Текст книги "Лейб-гвардеец"
Автор книги: Сергей Городников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)
Шуйцева знобило, тяжёлым грузом наваливались усталость и слабость. Он отвернулся и направился к зимовью. Он брел вдоль речушки, и его беспокоило, что подхватил не обычную простуду, – болезнь проникала в лёгкие, бралась за него всерьёз. Хорошо, успел расставить точки над i. Он раскрыл ружье, вынул одну за другой обе гильзы, отбросил их в сторону – они пролетели, хлюпнули, захлебнулись в воде: он не желал оставлять их, хотел поскорее забыть о Шаве и каторге. Патронов у него больше не было, и он перекинул ружьё за спину.
Добрался он до хижины уже весь в поту. С туманом перед глазами распахнул дверь, ввалился внутрь.
– Брось ружье! – остановил его быстро проговорённый приказ.
Кривой Нос расставил ноги у печки, держал его голову под прицелом карабина. Шуйцев вяло снял ружье с плеча, приставил к стене. Оно не удержалось на прикладе: соскользнуло, в падении стукнулось об пол. Кривой Нос вздохнул с облегчением и опустил карабин.
– Где золото? – наглее потребовал он ответа.
Шуйцев развернулся, пальцами сделал знак идти за собой. Уголовник не ожидал, что все получится так просто, облизнул губы, вытер их ладонью и вышел за дверной проем следом за Шуйцевым. Тот остановился близь угла хижины, внимательно к чему‑то прислушался. Глаза его блестели нездоровым весельем.
– Слышишь? – спросил Шуйцев, приподнимая указательный палец.
Даль растревожил лай своры собак. Лай приближался. Донесся отзвук предупредительного выстрела холостым патроном.
– Кто это там?! – взвизгнул Кривой Нос. Карабином показал Шуйцеву на дверь хижины. – А ну, давай обратно!
Тот не двинулся с места, стал вынимать из ножен на поясе клинок самурая.
– Брось! – опять взвизгнул Кривой Кос, испуганно отскочил и дернул курок, предупредительно целя Шуйцеву под ноги.
Выстрела не последовало. Кривой Нос нервно передернул затвор. И карабин вновь только сухо щелкнул. Лай собак был уже отчетливым; вырвался из расщелины, стал громче и как будто разом много ближе. Кривой Нос не выдержал. Он попятился и, как загоняемый собаками зверь, припустил к лесным зарослям. Шуйцев не видел этого, он привалился к стене хижины, по бревнам сполз к земле, оперся об нее клинком. В глазах у него все кружилось, и невыносимо тошнило, будто чем‑то отравился, и он потерял сознание.
С ощущением, что наконец‑то выздоравливает, очнулся он от собственного кашля. Мордой на его груди рядом лежала лайка Степаныча. Она поверх медвежьей шкуры глянула ему в глаза, поднялась, соскочила с лежанки на пол и, зевая во всю зубастую пасть, сладко потянулась. Он дотронулся пальцем до недельной щетины на подбородке, сообразил, что пролежал в горячке и забытьи несколько суток. На столе были разложены пучки сухих трав. В печи потрескивали дрова. Степаныч в котелке на печи куском ветки размешивал варево, от которого поднимался густой пар. Варево опять предназначалось ему. Всю прошедшую неделю он каждый день пил из рук Степаныча какое‑то отвратительное своей горечью пойло и, пожевав кусок вяленой красной рыбы, возвращался в сон и бред вперемешку. На этот раз он проснулся окончательно. Было странно, что не чувствовал ни голода, ни признаков болезни. Только истому в теле от продолжительного лежания. С ног его соскочила на пол другая собака и, тоже распахнула пасть, высунула язык и, подвывая, потянулась.
– Я собак привел, тебе на зиму, – оборачиваясь, сказал Степаныч, когда его лайка присела у печи.
Шуйцев обратил внимание на горку оружия в углу и приподнялся на лежанке, спустил ноги.
– Там целое побоище, – догадался, что бросится ему в глаза в первую очередь, заметил Степаныч. – Почему все передрались?
Шуйцеву говорить об этом не хотелось.
