только Европы.

Сейчас Берии вменили железной рукой навести порядок в оккупационной зоне. И он навел. Обстановка быстро стабилизировалась, на всех мало-мальски заметных перекрестках мятежных городов стояли танки, расчехленные орудия не позволяли сомневаться в серьезности намерений их экипажей. В ряде мест раздались выстрелы, имелись убитые и раненые, оккупационная армия не шутила, требуя от поверженного врага безоговорочной капитуляции.

Восстание в ГДР и подготовка к аресту Берии столкнулись во времени. Командировка Берии в Берлин стала настоящим подарком судьбы для заговорщиков. В своих воспоминаниях отец не раз останавливается на опасениях, что предпринимаемые ими усилия могли выйти наружу. Ведь все они, члены Президиума ЦК, являлись заложниками Берии, без службы охраны МВД никто из них и шага ступить не мог.

В отсутствие Берии дела пошли живее. К его возвращению в Москву все было оговорено. [4]4
  В ставших доступными архивных материалах нет упоминания о поездке Берии в ГДР (в соответствии с ними туда ездил его заместитель Серго Гоглидзе), но я решил оставить все так, как мне запомнилось.


[Закрыть]Сомневался один Микоян. Именно утром 26 июня отец предпринял последнюю попытку склонить его на свою сторону. Но безуспешно. Анастас Иванович на арест Берии согласия не дал, он продолжал колебаться.

Обстановка в Германии быстро стабилизировалась, но восстание послужило серьезным предупреждением. Отец воспринял происшедшее очень остро: почему рабочие идут против своей же рабочей власти? Основной причиной столкновения ему виделась неопределенность, непоследовательность нашей политики в отношении Германии, и в первую очередь в экономическом аспекте. К тому времени наши союзники отказались от своей доли выплат, предусмотренных документами, определившими статус потерпевшего поражение германского рейха. Хозяйство в западных зонах начало быстро восстанавливаться.

В ответ на мои расспросы отец охотно объяснил мне, что, по его мнению, произошло в ГДР. Как мне помнится, он выделял следующие аспекты: во-первых, неправильно продолжать взимать с немцев репарации после того, как образовалось рабочее государство – Германская Демократическая Республика. Мы теперь друзья, а не враги, и тем не менее заставляем их выплачивать большие суммы, тогда как Западная Германия не несет подобного экономического бремени. В результате восточные немцы живут хуже западных, и это, естественно, вызывает раздражение, недовольство. Да и политически мы себя ставим в невыгодное положение – тащим все, что можем утащить.

Ошибочным он считал демонтаж многих заводов. Вывезли мы устаревшее оборудование, которое нам не помогло в восстановлении разрушенного народного хозяйства, а изрядно навредило в установлении добрых отношений с Германией. По его словам, мы вывозили все подчистую, как фашисты из нашей страны.

Особенно беспокоила отца неопределенность нашей позиции в отношении будущего Германии. Тогда не возникало сомнений в необходимости скорейшего подписания мирного договора и объединения Германии, но на каких условиях? Уже существовали два германских государства с разными укладами – капиталистическим и социалистическим. Отец считал, что мы обязаны однозначно поддержать ГДР, заявить о недопустимости ее ассимиляции со стороны ФРГ. Неопределенность порождала неуверенность, недовольство, а тут еще перебои со снабжением, несвоевременный пересмотр норм выработки на предприятиях. Не последнюю роль, считал отец, сыграли и западные спецслужбы.

Меня его объяснения удовлетворили, все как бы стало на свои места. Я позволю себе не комментировать взгляды отца с позиций сегодняшнего дня, а постараюсь донести их до читателя, насколько это возможно, в неискаженном виде.

Нелишне еще раз напомнить, что мы говорим о 1953 годе. Война еще не ушла в историю. Решительное вмешательство оккупационных войск и быстрое наведение порядка вызвали удовлетворение в Москве. Как отнеслись к карательной акции немцы? Мне запомнились рассказы отца о том, что, как только обстановка стабилизировалась, местное население проявляло даже симпатию по отношению к солдатам. Завязывались разговоры. Так ему докладывали из Берлина. Вскоре высказывавшиеся отцом мысли нашли свое выражение в конкретных действиях. Уже в августе наша страна подписала с ГДР протокол о прекращении с 1 января 1954 года взимания репараций с Восточной Германии.

