Текст книги "История группы «Звуки Му»"

Автор книги: Сергей Гурьев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

П. М.:У Брайана есть «другое», а у Фриппа я не вижу этого. У Фриппа я вижу развитую, интеллектуально одаренную, современную личность. Но мне это не интересно. Мне интереснее наскальный рисунок. Вот что я ищу. В музыке, в жизни, в людях, в женщинах. В Господе. И в Господе это есть больше всего. Там это и есть. Я это вижу по собственной жизни, не обсуждая жизнь вашу, других людей… Там, где я вижу этот «след», там, где зачерпнуто из того самого источника, кончается всё это ваше деление на глассов, на симфо, на то, на это… Правда одна.

Д. И.:Как и «женщина» – одна, только «лиц» у нея много – не счесть…

П. М.:Где этого нет – там и так нет, и этак нет. И «чуть-чуть нет, чуть-чуть да»… Нет уж. Где да – там да, где нет – там нет. Если «да» мне, если прет меня, то всё.

Д. И.:И что такое «прет»?

П. М.:Что такое «прет»? Двинулся по вене – и прет. Не двигался, нет? Двинься. Узнаешь…

Словно опасаясь быть увиденным в подобном ракурсе, Мамонов на том этапе жизни старается пореже выбираться из своей деревни. Он вообще фактически полностью отходит от светской жизни, углубляясь в молитвы и чтение священных книг. Тем не менее, эпизодические гастроли продолжаются. На рубеже тысячелетий, во время представления «Жизни на Марсе» в Ростове-на-Дону, Петр Николаевич дал интервью местному самиздатовскому журналу «Кора Дуба», замаскировавшемуся для успеха акции под региональное телевидение:

«Я сейчас читаю об Оптиной пустыни – вокруг нее ведь люди живут. Все добрее. Как от электрической лампочки свет идет. Что мы можем сделать в этом мире? Что мы можем изменить вокруг нас? Ничего. Что-то менять можно в себе, только в себе. Вот, например, у нас в деревне зимой иногда в пять часов вечера вырубают свет– и так до утра. Ай-яй-яй, что делать? Успокоишься через часик, а утром встанешь и думаешь: какой блестящий был вечер, я не был занят этой мишурой, что другие напридумывали, не слушал, не видел, не читал. А думал о своей душе, или не думал, а просто лежал на боку, но все равно каким-то боком был сам с собою. Вселенная не вокруг нас, она вся– в нас. <…> Если это понять, то будет легче жить. И менять окружающее, изменяя себя. Если мы видим хама в троллейбусе и начинаем давить на него силой, как эти вот хамы в Югославии, ну и что? Вот и нарожаем злости еще раз. Если ты задумал доброе дело, но этим делом причиняешь кому-то неудобство, значит, делать это дело ты еще не готов. Лучше не делай– лучше не участвуй, чем участвуй во лжи. Смотри, наблюдай. А если кто-то что-то сделал не так, ну и что? Это же не ты сделал. Ты-то сделал нормально, что ты мучаешься? Не участвуй!»

XIX. ШОКОЛАДНЫЙ ПУШКИН

Музыкальные треки из «Жизни на Марсе» могли бы иметь известный успех и сами по себе, но Мамонов, не успев закончить работу над аудиоверсией спектакля, оказался полностью поглощен новым проектом. В перспективе здесь также предполагался спектакль, но на этот раз все вышло ровно наоборот: аудиоверсия произведения под названием «Шоколадный Пушкин» оказалась впереди своего театрального паровоза. В этом альбоме Петр Николаевич усугубил наметившееся еще на «Жизни амфибий» стремление к синтезу поэзии со звуковым минимализмом – получившийся стиль пытались определять как «метафизический русский рэп» или просто «лит-хоп».