– Так уж бывает, – ответил он неохотно и странно. – Может вмешаться третий, но его не увидят.
Степаныч большой деревянной ложкой зачерпнул из котелка приготовленное варево, подул, чтобы немного остудить, попробовал и остался довольным.
– В бреду ты вспоминал дуэль... Повторял эти ж слова. Что за дуэль?
– Один из них сбежал, – перевел разговор на другую тему Шуйцев. – Не привёл бы других.
Степаныч ответил не сразу. Отлил грязно‑зелёный отвар в кружку, придерживая тряпкой, поднес ее к лежанке. Подал Шуйцеву вместе с деревянной ложкой. Варево опять было невыносимо горьким, но Шуйцев покорно черпал его и глотал, пока не увидел дна кружки.
– Его медведь… загрыз… в лесу.
Степаныч избегал встречаться с ним взглядами.
– Ты застрелил, – равнодушно освободил старика от необходимости лгать Шуйцев. – За что? Он мой враг, не твой.
Лежащая под столом лайка напрягла уши и заворчала.
– Водка, чтоб ее... – Степаныч осекся, точно испугался срывающегося с языка богохульства.
За дверью внезапно завязалась свара нескольких псов, и Степаныч вышел разобраться с ними.
Шуйцев без него вдруг судорожно, до слёз глубоко вздохнул, отвернулся к стене.
– Анна… – прошептал он, не сдерживая слёз. – Я должен тебя найти, рассказать… Я не виновен.
16
Весна изгоняла с земли последние пятна залежалого снега, и полноводная речка буквально кипела от шедшей в верховья горбуши.
Медведь забирался по брюхо в воду, ловко выхватывал рыбину, отбрасывал ее на берег и быстро выбирался следом. Отъедал он только головы, но у последней добычи ‑ не успел. Поблизости громыхнуло обоими стволами ружье, и он оставил рыбину биться о гальку, недовольно зарычал и сыто, жирный, но проворный, потрусил прочь вдоль берега.
Осень, всю зиму и весной Шуйцев отвлекался от воспоминаний охотой. Мрачные слухи о зимовье заставляли камчадалов обходить эти места стороной. Его же самого что‑то удерживало от поездки в поселения и встреч с людьми. Патронов и оружия было достаточно, кое‑что он позаимствовал в пещере золотодобытчиков, и острой необходимости в таких встречах и поездках не возникало. Ждал Степаныча, приготовил для него шкуры, но тот больше не появлялся.
Наступившим летом он от скуки разобрал пещеру, достал приспособления для промывки золотоносного песка и дни проводил за этим занятием. Чаще стало вспоминаться обещание, данное Гарри.
На следующую зиму он загрузил все самое ценное на сани, откормил собак и двинулся на северо‑восток. На Чукотке, в американской фактории он узнал, что уже больше года Европу терзает мировая война.
17
Сан‑Франциско. Калифорния. 1921 год.
Детектив смотрел в распахнутое окно, наблюдал за опускающимся к невидимому океану красным утомленным солнцем и заканчивал доклад Арбенину, который надменно откинулся на спинку жёсткого стула.
– ... Прибыл он с Аляски, где обогатился на проданном во время Большой Войны золотом песке. Цена золота тогда подскочила. Здесь, в Сан‑Франциско, он нашел жену врача, который бросил практику, добывал с ним золото и погиб. В одночасье она превратилась в состоятельную вдову. Позже удачно вышла замуж.
– Он убил ее мужа, – сказал Арбенин. – Не захотел с ним делиться.
Детектив отвернулся от окна.
– Тогда зачем отдавать его жене столько денег? Не будьте идиотом... Простите. – Он вдруг резко вырвал револьвер из кобуры под пиджаком, в мгновение поймал в прицел выключатель у двери. Затем вернул револьвер обратно и откинул полы клетчатого пиджака, упёрся ладонями в бедра. – Мне не за что зацепиться. Если мы всех, кто приехал с Аляски с кучей денег, будем заведомо подозревать в тайных преступлениях, детективам штата только этим и придется заниматься.
Арбенин поднялся со стула.
– Что ж. Придется найти более ловкого детектива.
И он направился к двери.
