Текст книги "Америка глазами заблудшего туриста (СИ)"

Автор книги: Сергей Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 56 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

Подъехали два пассажирских микроавтобуса: мы погрузили туда продукты и прочие удобства для утренника на природе. Расселись по автобусам и поехали. Спустя минут десять были уже в Центральном парке.

В это время, в воскресный день в парке – людно. Полно гуляющих, катающихся на велосипедах и роликовых коньках.

Территория Центрального парка – огромная: всё за один день не обойти. Когда мы шагали по парку, наша делегация необычно выделялась: и тем, что мы тащили с собой всякие ёмкости с продовольствием, и своим интернациональным составом.

Мы вышли на просторную травяную поляну, которая, подобно пастбищу, была усеяна лежащими, сидящими, пьющими, жующими, спящими, загорающими на солнышке, играющими в мяч, фризби и бадминтон, молодыми и старыми, белыми и черными, трезвыми и нетрезвыми людьми. Это был неофициальный, но реальный праздник.

Наши организаторы выбрали место в стороне от массового отдыха и стали раскладываться. Расстелили скатерть-самобранку: запасы продуктов, фруктов и безалкогольных напитков оказались солидными.

Затем расселись вокруг, и началось чествование именинников, подношение подарков, благодарение общему Папе, и, наконец, поедание всего привезённого.

Место было чудное, обстановка – благоприятная. Участники заговорили между собой на своих языках.

В компании выделялись лидеры братства. Они неутомимо поддерживали атмосферу любви и гармонии. Вожаки считали необходимым – вовремя рассказать весёлую историю или предложить спеть песню, проявляли свою заботу о ближнем, даже если тот не нуждался в таковой.

Не знаю, может быть, они хорошие люди, а я ненормальный, нелюдь. Но, по-моему, они только мешали отдыхать, то бишь, постоянно не давали людям быть самими собой. Эти массовики-затейники и воспитатели воссоздавали комсомольско-пионерский лагерь в Центральном парке Нью-Йорка.

Когда наелись, братья и сёстры лениво растянулись на травке, праздно беседуя о своём. Мой земляк постоянно жаловался, как ему ужасно хочется покурить, но устав наших товарищей категорически исключал подобные извращения. Я предложил ему удалиться якобы для посещения туалета. Так он и поступил.

Тем временем, я разговорился с одной парой, ожидающей папиного благословения, Он – американец и уже активный член Семьи. Она – просто полька, абсолютно не владеющая английским языком, но желающая заполучить американскую прописку. Короче, любовь у них.

Мне не удавалось порасспросить их хорошенько, так как вожаки постоянно затевали хоровые песнопения. Шумноватое собрание привлекло внимание посторонних. К нашему безгрешному коллективу стали подползать служители мелкого бизнеса со своим ненавязчивым сервисом. Какой-то бродячий фотограф предложил запечатлеть наши именины сердца, но ему дали понять, что здесь есть несколько своих фотографов.

Чёрные, конкурирующие между собой, коробейники, тихонько спросили, не нужно ли нам доставить холодного пива или других, веселящих душу средств? Но наши комсорги отшили их прочь. Воспользовались лишь услугами жуков-санитаров, которые испросили разрешения на сбор пустых жестяных банок и прочего утиля. Свернув скатерть, и убрав после себя, наши запевалы притащили из микроавтобуса приспособления для дворового волейбола. Мы поняли, что следующим мероприятием запланированы – игры с мячом. Все это я уже проходил дома. Вечерело. Самое время распрощаться, но нас уже поделили на команды, установили сетку и объявили соревнования по волейболу. Заявить о нашем отбытии в этот момент, было бы просто преступлением. Пришлось поиграть с ними в мячик.

Отдав должное гостеприимным хозяевам, мы, сославшись на время и далёкий путь в Бруклин, тихонько отбыли.

