Текст книги "Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы"

Автор книги: Сергей Хрущев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 68 страниц) [доступный отрывок для чтения: 25 страниц]

Собираясь на встречу с отцом, Антонов подготовил предложения, как, всего лишь заменив хвост, можно превратить его транспортный самолет в пассажирский. Переделки небольшие, зато, по мнению конструктора, выгоды получатся просто колоссальные: новый лайнер сможет садиться на необорудованные аэродромы. В случае необходимости так же легко совершается обратная операция – пассажирские самолеты переоборудуются в транспортные.

Выглядело очень заманчиво: сегодня возишь пассажиров на Черное море, а пришло время – пришлепал новый хвост и можешь выбрасывать десант. На словах очень просто, но конструктор «забыл» упомянуть, что переоборудование займет не один день и производить его можно только на заводе. Конечно, несравненно проще, чем сделать новый самолет, но в критический момент, когда счет пойдет на часы, в крайнем случае, на дни, запасные хвосты не спасут. Другое дело, если готовишься загодя, сам собираешься напасть. Отец вежливо выслушал Антонова, но остался равнодушным, в те дни его сердце принадлежало Ил-18. Правда, к концу беседы он решил, что конкуренция не повредит, и согласился на проектирование пассажирского варианта самолета. Он получил наименование Ан-10 «Украина».

Постепенно отец все больше увлекался и вскоре превратился в ярого сторонника антоновского самолета. При любом удобном случае отец расхваливал его, употребляя одни превосходные степени, особенно отмечал его неприхотливость в части аэродромов.

Объяснить такой поворот несложно. С развитием гражданской авиации требовалось все больше аэропортов. А это миллиарды и миллиарды рублей. Антонов обещал быстрый и практически бесплатный выход из положения. И отец поверил ему.

Ан-10 получился, мягко говоря, средним. Так всегда бывает, когда одной рукой хватаешься за две цели. Не все ладилось с устойчивостью, аварии случались чаще, чем у других конструкторов. После замены хвоста, превращавшего грузовик Ан-12 в авиалайнер Ан-10, у последнего появилась неприятная особенность: вдруг без всякой видимой причины он начинал рыскать носом из стороны в сторону, качаться. На самолет жаловались. И чем больше жаловались, тем сильнее отец его защищал. Когда заговорили об аварийности, он стал чаще летать на Ан-10. Собираясь в командировку по стране, частенько предлагал: «Давайте полетим на антоновском». Цыбин нехотя соглашался, он предпочитал более надежный Ил-18. Я тоже побаивался Ан-10: при посадке в нем постоянно раздавался скрежет, удары, самолет, казалось, вот-вот рассыплется.

Отец стоял на своем, всех этих звуков он как бы не замечал, восторгался, когда самолет садился на облегченную, полевую, собранную из стальных щитов полосу. Каждый раз интересовался длиной пробега.

Свадьба, как и полагается, прошла весело. Гости разделились на две компании – молодежь и стариков – и друг другу не мешали. Пили умеренно, отец не любил пьяных. Многое позабылось, высвечиваются отдельные эпизоды. Упомяну о некоторых из них, как-то увязавшихся с последующими событиями.

Жуков все время о чем-то шептался с Серовым. Как только закончились официальные тосты, они вышли в сад и долго гуляли по дорожкам. Можно ли это связать с последующими событиями – не знаю. Возможно, им до того просто не представлялось случая побеседовать в спокойной обстановке.

Маленковы, немного запоздав, пришли запросто, по-соседски. Маленков глядел сумрачно, хотя обычно с лица Георгия Максимилиановича не сходила приветливая улыбка. Вспоминается несообразность, отмеченная моей женой на следующий день, когда она рассматривала свадебные подарки. Одни были побогаче, другие попроще, в зависимости от возможностей дарящего. Одни казенные, другие с душой, в зависимости от отношения к молодоженам.

– А это что? – удивилась жена. Она держала в руках потрепанную замшевую дамскую сумочку темно-зеленого, его еще почему-то называют болотным, цвета.