– Не забудьте расплатиться со мной, – спокойно, в спину ему заметил детектив, продолжая стоять, где стоял, возле окна.
Арбенин на ходу вынул из кармана полторы сотни долларов, бросил на постель.
Он быстро спустился вниз и, раздражаясь видом третьеразрядного вестибюля, обрюзгшей женщины у стойки, лениво дремлющего негра со скрещенными на груди руками, в скверном настроении вышел из гостиницы. На улице, в стороне от гостиничного выхода, его поджидал открытый частный автомобиль. За рулем сидел, читал русскоязычную газету его секретарь, на котором прошедшие годы и потрясения оставили более явственные отметины, чем на Арбенине, – виски покрыла седина, проседь пробивалась и в длинных волосах. Арбенин сел рядом, и он отложил газету. Хозяин был явно не в духе, и секретарь ни о чём не выспрашивал, завёл двигатель.
Минут через десять самодвижущаяся повозка свернула за угол и въехала в русский квартал города.
– Его надо остановить любой ценой, – за всю поездку только здесь высказался Арбенин. – Этой встречи завтра не должно произойти.
Тем же вечером, в больше других политизированный ресторан многочисленной русской колонии в Сан‑Франциско вошли четверо в штатском: трое по выправке были военными, двое из молодыми. Один из молодых военных скоро зашел первым, за ним следом появился высокий генерал, далее показался Арбенин с тростью в руке, и замыкал их появление второй молодой человек. Ресторан был полон: в искусственном полумраке сидящие за круглыми столиками мужчины и женщины с каким‑то болезненным напряжением внимали пению стройной актрисы, которая стояла под неярким освещением в темно‑синем с блесками платье. Пела она хорошо поставленным голосом о глубоко прочувствованном переживании, о том, чего уже не возвратить. Офицеры в ресторане были в кителях без погон; при виде вновь зашедших некоторые не шумно, не разрушая царящую атмосферу, поднялись в приветствии. Но подтянутый и с красивой проседью в тёмных волосах генерал или привычно не замечал этого, или не хотел показывать, что стесняется своей штатской одежды. Все четверо прошли между столиками к тяжелым бархатным портьерам, за которыми был прямой вход в отдельный кабинет, и там генерала остановил хозяин ресторана, что‑то заговорил ему на ухо.
В смежной с кабинетом генерала проходной комнатке, которая была похожа и на игровой зал и на приемную, играли в преферанс. Оба стола были накрыты зеленым сукном не первой свежести и сдвинуты к свету абажура с двумя горящими лампами. Среди игроков за столами белой вороной выделялся мужчина в гражданском костюме, он сидел спиной к двери кабинета; остальные были русскими офицерами. Только один из восьмерых офицеров не участвовал в игре. Правый рукав его рубашки ниже обрубка руки был аккуратно завернут и булавкой сквозь манжету приколот на предплечье. Стул он придвинул к стулу своего товарища, сидел у того за плечом и нервно курил, безмолвно сопереживал при раскладе карт.
Единственным гражданским был Шуйцев. Он выглядел старше своих лет; многие из тех, кто знал его раньше, не сразу догадались бы, кто перед ними. Держался он с независимостью богатого человека, который сам добился нынешнего положения и давно привык управлять своими страстями. Пиджак летнего дорогого костюма висел на спинке стула, и золотые с бриллиантами запонки небрежно скрепляли манжеты белоснежной шёлковой рубашки. Он протянул руку к угловой полке, вынул из шкатулки новую колоду карт, сорвал с нее обертку и принялся метать, ловко и быстро, выказывая значительный прежний опыт. Играющие с ним разобрали свои карты.
– Почему богатым так везет и в картах? – с едва сдерживаемым раздражением заметил сидящий от него слева молодой красавец брюнет, явно недовольный тем, что опять получил на руки.
– Не завидуйте, – холодно сказал Шуйцев. – Пусть вас утешит чужой опыт – не всем богатым везет в любви.