В это время народ расползался из Центрального парка. Воскресенье заканчивалось, планы на понедельник – безрадостны. Вечерний Нью-Йорк в районе парка, положительно, отвлекал от завтрашних грустных перспектив. Я начинал понимать этих уличных бродяг, проституток, зазывал, ошивающихся здесь без определенных целей. Им это нравилось больше, чем надрываться на паршивых работах за 5–6 долларов в час.

Снова метро. Правила проезда, согласно которым мне приходилось по несколько раз на день покупать бронзовую шайбу за доллар с четвертью, ощутимо опустошали меня. Акробатические трюки, чёрных пассажиров, ловко преодолевавших препятствия, установленные на проходе к платформам, начинали вызывать у меня восхищение и одобрение.

Кто не может перепрыгнуть через барьер, пусть покупает жетон и проходит через вертушку. А кто может скакнуть и не ленится проделать это – для тех проезд бесплатный. Я так не мог. Поэтому, продолжал тупо-послушно покупать проездные жетоны на последние деньги.

Также просто они решают и проблему, связанную с отсутствием туалетов на станциях метро. Если в ожидании поезда нужда поприжала, то чёрные ребята себя не насилуют, оправляют свою естественную нужду на перроне.

На следующее утро – снова на панель. Неоднократные попытки подрядиться на работу вдвоем, заканчивались пустыми переговорами и тем, что брали кого-то другого. Наконец, очередное предложение… И снова лишь для одного работника, и желательно, хоть чуть говорящего. Посовещавшись с товарищем, мы решили расстаться. И я поспешил нырнуть в салон длинного автомобиля Station Vagon.

Эти легковые автомобили-фургоны широко применялись в мелком бизнесе. Благодаря их вместимости, они использовались во всех хозяйственных случаях.

Моему нанимателю нужен был подсобник для хозяйственных работ в школе, в связи с предстоящими там массовыми мероприятиями. Я не совсем его понял, то ли надо было подготовиться к шабашу в будущую субботу, то ли к свадьбе. Впрочем, неважно.

Он обещал мне сносную подсобную работёнку на пару дней и шесть долларов в час.

По дороге мы разговорились. Работодатель оказался родом из Израиля, живёт в Бруклине уже давно, работает в школе завхозом. У него свои работодатели – хозяева школы. С их согласия он и подрядил себе временного помощника для выполнения срочных экстренных работ.

По дороге в школу, мы заехали на склад, торгующий строительными материалами, и прикупили там несколько листов фанеры и деревянных брусьев. Все это погрузили в багажник фургона, откинув спинки задних сидений.

Школа оказалась старым огромным зданием в районе Williamsburg. Как и все в этом районе, она содержалась в определенных национальных и религиозных традициях. Какие-либо инородные явления здесь возможны лишь как временное исключение, в связи с производственной необходимостью. В этой школе, кроме меня, оказались двое чёрных подсобных работников, да несколько польских женщин, работающих в школьной столовой. Все остальные – были ярко выраженными ортодоксальными хасидами.

С завхозом мы быстро нашли общий язык. Он с интересом расспрашивал меня, недавно прибывшего из развалившегося Союза. И на мои вопросы об Израиле тоже охотно отвечал. В отношении же своей религиозности он дал мне понять, что материальная жизнь диктует и приходится выживать по правилам, не им писаным. Советовал мне: в школе не касаться этой темы с кем попало.

Школа для девочек. По утрам их привозили на специальных, жёлтых автобусах. Не все девочки могли самостоятельно выйти из автобуса и забежать по ступенькам в школу. На каждый автобус приходилось по несколько врожденных инвалида, которых транспортировали на инвалидных колясках.

Такое количество детей-инвалидов мне показалось неслучайным. Генетические издержки упрямых национальных и религиозно-идеологических принципов.

В это же время, трудоспособная жертва иной, атеистической идеологии (к тому же – несостоявшийся космонавт), уже вспотевшая, тягала листы фанеры из машины в школу.

