Текст книги "Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы"

Автор книги: Сергей Хрущев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 68 страниц) [доступный отрывок для чтения: 25 страниц]

Королев обеспокоенно завертел головой, он кого-то выискивал в толпе. Я невольно проследил за его взглядом и увидел невысокого субтильного человека. Как и Королев, он резко отличался от окружающих, но если первый смахивал на бульдозер, то этого человека хотелось сравнить с элегантным лимузином. Тонкие черты лица, тщательно причесанные гладкие черные волосы и какой-то совсем не московский костюм: без единой складки темно-серый пиджак, острая стрелка брюк, белоснежная рубашка. Казалось, его место в престижном посольстве, а не здесь, в закопченных цехах. Рядом с кряжистым Королевым он выглядел хлипковато.

– Конструктор наших двигателей Валентин Петрович Глушко, мы с ним трудимся вместе уже почти двадцать лет, – представил его Королев, передавая указку.

Глушко начал издалека, с основных физических принципов, обусловливающих появление реактивной тяги. Как будто перед ним стояли первокурсники соседнего Лесотехнического института, где недавно учредили ракетный факультет, а не высшие руководители страны.

Глушко перешел к рассказу о своем двигателе. Указка помогала проследить извилистый путь окислителя и горючего к месту их встречи в камере сгорания. Тут Сергей Павлович не выдержал, перебил его и стал нахваливать двигатели, ну прямо как купец свой товар на ярмарке. Особое внимание он обращал на систему охлаждения сопла.

– Такого мир еще не знал, – восклицал он. Глушко, чуть отойдя в сторону, скромно улыбался.

Осмотр окончен. Обсуждение началось тут же в цехе у ракеты.

Достаточной для поражения целей на американской территории в то время считалась дальность в 8 000 км. Королев не сомневался, что справится с этой проблемой.

Отец, слушая Сергея Павловича, просто сиял. Редко мне приходилось его видеть в таком состоянии. Особенно его поразило сообщение о скорости ракеты – около 25 тысяч километров в час. До того времени все привыкли иметь дело с самолетами и здесь, столкнувшись с принципиально новым типом летательного аппарата, примерялись по старым меркам.

Отец полюбопытствовал, за сколько времени ракета долетит от Москвы до Киева. За последние полтора десятилетия этот маршрут он изучил досконально. Старинный «Дуглас» преодолевал расстояние за три часа. Королев ответил, что потребуются считанные минуты. Отец удовлетворенно крякнул и подтолкнул в бок стоявшего рядом Кириченко. Цифра впечатляла, гипнотизировала. Проблема преодоления системы ПВО просто переставала существовать. Вся ПВО со своими ракетами, радарами и самолетами-перехватчиками оказывалась внизу, Р-7 через нее как бы перепрыгивала.

В заключение отец спросил о сроках начала испытаний и тут же, как бы извиняясь, добавил:

– Мы вас не подгоняем. Все должно быть тщательно отработано и проверено, но сами знаете, как нужна ракета.

Королев кивнул. Он торопился изо всех сил. Испытания намечались на весну следующего года. Раньше никак не успевали. И сама ракета требовала еще немало труда, и полигон следовало подготовить.

Передвинувшись к следующему плакату, Сергей Павлович объяснил, что при пусках на такую дальность невозможно воспользоваться существующим обжитым полигоном в низовьях Волги в Капустином Яру.

Три выносных станции системы радиоуправления ракетой (РУП), чтобы обеспечить приемлемую точность попадания, требовалось расположить в особом порядке – две симметрично по обе стороны от места старта на расстоянии в 150–200 км, а третью унести назад на 300–500 км. Как ни крути, то один, то другой РУП ложился или на каспийскую морскую гладь, или того хуже – на Иран.