Игра прервалась, когда в комнату по‑хозяйски вышли из кабинета генерал и Арбенин. Сопровождающие генерала молодые люди застыли в дверях, и стало видно, что за поясами у них были скрытые одеждой пистолеты. Как своего человека, они пропустили бледнолицего секретаря Арбенина, который проскользнул следом за хозяином. Арбенин и его секретарь делали вид, что не узнают Шуйцева, в то время как тот, казалось, не замечал их вовсе. Отложив карты, игроки офицеры поднялись в приветствии, некоторые застегнули пуговицы кителей. Генерал лишь кивнул им. Поздоровался он только с Шуйцевым, который тоже встал со стула, и задержал его ладонь в своей руке.
– Господин Михайлов, – с достоинством бойца за выше, чем личные, интересы обратился к нему генерал, – я надеюсь на вашу финансовую поддержку нашей святой борьбе.
– Она не проиграна, генерал? – спокойно сказал Шуйцев.
– Нет, – резко ответил генерал, отпуская его ладонь.
– Простите, генерал. Кажется, Наполеон заметил: миром управляют сабля и разум, но в конечном счете всегда побеждает разум. Пока я слышу одно бряцание сабли. Есть ли у вас программа? Пусть ошибочная, но убедительная, которая может объединять здоровые силы в русском обществе? Я ее не вижу. Я не вижу на вашей стороне достойного поддержки вождя...
Вокруг него нарастал холод отчуждения.
– Программа?! – вспыхнул нервный, с обрубком правой руки офицер. – Это ожидовленное быдло взбесилось, его надо пороть и вешать! Вот программа! Для его же блага пороть! Иначе оно истребит себя!
– Простите, генерал, – спокойно продолжил Шуйцев. – Для делового человека это даже не смешно.
– Денег вы не дадите? – уже нелюбезно сказал генерал.
– Не люблю проигрывать. Я выпишу чек только на имя одаренного вождя, способного мыслить убедительными программами.
Генерал холодно направился в свой кабинет. За ним последовал и Арбенин, но прежде, чем скрыться в нём, оглянулся на своего секретаря. Секретарь быстро отступил от стула с пиджаком Щуйцев, едва заметно кивнул ему выделяющимся в полумраке бледным лицом.
Как только дверь кабинета за Арбениным закрылась, Шуйцев сел на место, взял свои карты.
– Продолжим господа, – предложил он. – Самый скверный порок – не заканчивать начатое дело и начатую игру.
– Надо закончить, господа! – сказал старший по возрасту и по званию офицер из игроков за одним столом с Шуйцевым. К нему все обращались: "господин подполковник".
Его нехотя послушались; как и за соседним столом, снова расселись по своим местам.
– У меня крапленая карта! – внезапно воскликнул красивый молодой брюнет, который сидел под левую руку от Шуйцева.
Подполковник взял у него карту, внимательно осмотрел. Сомнений не было, карта была крапленой. За другим столом игра тоже прервалась.
– Эти новые карты, – обратился подполковник к Шуйцеву, – покупали вы. И раздачу провели тоже вы. – Он поднялся. – Прошу сидеть! Позвольте осмотреть ваши карманы.
За спиной Шуйцева быстро встали другие офицеры, готовые предупредить его возможное сопротивление. Но он не сопротивлялся. В кармане его пиджака, который висел на спинке стула, обнаружили двух крапленых тузов.
– Вы мошенник! – воскликнул молодой красавец брюнет.
Шуйцев посмотрел на него, ответил не сразу и с холодным достоинством, которое произвело впечатление.
– Ещё никто не имел оснований обвинять меня в шулерстве. В том числе здесь. Я, например, могу полагать, эти карты подсунули мне вы. – И не обращая внимания на то, что брюнета с трудом удержали товарищи, продолжил. – Если не обнаружится иных доказательств, вам придётся извиниться. Иначе у меня право выбрать оружие и место. – Он поднялся. – Я пришлю своего секунданта.
– Вот так и становятся богатыми. Даже за счет тех, кто проливал кровь за несчастную родину, – высказался офицер за другим столом.
– Я всегда к вашим услугам, господа, – Шуйцев слегка поклонился и направился к выходу.
– Вы, надеюсь, понимаете, вам больше не место в нашей среде, – громко сказал ему в спину подполковник. И объявил игрокам за своим столом. – Выигрыш господина Михайлова аннулируется.