Сам процесс моего трудового участие в школе для еврейских девочек ничего интересного не представлял. А вот школа была специфическая. В ней имелась огромная столовая с несколькими десятками длинных армейских столов. Везде плакаты на нечитаемом языке, но по их форме нетрудно было догадаться о содержании. Все они, вероятно, о каком-нибудь Единственно Верном и Вечно Живом Учении. После разгрузки фанеры и прочего строительного материала, мы зашли с бригадиром в какую-то каптерку, забитую всяким агитационным хламом, и он, понося совсем нерелигиозной бранью беспорядок в кладовке, стал рыться в поисках нужного плаката. Здесь я ничем помочь ему не мог. Он откопал какой-то рулон, развернул метра полтора, прочитал начертанный на нём отрывок Учения, выругался и призвал меня к поиску ещё двух-трёх таких же рулонов, так как найденный кусок был лишь одной из составных частей необходимого. Роясь в пыльных залежах плакатов и транспарантов, я хохмил о том, что независимо от общей биологии и различной идеологии, в любой советской школе также есть такие каптёрки с идеологическим хламом, который каждый год вытаскивают, отряхивают от пыли и выставляют на самые видные места. А по окончанию праздника, всё это обратно сбрасывают в кучу в каком-нибудь подвальном помещении, до следующего торжества. Особенно забавным бригадиру показалось то, что в советских школах много таких же плакатов, но о том, что Бога – нет. И всякая религия – опиум для народа. Последнее замечание о народе вызвало у него особый интерес.

Отыскав все три рулона, три составные части, мы перетащили их в столовую, где и развесили, превратив оную в место не просто для приёма пищи.

Пока мы обеспечивали пищу духовную, польские коллеги ловко накрывали армейские столы полиэтиленовыми скатертями.

Когда все было готово к завтраку, после обычного звонка, на перерыв из классов шумно повалили дети и заполнили столовую. Процедура приёма пищи проходила строго по уставу. Из громкоговорителей завопила молитва, которую нестройным хором повторяли школьницы. Завтрак проходил ужасно шумно, молитвы проигрывались до окончания трапезы. Содержание песнопения мне было абсолютно непонятно, всё звучало отталкивающе громко и по-восточному занудно. Такое звуковое сопровождение никак не могло содействовать приятному аппетиту. Возможно, по этой причине почти все продукты, кроме фруктов, остались едва тронутыми. Молитва отгремела, воспитатели дали команду, и девочки шумно покинули столовую.

Пока мы с бригадиром мастерили из фанеры заградительные щиты для перекрытия входов в школьные коридоры и на другие этажи, польские работницы столовой лихо сворачивали одноразовые скатерти вместе с оставшимися завтраками. С каждого стола снимался огромный, мешкообразный сэндвич в пластике. Средний такой сэндвич на выброс, содержал в себе несколько батонов свежего нарезанного хлеба, несколько открытых и едва тронутых пакетов молока, остатки сыра и масла. Этот продуктовый сверток упаковывался в большой чёрный пластиковый мешок для мусора и оставлялся в проходе между столами. Когда все остатки завтрака были убраны со столов, гориллообразный чёрный работник завязывал эти мешки и грузил их на тележку. Все это он вывозил на улицу и сваливал в кучу.

Спустя несколько часов, в том же порядке и с таким же шумом проходил обед. После обеда этому работнику-негру приходилось вывозить из столовой в двое больше. На улице, в стороне от центрального входа в школу, у проезжей части, тротуар был завален огромной кучей из чёрных пластиковых мешков с продуктами. А во второй половине дня подъезжала мусорная машина, и работники ловко забрасывали их в утробу своего специального грузовика. На тротуаре становилось пусто и чисто. До следующего завтрака. И так каждый школьный день.