Пришлось заложить новый полигон в Приаралье, у станции Тюра-Там. Работы шли полным ходом, но дел еще оставалось невпроворот. Отец следил за строительством и не стал углубляться в подробности. Он предался воспоминаниям, как сразу после войны выбирали место для первого ракетного полигона. Многие из присутствующих наверняка помнили эту историю, они-то и выбирали тогда площадку, но все внимательно слушали. Такова привилегия начальства…

Как я уже упоминал, ракетные дела в свое время курировал Берия. А он не любил, когда ему перечили. Едва успели отгреметь пушки, как на Украину нагрянула комиссия, наделенная чрезвычайными полномочиями. Требовалось срочно подобрать место под первый в стране ракетный полигон.

Обосноваться решили с комфортом. Поначалу замахнулись на огромный кусок Черноземья в районе Мариуполя. Приступили к изысканиям, чертили карты. Отец ничего не знал. В те годы не рекомендовалось совать нос в дела соседа, особенно столь могущественного. Да и его самого тогда пшеница, сахарная свекла, подсолнечник интересовали куда больше, чем ракеты. Тревожную новость принес секретарь обкома: военные колесят по самым плодородным полям, что-то замеряют, по слухам, грозят всех выселить и построить то ли завод, то ли полигон, то ли еще что-то особо секретное.

Отец вызвал председателя комиссии к себе, пока он на Украине Председатель Совета министров и Первый секретарь ЦК КП(б)У Разговор не получился, тот руководствовался предписаниями Москвы, и никакие ссылки на плодороднейшие земли, богатые села не действовали. В те годы по мановению руки, да что руки – пальца переселяли целые народы, а тут два-три десятка деревень… Да и не в Сибирь их ссылают, разместятся поблизости.

Как и американцы во Флориде, комиссия наметила разместить площадки поближе к морю, штаб и другие службы предполагалось построить на самом побережье, у песчаных азовских пляжей. Правда, стремясь ближе к открытой воде, американцы не столько думали о комфорте, сколько об экономике. Отработавшие свое ракетные ступени, падая в океан, никому не угрожали, разве что случайному кораблю. Так что даже не возникало разговора о создании зон отчуждения по трассе полета, скупке земель и других хлопотах. А все это влетало в копеечку.

У нас же все наоборот. Оно и понятно, не в Турцию же стрелять. Трасса испытаний протянулась через донские степи к Сталинграду. Предстояло массовое переселение.

Отец просто взбеленился и, как только закрылась дверь его кабинета за несговорчивым председателем, схватил трубку ВЧ и попросил его соединить с Берией. Отношения между ними сохранялись хорошие, многие их даже считали друзьями. Но тут ничего не помогло, Берия считал, что отец суется не в свое дело, и наотрез отказался пойти навстречу.

Оставалась последняя возможность – Сталин. Тут требовалось особое искусство. Мало подобрать аргументы, нужно еще выбрать момент… Поспешишь – людей насмешишь, а запоздаешь – Берия доложит первым. Тогда лучше вообще не соваться.

Отец не раз вступал в спор со Сталиным, порой добивался своего. Но кто знает, чем могло кончиться очередное проявление самостоятельности. На сей раз отцу повезло. Ему удалось убедить Сталина, что густонаселенные районы Украины не лучшее место для таких дел. Главным аргументом послужила не необходимость переселения тысяч людей, а требование сохранения секретности. Ведь ракеты полетят над десятками сел, всех не выселишь. Сталин согласился, Берия получил указание подыскать полигону место подальше от людских глаз. Выбор пал на Капустин Яр.

…Визит подходил к концу. Всё осмотрели, всё обговорили, Отец вопросительно взглянул на Сергея Павловича: дескать – всё? Или еще есть чем порадовать?

Королев как-то засуетился:

– Никита Сергеевич, мы хотели познакомить вас с применением нашей ракеты для исследования высоких слоев атмосферы и заатмосферных экспериментов.

– Ну что, посмотрим? Это интересно, – отозвался отец. Прошли в соседнее помещение.