Многих критиков в то время «Шоколадный Пушкин» поставил в тупик. Нарочито сбивчивые авангардные речитативы, начитанные автором поверх вновь наигранного им же медитативно-зловещего бэкграунда, абсурдистские аллюзии на разной степени продвинутости DJ’s, потоки принципиально неразборчивого бормотания а капелла… Александр Долгов, редактор журнала «Fuzz», когда-то стартовавшего с блока публикаций о «Звуках Му», назвал пластинку «абракадаброй». Автор этих строк, напротив, пытался утверждать, что «по масштабности, типу подачи материала и отношению к публике последний альбом Мамонова оказался конгениален фильму Алексея Германа „Хрусталев, машину!“. Кроме того, иные продвинутые рок-специалисты увидели в „Шоколадном Пушкине“ „дадаизм, выходящий на уровень общения с духами“, „поэзию на грани сумасшествия“ etc.

«на перекрестке на углу около магазина тоскливо ждал добра бездомный пес псина беспомощно оглядывалась люди пробегали кто куда а я шел один из них во власти тесной взглядов теребил подошвой асфальт что-то помнится что-то было мне надо помню помнится помню мне помнится что-то было надо вот до этого угла я помнил что надо было а потом забыл вот вижу пес он был чужак он правда мигнул в который раз в который раз мигнули глаза тревожной верой понимания и полотнищем взметнувшимся на шест затрепетало знамя пониманья мы поняли друг друга короче он был мой друг он хотя он был чужак но он был мой друг и хвост его вильнул с какой-то безнадежной и робкой верой ну а вдруг в который раз в который раз нет все-таки затрепетало знамя пониманья я стоял двор так же жгло пылило лето и зеленый шум роняли свет от солнца желтою монетой прямо наземь катился наземь и на землю на землю падал на землю падал мимо моих рук я тоже я тоже как пес ждал добра хотел встретить ответный взгляд глаза мигнули и в который раз напрасный робкий жест и побежал как и пес в края своих помоек на вольницу своих железных пустырей в темноту на свалки от новостроек от людей от всех этих людей в стороне ээээх один из них во власти тесной взглядов вот тебе и один из них да все так же жгло пылило лето бездомный пес почему-то очень печально темнеет догорела свеча потухает день я не сделал какое-то дело какое же да не важно что-то не сделал на сердце на сердце пустынно в мыслях заботы заботы все несделанные дела заботы об этих не сделанных делах о стремлениях я кладу открытую книгу на колени она ложится ложится открытая книга легла на колени оперся локтями о стол сижу сижу…»

«…Довольно тягучая смесь из монотонных шепотов, заиканий, запинаний, повторений, русско– и нерусскоязычных, наложенных на такой же нестабильный, запинающийся драм-энд-бэйс,– рецензировал альбом журнал «Fuzz». – Как будто он, кислотный Мамонов, среди ночи проснулся и начал бредить, потом уснул снова, посмотрел какие-то сны, проснулся, закурил, рассказал сбивчивым шепотом. Записал дрожащими пальцами саундтрек к ночному рутинному кошмару… <…> Мамонов, читающий рэп на непонятном языке не хуже какого-нибудь Эминема. И абсолютно безумное финальное соло на трубе… Мамонов не изменил себе. Как был фриком, придурковатым фантазером, маленьким-большим невротичным ломаным бунтарем, таким и остался. И здесь – в самой острой форме. Бунтарем, громоздящим баррикады внутри самого себя. Мог ли кто-то еще позволить себе подобный альбом?»

На вопрос, почему Пушкин у него стал шоколадным, сам Мамонов отвечал так: «Открою секрет. Один из известных черных ди-джеев в Нью-Йорке пел „I’m chocolate Elvis“. Элвис в Америке самый знаменитый певец, поэтому черный ди-джей поет: „Я самый крутой черный!“ Вот я и подумал: а кто у нас самый крутой? Конечно, Пушкин! К Александру Сергеевичу спектакль не имеет никакого отношения. А шоколад вообще вещь модная… на мой взгляд».Кроме того, на выбор Петром Николаевичем своего «русского Элвиса» наверняка повлияла оголтелая волна «пушкиномании», захлестнувшая Россию в период замысла программы: как известно, в 1999 году имело место двухсотлетие великого поэта.

Альбом «Шоколадный Пушкин» был выпущен на «Отделении ВЫХОД» в 2000 году. Сценическая версия готовилась гораздо дольше. Премьера в театре Станиславского состоялась 11 сентября 2001 года, в день легендарной авиационной атаки на небоскребы в злополучном американском мегаполисе, откуда косвенно появилось название спектакля. Рецензии в крупнейших российских газетах вышли 13 сентября, и в них прослеживались апокалиптические аллюзии.