Время от времени, мы устраивали себе короткие перерывы с кофе (coffee-break). Местом для этих кофейных перекуров служила подсобная комната в столовой. Польские работницы общепита щедро угощали нас кофе с бутербродами и болтовней. В разговоре с ними я выразил свое удивление по поводу такого варварского отношения к продуктам питания, словно это – непотребный мусор. На моё замечание, польские коллежанки чуть ли не хором спросили меня: как давно я в Америке? Когда они услышали, что я здесь всего лишь вторую неделю, они наперебой стали уверять меня, что я ещё повидаю немало подобного в отношении продуктов. Из их комментариев следовало, что в этой стране понятие о грехе несколько иное. Если это легально и доходно, то таковое не может быть грехом. Доходный бизнес – свят и уважаем!

Наш бригадир поинтересовался: о чём это мы щебечем на своем языке, да так оживлённо. Одна из полек, говорящая по-английски, ответила ему, что новый работник имеет некоторые замечания по поводу организации труда и рационального использования продовольствия. Завхоз пожелал услышать постороннее мнение о его школьном хозяйстве.

– Выбрасывать ежедневно такую массу качественных продуктов – это просто грех. Когда на улицах столько неприкаянных бездомных, – осторожно высказал я свои впечатления об их расточительном отношении к продовольствию.

– И что же ты предлагаешь нам предпринять с нашими продуктами или бездомными? – спросил меня завхоз.

– Я думаю, вам следует как-то подрегулировать порции продуктов, чтобы меньше оставалось отходов. Или что-то делать с остатками продуктов, пригодных к употреблению. Например, организовать раздачу этих продуктов нуждающимся людям. Я полагаю, что если ваша школа станет известна, как место, где можно бесплатно получить хлеб, молоко, сыр и масло, то найдётся немало людей, которые с благодарностью воспользуются вашей помощью. Может быть, это будет несколько хлопотнее, чем просто сваливать всё со столов в мешки и выбрасывать, но это было бы разумней, – изложил я свое предложение.

Судя по реакции завхоза, его лишь забавляло мнение недавно прибывшего русского атеиста, ничего не смыслящего в элементарном бизнесе, и вообще, не знающего Америку. Он добродушно, по-отечески стал лечить меня:

– Послушай меня, парень, проблема, о которой ты говоришь, заключается лишь в том, что ты смотришь на это продовольствие глазами русского. Ты видишь в этих продуктах гораздо большую ценность, нежели время и рабочая сила. Все продукты оплачены, порции для детей вполне нормальны и согласованы с родителями. Нет никакой необходимости урезать их. А заниматься отборкой, сортировкой, упаковкой и раздачей продовольственных остатков дважды в день!.. Помилуй! Сколько же ещё работников для этого понадобится, и кто будет оплачивать их труд?! А раздавать-то ты хочешь бесплатно. И какая во всем этом необходимость? Ты повидал где-то на улице бездомных и решил, что они нуждаются в помощи. Да всё, что им надо для нормального существования, они могут заработать себе, но они просто не хотят этим заниматься. Так почему кто-то должен ломать голову над этими проблемами, тратить деньги и время, что бы их покормить? Ты в этой стране всего неделю. Наверняка, у тебя нет тех прав, которые имеют те бездомные граждане, о которых ты печёшься. Но ты ведь не бездомный и не попрошайничаешь на улицах. Ты прилетел в чужую для тебя страну всего несколько дней назад и уже арендовал какое-то жильё, пытаешься зарабатывать на жизнь. Сейчас ты здесь работаешь за шесть долларов в час, завтра найдешь что-то лучше – и это действия нормального человека. Ты сам видишь, что даже такая простая работа обеспечивает тебе нормальное существование, и ты не нуждаешься в продовольственной помощи. Кстати, все, кто здесь работают, и ты также, могут брать себе сколько угодно из тех продуктов, которые ты предлагаешь раздавать бездомным. Ваше дело: выполнять свою работу, за которую вам платят. Вот и всё, перерыв окончен, – закрыл тему бригадир.

Польки подмигнули мне, мол, мы же говорили тебе, – это бесполезно. Они даже гордятся тем, что могут выбрасывать продукты. Дикари!