Я с трудом вспомнил, что мне ее сунула в руки Валерия Алексеевна, жена Маленкова. Они тогда, особенно не задерживаясь с поздравлениями, поспешили дальше, к старикам. В сумочке оказался дешевый будильник со слоником, ими в то время были забиты все магазины. На вид тоже не новый, как будто походя взятый с тумбочки. Я бы не запомнил этого эпизода, подаркам я не придавал особого значения, а тем более не приценивался, что дороже, что дешевле. Меня удивило психологическое несоответствие дара сложившемуся в моем сознании образу этой семьи. Маленковы очень любили делать подарки, часто без всякого повода, и всегда старались выбрать что-либо необычное, запоминающееся. Этим они отличались от большинства наших знакомых. Когда я поступил в институт, то меня одарили чудесной фаберовской готовальней в деревянной полированной коробке. Гляделась она настоящей драгоценностью, и за всю свою жизнь я не рискнул использовать ее по назначению. Совсем без повода я получил набор увеличительных стекол, тоже очень красивых. А сейчас…

Эти мысли промелькнули, а может быть, даже не промелькнули в тот день, так, задержались в подсознании. Задумался я лишь после и тогда же сделал вывод, что для Маленкова в тот день уже все казалось решенным, фигуры на доске встали по-новому, отцу в предстоящей партии места не отводилось.

Запомнилась мне и размолвка за столом. К тому времени компания старших давно замкнулась в своих интересах, о молодых почти забыли. Пьяных не было, но это не значит, что за столом не пили. Чуть подвыпил Булганин, его соратники только пригубливали, держались настороженно.

Отец пребывал в отличном праздничном настроении, шутил, задирался. Когда Булганин начал очередной тост, он отпустил беззлобную шутку. Булганин среагировал бурно, просто взорвался. Стал кричать, что не позволит затыкать ему рот, помыкать им, скоро это все кончится… Его еле успокоили. Отец уговаривал своего друга: он и в мыслях не держал его обидеть. Неприятную вспышку погасили, чего не бывает на свадьбе.

На следующее утро перед отъездом отца на работу я, как обычно, сопровождал его в прощальной прогулке по саду. Яркое солнце, зеленая трава, пение птиц – ничто не предвещало бури.

Через пару дней началась наша производственная практика, и мы с женой уехали в Загорск.

Началось во вторник, 18 июня. Для заседания Президиума ЦК день необычный. По заведенному распорядку они проходили по четвергам. Видимо, рассчитывали завершить дело к воскресенью.

Подготовку провели солидную, расклад не предвещал никаких неприятностей. С одной стороны, повторю, Маленков, Молотов, Каганович, Ворошилов, Булганин, Первухин и Сабуров, семь членов Президиума ЦК, причем старейших. С другой – сам Хрущев, а с ним Суслов, Микоян и новичок Кириченко. Правда, кандидаты в члены Президиума, избранные в последние годы – Жуков, Шепилов, Брежнев, Шверник, Мухитдинов, Фурцева – выступали на стороне отца. Еще один потенциальный сторонник отца, секретарь Ленинградского обкома и кандидат в члены Президиума Козлов отсутствовал. Его не звали, он по уши увяз в организации торжеств по случаю 250-летнего юбилея города. Кандидатов по-серьезному в расчет не принимали, голосовать они не имели права. Пленумы ЦК уже давно не оспаривали решений, принимаемых Президиумом.

Баталия растянулась не на один день. Засиживались до позднего вечера. Обессилевшие, разъезжались по домам, чтобы поутру схлестнуться снова. Каждый из членов и кандидатов выступал не по одному разу. Может, кому и хотелось отмолчаться, но не представлялось возможности, требовалось сделать выбор. И вот говорили, говорили, говорили… Сторонники отца выступали неровно: одни стояли до последнего, другие под нажимом большинства порой пасовали.

А тем временем в Москву съехались вызванные отцом члены ЦК. Кризис завершился открывшимся в субботу 22 июня в Свердловском зале Кремля пленумом.