«Первую четверть часа Мамонов обрушивает на публику исповедь современного эскаписта,– констатировал «Коммерсант». – Под монотонные звуки он монотонно начитывает собственные тексты про сплошную хмурь и тоску жизни: про то, как ему лгут лица окружающих и как мучают его несделанные дела. Ясно, что от такого состояния надо скорее бежать в глушь, подальше от Тверской. Но потом Мамонов постепенно оттаивает, расходится. Лицо его становится подвижнее, по нему растекается блаженная улыбка. Она становится страшной, потом глупой, а потом вообще неизвестно какой. Мамонов вдруг заводит оперную арию, но толькос тем, чтобы повыть и поскулить, передразнивая неведомого певца. Онвыкидывает колена, дергается, корчится и отчаянно скалится. Все больше под музыку, но независимо от нее. Потом он напяливает красный пиджак и окончательно теряет тормоза… <…> Мамонов сам себе не только театр, он еще и сам себе Пушкин. На сцене театра имени Станиславского он выглядит как солнце отечественного театрального Апокалипсиса. Никто ведь не знает, что сие расхожее понятие на самом деле означает – то ли страшный суд, то ли полное блаженство за гранью привычного. Вот и Петр Мамонов делает все, чтобы каждый получал по своей вере. Чтобы знавшие, на что идут, чувствовали себя абсолютносчастливыми, а зашедшие случайно или по долгу службы – полными идиотами».

Газета «Известия» в поисках аналогий нетрадиционной эстетике действа решила вспомнить футуристов и обэриутов:

«Дикое, бессмысленное, нутряное слово рвалось наружу, не находя ни смыслового оформления, ни ритмического лада – мамоновский герой и сам не понимал, что хочет сказать, но в мекании и мычании была своя гармония. Мамонов умен и, судя по всему, образован, то, что он делает, имеет крепкие культурные корни. Его персонаж, странное, разрывающееся между высокой образностью и нечленораздельным бормотанием существо, которое ясность духа позаимствовало у ангела, а язык и телесный облик – у дворового алкоголика, сродни Хлебникову, раннему Заболоцкому, Хармсу. Мамонов показывает, как, треща от внутреннего напряжения и осыпаясь на ходу, мысль складывается в корявое, безобразное, разрушающее форму, но точно соответствующее своей внутренней сути слово. Временами сил не хватает, и вместо речи рождается вой – герой корчится, пытаясь высказать невыразимое, но Слово не приходит… <…> Мамонов замечательно ловко запинался и мекал, и под занавес спектакль „Шоколадный Пушкин“ кончил жизнь самоубийством».

Из армии музыкальных критиков на представление, пожалуй, наиболее страстно откликнулся Юрий Сапрыкин – на страницах журнала «Афиша», издания, которое он в дальнейшем возглавит:

«Он надевает очки, усаживается на стул, кладет перед собой лист бумаги и принимается писать. Через минуту вскакивает и начинает декламировать собственное произведение – но буквы не складываются в слова, вдохновенная проза превращается в набор утробных звуков, огонь в глазах гаснет, скомканный лист летит вниз, на стол ложится лист чистый – и все сначала, и так раз за разом. Последний спектакль Петра Мамонова „Шоколадный Пушкин“– сам по себе набор случайных, слабо связанных друг с другом текстов, жестов, танцев и гитарных партий– той сценой, где Мамонов надевает очки и берет лист бумаги, во многом склеивается и объясняется. Мамонов регулярно появляется на сцене репертуарного театра уже десять с лишним лет, но предыдущие его спектакли были в большей степени экспериментами над собой как актером, пробами разных, все более сложных и тонких, актерских способностей. И только сейчас– когда все доказано и проверено– Мамонов решился на прямое высказывание. Он выходит один на пустую сцену и говорит неровным голосом важное– о старых магнитофонах, которых уже нет, о людях, которых уже нет, о больной, никому не нужной собаке, увиденной на улице, об одиночестве, долгом, неизбывном одиночестве. И о том, что ничего важного, сколько ни пытайся, словами все равно не скажешь– буквы, черт их дери, не складываются в слова, связный текст становится бессмысленным звуком, и гаснет огонь в глазах, гаснет, гаснет».