На плакатах, а вернее, огромных фотографиях, развешанных на стенах, изображалась уже знакомая нам Р-2, но с двумя обтекаемыми наростами по бокам.

Королев пояснил: в боковых нашлепках разместилась аппаратура для анализа атмосферы. На соседнем плакате изображались все этапы полета. Королев продолжал: полученные результаты уникальны, до войны эти исследования пытались проводить с помощью аэростатов. Не один смельчак поплатился жизнью. И только ракеты позволили решить задачу. Они и дешевле, и надежнее, а уж о достижении подобных высот аэростатики и мечтать не могли.

Рассказ о проекте не привлек особого внимания слушателей. Высокие гости подустали. Отец отозвался скорее из вежливости: «Если ученые считают такие исследования важными, проводите. Мы вам тут советовать не можем».

– Я хотел бы познакомить вас с еще одним проектом. Он становится осуществимым только с рождением Р-7, – заторопился Королев, заметив, что посетители настраиваются уходить. – Я писал в свое время докладную записку в ЦК. Есть положительное решение.

Сергей Павлович подвел всех к стенду, скромно расположившемуся в углу около двери. На подставке стоял макет какого-то аппарата. Выглядел он, мягко говоря, непривычно. Летательному аппарату надлежало иметь гладкую поверхность, обтекаемые формы, зализанные углы. А тут во все стороны торчали какие-то прутья, обшивка пучилась выступами.

Королев начал издалека, с Циолковского. Напомнил о его мечте вырваться за пределы Земли.

– И вот теперь ее можно осуществить, – несколько патетически воскликнул Сергей Павлович, но осекся, и уже деловым тоном пояснил, что если разогнать летательный аппарат до определенной скорости, то он не вернется на Землю, а превратится в маленькую планету, наподобие Луны, вращающуюся вокруг Земли.

– Мы провели у себя в конструкторском бюро расчеты, – продолжал Королев, – необходимо увеличить скорость Р-7 еще на пару тысяч километров в час, а это в наших силах, придется только уменьшить вес полезного груза. В результате можно вывести на орбиту спутник Земли.

Королев сделал паузу, слушатели молчали: мало ли что придет в голову этим ученым? – Спутник, так спутник.

Недавний рассказ о межконтинентальной ракете произвел гораздо большее впечатление. Да и решаемая с ее помощью задача казалась несравненно важнее. А тут…

Королев, не дождавшись реакции, стал говорить, что проект запуска искусственного спутника Земли усиленно разрабатывается в Америке. Он указал на соседний плакат. На нем тоненькая, похожая на карандаш ракета, повторяя все эволюции «семерки», выводила на орбиту крохотный шарик, смахивающий на теннисный мяч.

Королев убеждал, что мы можем опередить американцев, запустить свой аппарат не только раньше их, но и весом во много раз больше. При этом, говорил он, затраты потребуются мизерные, основные расходы уходят на создание носителя, а у нас ракета уже есть.

– Будет, – поправился он.

Возможность утереть нос американцам понравилась отцу. Оживившись, он стал расспрашивать Королева, насколько серьезным переделкам придется подвергнуть ракету? Не повлияет ли погоня за престижем на решение основной задачи создания столь необходимого для страны оружия?

Королев снова обернулся к плакату: «Американцы пошли по неверному пути, они проектируют специальную ракету, тратят миллионы. Мы же только снимем термоядерный заряд и на его место поставим спутник. Вот и все».

Королев обращался к отцу, внимательно разглядывавшему макет спутника. Казалось, он все еще колебался. Немало на своем жизненном пути ему пришлось повстречать изобретателей, суливших, вот так задарма, златые горы. Стоило только согласиться, как возникали «непредвиденные осложнения», затраты возрастали во сто крат.

Но здесь он не ощущал подвоха, все выглядело солидно. Вот только как бы ученые не увлеклись, не позабыли о главном. Но лишать людей мечты тоже негоже.