Члены ЦК выступали крайне резко. Каждый стремился вылить свой ушат грязи на оппозиционеров. Заседания продолжались целую неделю, до 29 июня.

После практики в первых числах июля я в полном неведении вернулся домой. Пленум уже закончился, но никаких официальных сообщений еще не публиковалось. Отец мне тоже ничего не рассказал. Так что узнал я о происшедшем из газет.

Почему-то мне запомнилось солнечное летнее утро. Только что привезли почту: разноцветные пакеты, скрепленные сургучными печатями, и газеты. Отец расписался на квитанциях фельдсвязи и, сложив бумаги стопкой на круглом плетеном столике, принялся за прессу. Я сел рядом и через плечо углядел на первой странице «Правды» официальное сообщение о состоявшемся пленуме. Глаза привычно скользнули по набранным жирным шрифтом строчкам в конце, там всегда сообщалось о главном, об организационных вопросах: кого избрали, кого убрали. На сей раз перечислявшиеся фамилии заняли целый абзац. Среди исключенных я увидел такие фамилии… Не поверил своим глазам – вожди. К тому же друзья… Совсем недавно все сидели за одним столом на моей свадьбе, и вот на тебе. Когда отец работал, его не отрывали. Такой порядок завели давно, и он свято соблюдался. Сегодня я не мог терпеть, засыпал его вопросами. Он в подробности вдаваться не стал, сказал только, что бывшие его соратники заняли неправильную позицию, вот пленуму и пришлось их поправить.

– Они осознали свою неправоту, и сами проголосовал за свое осуждение, – в голосе отца проскользнула презрительная нотка. – Один Молотов держался до конца.

Единственное, что я узнал от него в то утро: против отца выступили не четверо поименованных в газете членов «антипартийной группы»: Маленков, Молотов, Каганович и примкнувший к ним Шепилов, но еще некоторые другие члены Президиума ЦК, в том числе Булганин и Ворошилов.

– Мы решили не называть их фамилий, – добавил отец, – на пленуме они покаялись. Происшедшее послужит им хорошим уроком. Да и для внешнего мира так лучше, – закончил отец и погрузился в свои бумаги.

Постепенно не названные в официальном сообщении противники отца один за другим покидали Президиум. Одни, как Сабуров и Первухин, сразу же, другие задержались чуть подольше.

Июньский пленум расширил состав Президиума ЦК. Членов стало пятнадцать, а кандидатов – девять. Список формировал отец, естественно из своих сторонников… Игнатов вошел в состав Президиума.

Отец чрезвычайно гордился тем, что впервые за последние десятилетия за политическим поражением не последовали репрессии. А такие предложения раздавались.

Он демонстрировал своим противникам реалии XX съезда, против которого они восстали. «Должен царствовать только закон», – повторял отец. К сожалению, осуществить обещание оказалось куда труднее, чем провозгласить. Но тогда казалось, что главные препятствия позади.

Члены «антипартийной группы» обреченно ждали решения своей судьбы. Не выдержал лишь Каганович, он позвонил отцу.

Об этом телефонном разговоре отец вспомнил через несколько лет на XXII съезде партии. Приведу их диалог по стенограмме, хотя, вспоминая рассказы отца, могу сказать: разговаривали они куда проще, без пафоса и напыщенности:

– Товарищ Хрущев! Я тебя знаю много лет. Прошу не допустить, чтобы со мной поступили так, как расправлялись с людьми при Сталине… – так в интерпретации отца звучали слова Кагановича.

– Товарищ Каганович! Твои слова еще раз подтверждают, какими методами вы собирались действовать для достижения своих гнусных целей. Вы хотели вернуть страну к порядкам, которые существовали при культе личности, вы хотели учинить расправу над людьми. Вы и других меряете на свою мерку. Но вы ошибаетесь. Мы твердо соблюдаем и будем придерживаться ленинских принципов. Вы получите работу, сможете спокойно жить и работать, если будете честно трудиться, как трудятся все советские люди, – отвечал отец.