Бурные события лета 1953 года не изменили отцовских привычек.

Жизнь в московской квартире на пятом этаже с окнами, выходящими в каменный колодец двора, угнетала отца. При первой возможности он стремился удрать на дачу. Зимой это удавалось не всегда, а вернее, туннели заледенелых дорожек между высокими сугробами привлекали меньше. С весны же он все чаще уезжал ночевать за город и с наступлением тепла перебирался туда совсем. И в Киеве, и в Москве летом мы постоянно жили на даче, здесь, вдали от шума и смрада улиц, отцу удавалось восстановить силы.

Отца тянуло на дачу не просто желание отдохнуть, он истово любил природу. Весной его приводили в трепет цветущие вишневые сады. Отец мог часами любоваться густо усыпанными бело-розовыми цветами ветками яблонь. Сирень, каштаны, розы, белая акация – трудно перечислить все его любимые кустарники и деревья. Пора цветения – его любимое время года. Крестьянской натуре так созвучно весеннее возрождение природы. И напротив, осеннее умирание приводило отца в уныние. Даже красочное разноцветье опадающих в солнечный осенний день листьев не возвращало ему хорошего настроения.

Любил отец и животных. В Киеве у нас жили две собаки: трофейные курцхаары. Их подарили ему возвращавшиеся из Германии на родину приятели-генералы. Мама животных не очень жаловала. Они вносили разлад, нарушали незыблемость установленного ею порядка; но внешне свою неприязнь она старалась не проявлять, терпела. В ней боролись два начала: с одной стороны, общение с животными благотворно влияет на формирование характера детей, с другой – от них можно набраться всякой заразы.

Кроме собак, у нас жили кролики, утки, гуси, цесарки – хозяйство моей бабушки Екатерины Григорьевны, маминой мамы. Она не мыслила себя без работы и весь день прибирала, кормила, поила своих питомцев.

Зная склонность отца к животным, ему постоянно тащили потерявшихся в лесу детенышей. По дому носились белки, очень любившие закапывать орехи в косы моих сестер. Они неведомым образом заранее узнавали о приходе отца и, едва он открывал дверь, обшаривали карманы его костюма в поисках гостинца. Отец блаженно улыбался. Конечно, от белок в доме порядка не прибавлялось, то прогрызут дыру в скатерти, то разобьют что-нибудь.

Другим киевским приемышем отца стал лисенок. Охранники нашли его на даче. Постепенно он превратился в большого рыжего лиса. Характером он был нелюдим, весь день прятался в саду, где отрыл себе надежные убежища. Кормить себя он снисходительно позволял нам, но признавал только отца. Когда отец возвращался с работы и шел на свою вечернюю прогулку, лис следовал за ним по пятам. Стоило отцу подняться в дом, он мгновенно исчезал. Лис оказался не без греха. Он охотился на бабушкиных питомцев, и по ночам то и дело обитателей дома будил истошный птичий гомон. Утром находили следы преступления – кучу перьев под кустом. Бабушка грозила страшными карами, но разбойнику все сходило с лап, он прикрывался широкой спиной отца.

Предоставленная отцу после переезда из Киева государственная дача располагалась в бывшем дворце московского генерал-губернатора, дяди последнего царя, Великого князя Сергея Александровича. До войны там размещался однодневный дом отдыха Московского комитета партии. Отдыхали секретари МК, секретари райкомов, работники Моссовета. Две комнаты в свитском флигеле до 1938 года занимал и отец.

После войны, а может и раньше, обстоятельства изменились, во дворце поселился секретарь МК и ЦК Александр Сергеевич Щербаков. В свитских помещениях разместилась охрана. После смерти Щербакова дача отошла его преемнику Попову, а теперь тут предстояло жить нам. Огромный двухэтажный дом, по моде конца прошлого века построенный в псевдоготическом стиле с переплетами окон в виде крестов. К дому в полную высоту здания примыкал застекленный зимний сад.

Напротив входной двери во дворе в густой траве скрывался вход в бункер-бомбоубежище – обязательная принадлежность всех дач членов Президиума ЦК в те годы. В последующий период их уже не строили. От дома по лужайке дорожка круто спускалась к Москве-реке.

Отец и в Москве попытался завести белок, но они не прижились, при первой возможности убежали в лес. Правда, они снисходили до того, чтобы взять из рук орех или сухарик. За что и поплатились, вскоре их перебили мальчишки из соседней деревни Усово.

