Текст книги "История группы «Звуки Му»"

Автор книги: Сергей Гурьев

Сергей Гурьев
История группы «Звуки Му»

«Звуки Му» появились, когда советская власть была в самом расцвете своих сил, но достаточно было шести лет их музицирования, чтобы казавшаяся незыблемой империя превратилась в ошметки и «Звуки Му» сплясали свой последний танец на ее руинах. И немудрено.

«Звуки Му» – не группа музыкантов, а подлинная «русская народная галлюцинация», самим своим существованием иллюстрировавшая полную тождественность развитого социализма и белой горячки.

«Му» были не «самодеятельной рок-группой», пусть даже лучшей, а, наверное, самым крупным явлением российского искусства со времен Шостаковича – хотя рамки искусства им были, несомненно, узки: их концерты были полноценным шаманским ритуалом по изгнанию лживого беса советского сознания. Они ухитрились быть плотью от плоти Советов и одновременно полным их отрицанием.

Недаром эстет-аристократ Брайан Ино, приехав в Россию для того, чтобы приложить британское умение музыкоделания к самодеятельному, но обильному русскому таланту, без малейшего колебания выбрал их из моря других коллективов и сказал, что будет работать только с ними.

Слово «самобытный» как будто было изобретено специально для них. Они были явлены, как биофильм из иной вселенной; как если бы сознание контуженого красногвардейца из окопов гражданской войны непостижимым образом оккупировало тела пяти здоровых молодых москвичей и – совершенно не принимая окружающей действительности, но пользуясь ее словами, составленными в произвольном порядке – заставило их дергаться, извиваться и вести себя непостижимым, но единственно возможным образом. Избавившись от рыночного здравого смысла, продажной логики и проституированной гармонии, они добровольно заклали себя на алтаре Истины – и явили Ее миру.

«Звуки Му», по счастью, никогда не имели отношения к «русскому року» и – тем более – к шоу-бизнесу; они – из мира сказаний и наговоров. Неудивительно, что их музыка оказалась не подлежащей документальной фиксации – миф нельзя записать на магнитофон. Более того, при всем желании самой группы записывать и выпускать альбомы, что-то в самой природе «Звуков Му» противилось этому, и магнитофонная пленка фиксировала только бледное подобие их подлинной магии. Зато на концертах «Звуки» показывали свое истинное лицо.

Их первый концерт (в стенах родной школы) был робким триумфом – так ландыш-мутант пробивается через асфальт. Но буквально сразу же, как и положено мутантам, они набрали силу и стали выглядеть и звучать так, словно выросли на сцене. Звучать плохо для «Звуков Му» было невозможно: как бы они ни играли, каждому слушателю было понятно, что эта музыка должна быть именно такой и никакой иной. И даже если сама группа была недовольна звуком, из зала заметить какие-либо погрешности было невозможно: у них по определению не могло быть ошибок – эти ошибки изначально входили в ткань их выступления, создавали ее.

Однажды мне довелось присутствовать на их концерте в одном нью-йоркском клубе крайне дурной репутации: коренное население жалось к стенкам, и лишь отдельные отчаянные маргиналы выделывали странные коленца перед сценой, безуспешно пытаясь привлечь внимание этого паранормального десанта из непостижимого края водки и белых медведей.

Двадцать лет прошло с тех пор, и «Звуки Му» приобрели академическую респектабельность и статус легенды, так и оставшись отверженными и неуслышанными. Но, если соскрести патину истории, раскаленная магма в сердце их музыки остается все так же невыносима для нашей бытовой незрячести.

Борис Гребенщиков

INTRO

Главная проблема российской рок-музыки – национальная самобытность. Большинство ее героев могут быть всем хороши: обладать харизмой, хорошей техникой игры, писать отличные тексты, но музыка и общий творческий месседж, как правило, глубоко вторичны. Что отечественные рокеры могут «выкатить» на сцену видавших виды метрополий – Англии и США? Где от китайцев ждут китайской специфики, от японцев – японской, а от русских – русской? Что это вообще такое – «современная русская национальная специфика»? Она, пожалуй, всё-таки угадывается. Чтобы мировая цивилизация признала русского рокера, он, видимо, должен соответствовать некоему образу, знакомому ей по страшноватым героям Гоголя и Сологуба, по маргинальной эмигрантской клоунско-ресторанной цыганщине, по легендам о всесокрушающем русском пьянстве и белых медведях, бродящих по улицам российских городов. Это должен быть некий дикий скиф, пропущенный через чудовищное горнило семидесяти лет советской власти. Создающий соответствующую музыку – дикую, странную, с хромыми, но завораживающими ритмами…