Сам Мамонов несколько позже свое сольное творчество позднего периода охарактеризовал так: «На сцене я осуществляю художественными способами дневник жизни моей души. Я умею жизнь моей души претворять в движения на сцене. Я здесь такой, какой есть– со всеми своими червоточинами, недостатками, со всей своей истоптанной многоразличными недугами, немощами и грехами душой. Поэтому люди и верят мне– потому что видят, что все это искренне и взаправду, а не какой-нибудь там образ антигероя».И это прозвучало куда более искренне, чем его дежурная самоидентификация образца 80-х, когда он постоянно подчеркивал, что сатирически изображает на сцене некоего отрицательного персонажа. Впрочем, уже тогда для рок-тусовки было очевидно, что это – тактический маневр, имеющий целью ввести в заблуждение «идеологических церберов». Теперь же Петру Николаевичу врать насчет своего героя было незачем.

Что касается «Шоколадного Пушкина», то он оказался достаточно «долгоиграющей» для Мамонова работой: последнее представление состоялось в Театре Эстрады 19 октября 2005 года.

XX. ЭЛЕКТРО Т.

В 2002 году Мамонов выпускает под маркой «Звуков Му» новый сольный альбом – «Электро Т.», закрепляющий за проектом статус «one man band». В сравнении с «Шоколадным Пушкиным» он оказался концептуально менее масштабным, но, пожалуй, еще более авангардным. Некоммерческий характер этой работы побил все возможные рекорды: рок-эстеты в ту пору любили приговаривать, что в данном ракурсе, скажем, любой альбом The Residents выглядел бы на фоне этой работы Петра Николаевича какой-нибудь «Аббой». Известный питерский рок-критик Джордж Гуницкий аттестовал этот диск как «совершенно безумный альбом, который не вписывается ни в какой жанровый расклад». Также имело хождение клише «самый загадочный альбом „Звуков Му“».

«Электро Т.» стал единственной из поздних пластинок Мамонова, вообще не предполагавшей никакой сценической версии: Петр Николаевич создал почти абстрактный, свободный от «бесплодно множащихся сущностей» аудиопродукт. Практически свободен он оказался и от слов: в большинстве композиций Мамонов либо вообще обходился одной гитарой, либо под ее звуки прочувствованно кряхтел и постанывал – лишь в трех (кажется) композициях все-таки оказалось немного текста, порой на грани членораздельности.

 
В надежде, что я не сплю
Комарики
В надежде, что я не засну
Комарики
Зззззззззззь!
Зззззззззззь!
Я не засну
 

Где-то хватало двух слов («Паша пошел»), где-то – пяти… Одиноко отмеряющая ритм поминутно спотыкающаяся гитара то и дело путалась с неидентифицируемым чирканьем и чавканьем. То ли голос, то ли спички… Тем не менее, того слушателя, который оказывался способен поймать «потусторонний» сигнал альбома, диск завораживал и не отпускал на протяжении всех сорока трех минут звучания.

«Углубленных в тему» рецензий на пластинку было немного. Культовыйрок-критик Максим Семеляк выступил с фирменным эссе в журнале «Афиша»:

«Сельский житель записал на пластинку то, как он негромко (очевидно, что ночью), но и немилосердно бренчит на гитаре с минимумом эффектов, нимало не заботясь ни о мелодии, ни о ритме; щелкает выключателем, ухает, воет, издает звуки „му“, иногда бормочет невнятное, порой покрикивает нечленораздельное… <…> Внимать всему этому безобразию приходится потому, что сельского жителя вот уже пятьдесят один год зовут Петром Мамоновым. Поневоле прислушаешься. А как прислушаешься, тут и о долге рецензента вспомнишь, и мысли лихие в голову полезут. „Э лектро Т. “ – это такие записки из подпола: темные, пугливые и навязчивые, как ночные бабочки. Инструментальные запечные откровения порой взрываются кратковременным маниакально-экспрессивным психозом („Веселая“) – довольно дико. В целом же, классическая метафора русской словесности „вечность как банька с пауками“ понимается здесь настолько буквально, что дальше прибедняться уже некуда – тут именно что банька и звучит в ней какой-то сдавленный мочалкин блюз. Вот так я, стало быть, сижу и набиваю на клавиатуре вышеизложенное. Пластинка запущена по второму разу – для верности впечатлений, значит. И только я собираюсь провести хитрые музыкальные параллели с Джеком Мудурианом и еще с парой безумцев иностранного происхождения, да и покончить с текстом, как вдруг замечаю, что за окном-то – даже не сумерки сгустились, а прямо-таки ночь наступила. И я в помещении решительно один. И звучит композиция „Паша пошел“. И я немедленно понимаю, что это настоящий плач малютки-привидения. И как-то немедленно исчезает охота скалить зубы. И я сижу с этой пластинкой, как Хома Брут с панночкой. В голове – прожиточный минимум из двух-трех вопросов. Кто этот Паша? Куда он пошел? Ладно, если в ночной, а вдруг ко мне? Или, быть может, к тебе, читатель? Страшно на этом свете, господа».

Наиболее, пожалуй, аналитично на этот труднопостижимый диск среагировал известный журналист-культуролог Георгий Мхеидзе в рамках музыкального обозрения портала «Грани.Ру»:

«Некоторые рецензенты уже поспешили объявить „Электро Т.“ лучшим альбомом завязавшего анахорета – и, на мой взгляд, напрасно. Не потому, что он плохой, а потому, что это уже неверифицируемо. Такого рода музыка по определению гиперсубъективна, катастрофически личностна и потому лежит за гранью всяких там рецензий, оценок и вообще критики – как невозможно и бессмысленно применять методы прагмасемантического анализа к навязчивым речевым конструкциям психопата. Это речь для себя, а не для социума, потому и строится она по принципиально другим законам. Мамонов, кажется, давно стремился к такому вот растворению в собственной субъективности, последовательно обрубая всякие связи с окружающим миром – вначале коммерческие, затем бытовые, а теперь вот настала очередь смысловых. „Электро Т.“ обозначает авторскую позицию вполне четко: суггестия безо всякой обратной связи».

Наконец, высочайшую оценку «Электро Т.» дал Игун Шакор – основатель Evermusica.com, возможно, самого авторитетного в то время русскоязычного ресурса, посвященного «актуальной современной музыке». Именно он был тем самым рецензентом, на которого ссылался Мхеидзе (возможно, единственным), – назвавшим «Электро Т.» лучшим альбомом «Звуков Му». Текст самой рецензии представляет собой полуабстрактное эссе и в цитировании не нуждается, гораздо интереснее итоги 2002 года в версии Шакора – его десятку даже стоит привести целиком.

1. Звуки Му– Электро Т. (RMG)

2. Natasha Barreth – Isostasie (empreintes DIGITALes)

3. Beth Gibbons and Rustin Man – Out Of Season (Go Beat)

4. V/A – The Academic Rise Of Fallen Drifters (2.nd)

5. Mum – Finally We Are No One (Fat Cat)

6. Murcof – Martes (Leaf)

7. Beef Terminal – The Grey Knowledge (Noise Factory)

8. Kleine & Hermann – Our Noise (Morr Music)

9. Tujiko Noriko – Make Me Hard (Mego)

10. Jim O’Rourke – I’m Happy, and I’m Singing, and a 1, 2, 3, 4 (Mego)

Отметим также, что альбом вокалистки Portishead Бет Гиббонс, занявший в этом списке третье место, произвел довольно сильное впечатление на Петра Николаевича и долгое время ходил у него в числе самых любимых.

XXI. МЕТРО, МЫШИ, ЗЕЛЕНЕНЬКИЙ И СНЕЖНАЯ КОРОЛЕВА

На 2003 год приходится новый пик издательской активности Мамонова: под вывеской «Звуки Му» он выпускает целых три альбома. Два из них – «Мыши 2002» и «Зелененький» – гипнотически-потусторонние старческие журчания, завывания и заборматывания под полусбивчивые гитарные переборы, к которым изредка добавляются бас, скрежет и технические шумы. Все Мамонов вновь записал сам. Кое-где получилось замечательно: в частности, многоминутные «мышиные» композиции «Про снег» и «Моя любовь» были оценены мыслящей аудиторией как «подлинные позднемамоновские шедевры». Третий альбом – «Великое молчание вагона метро» – белые стихи в сопровождении реальных звуков метро, изначально записанные в московской психиатрической клинике имени Корсакова, известной своими радикальными методиками избавления от алкогольной зависимости. Летом 2003 года Петр Николаевич лежал там в реанимации.