Примерно так вспоминал отец о своей реакции на рассказ Королева.

Тогда же он только сказал: «Если главная задача не пострадает, действуйте».

Работа над спутником пошла по «зеленой улице».

О том, какой эффект в мире произведет советский спутник, отец и представить себе не мог. Не предвидел его и Королев, мечтавший об этом моменте всю жизнь.

Визит закончился. Все расселись по машинам в прежнем порядке.

Отец пришел в восторг от того, что он увидел у Королева. Наконец-то проклятая проблема, казалось, находила решение. Противостояние американцам, с чувством полнейшей безнаказанности окружившим нашу страну своими базами, становилось не только в принципе возможным, но осуществимым в ближайшем будущем. Пусть сегодня им кажется, что они могут позволить себе делать что ни заблагорассудится: засылать шары с разведывательной аппаратурой, самолеты, устраивать маневры в опасной близости от наших границ. Долго мы этого не потерпим. Мы заставим относиться к себе с уважением, а тогда и разговоры о разоружении пойдут на другой, куда более серьезной основе. Переговоры равного с равным значительно эффективнее, чем сильного со слабым.

Встреча с Королевым решительно повлияла на мышление отца. За своей спиной он теперь ощущал все возрастающую мощь, на многие годы ракеты стали его излюбленным аргументом в политических спорах.

После этого посещения отец просто влюбился в Королева, он готов был говорить о нем без конца. Жаль, что слушателей, допущенных до столь секретных в те годы рассказов, даже у него оказывалось немного. Вообще-то Королеву повезло, как и нам повезло с Королевым. Сложно, конечно, говорить «повезло» о человеке, арестованном в расцвете жизни, прошедшем магаданские лагеря и чудом оставшемся в живых. А может быть, так и надо говорить. Ведь он не добавил своего имени к тем миллионам, а может, десяткам миллионов наших соотечественников, которым суждено было, вместо того чтобы прославить себя и свою страну, сгнить в безвестных рвах, заменивших им могилы.

Нам повезло в первую очередь в том, что у истоков нового дела объединились два таланта: инженер Королев и администратор Устинов. Повезло в том, что они сразу нашли поддержку у военных, у заказчиков. Неделина, Вознюка и других генералов не потребовалось убеждать, они с первых шагов стали энтузиастами нового оружия. Повезло, потому что работа сразу началась командой единомышленников.

Так, опираясь друг на друга, они все вместе шли от одного успеха к другому: Валентин Петрович Глушко со своими двигателями, Николай Алексеевич Пилюгин с системой управления, Виктор Иванович Кузнецов с гироскопами, Михаил Сергеевич Рязанский с радиотехникой, Владимир Петрович Бармин с циклопическими стартами.

Повезло Королеву и в том, что ему удалось создать сплоченный коллектив своего собственного конструкторского бюро, счастливо объединивший прошедших огонь и воду ГИРДовских корифеев с рвущейся к новому делу молодежью. И те и другие оказались плодовиты.

И еще одна удача сопутствовала Королеву. С 1950 года его коллега по довоенным делам Михаил Клавдиевич Тихонравов занялся исследованием ракетных пакетов. К Королеву его деятельность не имела непосредственного отношения. Работал он совсем в другой организации. Михаил Клавдиевич стремился осуществить мечту своей жизни, запустить искусственный спутник Земли. Ракеты, способной на такое, в те годы не существовало, и он решил попытаться, соединив в пакет несколько Р-5, добиться нового качества. Тогда-то и пересеклись их пути с Королевым.

Сергей Павлович сразу оценил перспективность идеи Тихонравова и предложил объединить усилия. Имея за спиной мощное королёвское конструкторское бюро, не было смысла возиться со старыми ракетами. Как ни крутись, а собрать их в единое целое неимоверно трудно. Легче оказалось, на основе расчетов будущего академика Охоцимского, построить специальную полутораступенчатую ракету.