Но этот напрашивающийся и явно выигрышный образ долгое время катастрофически отсутствовал на отечественной рок-сцене. Там хватало и рефлексирующих интеллигентов с гитарами, и горластых волосатых парней с бицепсами, но все это, будучи вынесено в контекст мировой рок-сцены, могло выглядеть лишь безнадежно провинциально. И едва ли не единственный раз на ниве российского рока родилась группа, реально соответствующая вышеописанным – в чем-то наивным, а в чем-то безусловным – критериям «национальной самобытности». Группа с то ли оборванным, то ли воспроизводящим коровье междометие названием – «Звуки Му». Группа, которая в конце 80-х на волне пресловутой «перестройки» имела реальный шанс, сохраняя свою творческую индивидуальность, прорваться на Запад. Почему этот шанс не был использован – отдельный вопрос…

Главной проблемой книги об этой группе стала личность главного ее героя – Петра Николаевича Мамонова. Став в середине 90-х православным христианином, он враждебно относится к своему рок-н-ролльному прошлому, хотя и продолжает записывать новые альбомы, несколько иные по эстетике. История группы «Звуки Му» для него не существует – есть только стремление к духовному преображению.

Поэтому данная работа создавалась вне контакта автора с Мамоновым – иначе она, наверное, оказалась бы просто невозможна. В ее основу легли интервью с другими участниками группы «Звуки Му» – Александром Липницким, Алексеем Бортничуком, Павлом Хотиным, Алексеем Павловым, покойным басистом второго состава Евгением Казанцевыми Артемом Троицким, репетировавшим в составе группы на раннем этапе. Текст также включает замечания жены Мамонова Ольги, сделанные ею на определенном этапе работы над книгой. В итоге получилась вещь, по своему принципу чем-то напоминающая булгаковские «Последние дни (Пушкин)», где главный герой практически отсутствует и предстает только через восприятие окружающих. Тем не менее, возникшую лакуну отчасти заполняют плоды общения Петра Николаевича с различными СМИ (в чем иногда участвовал и автор этих строк, впервые побывавший на «квартирнике» Мамонова в 1985 году).

Возможно, этот «дистанционный» принцип мог привести к отдельным фактическим неточностям, за что я заранее приношу Петру Николаевичу свои извинения. Пойти по такому пути меня побудила только глубокая личная убежденность в том, что в противном случае просто вообще ничего не получится.

I. ПРЕДЫСТОРИЯ

Петр Николаевич Мамонов родился 14 апреля 1951 года и вырос в том же московском дворе в Большом Каретном переулке, что и Владимир Высоцкий. Его окрестности – Хитров рынок, Косой переулок и т.п. – исстари считались самым блатным, хулиганским районом столицы, ее криминальным центром с соответствующей энергетикой. Здесь веками жили целые династии профессиональных воров. Весь колоритный антураж знаменитого сериала «Место встречи изменить нельзя», в сущности, навеян атмосферой этих мест. Такова была историческая родина группы «Звуки Му».

«Я с детских лет все время бежал, мне все было интересно, – много лет спустя вспоминал Мамонов. – Под трамвай рвался от бабушки: „Петя, домой! Петя!“ Вечно этот крик: „Петя, сделай потише! Петя, домой! Петя, хватит! Петя, не надо!“ Потому что меня рвало, разрывало всюду. И так жизнь вся».

С юных лет Мамонов отличался фантастическими способностями к актуальным в ту пору танцам: он блестяще, в резко индивидуальной манере выплясывал шейк, рок-н-ролл и особенно твист. Старые алкаши-доминошники с его двора, помнившие еще юность Высоцкого, любили приглашать Петра с магнитофоном, чтобы он танцевал им твист под своего любимого Чабби Чаккера, – и благодарно выставляли портвейн. Неудивительно, что на школьных соревнованиях по скоростному выпиванию бутылки портвейна Мамонов занимал почетное второе место – после своего одноклассника, лучшего футболиста школы Жени Жардецкого, который вскоре сел в тюрьму за эксгибиционистское оскорбление малолетней соседки по подъезду.

К слову, на базе той же 187-й школы на Большом Каретном (в советские времена это была улица Ермоловой) была организована английская спецшкола № 30. Классом младше Мамонова учился другой юный футболист – будущий бас-гитарист «Звуков Му» Александр Давидович Липницкий. До тюрьмы у них с Петром Николаевичем дело, правда, не дошло, но из школы обоих выгнали почти одновременно: Мамонова – за диверсию со взрывом в кабинете химии, а Липницкого – за небезответную звериную ненависть к педагогу по математике.