Отец чрезвычайно гордился тем, что впервые в российской истории за политическим сражением не последовало репрессий. А такие предложения раздавались. Он демонстрировал своим противникам и сторонникам новые реалии XX съезда, против которых восстали «молотовцы». «Царствовать должен только закон», – повторял отец.

Гордился отец совершено заслуженно. В 1957 году он создал прецедент, поломал многовековую российскую традицию, согласно которой проигравший в борьбе за власть отправляется прямым ходом на эшафот. Так поступал Иван Грозный, так поступали цари до и после него. Только за последние три века стоит припомнить царевича Алексея, казненного Петром, несчастного младенца Иоанна Антоновича, императора Петра III, его сына императора Павла. К проигравшим можно причислить и декабристов, героев и жертв неудавшегося восстания 1825 года, и последнего российского царя Николая II со всем семейством. Все они так или иначе проиграли власть, а вместе с ней и жизнь.

Сталин не только избавлялся от реальных конкурентов вроде Троцкого, но и, следуя примеру Ивана Грозного, казнил без разбора всех, кто только казался ему опасным. Следуя той же традиции, в 1953 году избавились от Берии.

Сын Маленкова Андрей, уже в постсоветские времена, на вопрос журналиста, как бы его отец и другие «молотовцы» поступили с Хрущевым, без колебаний заявил: «Мы бы их всех на Красной площади за яйца повесили». Ответ прозвучал эмоционально, но он отразил настроения старшего Маленкова, не выходившие за рамки общепринятого в России поведения.

А вот отец отважился поступить иначе, и после 1957 года российская история изменила свой курс, изменилась сама власть. Она стала иной, после 1957 года оказалось трудно, а позднее и невозможно, вернуться к сталинским репрессивным канонам.

В 1964 году Брежневу донельзя хотелось физически избавиться от Хрущева, а вместе с ним и от своих страхов, связанных с планируемым переворотом, но у него ничего не вышло. Председатель КГБ Семичастный, судя по его воспоминаниям, попросту отказался, а Брежнев не решился настоять.

После государственного переворота осенью 1993 года Борису Ельцину пришлось смириться с решением Генерального прокурора, освободившего из-под ареста ненавистных ему вице-президента Александра Руцкого и спикера палаты Руслана Хасбулатова.

О более позднем времени я и не говорю. Возврат к старому стал невозможен, и все благодаря прецеденту 1957 года. Прецедент – великая сила!

Оставить своих противников в Москве отец не решился. Когда я поинтересовался судьбой членов «антипартийной группы», он сказал, что им подыскивают работу, но подальше от столицы, здесь они представляют не то чтобы опасность, скорее неудобство.

Каганович слыл энергичным руководителем широкого профиля, никакой конкретной профессией, кроме сапожной, он не владел. Его отправили на Урал директором Соликамского калийного комбината. Должность немалая.

Маленкова, как бывшего министра энергетики, назначили директором крупной Усть-Каменогорской ГЭС на Иртыше.

«Примкнувшего к ним Шепилова» послали преподавать студентам марксистско-ленинское учение на юг, в Среднюю Азию.

Наибольшие трудности возникли с Молотовым. Его решили назначить послом. Почему-то до сих пор столь важная для укрепления взаимопонимания должность используется если не как ссылка, то как способ без помех избавиться от неугодного высокопоставленного чиновника. Выбрали подходящее государство, не из первого десятка, такое, с которым особых дел у нас не предвиделось. Запросили согласие на аккредитацию и получили отказ. Пришлось искать новое место. Опять ничего не получилось: не просто не дали согласия, а попеняли за неуважение – как можно назначить послом человека, который не пользуется доверием правительства?

Министр иностранных дел Громыко пришел к отцу за инструкциями. Отец вначале даже рассмеялся: «Так-таки и отказываются?» Сложившаяся ситуация, казалось, его забавляла. Но он тут же посерьезнел.