Да уж, аргументы его справедливы, но так переводить продовольствие – тоже не дело. В Голландии с сельхозпродуктами – все в порядке, но там вряд ли встретишь подобное варварство.

В конце дня бригадир провёл планёрку и предложил мне продолжить наше сотрудничество ещё на пару дней, а также пожелал привлечь к этой работе дополнительного подсобника. Не для сортировки и раздачи остатков продуктов, конечно. Я пообещал ему содействие в решении кадрового вопроса.

На следующее утро мы прибыли в школу с земляком. И весь день таскали с места на место столы и скамейки, готовили место для свадьбы-шабаша.

Завтрак и обед со всеми молитвами и выбросом продуктов прошли как обычно. Только на этот раз, мы щедро загрузились продовольствием, и тем самым, поубавили свои расходы и степень греховности наших работодателей.

Моему товарищу понравились кофейные перерывы, он регулярно просил меня напоминать бригадиру, что уже пора бы объявить перерыв.

Наш бригадир сам пребывал в непосредственном подчинении у пузатого бородатого школьного раввина. Тот заправлял трудовым процессом с оглядкой на своего босса и заметно беспокоился о своевременном окончании всех подготовительных работ. Вскоре школу стали посещать их религиозные соратники. Они важно осматривали место проведения торжества, делали какие-то замечания нашему бригадиру и уходили. После чего, нам приходилось, по команде бригадира, снова что-то доделывать или переделывать.

Наконец, всё было готово – и школу начали заполнять люди, наряженные в чёрные сюртуки и шляпы (фетровые и меховые). Судя по количеству гостей, мероприятие намечалось грандиозное. Мы почувствовали себя чужими на этом празднике-шабаше. Нам захотелось поскорее получить расчёт и удалиться восвояси.

Бригадир представил раввину Карабасу учётные записки о нашем рабочем времени и прокомментировал условия нашего труда. Тот, выслушав завхоза, достал из внутреннего кармана своего сюртука калькулятор и вычислил приговор. Затем вытащил из заначки пачку наличных, кряхтя и бубня о чём-то, отслюнявил нужную сумму… И выдал. С этого момента он забыл о нас. Бригадир выдал каждому из нас чётко начисленное, поблагодарил за помощь и просил оставить наш телефон, на всякий хозяйственный случай. Мы удивили его, ответив, что у нас нет домашнего телефона. На этом, стороны, взаимно удовлетворенные, расстались.

В тот день, когда мы расстались с земляком на панели, и я один уехал в школу, он позднее подрядился на пару часов работы в бригаде себе подобных соотечественников. Из случайных производственных отношений он почерпнул, кроме денежного вознаграждения, опыт в организации труда и прочую полезную информацию. Мой земляк чётко усвоил, что работодатель обязан предоставлять работникам регулярные, оплачиваемые перерывы для отдыха.

Начиная со следующего дня, в школе, он настаивал на применении его пролетарского опыта и назидательно напоминал мне о должных, оплачиваемых перерывах. Когда ему хотелось курить, он считал, что я должен оповещать об этом работодателя. Я так не думал. Меня упрекали. Возникал напряг.

Кроме этого, кто-то из временных сотрудников дал ему адрес некой-то тёти Изи, которая, якобы, за умеренное вознаграждение, может пристроить на постоянную работу. Тоже – полезная информация.

Решили посетить благодетельницу Изю в ближайшее время и сделать заявки на подыскание нам достойных должностей.

Снова тот же район Вильямсбург. Обычный старый трехэтажный дом. Странно открытые двери парадной. Нужная нам квартира располагалась на третьем этаже. На наш звонок, двери открыли сразу и без каких-либо вопросов впустили нас. Обычная жилая квартира была превращена в контору. Польский народ плотно заполнил пространство домашней фирмы по трудоустройству туристов. Один из таких клиентов, крайний в очереди на приём, но ближний к двери, впустил нас в квартиру-офис. Мы стали крайними и дежурными по входной двери. Спросили, как бы нам повидать тётю Изю, и в ответ нам пропшекали, что здесь все хотят Изю.