Это замечание вызвало удовлетворение у тех, кто проигрался Шуйцеву.
– Что‑то здесь не так, – вдруг оторвался от своих карт, задумчиво произнёс светловолосый офицер за другим столом.
Его не поддержали, и он не стал настаивать.
18
Солнечный дневной свет заливал рабочий кабинет, из которого за окном были видны несколько зданий деловой части города и банк на углу перекрёстка. За прикрытой дверью, в приемной комнате приглушенно стучала пишущая машинка, позвякивая перед окончаниями строк. Шуйцев присел на край тяжелого стола из красного дерева. Одной ногой упираясь в пол, со скрещенными на груди руками он без обычного внимания выслушивал разъяснения адвоката и сдерживал отражавшуюся в глазах улыбку чему‑то своему, глубоко личному. Адвокат стоял, что называется, руки в брюки, и вся его ладная фигура тридцатилетнего выпускника престижного университета выражала деловитость и привлекательное здоровье. Но Шуйцев смотрел не столько на него, сколько на старательно подобранный красивый галстук.
– ... Надо на время отменить, перенести эту встречу, – убеждал его адвокат. – Распускаются грязные слухи, а он весьма щепетильный бизнесмен.
– Сэм, – мягко ответил ему Шуйцев, – вы хороший адвокат и мой приятель. Я доверяю вам. И всегда вас слушался. На этот раз я позволю себе закапризничать, быть непослушным.
Сэм пожал плечами, предположил, что он не знает чего‑то важного, что известно Шуйцеву, и потому его покинула большая часть уверенности в своей правоте.
– Я не понимаю... – начал он.
– Сэм, прервал его Шуйцев, – у вас замечательный галстук. Его выбирала Нора?
– Да, – растерялся несколько сбитый с толку Сэм. – А что?
Он поправил узел галстука.
– А мне приходится выбирать самому. – И отметая всякие возражения, Шуйцев объявил. – До завтра, Сэм.
Сэм снова пожал плечами, прихватил свой пиджак, закинул его на плечо, сделал пару шагов к двери, остановился.
– Я не понимаю... – повторил он.
Но Шуйцев уже не слушал и не слышал его, весь в мыслях о предстоящей встрече.
Он прибыл на нее вовремя, но его уже ждал тот, о ком они говори с Сэмом.
Респектабельный ресторан парадными окнами выходил на главную, залитую огнями большую дорогу города. Был вечер, и они одни сидели в отдельном кабинете и присматривались друг к другу. Напротив Шуйцева на мягком стуле удобно устроился человек, которого без сомнения можно было охарактеризовать, как деятельного, именно русского капиталиста: в глазах читался бойкий ум и чисто русская смесь осторожности и размаха интересов и намерений. Он приближался к шестидесяти годам с красивой седой шевелюрой, с крепкими собственными зубами, так, кажется, всерьез и не поверив в существование иных болезней, кроме легкой простуды. Они ничего не заказывали, столик уже был сервирован на четверых, в середине стояла ваза с белыми розами. Вновь заглянул официант в белых перчатках и с меню, помедлил, но распоряжений не дождался, поклонился и исчез.
– Если бы слухи пошли раньше, я бы не согласился на встречу с вами, – начал визави Шуйцева. – Но не в моих правилах отменять раз принятое решение. Я наводил о вас справки. Вы темная лошадка, господин Михайлов. Кстати, это ваша настоящая фамилия?
– Нет, – сказал Шуйцев, ничуть не смущаясь.
– Ага. Кажется, Петр Алексеич именно под этой фамилией обучался и проживал за границами? – полюбопытствовал его собеседник.
– Совершенно верно, именно под этой.
Визави Шуйцева задумчиво побарабанил пальцами по столу, вздохнул с сожалением.
– У меня солидная репутация, – доверительно объяснил он. – Я сохранил ее даже при том безумии, которое охватило Россию. Ваше предложение заманчиво. Но... Надеюсь, мне не надо произносить слова, которые могут вас обидеть? Всяких вам успехов в этой стране. Так и не поворачивается язык, назвать ее своей. Впрочем, вы достаточно молоды, может, еще научитесь быть американцем.