Самым крупным обитателем в «зоопарке» отца стал самец косули. Нрава он был кроткого, щипал травку, иногда прогуливался с хозяином, вольностей себе не позволял, от людей держался на расстоянии. Только по весне, когда тоска по подруге пересиливала остальные эмоции, он становился крайне раздражительным. Тут зевать не приходилось, особенно женщинам. Он не пропускал ни одной юбки. Ухаживание проходило своеобразно: сначала он долго и незаметно приглядывался к намеченной жертве, а затем, улучив момент, разгонялся и поддавал лбом пониже спины. У одних это вызывало смех, у других возмущение. Особенно, у дородных матрон, приезжавших к отцу в гости со своими мужьями. Как бы то ни было, такой способ выражения чувств заставлял держать форму, не расслабляться. Наступало лето, и пора тревог кончалась, двуногие теряли свою привлекательность.

Недолго у нас на даче погостил белый медвежонок. Один из штурманов полярной авиации Петр Георгиевич Петухов привез его из очередного северного рейса совсем крошечным, размером с собаку. В квартире ужиться с медведем ему не удалось. И в качестве щедрого дара от старого знакомого зверь перекочевал к заместителю начальника охраны отца Леониду Трофимовичу Литовченко. Тот, зная страсть отца к живности, притащил его на дачу. Нашим восторгам не было границ. Правда, радовались не все. Леонид Трофимович отнесся к гостю с подозрением и обходил его на почтительном расстоянии – все-таки зверюга. Остальные тискали, трепали и гладили щурившегося от удовольствия малыша. Однако вскоре начались трудности. У медвежонка оказались длинные, пусть не очень острые когти и серьезный характер. Он требовал к себе внимания. Больше всего ему нравилось сосать палец или пуговицу. Поначалу это возбуждало любопытство, но быстро надоедало, а звереныш не мог понять, почему у него отбирают любимую игрушку, а может быть, маму. Он бежал следом, хныкал, норовил встать на задние лапы, обхватив передними своего новоявленного друга. Тут оставалось рассчитывать только на собственную ловкость. Один из дежурных секретарей отца из ЦК, заслышав о диковинке, приехал на дачу полюбопытствовать. Пылкая привязанность стоила зазевавшемуся гостю разодранного в клочья пиджака.

Возникла и иная проблема. Медвежонку полюбилось греться на солнышке, он заваливался на теплом асфальте и блаженствовал. В эти моменты его лучше было не беспокоить. Он облюбовал себе место у ворот и принимал солнечные ванны с утра, как раз когда отец отправлялся на работу. Медвежонка манили, тащили за лапы, он отбивался, потом начинал носиться за нами, детьми, включаясь в игру. Тут-то водитель отца и выбирал подходящий момент, чтобы вырваться из плена. По правде говоря, эти задержки не вызывали у отца никакого раздражения.

Но зверь есть зверь. Медведь вырос, пришлось его отдать в зоопарк.

Международные дела после смерти Сталина достались его преемникам в чрезвычайно тяжелом состоянии. Вот типичный пример взаимоотношений двух держав в те годы. 27 июля 1953 года американский пилот Ральф С. Барр на истребителе Ф-86 сбил над Китаем наш пассажирский самолет Ил-12, следовавший из Порт-Артура в Советский Союз. Пятнадцать пассажиров и шесть летчиков погибли. Пилот, конечно, видел, что это гражданский самолет, но рядом в Корее бушевала война…

Мы не остались в долгу. 30 июля вблизи Владивостока в районе мыса Гамова сбили американский Б-50. Око за око, зуб за зуб.

Шла «холодная», а кое-где уже и «горячая» война. Новому руководству приходилось брать в свои руки руль, не сбавляя скорости. Если некоторые члены Президиума ЦК и раньше касались международных отношений, другие по долгу службы занимались проблемами обороны и новыми видами вооружений, то отец, вернувшись в Москву, был далек от всего этого. Теперь, не отрываясь от жилищного строительства, борьбы за сборный железобетон, столь любимого им квадратно-гнездового способа посадки картошки, он осваивал новую область. И не просто осваивал, жизнь требовала принятия немедленных решений. Причем каждая ошибка могла обойтись очень дорого. Обстановка в те годы была напряженная. Вернее даже назвать ее кризисной. Казалось, вооруженное столкновение может начаться в любой момент.