– Они правильно рассуждают, – выговорил он то ли себе, то ли Громыко, – следовало предвидеть реакцию. На самом деле обидно получить послом человека, о котором заранее известно, что он не только не пользуется уважением, но и вообще вряд ли сможет связаться с руководством.

Отец сказал, что подумает. Конечно не о том, чтобы оставить Молотова в Москве. Он решил сам поговорить с кем-нибудь из руководителей социалистических стран, попытаться уговорить принять послом Молотова.

Первым делом отец позвонил Новотному в Прагу, отцу казалось, что тот согласится. Недавнее сооружение на холме над Влтавой огромного монумента Сталину свидетельствовало об определенных симпатиях в чехословацком руководстве. Однако Новотный категорически отказал. Пришлось стучать в иные двери. И все без результата. В конце концов отцу с трудом удалось уговорить Цеденбала, в виде личного одолжения. Вскоре пришел агреман на аккредитацию нового советского посла. Так Молотов отправился в Улан-Батор.

В июне 1957 года отец, казалось бы, одержал окончательную победу в Президиуме ЦК, в руководстве у него не осталось ни противников, ни соперников. Казалось бы…

На самом деле в июне 1957 года образовалось совершенно новое соотношение сил. Впервые за многие годы аппарат, а именно из его представителей всегда укомплектовывался Центральный комитет, из статиста превратился в активное действующее лицо, определяющее расстановку сил, в том числе на самом верху, в Президиуме. Без сомнения, и раньше никто, включая Сталина, не мог действовать, не учитывая интересов этой могущественной прослойки. Но тогда сохранялось таинство власти. Сейчас все упростилось. Члены Президиума ЦК, до сего часа окруженные ореолом недостижимости, вдруг спустились в зал, оказались обычными людьми. Их можно поддержать, а можно им и отказать. Так проявился, возможно, один из существеннейших уроков XX съезда. Постепенно матерея, аппарат набирал силу, реальная власть все больше перетекала в среднее звено.

Воистину начиналась эпоха аппарата. Из 1957 года она протянулась к октябрю 64-го и дальше, естественно, вылилась в эпоху расцвета аппаратного правления, которую мы почему-то называем эпохой застоя.

После своего «дебюта» на Ближнем и Среднем Востоке, закончившимся выдворением экспедиционных войск Великобритании и Франции из зоны Суэцкого канала, отец с некоей долей ревности следил за событиями, происходившими в регионе.

Особое отношение у него сложилось к Сирии. По его мнению, режимы в большинстве арабских стран носили ярко выраженный реакционный характер: у власти были либо ставленники колонизаторов, либо местные феодалы. Сирия на их фоне выделялась демократизмом институтов власти, и, что было немаловажным, в стране заметную роль играла легальная коммунистическая партия. Поэтому, когда под флагом борьбы с коммунизмом в соседних Иордании и Турции при участии американцев началось нагнетание антисирийских настроений, отец не мог сохранять нейтралитет. Начался интенсивный и демонстративный обмен визитами, в том числе и военными, переговоры, совещания.

Западным дипломатам отец намекал, что в случае конфликта Советский Союз не останется безучастным. При этом он пояснял, что, в отличие от Суэцкого кризиса, география нам благоприятствует. Турции не следует забывать о своей границе с Советским Союзом. Мы найдем способ помочь друзьям.

На развертывание турецких войск на сирийской границе отец отреагировал решительно. В грузинской газете «Заря Востока» появилось сообщение о вступлении в командование войсками Закавказского военного округа маршала Рокоссовского. Обычно подобные назначения в нашей прессе не афишировались, а назначение на этот конкретный пост военачальника столь высокого ранга, да еще имеющего за плечами богатый опыт прошлой войны, истолковывалось однозначно. Одновременно войска начали перемещаться в направлении турецкой границы. Намек поняли правильно. Вмешательства не последовало. Отец еще раз утвердился в своей правоте: пригрозив, можно добиться многого. Правда, следует знать меру.

Очередное испытание «семерки» 11 июля снова закончилось неудачей. Теперь подвела система управления. Казалось, несчастьям не счесть конца. Устраняли один дефект, тут же появлялся новый.