Он хотел было подняться, но Шуйцев неожиданно схватил его за руку, удержал за столом.
– Вы пригласили дочь, как обещали?
Что‑то в живом и искреннем движении Шуйцева заставило его подчиниться, и он вновь опустился на стул.
– Да... Но я не понимаю...
Но Шуйцев уже не слушал его. Он смотрел в щель между шторами, через которую видна была часть общего зала ресторана, и он видел только шедших к их кабинету в сопровождении официанта Анну и Арбенина.
– Я не понимаю, – еще раз повторился ее отец, но заинтригованный смолк.
Арбенин ладонью отстранил штору, пропустил к ним Анну, и Шуйцев откинулся от света в тень.
– Что за таинственное приглашение, отец? – сказала она, осматривая в кабинете все, начиная от цветов в вазе. – Муж так убеждал меня не идти...
Она взглянула на скрытого тенью голову Шуйцева, замерла, потом внезапно порывисто развернулась, быстро пошла к выходу. Оттолкнув Арбенина, Шуйцев скорым шагом последовал за ней. Она побежала, чем вызвала удивление у многих в общем зале. Привлекая их любопытствующее внимание, побежал и Шуйцев.
Он выскочил мимо сверкающих чистым стеклом парадных дверей ресторана на большую дорогу. Был поздний вечер, горело множество ярких разноцветных огней. Анна быстро уходила, почти бежала по тротуару, он бросился следом. Возле нее услужливо затормозило такси, она села в него, и такси сорвалось с места, влилось в беззаботно оживленный поток автомобилей. Шуйцев бегом вернулся к своему автомобилю. Ему пришлось набрать скорость больше, чем разрешалось, чтобы нагнать такси с Анной, не потерять его из виду. На перекрёстке засвистел бдительный полицейский, но он не остановился.
Он настиг такси, обогнал его и резво крутанул руль вправо. Такси с визгом затормозило и поддело, слегка подтолкнуло его автомобиль. Затормозили следующие за ними машины, однако их водители не желали разбираться, в чем дело, принялись объезжать столь малозначительное происшествие. Не слушая русскую ругань таксиста, он распахнул заднюю дверцу, за которой отвернулась, жалко и несчастно вытирала платком слезы под глазами красивая женщина…
– Что все это значит? Кто он? – между тем по привычке требовательно спросил Арбенина отец Анны.
Арбенин сидел возле него в ресторане, в том же кабинете и не отвечал; смотрел перед собою в пустую тарелку и в такт тягостным мыслям постукивал ручкой ножа по столику. Внезапно злобно швырнул нож в тарелку, решительно и мрачно поднялся. Он направился из ресторана с вполне сложившимся и раз и навсегда окончательным решением. На улице осмотрелся, сжал кулаки, но взял себя в руки. Торопиться в опустевший дом не имело смысла – там нечем будет заняться, станет только хуже. Он зашагал по тротуару веселой городской дороги, и мысли становились более размеренными, упорядоченными. Цинично и с горечью думалось, что времени на подготовку достаточно, вся ночь, именно та, в которую Анна по‑бабьи безответственно будет счастлива с другим. Он не сомневался, что она отправится с Шуйцевым и к нему…
Шуйцев увозил и привез ее к себе в пригородный особняк.
Окно спальни было распахнуто. В парке вокруг большого дома все представлялось странным и таинственным из‑за голубоватого света полумесяца, который при тихом безветрии застыл на деревьях, на лужайке. Она приблизилась к распахнутому окну, и наконец заговорила.
– Почему я такая несчастная? Столько раз верила, смогу забыть тебя... Однажды показалось, увлеклась другим. Потом с ужасом заметила, в его голосе ищу твои интонации, в походке пытаюсь отгадать тебя... Почему, почему ты не появился раньше?
– Как? Кем я оказался в той жизни? Теперь я сделал состояние. В России произошла революция. И я почувствовал, все препятствия между нами рухнули.
– Это были твои препятствия, не мои...
– Поверь мне, я искал тебя. Как мог, искал. А на днях узнал, ты приехала сюда.
У неё опять на глазах проступили слёзы.