Проблем на их пути встретилось немало, и только сочетание технического предвидения Тихонравова с инженерной хваткой и организаторским талантом Королева позволило решить задачу доставки термоядерного заряда на территорию США. Для Тихонравова это был не конец пути, а лишь очередная ступень. Теперь запуск спутника становился реальностью. Это его, Тихонравова, проект представил Сергей Павлович высоким гостям.

В конструкторском бюро Королева создали специальный проектный отдел, призванный разрабатывать искусственные спутники Земли, межпланетные автоматические станции и пилотируемые корабли. Начальником нового отдела стал Тихонравов. Теперь судьба их связала на всю жизнь.

В глазах отца Королев уже выиграл конкурс. Но до финиша еще следовало дойти. Предстояло не только преодолеть превратности испытаний, но и решить проблемы, с которыми еще не приходилось сталкиваться. Массовая постановка ракет на боевое дежурство требовала разрешения не столько технических, сколько экономических и военных проблем. Это и организация серийного производства, и строительство в выбранных Генеральным штабом районах десятков и сотен боевых позиций. Все эти задачи еще предстояло решить. Пока же у Королева, казалось, не оставалось конкурентов.

Правда, последнее не совсем точно. Все больше авиационные конструкторские бюро разворачивались в сторону беспилотных летательных аппаратов. Первым оценил новое направление Семен Алексеевич Лавочкин. К ракетным двигателям он начал приглядываться еще во время войны. Тогда его внимание к этим грохочущим и далеко не безопасным игрушкам нередко вызывало усмешки у практичных коллег.

Лавочкин много внимания уделял проблеме резкого разгона истребителя в момент атаки. Для этого он подвешивал под свой Ла-7 ракетные двигатели Глушко и Королева, пытался оснастить самолет прямоточным реактивным мотором. Над ним работал молодой конструктор Бондарюк. И то и другое выглядело в те времена даже не экзотично, а скорее фантастично.

Дела шли тяжело, новые двигатели то взрывались, то отказывались запускаться. Войну закончили без них. Но конструкторское бюро Лавочкина накопило бесценный опыт, и, когда встал вопрос, кому поручить освоение новых непривычных летательных аппаратов – зенитных ракет, – практически без колебаний выбор пал на него. Там, на бывшей мебельной фабрике, построенной в свое время для оснащения Дворца Советов, под скромным индексом «25» проектировалась первая противосамолетная система.

Курировал разработку 25-й все тот же Берия. В дополнение к обычным военпредам, следящим за соблюдением интересов вооруженных сил, к каждому подразделению в конструкторских бюро приставили еще особых контролеров с Лубянки. Их функции не оговаривались никакими служебными инструкциями, что создавало атмосферу зловещей неопределенности.

25-я ракета начала поступать в войска с 1952 года. Именно из них возвели почти непреодолимый для самолетов частокол вокруг Москвы. Так называемое Московское кольцо.

Отец, а особенно Маленков, курировавший в Политбюро вопросы радиолокации, а потому имевший непосредственное отношение к строительству этого, по тем временам сверхсекретного объекта, очень им гордились. Начали строить подобное кольцо и вокруг Ленинграда, но, не достроив, бросили. Появились ракеты, сбрасываемые с самолетов и способные преодолевать самую изощренную противовоздушную оборону. Не за горами маячили и межконтинентальные балдиетические ракеты. Еще вчера казавшаяся непреодолимой преграда на глазах утрачивала свое значение.

Но в начале 1950-х 25-я ракета представлялась не просто высочайшим достижением авиационной техники, но чем-то почти фантастическим. Отец с восхищением рассказывал, как она сама, по командам с земли, находит и поражает цель. Хитроумные творения рук человеческих всегда вызывали у него восторг и, я бы сказал, преклонение перед способным на такое разумом.