Я начал опасаться: вдруг она вообще не полетит? У отца тоже поубавилось оптимизма, но он верил в Королева, рассчитывал, что рано или поздно инженеры разберутся, устранят огрехи и все пойдет.

С полигонов приходили не одни огорчительные вести. Начал испытывать свою Р-12 Янгель. Отец почти по-детски радовался успехам молодого коллектива. Три года назад он благословил их, и теперь они не подвели, выполняют свои обещания. Этим летом отец встречался с Янгелем. Они долго беседовали. Конструктор предложил совершить следующий шаг – увеличить дальность полета ракеты более чем вдвое, до 4,5 тысяч километров, По его словам, новую ракету можно сделать быстро. Отец согласился. Р-14, такой номер получила новая разработка, позволяла еще более рассредоточить стартовые позиции, убрать их в глубь нашей территории. Повышалась секретность, да и бомбардировщикам противника сложнее станет туда добираться. Этому обстоятельству отец придавал особое значение.

В разговоре отец затронул и постоянно волновавшую его тему межконтинентальной ракеты. Янгель отозвался с заинтересованностью, осторожно предложил заняться проработкой. Отец не спешил с ответом, посоветовал сначала все как следует обдумать. К затронутой теме они вернутся в следующий раз. Он опасался, как бы неокрепший коллектив, взявшись за непосильную задачу, не надорвался. Тогда мы останемся и без межконтинентальной и без европейской ракеты. Да и когда такой проект мог осуществиться?… Королев потратил долгие годы на осуществление своей идеи. Теперь жди Янгеля?!

Тем не менее разговор отцу запомнился. А пока оставалось ждать, когда «семерке» удастся преодолеть заветные 7 тысяч километров от Тюра-Тама до Камчатки.

От отца я узнал, что ему звонил Королев. Он сообщил, что дефекты, вызвавшие аварию при первых пусках, устранены. Следующие испытания намечались на вторую половину августа, ориентировочно на двадцатые числа.

В начале августа мы с женой отправились на подаренной отцом «Победе» в отпуск на Кавказ. Путешествуя вдали от отца, я, естественно, не знал, что происходит на полигоне. В те годы не сообщали ни о запусках ракет, ни о ядерных взрывах. Об этих событиях знали только те, кому можно знать, у нас в стране и не менее доверенные – сотрудники ЦРУ – в США.

Прошло недели три, даже чуть больше. Я с нетерпением ждал встречи с отцом, конечно, не только ради того, чтобы узнать о результатах запуска. Я просто соскучился. Так надолго мы обычно не расставались. Лето подходило к концу, настала пора возвращаться в Москву, в институт. Мне предстояла защита диплома, в марте следующего года выход на работу.

Где-то в районе Туапсе, включив радио 27 августа, я услышал ликующий голос Левитана. Он зачитывал сообщение ТАСС об успешных испытаниях в Советском Союзе межконтинентальной баллистической ракеты. С особым подъемом диктор подчеркнул, что теперь мы способны достичь любой точки земного шара, не прибегая к услугам авиации, уязвимой для современных средств противовоздушной обороны. В том же сообщении говорилось об успешном завершении серии испытаний ядерных и термоядерных зарядов. В заключение от имени правительства высказывалась благодарность всем участникам работ, передавались сердечные поздравления и пожелания новых успехов.

На самом деле ракету пустили 21 августа. Получив подтверждение с боевого поля о том, что головная часть достигла заданного района на Камчатке, Королев тут же соединился по ВЧ с отцом. Не в пример предыдущим, этот разговор одинаково порадовал обоих собеседников. Выслушав поздравления, Сергей Павлович предложил, не мешкая, запустить искусственный спутник Земли. По его словам, американцы почти у цели, ракета у них практически готова, а тут у нас появляется реальная возможность обойти их. Отец был не прочь утереть нос американцам, но опасался, что спутник отвлечет коллектив от главной задачи – испытаний межконтинентальной ракеты. Королев заверил, что одно другому не помешает, следующий пуск боевой ракеты произойдет в сентябре. Запуск спутника они смогут подготовить к началу октября. Отец пожелал ему удачи.