– У меня не было даже твоего ребенка… какого‑то смысла жить, просыпаться по утрам...
Он подошёл к ней, остановился напротив.
– У нас все впереди.
– Я скоро стану старухой. И ты бросишь меня.
Она с испугом наивной девушки ждала ответа.
– Ты самая юная, самая очаровательная леди в этом мире. У тебя чудесные губы. – Он коснулся указательным пальцем ее губ, осторожно провёл по ним. – Жаль, я не художник. Я бы рисовал тебя... эти губы, глаза. Они стали ещё нежнее и чувственнее...
В парке закричал павлин.
– Кто это? – тоном испуганной девочки спросила она и прижалась к нему, глядя из полутьмы спальни в чарующий парк.
Он наклонился к ней, и они забылись в долгом поцелуе.
19
Солнце отдохнуло и посвежело. Любопытное: что же произошло за ночь? – оно выглядывало за дальним краем земли и раззолотило парк, разбросало по нему и от дома несуразно вытянутые тени. Павлин важно прошелся к бассейну, глянул на свое отражение в воде, насмотрелся, скосил головку с пёстрым венчиком и заглянул в открытое окно под густой тенью пальмы. Там он увидал хозяина особняка.
Шуйцев одевался скоро, но не торопился, собирался основательно. Завязав шнурки на светлых мягких туфлях, поверх белоснежной рубашки накинул легкий, свободный в движениях пиджак. В большую сумку он уложил два завёрнутых в брезент карабина, отобрал десять патронов к ним. Хотел было закрыть ее, но глянул на настенный ковер, где среди прочего ценного оружия выделялись зауэровское ружье и бинокль с золотым двуглавым орлом на корпусе. Подумал, снял бинокль и в чехле положил в сумку, после чего быстро закрыл ее.
Он зашел в спальню. В оставленной им постели на животе раскинулась Анна. Неожиданным побуждением он опустился на колено, нежно коснулся губами ее ладони. Поднялся, плотнее задернул парчовые занавеси и в полумраке тихо вышел.
Автомобиль с открытым верхом ждал его на гаревой площадке. Он опустил сумку на заднем сиденье; на малой скорости, чтобы меньше шуметь, выехал по шуршащей гаревой дорожке к воротам, сам раскрыл их.
Вскоре его самодвижущаяся повозка оставила позади предместье города и помчалась в пустыню. По обеим сторонам дороги преобладали пески и чахлый кустарник. На всей полосе дороги больше никого не было видно, и как бы сама собой набралась пьянящая скорость. Он не хотел опаздывать ни на минуту, но прежде ему надо было еще заехать на ранчо, чтобы нанять хороших лошадей.
Часа полтора спустя большая гремучая змея ползла между пучками травы с жёсткими стеблями, направляясь прямо к гребню песчаного холма. Она вползла на гребень, подняла голову. Далеко впереди передвигались люди и две лошади, там что‑то замышлялось.
– Итак, господа. По свистку вы срываете повязки и можете стрелять, – хмурый подполковник объявил условия Шуйцева ему и красивому брюнету, который тоже был в белоснежной рубашке и с карабином в руке. Затем глянул в глаза Шуйцева. – Правильно?
Тот согласно кивнул. Секундантами были Сэм и еще один офицер из тех, кто присутствовали при карточной игре накануне. Под их присмотром подполковник тщательно проверил карабины, вставил по патрону, перевёл затворы и отдал карабины дуэлянтам. Шуйцев и его молодой противник поднялись на коней. Сэм держался за седло лошади Шуйцева, однако избегал смотреть ему в лицо.
– Не могу избавиться от мысли, что это театр, – произнёс он в сторону.
– Но в этом спектакле будет настоящая жертва, – сосредоточенно и тихо вымолвил Шуйцев. Он забрал из рук Сэма свой бинокль, оставив ему чехол, уже без чехла повесил себе на шею. Когда он разворачивал лошадь, солнце осветило ему грудь, и золотой орёл ярко блеснул на корпусе бинокля. Подполковник удивлённо повёл бровью, хотел задать вопрос, но Шуйцев, как прекрасный наездник, легко сорвал коня с места и поскакал к своей позиции, удаляясь от длинных теней голых скал. Его противник тоже не стал медлить, направил лошадь к ближайшей тени.