«Утро. Метро. Толпа разнообразных людей. Щелкаются, зажигают зеленые глаза. Семь утра, семь вагонов прохожу и встаю напротив фрески, изображающей Заречную с зонтиком. О, это великое молчание, о, это магическое утреннее молчание. Я соскучился по пустому метро, я не живу в Москве. Звуки шуршащих вагонов, пение старинных динамиков, гул, гул, гул… Во всем этом есть что-то музыкальное, только надо осторожно прислушаться. Человек, привыкший к метро с утра больше молчит, человек, спускающийся в метро редко больше поет про себя, создает то великое молчание утреннего вагона метро… Великое молчание в вагоне утром, в семь утра, когда рабочий люд едет на свои места. Там, где стоят заводы, там, где дымят трубы. Великое молчание вагона метро. Я редко езжу в эти часы, но если есть настроение и желание, я специально встаю пораньше, выхожу из дому и встаю, встаю в этот молчащий, молчаливый, строгий и стройный ряд, я встаю и еду… О, великое молчание вагона метро, о ты, мое будущее, о ты, мое детство, о, я среди них, я среди вас, я среди нас, я среди всех, вместе со всеми, едем и едем, с той лишь разницей, что люди выйдут и пойдут дальше протоптанными дорожками, строго определенно зная, где поворот, куда идти… А я, выйду, и что я буду делать, поэтому я езжу взад и вперед, взад и вперед, пока не кончится этот строгий, определенный и молчаливый час… великого молчания…»

Как и многие эзотерические альбомы позднего Мамонова, наибольший резонанс «Великое молчание вагона метро» имел в Интернете. Среди сетевых откликов выделим рецензию, опубликованную в своем блоге жж-юзером neckapb:

«Молчание… метро… стихи… что это? Так оно, в сущности, и есть. Молчание, метро и стихи, вернее тексты, наговоренные и напетые Петром Мамоновым. И в итоге – потрясающий диск. На меня, по крайней мере, он произвел огромное впечатление. Про Мамонова часто можно слышать, что он непостижимым образом владеет, например, сценическим пространством – стоя один на голой сцене, он может как-то так всего лишь поднять руку, что пространство структурируется заново: только что был, скажем, лес – а вот уже и комната с открытой дверью – или наоборот. На этом же диске можно убедиться, насколько здорово он владеет образом, создаваемым звуком – наверное, это называется сценической речью, я не знаю точно. Разительный переход от одного настроения к другому, от одной эмоции к другой, и даже, не побоюсь этого заявления, из одного жанра в другой происходит за счет простой смены интонации, сбоя речи или паузы. А то и без всего этого, – просто так текст построен и так исполнен. Музыкального сопровождения практически нет, всего несколько треков сопровождает нехитрая партия баса. Стихи-напевы-тексты перемежаются треками молчания, на фоне которого слышны характерные звуки метро – шум поезда… голоса… сигналы… „осторожно, двери закрываются“… Всё вместе – песня акына, спектакль-монолог, то ли одного человека, а то ли многих, тех, которые молчат каждый в своем вагоне – и вокруг сиденья, поручни, люди, парни, девушки-студентки, безногие нищие просят рубль, милиционер следит за порядком… И гэги, и фарс, и драма, и трагедия – и вся жизнь. Да, жизнь, тела, нервы, души – и маленький частный ад, – и светлые добрые ангелы-хранители, – и великий непостижимый Бог.