Георгий Максимилианович как-то предложил отцу при очередном посещении объекта захватить с собой меня и своих сыновей Андрея и Егора. Я с мольбой посмотрел на отца, но он категорически отказал, счел наше появление в расположении секретнейшего военного объекта неэтичным. Как обычно, Маленков спорить не стал.

25-я ракета служила верой и правдой многие годы. Вспоминая войну, отец не раз с восхищением говорил о происшедших с тех пор изменениях. Еще бы, зенитным пушкам требовалось выстрелить сотни, если не тысячи снарядов, чтобы поразить самолет противника. А теперь по уставу полагается пустить две ракеты, и то вторую на всякий случай, для подстраховки.

25-е уже давно перестали нести боевую службу, а их еще долгие годы продолжали по праздникам провозить через Красную площадь, демонстрируя не только грозную силу, но и изящество форм.

Миновали десятилетия, кольцо продолжало функционировать. Неоднократно реконструированное, перестроенное и модернизированное, сфотографированное американскими спутниками и досконально изученное американскими разведчиками, оно продержалось до конца XX века. Скорее как памятник, чем реальное оборонительное сооружение. Во второй половине 1950-х годов его предполагалось оснастить беспилотными перехватчиками, способными сбивать самолеты противника на расстоянии в несколько сотен километров. Тогда такая, ныне почти позабытая, идея владела умами инженеров и военных во многих странах мира. Американцам удалось построить свою машину, она получила название «Боумарк».

Одновременно с американцами начали работу и в Советском Союзе. Конструкторское бюро Лавочкина единственное к тому времени имело опыт создания как пилотируемых, так и беспилотных перехватчиков. Новое задание поручили ему. Во главе работ встал Михаил Михайлович Пашинин, правая рука генерального конструктора. Поначалу все шло гладко, вовремя сделали чертежи, в опытном цехе стали собирать необычный летательный аппарат – некую помесь самолета и ракеты.

Когда же начались испытания, дело не заладилось. Ракета с красивым и многозначительным названием «Даль» летать не захотела. Если ее удавалось заставить преодолеть заданную дистанцию, то она отказывалась наводиться на цель. Первые месяцы неудачи с «Далью» не очень беспокоили начальство – с кем не бывает. Среди конструкторов даже бытует примета: если с ракетой в первом полете ничего не случилось, жди беды. Такой взгляд имеет естественное объяснение – без огрехов конструкции не бывает, так уж лучше, если они проявятся в начале пути.

Не ожидая окончания испытаний, приступили к переоборудованию Московского кольца, начали подготовительные работы под Ленинградом. Стремились сэкономить время, не ожидали осечки. А она произошла. За месяцами тянулись годы, а воз все не удавалось сдвинуть с места. Начальство занервничало. Председатель Госкомитета по авиационной технике П. В. Дементьев собирал коллегию за коллегией, принимались грозные решения: ускорить, обеспечить, принять меры. Ракета залетала, но попадать в цель упорно не желала.

Вмешалась Военно-промышленная комиссия, крутой в своих решениях Устинов вызвал Лавочкина к себе в Кремль и «убедительно просил» генерального вылететь немедленно на полигон, самому разобраться на месте. Дело было в 1960 году.

Семен Алексеевич попытался отложить поездку. Он пожаловался, что у него разболелось сердце, а на полигоне собраны самые квалифицированные специалисты. Устинов не любил возражений и не привык повторять свои приказания дважды: больное сердце нынче не редкость.

Лавочкин вернулся в КБ удрученным.

– Совсем плохо себя чувствую. Не следует мне лететь, да вот только Устинов не поймет, – пожаловался он собравшимся в ожидании новостей ближайшим сотрудникам.