Мать Липницкого вышла замуж за переводчика Брежнева Виктора Суходрева, большого меломана, лично знакомого с самим Фрэнком Синатрой. Редких западных пластинок в их доме было бесчисленное множество. Надо сказать, что Мамонов с Липницким были чуть постарше, скажем, Гребенщикова с Макаревичем, и элитная столичная спецшкола вкупе с коллекцией Суходрева открыли им уникальную для советских рок-меломанов возможность сформировать свои вкусы на добитловской музыкальной культуре. Помимо Чабби Чаккера в фаворе у будущих кормчих «Звуков Му» находились, к примеру, Рэй Чарльз, Айк и Тина Тернер. «Черная» Америка счастливым образом завоевала их сердца раньше британского «окультуренного» рок-н-ролла, заложив магический фундамент для последующего проявления животной, буреломной русской дикости. Вскорости рок-героем номер один для Мамонова с Липницким станет такая экзотическая и эксцентричная фигура, как Кэптен Бифхарт (Captain Beefheart), а The Beatles в их глазах, нужно ли пояснять, всегда будут оставаться далеко позади Rolling Stones…

В бытность старшеклассником Мамонов стал барабанщиком дворового ансамбля «Экспресс», базовым двором которого была воспетая еще Гиляровским знаменитая Малюшенка между Большим Каретным и Цветным бульваром. В самой варварской форме «Экспресс» исполнял стандарты «битлов», «роллингов» и даже только успевших зародиться Led Zeppelin. Уже тогда юный Петр проявлял тягу к мультиинструментализму: по рассказам очевидцев, он, бывало, играл и на дешевых клавишах – причем с такой былинной экспрессией, что клавиатура оказывалась залита кровью. А однажды на «джем-сейшене» в дружественной школе № 636 Мамонов, как всегда, барабанил, а вот Липницкий пел (!) модную, не так давно записанную в оригинале «Satisfaction». Впрочем, после окончания школы период музицирования для друзей прервался более чем на десятилетие.

Период меломании, однако, продолжался. В начале 70-х друзья знакомятся с молодым коллекционером грампластинок Артемом Троицким: конкретно Липницкого с ним особенно сблизила обоюдная любовь к творчеству Van Der Graaf Generator. Помимо того, они активно тусовались с золотым поколением московских хиппи, во главе которых стоял знаменитый Юра «Солнышко» Бояков, и не пропускали ни одного концерта культовых в «волосатой» среде «Ветров Перемен» Александра Лермана. Вялый хиппистский пацифизм, впрочем, претил экспрессивному нутру Петра Николаевича. Дело доходило порой до открытых конфликтов: однажды Мамонов настолько озлобился, что отлупил зарвавшуюся волосню досками от скамеек. Гораздо больше его менталитету подошли бы идеалы панк-движения, но для этого будущий солист «Звуков Му» родился слишком рано.

Не любил Мамонов и «Машину времени». Если Липницкий охотно посещал концерты Макаревича и Кє в той самой 30-й школе, то Петр Николаевич принципиально обходил их стороной. «Мамонов всегда вел себя по отношению к „Машине“ крайне агрессивно, – вспоминает Липницкий. – Никогда не здоровался, смотрел волком. Было полное ощущение, что вот-вот даст кулаком по дыне. Свойством его артистического таланта всегда было категорическое нетерпение пошлости – то есть отсутствия вкуса и стиля».

Между тем нашим героям нужно было как-то зарабатывать на жизнь. Липницкий вскоре с головой уходит в теневой антикварный бизнес, а вот Мамонову решения финансовых вопросов даются с большим трудом. Он попеременно осваивает и забрасывает непостижимо широкий спектр профессий: работает наборщиком в типографии, заведующим отделом писем в журнале «Пионер», банщиком, лифтером, корректором, рабочим в продуктовом магазине, в бойлерной на ТЭЦ и, наконец, переводчиком с норвежского (к слову, последнюю и самую цивильную в этом списке специальность будущему творцу подарила его мама, Валентина Петровна Мамонова, известная переводчица со скандинавских языков). Перед глазами будущего артиста, как в калейдоскопе, сменяли друг друга сюрреалистические картинки иллюстрированной энциклопедии советской жизни. Накопившиеся параноидальные впечатления переплавятся в дальнейшем в творчество. Причем иногда – самым простейшим образом: например, работая в «Пионере», Петр Николаевич увлекался патологическими стихами, которые присылали в журнал безумные советские дети. Одно такое особо отъявленное стихотворение превратилось впоследствии в текст песни «Звуков Му» «Восторг».