Посреди комнаты, в окружении ожидающих клиентов, за столом с двумя телефонами заседала неряшливого вида пожилая тётя. Её телефоны постоянно звонили. Она отвечала на звонки и вела переговоры на каком-то немецко-подобном языке. Бегло записывала полученную информацию и, не прерывая связи с другой стороной, обращалась ко всем присутствующим с предложением о подряде: «Маю працю для пани, клининг апартаментов, пять долярив на годыну». Присутствующие паночки выясняли между собой: кому это предложение пасуе. Выдвигался кандидат, и тётя Изя отвечала по телефону о скором прибытии работницы. Кандидату она объявляла цену за эту путевку и, после непродолжительных торгов, получив мелкую оплату за услугу, вручала клиентке адрес, инструкции и прочие ценные указания (ЦУ). Телефон непрерывно звонит, и она принимает новую заявку на работника. Кто-то отправляется на работу, другие приходят и занимают очередь. Телефоны снова звонят. Изя отвечает и отправляет следующего, получив с него оплату за свои услуги.

Вычислив момент между звонками, мы заявили хозяйке, что у нас к ней особый заказ – пристроиться на работу в летние лагеря. Изя ответила, что таковое возможно. Нам следует прозвонить ей или подойти сюда через пару дней за конкретным ответом. Тут же предупредила нас, что стоит такая путёвка в летний лагерь труда и отдыха долларов 50 с каждого кандидата. На этом и расстались. Мы с облегчением оставили душный польско-еврейский центр занятости, и пошли гулять, считая себя трудоустроенными на ближайшие два-три месяца.

Как и договаривались, спустя два дня мы позвонили тёте Изе и поинтересовались об исполнении нашей заявки. Та ответила, что в понедельник утром необходимо прибыть к ней, готовыми к отправке и труду. То бишь, иметь при себе необходимые вещи и по 50 долларов для неё. Коротко она сообщила, что работа предполагается в летнем лагере для детей, где-то в глубинке штата Нью-Йорк, на всё лето. Оплата – 220 долларов за шестидневную рабочую неделю. Жильё и питание предоставляется по месту отбывания срока. Мы обещали быть готовыми.

Возник вопрос о нашем арендованном на месяц жилье. Если мы отбываем, как планируем, в лагерь, тогда у нас остается оплаченное и неиспользованное жильё почти за две недели. Объяснять хозяину о своем переезде с надеждой, что он вернет остаток арендной платы – это просто смешно. Решили подыскать на наше место другого арендатора и, таким образом, получить компенсацию за оставшиеся две недели.

Подъехали на панель. Среди ожидающих трудовых резервов, мы объявили о сдаваемой в рент изолированной однокомнатной квартире с мебелью. На наше предложение отозвались двое ребят из Одессы и пожелали осмотреть жильё. Они оказались со своим транспортом. И мы сразу же и отправились. По дороге выяснилось, что квартира нужна одному из них, там предполагается семья с маленьким ребенком. Стало ясно, что предлагаемая берлога ему не подойдет. На месте, в процессе смотрин, так оно и оказалось. Махнули рукой на эту затею и решили просто сообщить хозяину о своём досрочном отбытии. Сделал я это через соседа Эрика, который, выслушав мою новость, обещал всё объяснить хозяину дома.

В назначенный день и время, прихватив туристические пожитки, мы прибыли к Изе. Та рапортовала, что наш будущий босс уже в пути и скоро будет здесь, чтобы забрать нас в лагерь. Просила приготовить по 50 долларов и ожидать. Кроме этого, она представила нам польского паренька, который также поедет с нами. Парень был совсем молодым – школьного возраста – под опекой мамы, которая желала видеть нас, чтобы иметь хоть какое-то представление: с кем отправляет сына.