И музыка, да. <…> Ведь действительно – может быть сочно, звучно, броско, профессионально сыграно на музыкальных инструментах, пропето и всё такое – и слушать невозможно, нельзя и не рекомендуется. Плохо. Нет души. А может вот так быть – ни инструментов, ни мелодии, ни аранжировки, ничего. Странное юродивое a capella под звуки метро. И есть музыка,потому что есть душа. Иначе – не знаю как объяснить. Я слушал этот диск уже два раза. Перехватывает дыхание. Хотя, что там? Молчание, стихи, метро…»

В 2004 году «Мыши» и «Зелененький» подверглись инсценировке в виде так называемого балета «Мыши, мальчик Кай и Снежная королева». Его авторами сенсационно стали «люди со стороны» – Марина Потапова и Сергей Лобан из творческого объединения «Свои 2000», которые привязали контент пластинок к радикально переосмысленному ими сюжету сказки Андерсена о Снежной королеве. Арт-тусовка бурно обсуждала обозначившийся отход Мамонова от концепции «one man show». «Надоело что-то одному, решил с ребятами попробовать», – пояснял Мамонов.

Перемена курса была налицо. При всем богатстве своего мимического и пластического арсенала, делать третий моноспектакль подряд (после «Жизни на Марсе» и «Шоколадного Пушкина») Петр Николаевич поначалу не решился: опасность впасть в самоповтор была слишком велика. Поэтому, оставшись в музыке одиноким художником, на сцене он вступил во временный, весьма неожиданный альянс с «молодыми неформалами» – рядом представителей художественных группировок 90-х, близких к анархо-экологическим кругам. Результатом их совместной творческой деятельности, помимо спектакля «Мыши, мальчик Кай и Снежная королева», также стал культовый в альтернативно-радикальной среде DIY-фильм Потаповой и Лобана «Пыль» (2005), где Мамонов снялся в качестве «магнита».

Марина Потапова, сценарист фильма «Пыль» и балета «Мыши, мальчик Кай и Снежная королева», прославилась осенью 1994 года участием в блокаде здания Администрации Президента с требованиями прекратить уничтожение химического оружия экологически опасными методами. В тот же период увлеченная идеалами парижских событий 68-го года Марина являлась активисткой экологических лагерей протеста, а также создавала женскую либертарную коммуну. Кроме того, в середине 90-х она вместе с будущим оператором «Пыли» Дмитрием Моделем входила в знаменитую арт-группу «ЗАиБИ» («За Анонимное и Бесплатное Искусство»), культивировавшую спонтанное и бескорыстное леворадикальное творчество.

В конце 90-х Потапова и Модель, стремясь к более широкому общественному резонансу, попытались провести локальную видеореволюцию на ОРТ, в рамках известной телепрограммы «До 16 и старше». Там они успели подготовить немалое количество настороживших ФСБ сюжетов, а также заразить своими идеями режиссера телепрограммы Сергея Лобана. Радикальные выпуски «До 16 и старше» стихийно тиражировались на видеокассетах как художественные манифесты поколения. На рубеже тысячелетий Потапова, Лобан и Модель объединились в группировку «Свои 2000».

Союз группировки с Мамоновым начался с работы над «Пылью», где он впервые столкнулся с «ноу-хау» Потаповой и Лобана – исполнившим главную роль врачом-ординатором Алексеем Подольским и арт-группой «Слепые», смоделировавшей образы кошмаров героя последнего (Птиц и Стальных Баб). Заманили Петра Николаевича в DIY-работу не сразу, со второй попытки.

«Когда мы ему сначала предложили сняться в фильме, он отверг предложение сразу же, не читая заявки,– вспоминает Сергей Лобан в интервью журналу «Другое кино». – Мы поехали в Верею к Мамонову. И я нашел Петра Николаевича на рынке, он шел и беседовал со священником. Подбегаю, говорю, типа, помните „До 16 и старше“, мы к вам приезжали брать интервью? Он говорит: „Да, помню“. А не хотите ли, говорю, может быть, в кино у нас сняться? – „Не, не хочу“. Я свои листочки даже не успел развернуть… А потом прошло месяца два, мы перепробовали кучу разных людей на эту роль и решили снова поехать к Мамонову. Но мы никого не застали, поэтому вставили в ручку двери заявку фильма и статью про нас в „Еженедельном журнале“. И Петр Николаевич, конечно, все изучил внимательно – я уверен – и статью внимательно прочел, и заявку. А после позвонил и сказал, что готов сниматься. Приезжайте, говорит, будем роль обсуждать. Яспрашиваю, может, вам сначала надо почитать сценарий? Не надо, говорит, мне читать сценарий, мне только роль мою дайте. Он ее потом перепечатал на печатной машинке, потому что может воспринимать только текст, который напечатан им же самим на печатной машинке. И исправил всего несколько слов – слово „черт“ заменил на слово „бред“. И начал сниматься».