Сразу после сообщения о запуске он позвонил Устинову и попросил форсировать разработку предложений о разворачивании Р-7 на боевых позициях. Теперь отец не сомневался: надо начинать строить немедленно.

То, что головная часть в первом пуске под действием высокой температуры, возникающей при входе в атмосферу, не долетев до земли, разрушилась, отца не останавливало. Королев знает свое дело и справится с этой незадачей.

Для выяснения причин неудачи с боеголовкой в помощь Королеву Устинов отрядил экспертов, специалистов в разных отраслях, в их числе уже упомянутого мной Григория Васильевича Кисунько – радиотехнического бога, одного из создателей кольца ПВО вокруг Москвы. Теперь он всерьез заинтересовался возможность перехвата боеголовок баллистических ракет, создания системы противоракетной обороны.

Поначалу грешили на телеметрию, считали, что плазма, образовавшаяся при прохождении головной частью атмосферы, не пропускает радиосигналы, но Кисунько такое предположение отверг. Плазма сначала экранирует длинные волны, а затем, по мере разогрева, все более короткие. А тут сигнал телеметрии вырубился сразу на всех частотах. Причину следовало искать в другом. Отгадка отыскалась почти случайно. К тому времени на боеголовке по просьбе противоракетчиков Кисунько начали записывать параметры ее вращения. Королевцы ими не интересовались, а Кисунько, естественно, проявил любопытство. «Оказалось, что боеголовка в первые секунды после отделения от корпуса вращалась странно: то в одну сторону, то в другую, словно приплясывая на торце корпуса ракеты», – написал Кисунько в своей книге «Секретная зона».

– Все дело в том, – рассказывал он Королеву, – что скорость отделения головки от корпуса очень мала и, пока она не отошла на безопасное расстояние, колотится о корпус ракеты то одним боком, то другим. От всех этих ударов головка намяла себе бока, расколотила теплозащитную обмазку и, войдя в атмосферу беззащитной, попросту сгорела.

– Вы об этом кому-нибудь говорили ⁷– спросил Королев.

– Вам первому, и тут же забыл. Конструкторская солидарность, – заверил Кисунько. [40]40
  Кисунько Г. В.Секретная зона. М.: Современник, 1996.


[Закрыть]

Казалось бы, ответ найден. Королев приказал увеличить скорость разделения, но на следующем сентябрьском пуске головка снова ударилась о корпус ракеты и снова сгорела, не достигнув цели.

На июньском Пленуме Жукова, вместе с другими, державшимися отца кандидатами в члены Президиума ЦК: Козловым, Фурцевой, Шверником, Брежневым, а также просто Секретарями ЦК Беляевым, Аристовым, новичками Игнатовым и Куусиненом, избирают полноправным членом расширенного до пятнадцати человек Президиума ЦК. Тем летом он несколько раз появляется у нас на подмосковной даче. По всем внешним проявлениям отношения между ним и отцом выглядели безоблачными. Они подолгу гуляли по дорожкам парка, что-то обсуждали, смеялись. В конце лета 1957 года они вместе отправились отдыхать в Крым.

Отец с Жуковым оставались в Ялте до конца сентября. Затем они разъехались. Жуков улетел в Москву готовиться к намеченному на самое начало октября официальному визиту в Югославию, а отец отправился в Киев на маневры сухопутных сил.

В Югославию Жуков отправился 4 октября из Севастополя отбыл на крейсере «Куйбышев». Его командир вспоминал через много лет, что маршал пребывал в хорошем настроении, шутил, в разговорах тепло отзывался о Хрущеве, однажды за обедом поднял тост за его здоровье. Визит проходил успешно. Не забывавшие недавней войны югославы подчеркнуто демонстрировали свое уважение человеку, к чьим ногам пал Берлин.