Сам Мамонов стихи писал уже в 70-е годы, но, возможно, непосредственный толчок к песенному творчеству ему дала любовная драма, случившаяся в жизни Петра Николаевича на рубеже десятилетий.

«В 1979 году у Мамонова, который к тому времени уже был женат первым браком, подходившим к концу, появилась новая девушка – Оля Горохова по кличке „Мозги“,– вспоминает Липницкий. – Кличка была обусловлена тем, что она любила говорить мужчинам: „У тебя нет мозгов“. Лечила: дескать, мужчина должен женщину обеспечивать. Именно ей были посвящены „Муха – источник заразы“, „Люляки баб“ и некоторые другие ранние песни „Звуков Му“. Познакомились мы с ней в ресторане „Сосновый бор“ на Рублевском шоссе в Горках-2, куда приехали на концерт „Удачного приобретения“. Они тогда выступали „золотым составом“: Вайт, Матецкий, Михаил „Петрович“ Соколов…»

«Если говорить про какой-то „инспирейшн оф Мамонов“, то я уверена, что никакого такого „инспирейшн“ у него уже не было после меня,– считает Ольга «Мозги» Горохова, проживающая ныне в Генте (Бельгия). – Только я его по-настоящему инспирировала! Он был зверь, а я очень любила природу. Познакомились мы так: я сидела в ресторане у окна и скучала. Вдруг подъезжают три тачки и оттуда вываливается толпа людей в разноцветных костюмах. Пришли, сели, Липницкий стал кидать какие-то купюры в оркестр… Начались гуляние, танцы… Танцевали так, что весь ресторан встал и начал хлопать. Я смотрела на этих людей, открыв рот. Потом один из них, в клетчатых штанах,– это был Петя,– подошел ко мне со словами: „Кто это тут такой сидит?“ – „Это я“. И он пригласил меня на танец. Я сначала сконфузилась и сказала: „Я не умею танцевать“. – „А я тоже не умею танцевать! Я вообще в „Пионере“ работаю“.

На следующий день я иду по Каретному ряду, ловлю такси– и вдруг вижу: на другой стороне улицы стоит тот самый человек в клетчатых штанах, с которым я танцевала накануне. И я стала кричать ему через улицу: „Эй, эй, ты, эй!“ Он тоже узнал меня, перебежал на мою сторону, мы вместе поймали такси, он дал мне свой телефон…

Ухаживать он совершенно не умел: был очень косноязычен, заикался. С женщинами совершенно не мог общаться! Тем он мне и понравился– этой неумелостью своей. Но потом мы стали жить у „Космоса“ на ВДНХ, где все время было полно иностранцев. Я смотрела на них и говорила ему: „Петя, ну что ты такой нищий?“ Я тогда преподавала на курсах иностранных языков при Министерстве просвещения, получала 120 рублей в месяц, мы на них и жили. Петя тогда из „Пионера“ ушел, сидел дома, время от времени надевал наушники и с дурной мордой слушал Weather Report. А я думала: „Какой ужас, что он там слушает, какую-то какофонию, надо поскорее его бросать“. Мне тогда все время снилось, что я от него убегаю, улетаю куда-то наверх, а он меня ловит и тянет вниз. Вот я ему и говорила: „Петя, спустись вниз! Хватит стихов! Иди работать, Петя! Невозможно же!“ И пошел Петя тогда работать в баню. Мы сняли квартиру в Медведково, и он стал приносить домой полные карманы какой-то немыслимой мелочи. Приносил, разбрасывал ее по коврам и кричал: „На тебе деньги, на!“ А я говорила: „Это мало, это мелочь! Давай еще!“ Мне кажется, что работа в бане его тяготила, физически он очень уставал– от жары, может быть, да к тому же еще делал людям массаж… Домой приходил очень измотанный и иногда впадал в агрессию. Кончилось все тем, что нас выгнали с той квартиры, мы приехали ко мне на Киевскую, и моя мама говорит: „Хм, ты что тут, с Петькой собираешься жить?“ – „Да!“ – „Ну уж нет! Скажи ему, чтобы он к себе ехал!“ И Петька уехал.

Я его называла „муравей“, а он меня – „муха“. „Муха – источник заразы“ – это отсюда. „Муха“, „мухочка“, все „му“ да „му“… Я уверена, что и название группы отсюда же появилось: ведь группа возникла, когда я его бросила, на этом импульсе. Все произошло на нервной почве.