Бюджет фильма составил всего три тысячи долларов, и его львиная доля ушла на гонорар Петру Николаевичу. Но в итоге в 2005 году «Пыль», снятая на ручную камеру, получила приз ФИПРЕССИ конкурса «Перспективы» XXVII Московского международного кинофестиваля, приз за лучший полнометражный фильм в цифровом формате фестиваля «Киношок» в Анапе, специальный приз фестиваля действительного кино «Кинотеатр.DOC’2005», специальный диплом МФ фильмов о правах человека «Сталкер»… Последняя награда была связана с сюжетом ленты: герой Подольского, рыхлый 30-летний переросток со зрением минус шесть, становится жертвой циничного эксперимента спецслужб. Мамонов же исполнил роль профессора-мизантропа, придумавшего машину, на которой производится эксперимент – в его кинокарьере это невольно стало своеобразным парафразом злого доктора-наркобарона из фильма «Игла».

Нетривиальный процесс съемок «Пыли» и конкретно неповторимая фигура человека-персонажа Подольского настолько воодушевили Мамонова, что он решил доверить группировке сценическую реализацию своих последних студийных работ. «Мамонову же страшно понравился наш герой,– вспоминают Потапова и Лобан. – Он его увидел и сразу понял, какой это офигенный парень. И настолько он ему понравился, что, когда его позвали на съемку программы „Земля–Воздух“, то он сказал: „А можно со мной пойдет Леша?“ И Мамонов мало того, что позвал его на передачу, он потом предложил нам поставить спектакль по двум его альбомам „Мыши“ и „Зелененький“. И сказал, что хочет, чтобы Алексей в нем тоже участвовал. Просто он в первый же день увидел Подольского и сразу понял, что это такое».

Программа «Земля–Воздух» представляла собой интерактивное музыкальное телешоу, выходившее на ныне не существующем канале ТВ6. В ее эфире популярные российские музыканты общались с представителями FM-cтанций, обсуждая проблемы специфики радиоформата. Так как суть этих проблем уже тогда была достаточно очевидна, в большинстве программ участники, как правило, ходили по одному и тому же, достаточно узкому кругу тем. Но появление Мамонова в эфире «Земля–Воздух» 15 февраля 2003 года не укладывалось ни в какие рамки и запомнилось зрителям надолго. В медийных кругах даже возникла теория, что решение о закрытии программы было принято сразу по выходе Петра Николаевича из студии – эту версию на страницах журнала «Афиша» обнародовал Максим Семеляк. Впоследствии «Земля–Воздух» с Мамоновым была выпущена на DVD.

В общении с радиожурналистами Мамонов был вроде бы косноязычен, говорил сбивчиво и тихо, но с огромной внутренней силой и неповторимыми интонациями, придававшими спонтанно скроенным фразам характер откровений и вселенских шуток. Почти все собеседники расписались в безмерном почтении к мэтру. Алексей Плющев («Эхо Москвы») назвал поведение Петра Николаевича в эфирной зоне «мастер-классом жизни». Петр Старых («Хит-FM») сказал: «Это фантастика, не знаю, когда еще такое повторится».Ксения Стриж выступила с явно заранее подготовленным, уважительным эссе на тему «Простые вещи в моей жизни», содержавшим аллюзию на название дебютного альбома «Звуков Му». Наконец, Михаил Козырев, представлявший возглавляемое им тогда «Наше радио», договорился до фразы: «Мамонов – это для меня такая система координат, по которой я пытаюсь выверить свой путь, чтобы достичь чуть больше свободы в своей жизни». Всеобщей атмосфере преклонения перед Мамоновым как-то пытался противостоять лишь Александр Пряников («Русское радио»), но остался в полном одиночестве.