В одну из первых после переезда в Москву поездок на дачу мое внимание привлекли развернутые вдоль дороги зенитные батареи. На Рублевском шоссе, там, где сейчас расположена станция метро «Молодежная». Как и всякого мальчишку, пушки меня притягивали, интересовали больше, чем сеялки, смотреть которые отец водил нас на соседние поля.

Я показал на пушки отцу, он промолчал. Впоследствии я узнал, что батареи стояли с разложенными у орудий боевыми снарядами. Ожидалось, что воздушный рейд на Москву может произойти со дня на день. Предположение выглядело весьма правдоподобно: мы окружены американскими военными базами, их бомбардировщики с атомными бомбами способны достигнуть почти любой точки нашей страны. Сами же Соединенные Штаты оставались неуязвимыми. Мало того, что у нас практически отсутствовали атомные заряды, даже теоретически ни один наш самолет не мог решить подобную задачу. Теперь вся ответственность за безопасность страны легла на плечи нового руководства. Отец еще не стал лидером, но находился среди тех, от чьего решения зависело будущее. Сорок первый год не должен повториться. Воспоминания о трагедии разгрома были свежи в его памяти. Еще долгие годы свои решения в вопросах обороны он, прошедший войну от первого дня до 1944 года, будет примерять по 41-му.

Обеспечение безопасности страны отец считал наиглавнейшим делом. Таким же, как задачу накормить страну, одеть и обуть людей, построить жилье. Требовалось создать современное вооружение. Такое, чтобы противнику и в голову не пришло сунуться, ведь политика в те годы проводилась только с позиции силы. Но недавняя война научила отца и другому – ненависти ко всякой войне. Он искренне стремился избежать столкновения. На всю жизнь остались перед его глазами трупы людей, запомнился смрадный запах разложения на полях недавних боев, и руины, руины, руины. Его крестьянский, прагматический склад мышления не допускал повторения кошмара. А ведь наша политическая доктрина в те годы предписывала неизбежность окончательной схватки между социализмом и цепляющимся за жизнь, загнивающим, умирающим капитализмом и империализмом. Отец пока не замахивался на теорию, но реальные действия, направленные на недопущение войны, начиная с тех дней стали для него основой во внешней политике.

Общеизвестно, что Сталин после войны использовал все возможности для усиления нашей военной мощи. Первейшей задачей стало создание атомной бомбы. Но не менее важной оказалась проблема ее доставки. Мы не имели стратегических бомбардировщиков. В прошедшие годы все внимание нашей авиационной промышленности было сосредоточено на фронтовой авиации. Дело не в том, что не существовало проектов. До войны имелись прекрасные разработки Туполева, Бартини, Петлякова. В серию они не шли. Сталин разлюбил большие самолеты. А его слово было решающим. Он считал, что их производство требует слишком много денег. Эту точку зрения поддерживали и большинство фронтовых командующих. Что греха таить, все они, включая Жукова, выросли, получили звания и ордена на фронтовых операциях. Стратегическая авиация требовала более масштабного мышления. В войну наши войска выдавливали фашистов с оккупированной территории шаг за шагом. Каждый видел результаты боевых вылетов штурмовиков и пикирующих бомбардировщиков. Редкие рейды наших немногочисленных дальних бомбардировщиков носили скорее пропагандистский характер. Мы не столько бомбили, сколько демонстрировали над Берлином.

Челночные массированные рейды американских «летающих крепостей», конечно, производили впечатление на советских военачальников. На Полтавский аэродром, где они базировались, ездили, как в зоопарк, поглазеть на заморские диковины. Цокали языками, восхищались техникой, обогреваемой кабиной и даже туалетом на борту, но, отойдя в сторонку, злословили – нам подобный комфорт ни к чему.

Отец в Полтаву так и не собрался, не до того было. Но весной 44-го кто-то из генералов прислал ему в Киев надувную резиновую лодку. Ими на случай беды оснащались бомбардировщики. Посылку сопровождала записка: посмотрите-де до чего там додумались, на пузырях плавают. У нас о подобном чуде тогда и не мечтали.