Скалы разрывали собой пустыню на части. Из‑за плоских поверхностей наверху они были похожи на невероятно огромные пни, – пни окаменелого исполинского леса времён исчезнувших великанов. У дороги, в полукилометре от них, букашками застыли два автомобиля, один из которых принадлежал Шуйцеву и был с прицепом для перевозки лошадей. Отъехав по направлению к автомобилям насколько было нужно по договорённости, Шуйцев остановил лошадь и развернул мордой к скальным теням. Поднёс бинокль к глазам, внимательно осмотрел скалы с относительно пологими откосами стен. Потом завязал на затылке концы чёрной повязки, спустил её на глаза.
– Ему придётся стрелять против солнца! – внезапно понял Сэм, обращаясь к подполковнику.
– Он сам настоял на этом, – хмуро напомнил тот и приподнял над головой пистолет.
Противник Шуйцева тоже остановил лошадь, но в тени скалы и развернулся спиной к ней. Спустив на глаза чёрную повязку, он вслепую нащупал сбоку луки седла карабин, вынул его из кожаного чехла.
Звук хлопка пистолета долетел до противников, и они пришпорили коней, быстро перевели их в галоп навстречу один другому. Расстояние между ними сократилось до сотни шагов, когда оба услышали пронзительную трель судейского свистка и почти одновременно сорвали делавшие их беспомощными повязки. Молодой брюнет вмиг прицелился и выстрелил первым. Выстрел получился странным, раздвоенным, будто в горах сразу отозвалось эхо.
Шуйцев начал медленно заваливаться на бок лошади. Словно напуганная этим, она пронеслась мимо замедляющего свой бег коня его противника и продолжала мчаться, приближаясь к теням скал. Её наездник почти вывалился с седла и обвис вниз головой, рядом с застрявшим в стремени карабином. Позабыв об удачливом победителе, секунданты и подполковник побежали за несущим Шуйцева животном, надеясь оказать помощь, если он всего лишь ранен.
Вдруг, неожиданно для них, карабин очутился в руке Шуйцева, и он выстрелил в сторону ближайшей скалы. На ней раздался вскрик боли действительно раненого человека. Шуйцев выровнялся в седле и погнал коня на этот крик. Секунданты растерялись: Сэм ещё продолжал бежать, а офицер и подполковник остановились, пытались сообразить, что же произошло и происходит. Шуйцев на их глазах подъехал к скале, обогнул её бок и спрыгнул на землю. Цепляясь за выступы, с обезьяньей ловкостью полез наверх, пока не добрался до расщелины в каменной стене.
Пуля попала Арбенину в грудь. Левой ладонью он поддерживал на груди белый носовой платок, который жадно впитывал расползающуюся по ткани кровь. Он привалился к скале, сидел неудобно, как позволяло это место, и дышал тяжело, надрывно. При виде Шуйцева он начал приподнимать свой карабин, но рука уже плохо слушалась воли, и карабин вывалился за обрыв расщелины, полетел вниз, стукаясь о выступы скалы, затем ударился о камни у подножия. Они выдержали взгляд друг друга.
– Тогда я поверил, что дрогнула рука, – тягостно сказал Шуйцев. – Я не должен был в него попасть.
... Огромное, в сочной зелени летнее поле под Петербургом. К середине поля скачут навстречу два всадника, оба дуэлянта полны жизни, белоснежные рубашки трепещут в быстром движении. По свистку они срывают повязки с глаз.
Арбенин стоит за опушкой леса у края поля, укрытый толстым деревом и густым кустарником, на ветке дерева прочно удерживает ствол карабина. Он не угадал места, – по жребию Шуйцев оказался к нему спиной. Он целит ему в спину, но затем переводит мушку под голову его противника и нажимает на курок одновременно с выстрелом Шуйцева. Противник Шуйцева начинает медленно заваливаться на шею лошади. Опустив приклад карабина к ноге, Арбенин убеждается, что не промахнулся, и скорым шагом уходит в глубь леса....