Он был неприкаянный, а мне хотелось стабильности, стабильного мужа. Еще я боялась, что ребенок родится алкоголиком и будет лысый, как Петя. Он очень много пил – правда, когда входил в запой, всегда уходил, чтобы я не видела этого ужаса. Как-то раз увидела его таким – на даче Липницкого на Николиной Горе. Говорю ему: „Петя, пошли домой! Хватит пить! Ты, Петя, похож на старую мертвую белку!“ Там на Горе в старой ванне настоящая мертвая белка лежала, и Петя действительно был на нее похож… И Петя страшно рассердился из-за этой „мертвой белки“, какое-то дерево в меня бросил, совсем немного не долетело. Это был ужас, страх. И я, благоухая „шанелью“, побежала подальше от Пети, с этой Горы. Это был единственный раз, когда я его видела в таком состоянии.

Потом мы с ним ездили в Тарусу, и там я опять ему сказала, что он нищий, что надо богатого мне. И он пошел по полям, кидал камни куда-то в пустоту и кричал дурным голосом.

Чувство, что я поторопилась с ним расстаться, ко мне пришло уже гораздо позже, когда я переехала жить в США, а он туда приехал на гастроли. Я ему позвонила из Лос-Анджелеса в Сан-Франциско, он ужасно обрадовался и сказал: „Завтра я приеду к тебе! Позвони мне!“ Я ему звоню на следующий день: „Ты едешь?“ – „Нет, Олечка, я не приеду. Ты за меня замуж не вышла… Что ты теперь делаешь на чужбине? Зачем вы вообще все уезжаете, я не понимаю! Ну и сиди здесь одна“. И все. И больше я ему уже не звонила».

Итак, Мамонов практически одновременно расстается с любимой девушкой (роман с которой изобиловал стрессами), разводится с первой женой и остается один, получив комнату в коммунальной квартире на далекой южной окраине Москвы, в Чертаново. Туда и сейчас-то ехать не ближний свет, а уж тогда, в начале 80-х… Психолог назвал бы все это креативной ситуацией.

В сильнейшем шоке от жестокого конца своего самозабвенно-яркого романа, Мамонов превращается в безработного отшельника, живет впроголодь, временно бросает пить и начинает писать песни. В этой клоаке экзистенциального мычания зловещие миазмы советского урбанизма перемешались с мощными потоками неиссякающей сексуальной желчности. Конечные образы порой напоминали жуткие похмельные видения.

 
Мое лицо землистого цвета – цвета земли
Мой рот как помойная яма, глаза как цветы
Злые-злые глаза мои как цветы
И хоботок так красен, словно тюльпан
Они такие большие и мутные, как этот стакан
Злые-злые глаза мои как цветы
Цветочки-лютики! Глазенки-лютики!
А по центру, по центру, по центру видишь – пчела
Сосет и сосет из них кровь, вянут глаза
Вянут, вянут глаза мои как цветы
Злые-злые глаза вянут как цветы
 

Всего песен за год накопилось около семидесяти – большая часть произведений, вошедших в первый альбом «Звуков Му» «Простые вещи» (записанный гораздо позже), создавались именно тогда. Само название «Звуки Му» c самого начала красовалось надо всеми текстами песен, напечатанными автором на стареньком «ундервуде», –то есть первоначально это было не название рок-группы, а придуманное Мамоновым определение своего творчества: нечто среднее между звуками музыки и мычанием.

Насочиняв песен, Петр Николаевич позвонил ставшему к тому времени авторитетнейшим рок-критиком СССР Артему Троицкому: дескать, приезжай в гости –есть что показать. Артем, убежденный, что с Мамоновым можно только выпивать, энтузиазма не выказал, но в гости все-таки поехал. Новоявленный автор спел ему несколько песен, в том числе «Источник заразы» и «Шуба-дуба блюз». Расположенный к снобизму Троицкий неожиданно для себя был изрядно потрясен: услышанное не имело аналогов и поражало мощнейшей, дремучей энергетикой, первобытной магией ритмического примитивизма. «Это было потрясающе смешно, сильно и необычно,–писал впоследствии Артемий Кивович в своей книге «Рок в Союзе: 60-е, 70-е, 80-е…». – Маниакально-напряженные „польки-роки“ на одном-двух аккордах, исполненные с криками, хрипами вперемежку с молчанием».Пред глазами критика стоял неотесанный дикарь и рафинированный поэт в одном лице –идеальное сочетание для рок-художника. Растерянный Артем пробормотал, что, мол, не ожидал.