Любивший всяческие технические новинки отец решил немедленно испытать подарок. Лодку надули и спустили в расположенный поблизости от дома, где после освобождения Киева поселился отец, прудик. Выглядела она хлипко, не верилось, что способна выдержать на себе полдесятка пассажиров, как говорилось в описании. Опробовал лодку отец вместе со своими коллегами по украинскому Совмину. Нужно сказать, что залезали они в нее с опаской, но вскоре успокоились, американская инструкция не обманула. Неуклюжая посудина не просела даже после того, как в нее залез самый толстый из «испытателей», заместитель отца, отвечавший за сельское хозяйство, слоноподобный Старченко, замечательный ученый и прекрасный человек. У меня сохранилась фотография: на веслах сидит отец, а на бортах разместились Гречуха, Старченко, их вполне подходившие по весу жены с букетами сирени в руках.

Отец пришел в восторг, хотел наладить выпуск надувных лодок на Украине, но нашей промышленности такое тогда оказалось не по зубам. Да и вообще, восхищение американскими достижениями быстро выходило из моды.

Все громче звучали в газетах и по радио нотки нашего превосходства. Ведь война все дальше уходила на Запад. На все лады повторялось: «Русский солдат и без этих штучек побеждает немцев». Поворота в мозгах не произошло. Стратегический эффект от массированных бомбардировок экономических центров Германии и Японии очень долго недооценивали.

Не последнюю роль тут сыграла и борьба с космополитизмом. Люди моего поколения помнят, до каких курьезов доходили попытки доказать, что все изобретено в России: и пароход, и самолет, и радио. Без исключения – всё! Военную область не обошли вниманием. Годами в наши головы вдалбливали незначительность роли союзников в достижении победы. Извращенная логика требовала доказательств неэффективности стратегических бомбардировок, и такие доказательства находились. Парадокс состоит в том, что в подобные выдумки первыми начинают верить их авторы.

Однако, как бы там ни было, для атомной бомбы требовался мощный дальний бомбардировщик. Задание на его разработку выдали ОКБ Андрея Николаевича Туполева. До войны именно он создал крупнейшие советские самолеты ТБ-1 иТБ-3. На АНТ-25 совершили легендарный перелет в Америку через Северный полюс. Сохранились эти традиции и в последующие годы – создатель Пе-8 Петляков большую часть жизни провел в ОКБ Туполева.

Работы начались, но оказалось, что у Сталина вызревало иное решение. Ему давно приглянулась американская «летающая крепость». И проблемы космополитизма, нашего приоритета его не беспокоили. Очень хотелось заиметь такой самолет, но как его получить?

Еще в 1943 году советская разведка добыла полный комплект бортовой документации стратегического бомбардировщика союзников Б-29. Ее перевели на русский язык, внимательно изучили, но она позволяла управлять самолетом, а не производить его. О чертежах и иных производственных документах оставалось только мечтать.

И тут нам, что называется, повезло. На одном из аэродромов на Дальнем Востоке приземлилась заблудившаяся американская «сверхкрепость» Б-29. Янки любят давать своим самолетам имена. Надпись на фюзеляже нашего гостя представляла его как «Бродягу». На сей раз он забрел явно не туда. Правда, союзнические отношения еще не были окончательно забыты, в инциденте не усматривалось ничего зловещего. Казалось бы, надо накормить экипаж, заправить самолет и пожелать им счастливого пути. Запросили Москву. Там немедленно доложили Сталину. Вскоре пришел ответ: команду задержать, самолет опечатать. Начались переговоры о возвращении людей и самолета. Дело завершилось так: экипаж вернули, о самолете же советские представители и слушать не хотели. Американцы махнули рукой, не воевать же из-за бомбардировщика. Но в ухудшение отношений между двумя странами этот инцидент внес свой вклад.

В 1944 году к «Бродяге» присоединились еще два Б-29 – «Генерал Арнольд», названный так в честь командующего американскими ВВС, и «Дэйн Хау» (что это означает в переводе с китайского, я не знаю). Они, как и «Бродяга», после бомбежки Японии приземлились на советской территории.

Вскоре из Москвы последовал секретный приказ доставить самолеты в столицу. Тут пригодились добытые в свое время инструкции. В спешном порядке по ним подготовили советский экипаж во главе с подполковником Рэйделем. Он перегнал «Бродягу» в Москву на Измайловский аэродром. За ним последовали «Дэйн Хау» и «Генерал Арнольд». Сейчас на месте Измайловского аэродрома бесконечной чередой выстроились Парковые улицы.