И тут, как гром среди ясного неба, 27 октября, в воскресенье, на последней странице газеты «Правда» в рубрике хроники появилось сообщение, что Президиум Верховного Совета СССР назначил маршала Советского Союза Малиновского Родиона Яковлевича Министром обороны СССР.

Чуть ниже мелким шрифтом была набрана информация об освобождении маршала Советского Союза Жукова Георгия Константиновича от обязанностей Министра Обороны СССР.

И никаких комментариев!

Выходной день вся семья, как обычно проводила на даче, и я попытался расспросить отца. Он только буркнул в ответ, что в силу различных обстоятельств товарищи сочли такое решение своевременным.

Я ничего не понял, но тон и поведение отца ясно демонстрировали: дальнейшие вопросы ни к чему не приведут.

В тот день я случайно оказался свидетелем их, видимо, последнего разговора.

Я входил в дом, когда раздался телефонный звонок. По звуку я определил: кремлевка, и рванулся побыстрее ответить, но тут увидел выходящего из столовой отца. Он направлялся к телефону. Взмах рукой означал: не надо, сам подойду. Замешкавшись с раздеванием, я ненароком подслушал разговор.

– Здравствуй, Георгий, – глухо ответил отец на чье-то приветствие.

Я навострил уши и уже намеренно задержался в прихожей. Так, по имени, отец называл только двух людей: Маленкова и Жукова. Первый в октябре 1957 года звонить не мог, значит, это Жуков. Он спешно вернулся в Москву. После приветствия наступила пауза. Согласно воспоминаниям Жукова, он сказал отцу: «Ты теряешь друга».

– А так, как ты, друзья разве поступают? – недовольно произнес отец.

Опять растянулось молчание. Дольше топтаться в прихожей стало неудобно, могло попасть от отца за подслушивание. Я прошел в столовую. К завтраку постепенно собиралась вся семья. Через несколько минут вернулся отец. Невольно я вскинул голову с немым вопросом.

– Жуков звонил, – сказал отец, ни к кому не обращаясь. [41]41
  Я помнил, что разговор произошел в воскресенье на даче, но почему-то считал, что они говорили неделей позже. Так я написал в предыдущих изданиях «Рождения сверхдержавы». В установлении точных дат память – плохой помощник. Теперь, по архивным источникам, я уточнил дату разговора, – он состоялся 27 октября.


[Закрыть]

Сейчас, по истечение десятилетий, слова Жукова «Ты теряешь друга» приобретают пророческий смысл. Хотя дружба в политике и между политиками понятие весьма относительное.

3 ноября «Правда», как, впрочем, и все остальные газеты, сообщила, что в октябре, дата не называлась, [42]42
  Пленум ЦК работал 28–29 октября 1958 года.


[Закрыть]состоялся Пленум Центрального комитета, который обсудил вопрос об улучшении партийно-политической работы в Советской армии и Военно-морском флоте. Последний абзац гласил: «Пленум вывел из состава членов Президиума ЦК и из членов ЦК товарища Жукова Г. К.». Никаких вразумительных комментариев ни тогда, ни впоследствии не было. Не добавило ясности и опубликование в печати постановления пленума. В партийных организациях, особенно в Вооруженных силах, его проработали, единодушно одобрили, подняли на новую ступень партийно-воспитательную работу. Вопросы задавать в те годы еще не привыкли: начальство само знает, о чем можно, а о чем нельзя говорить.

В неполные шестьдесят один год маршала Жукова отправили в отставку. В нашей стране жизнь опального отставника ох как нелегка. Только и остается утешать себя: во времена Сталина обошлись бы с ним несравненно круче. Слабое утешение. Несладко жилось Жукову при Хрущеве, как несладко Хрущеву при Брежневе. Из современной жизни он выпал. О Жукове старались не упоминать, его не приглашали на официальные и не очень официальные мероприятия, толпившихся вокруг него «почитателей» как ветром сдуло, остались только друзья. А настоящих друзей всегда немного. Он жил на даче, жил прошлым и в прошлом.