Семен Алексеевич, в высшей степени интеллигентный человек, не столько боялся разноса грозного начальника, сколько стеснялся обидеть Дмитрия Федоровича. Собрался и полетел. Там, в раскаленной степи, вдали от квалифицированной медицинской помощи, случился приступ стенокардии, и… Мы с болью прочитали в газете некролог о безвременно скончавшемся конструкторе знаменитых в войну истребителей марки Ла.

По печальному стечению обстоятельств через несколько лет у преемника Лавочкина – Георгия Николаевича Бабакина, главного конструктора межпланетных автоматических станций, после крупного разговора на коллегии с заместителем министра Тюлиным по поводу очередной неудачи в лунной программе в 1971 году тоже схватит сердце и… не отпустит.

Без Лавочкина дела пошли совсем плохо. Конструкторское бюро осталось без хозяина, без защитника. Теперь каждый норовил бросить в него камень. Вокруг рыскали энергичные коллеги, одни приглядывались, что бы урвать из тематики, как бы перехватить выгодный заказ, другие примеривались к отлично оснащенным лабораториям, опытным цехам. Но наброситься и разодрать лакомую добычу было страшновато, ведь за конструкторским бюро числились обязательства, которые никто не желал взваливать на себя.

Начали раздаваться голоса, что «Даль», не родившись, устарела. Действительно, короткий век дальних беспилотных перехватчиков подходил к концу: самолеты прижимались почти вплотную к земле, все большее значение придавалось баллистическим ракетам. Ни с теми, ни с другими «Даль» бороться не умела.

Вслед за «Далью» похоронили и Ленинградское кольцо ПВО. Отец посчитал многомиллиардные затраты на него неоправданными. После прекращения работ по «Дали» неиспользованные на испытаниях ракеты регулярно участвовали в праздничных парадах. Отец решил: чем пускать их под пресс, пусть послужат отечеству, демонстрируют нашу мощь Западу. С легкой руки отца подобная практика привилась, и впоследствии все «неудачники» проходили своим последним парадом по Красной площади.

Но я забежал далеко вперед. А тогда, в 1956 году, Лавочкин считался единственным серьезным конкурентом Королева.

Р-7 Семен Алексеевич противопоставил крылатую ракету с высочайшими по тем временам параметрами – скоростью более трех тысяч километров в час на высоте около двадцати километров. Назвал он ее «Бурей».

Чтобы добиться результата, пришлось идти на смелые решения. Корпус сделали не из привычного дюраля, а из незнакомого титана. Другие материалы не выдерживали огромных температур. Более того, для уменьшения сопротивления его отполировали до зеркального блеска, такого еще не знала авиация.

Свой полет «Буря» начинала на высоте 18–19 километров. По мере выгорания горючего самолет-снаряд забирался все выше и завершал путешествие на более чем двадцатикилометровой высоте. За счет этого Лавочкин надеялся перепрыгнуть через американскую ПВО. Уж кто-кто, а он знал, как тяжело зенитной ракете маневрировать, догонять, наводиться там, где от разряженного воздуха и оттолкнуться как следует не удается.

Свой курс «Буря» прокладывала по звездам, на таких огромных высотах они видны и днем, и ночью. Система управления воплощала самые смелые мечты тех дней. Достаточно сказать, что, преодолев над территорией нашей страны с запада на восток расстояние почти в восемь тысяч километров, она позволяла себе отклониться не более чем на километр.

Делали ее два, в те годы совсем молодых, человека – Лисович и Толстоусов. Первый разработал прибор, постоянно следящий за звездами, а это, поверьте мне, нелегко – через объектив телескопа, установленного на стремительно несущейся над вращающейся Землей ракете, они представляются мурашами, норовящими расползтись в разные стороны.

Толстоусов построил первую в нашей стране гироскопическую инерциальную систему, помогающую оптическим приборам ловить звезды.