В разговоре выяснилось, что семья прибыла в Америку из Польши совсем недавно. С английским языком – никак, зато здесь есть родственники. А главное, мамаша убедилась, что её сын будет работать, хоть и с русскими, но вроде бы – не злодеями.

Изя сообщила, что звонил босс и предупредил её о каких-то дорожных, непредвиденных задержках. По этой причине он прибудет несколько позднее. Мы решили выйти, прогуляться. Зашли в ближайшую овощную лавку и, прикупив бананов, вернулись к дому тети Изи. Присели у подъезда.

Когда бананы были съедены, стало скучновато. Рядом, у проезжей части лежал, приготовленный к подборке, бумажно-картонный хлам. Я подобрал белый картонный лист, достал фломастер и стал убивать время бумагомарательством.

Я сочинил письменный упрек Всевышнему. Напомнил, что он совсем позабыл, кто пригвоздил его страдальца сына.

Только я закончил свои стихотворные рекомендации, как у нашего подъезда припарковался микроавтобус. Из него выполз пузатый, бородатый, в шляпе и в очках – настоящий босс летнего лагеря. Предполагаемый начальник лагеря, пыхтя, прошёл мимо и скрылся в подъезде дома. Решили, что это тот, кого мы ждём.

Я выставил стихотворное письменное воззвание на видном месте у входа в подъезд, и мы пошли к тёте Изе. Не ошиблись – это был босс Мойша. Предприимчивые евреи утрясали свои дела на незнакомом нам языке, а мы терпеливо ожидали.

И вдруг, когда стало уже очевидным, что разговор коснулся нашего трудового участия, в квартиру-офис ворвался, пышущий гневом и возмущением, старый ортодокс-талмудист. Одна рука у него была занята традиционным портфелем, вероятно, набитым конспектами по изучению иудейских законов, а в другой руке – моё воззвание. С порога, он брезгливо оглядел всех присутствующих. Затем, размахивая моим рукописным плакатом, вошедший призвал всех присоединиться к его возмущению и принять срочные меры по отлову и наказанию злодея-иноверца.

К моему счастью, он со своей проблемой обратился к тем людям, которых не так просто отвлечь от их шкурных дел. Польские визитеры вообще не поняли, что этому раввину здесь надо: они желали поскорее получить подряд и удалиться. А Изя и Мойша, которым настойчиво совали под нос мое творение, были и без него озабочены неотложными кадровыми вопросами. Они неохотно отвлекались на требование начать расследование.

Мы стояли рядом, с гримасами полного непонимания происходящего. Я, на случай религиозного конфликта, стал поближе к сумке и начал подумывать о путях выхода из возможного кризиса. Глубоко оскорблённый раввин призывал к инквизиции, и уверенно утверждал, что злодей-антисемит где-то здесь, в этом враждебном месте – сборище гоев. Изя и Мойша, не прерывая свои торги, соглашались с воинствующим единоверцем: содеянное нельзя оставлять безнаказанно. Рассеянно обещали посмотреть, что там враги написали… Потом. Может быть. К моей радости, они продолжали решать текущие меркантильные задачи. В тёте Изе я был уверен: она сейчас сделает всё, чтобы контракт состоялся. И если даже кто-то видел, как я писал этот анти талмуд – и меня вычислят, тётя Изя костьми ляжет и потребует моего оправдания и освобождения, чтобы трудоустроить… И получить своё вознаграждение. С заказчика Мойши и с меня.

Тем временем, наш неугомонный гость начал уже ворчать на своих соплеменников, упрекая их в преступном безразличие, меркантильном эгоизме и попустительстве. Вполне естественно, что ортодоксальный иудей, не может испытывать ко всем остальным, неполноценным народам ничего, кроме свирепой ненависти, которая всеми их религиозными учениями возводится в священное достоинство.

Однако его духовные соратники не разделили с ним его чувств. К моему облегчению, он с горечью махнул рукой на этот иммигрантский вертеп, и вышел из конторы, гневно хлопнув дверью.