Министру авиационной промышленности поступило от Сталина личное распоряжение сделать точную копию. Сроки назывались крайне сжатые. Посмотреть на заокеанскую экзотическую игрушку зачастили «экскурсанты». Не раз приезжали корифеи Туполев и Ильюшин. Порознь. Андрей Николаевич не жаловал Сергея Владимировича, в свое время они оказались по разные стороны колючей проволоки. Туполев считал, что Ильюшин относится к тем, кто сажал. Так ли это – не мне судить, но отношения между двумя знаменитостями сохранялись далеко не лучшие.

Специалисты облазили все закоулки заокеанского гиганта, разобрали и заново собрали многочисленные приборы. Выводы их звучали неутешительно, особенно в области автоматики. Самолет был напичкан дистанционными следящими системами ведения огня, массой датчиков. О принципе работы некоторых из них оставалось только догадываться. На наших самолетах о подобной роскоши и не мечтали, мы только-только освоили производство электрических автопилотов и очень гордились своим достижением. А тут… Было от чего приуныть. И что доложить Сталину?

Решили выпустить Туполева, у него работа над новым бомбардировщиком наиболее продвинулась. Самолет получался, в нем использовались последние достижения аэродинамики, моторостроения, все то, что мы имели. А без того, чего не имели, старались обойтись, выкручивались за счет русской смекалки. Предложения авиаконструктора легли на стол Сталина. Аргументы приводились весомые: пока самолет изучат, сделают чертежи, подготовят производство, он неизбежно устареет. Ведь Б-29 эксплуатируется с середины войны. Пройдут годы, и в результате мы получим музейный экспонат. Куда целесообразнее сосредоточиться на проекте нового бомбардировщика, отвечающего требованиям современной воздушной войны. Казалось, с Туполевым невозможно не согласиться, но Сталин рассудил иначе. Последовала раздраженная команда:

– Повторить, не изменяя ни детали.

Сталин стремился избежать даже малейшего риска. И атомная бомба, и ее носитель должны быть точно такими, как их испытали американцы. Это служило гарантией успеха. Атомщики тоже предлагали свой вариант заряда, более мощный и эффективный, но и они получили строгий приказ ни на йоту не отклоняться от добытых разведкой американских чертежей. И уж затем, когда новое оружие будет в руках, придет время заняться его улучшением. Пояснять свой приказ Сталин не считал нужным.

Подготовили обширное постановление правительства. От Политбюро за успех мероприятия отвечал лично Берия. Самолет получил наименование Ту-4.

«Генерала Арнольда» перетащили на Центральный аэродром, разобрали, все детали тщательно упаковали и под охраной развезли по разным уголкам нашей страны. Началась кропотливая работа, ведь сложную техническую систему нельзя скопировать бездумно, механически. Такая копия наверняка не заработает. Требовалось до тонкостей понять принципы, заложенные в основу разработки, а это нелегко. Подчас легче сделать новый прибор, чем понять, как устроена чужая хитроумная игрушка. Нередко для расшифровки загадки требуется более высокая квалификация, чем у самого автора.

«Дэйн Хау» оставили в неприкосновенности как эталон. По нему сверяли каждую деталь: подходит ли, становится ли на место? «Бродягу» передали в ВВС – учить будущих пилотов будущего Ту-4.

Для того чтобы выполнить указание и сделать точную копию, пришлось, без преувеличения, создать новую авиационную промышленность. Американский самолет можно было воспроизвести только по американской технологии. Тут не удавалось выйти из положения за счет, к примеру, использования водопроводных труб для каркаса крыльев, как это сделал Яковлев на своих истребителях в годы войны.

Ту-4 открыл новую страницу в советском самолетостроении. Учредили новые исследовательские институты и конструкторские бюро: по элементам автоматики, новым технологиям и материалам. Пока же специалисты возились с американскими загадками, строили новые заводы, оснащенные на самом, по тем временам, современном уровне. Так что одновременно с Ту-4 родилось советское авиационное приборостроение. На большинстве современных советских самолетов стоят приборы, датчики, электрические машины, ведущие свою родословную от Б-29. Так что сталинское решение можно трактовать и во благо. Если, конечно, не задумываться, во что оно обошлось. Однако, когда Ту-4 появился в войсках, все убедились в правоте Туполева: для современной войны бомбардировщик не годился.