К сожалению, мне не довелось увидеть это чудо техники вблизи. То ли отец к Лавочкину не ездил вообще, а скорее всего, просто в тот раз решил меня с собой не брать. Увидел я «Бурю» спустя несколько лет, когда начал работать и собственные заботы забросили меня в Капустин Яр. В нескольких километрах от нашего хозяйства на соседнем полигоне Владомировка располагались авиаторы. Их ближайшая к нам площадка принадлежала фирме Лавочкина.

Шла осень, наверное, 1958 года. Испытатели, к которым теперь с некоторой долей самоуверенности я причислял и себя, уже которой месяц маялись «на точке» в бескрайней степи. Ангар, пусковая установка и несколько избушек – вот и вся цивилизация. А поодаль, через несколько километров, еще один островок, чуть побольше и поблагоустроеннее нашего. Наша обитель не пользовалась особым расположением у сухопутного начальства полигона. Мы работали «на дядю», на Военно-морской флот.

В безлюдье всякое движение в степи – событие, любое происшествие – развлечение. Поэтому работы, начавшиеся где-то на юге, привлекали всеобщее внимание. Такого не видали даже старожилы. Периодически степь оживала и вдали поднималось циклопическое сооружение. Как его описать? Основу составляла круглая башня или, вернее, труба. Это корпус крылатой ракеты, а точнее – огромного прямоточного двигателя конструкции Бондарюка. Цилиндр массивного корпуса в полете поддерживали изящные, сравнительно небольшие треугольные крылышки. Они выглядели как-то не по росту, казались хлипковатыми. В те годы мы еще не привыкли к таким большим скоростям. Все пространство под крыльями заполняли массивные цилиндры жидкостных ракетных ускорителей, разгонявших связку до скорости, на которой прямоточка могла работать.

В «Буре» воплотилась давняя мечта обоих конструкторов – Лавочкина и Бондарюка. Они создали невиданный до того летательный аппарат. То, что не удалось осуществить в 1940-е годы, стало реальностью в 1950-е. Запускали «Бурю» обычно ночью. Огромное вертикально стоящее сооружение, поблескивающее в свете мощных прожекторов, то и дело скрывалось в белых облаках испаряющегося кислорода. Потом яркая вспышка, секунды ожидания: пошла, не пошла? В полной тишине мы следили, как махина отделяется от земли и в считанные секунды превращается в светлое пятнышко. Только тогда до нас доносился могучий рев ускорителей.

Как водится на испытаниях, удачи сменялись авариями. Тогда наступал перерыв, иногда длительный. Требовалось разобраться, найти и исправить ошибку. Порой ожидать очередного «представления» приходилось полгода. Но вот снова на знакомой площадке начиналось шевеление, мы с нетерпением ждали спектакля.

К началу 1960-х годов «Буря» залетала устойчиво, одна за другой ракеты уходили за горизонт, и через некоторое время с далекой Камчатки приходила «квитанция»: цель поражена, отклонение в норме и дальше ряд цифр.

Сегодняшние транслируемые по телевидению на весь мир старты «Шаттла» и не менее эффектный запуск «Бурана» напомнили мне ставшие историей давнишние испытания «Бури» – та же параллельная компоновка самолета и огромных баков ускорителей. Конечно, история не повторяется, летательные аппараты иные и выполняют они совсем другие задачи. Но вспыхивает пламя двигателя, разгоняющее очередной космический челнок, и оживает в памяти далекая площадка в Капустином Яру, молодость, сбывшиеся и не сбывшиеся надежды, ставшие явью и не реализованные проекты.

Несмотря на совершенство форм, концентрацию последних достижений авиационной науки и талант Лавочкина, «Буря» была обречена. Не лучшая участь постигла и ее двойника в Соединенных Штатах – крылатую ракету «Навахо». Победила баллистическая ракета, наступал иной век, век грубой силы. К чему заботиться о тщательном выдерживании форм, зализывании выступов, притирке люков и обтекателей, если многотонная тяга ракетных двигателей в считанные секунды выдирала летательный аппарат из стратосферы, а в безвоздушном пространстве царят другие законы.