Изя, избавившись от зануды, поспешила представить нас будущему работодателю. Тот коротко объявил условия труда в его лагере и пригласил всех согласных занять места в микроавтобусе. Перед тем, как выйти из конторы, Изя пожелала получить вознаграждение.

У автобуса, польская мама любвеобильно простилась с сыном. Оставленный плакат-воззвание я с удивлением обнаружил на прежнем месте. Видимо, обиженный равнодушием единоверцев, раввин оставил противную писанину на том же месте, как укор всем, здесь проживающим.

Наконец, мы отбыли. Босс лениво поинтересовался, можно ли с кем-нибудь из нас разговаривать? Я осторожно выразил надежду. Он пожаловался, что ему необходимо найти еще пару работников, и, желательно, сейчас же. Чтобы одним ходом отвезти всех в лагерь и не возвращаться сюда по кадровом вопросу. Я ответил ему, что не знаю никого, кто мог бы прямо сейчас к нам присоединиться. Но можно проехать в одно место, в двух кварталах отсюда, где могут быть люди, заинтересованные в работе. Босс одобрил идею, и я стал показывать ему дорогу.

На перекрёстке Bedford и Lynch, уже под полуденным солнышком, без особых надежд на что-либо интересное, загорали несколько невостребованных работников. Подъехавший к их капкану транспорт вызвал обычную реакцию: автобус обступили и недружным хором выразили свои интересы.

Поначалу босс устало пытался что-то объяснить им о летнем лагере. Но, не достигнув должного понимания, само отстранился от общения с заблудшими, и попросил нас всё разъяснить им.

Ребята выслушали нас, посовещались на месте и признали предложение интересным. Однако в данный момент, никто из них не мог присоединиться к нам, и съехать из Бруклина на два-три месяца. Всех держали какие-то отношения; арендованное жильё, ежемесячно получаемые пособия и прочее.

Поехали далее. Босс, разморенный и припотевший, лениво пробубнил самому себе, что надо бы заехать ещё в одно место в Бруклине. Медленно продвигаясь из квартала в квартал, он заскучал. Достал из кармана трубку радиотелефона и, управляя одной рукой, набрал номер. Несколько минут он рулил и с кем-то договаривался о трёх недостающих работниках. Затем набрал другой номер, и с некоторым оживлением, иным, подслащенным голосом забубнил, что у него всё нормально, и он надеется вернуться к такому-то часу. Похоже, говорил с женой. Далее ехал молча. Думал о чём-то своём, не замечал ни наших разговоров за спиной, ни своё забытое радио, тихо хрипевшее между двумя станциями.

Подъехали ещё к одному месту в Бруклине. На тротуаре его поджидала компания людей из Средней Азии. Босс вылез из кабины и отошел в сторонку с пожилой женщиной. Пока они перетирали свои дела, остальные обратились к нам. На русском языке с азиатским акцентом, представили нам некого мужичка, будущего члена лагерной бригады. Пожелали нам жить дружно. Мы обещали стараться.

Босс, пыхтя, плюхнулся на своё место за рулем, прибавил громкость хрипящему радио, вероятно, чтобы не слышать наших разговоров, и тронул с места.

Выбравшись из Нью-Йорка, часа два двигались в северо-западном направлении. Проехав через провинциальный городишко Liberty, мы съехали с главной дороги. Стали взбираться в гору по извилистой дороге. Появились самодельные, дощатые указатели, направляющие к летнему лагерю «Camp Rayim». Туда то мы, наконец, и приехали.

Camp Rayim in Parksville, New York 12768.

Припарковался босс около деревянного барака, поделённого на несколько отдельных комнат с отдельными входными дверями. Мы поняли, что здесь и будет наша временная резиденция.

После душной езды, с удовлетворением отметили большое озеро рядом с бараком и свежий лесной воздух. Вероятно, каждый подумал о том, что хорошо бы искупаться, расслабиться.