Текст книги "Лейб-гвардеец"
Автор книги: Сергей Городников
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)
– Почему? Что это за вещь?..
– Подарок. Или награда за что‑то. – Гарри наложил мазь на рану, со знанием дела принялся туго обматывать ее тем же бинтом. – Понимаешь, Джек, надо быть свободным, чтобы сделать выбор.
Шуйцев перебрался в укрытие за большим валуном, и уже издалека, на коленях наблюдал за ними. Они поели и после еды отдыхали, сидели у костра, лениво разговаривали. Он отвернулся, привалился спиной к камню, мучительно раздумывая, как поступить дальше. По телу пробежала волной болезненная дрожь. Он коснулся ладонью земли, и она показалась ему очень холодной. Однако привстать он не успел.
Оттуда, где отдыхали золотодобытчики, послышались выстрелы, вскрики озлобления и отчаяния. От неожиданности Шуйцев резко поднялся, осторожно выглянул в ту сторону. Джек неподвижно лежал с лицом в речушке. Молчун стоял на коленях, скорчившись, прижимая окровавленные ладони к ране на животе. Гарри шатался, но устоял на ногах, он стискивал пальцами левое плечо. В валунах на противоположном берегу появились трое японцев в военной одежде, однако без каких‑либо знаков отличия. Впрочем, в том, кто спустился к речушке первым, по повадкам и самурайскому клинку на поясе, безошибочно угадывался офицер. Ловко прыгая с камня на камень, он первым перебрался через речушку, вышел из воды возле лежавшего Джека; проходя мимо, пистолетным выстрелом в голову добил молчуна. Гарри невольно отступал перед ним.
Шуйцев прицелился, но опустил ружье – Гарри и самурай исчезли за скалистым выступом. Проверив ружье, убедившись, что в обоих стволах было по патрону, он решительно и быстро взобрался на верх обрыва, бегом скрылся за прибрежными деревьями.
Гарри между тем отступил до углубления в береговом склоне, там оступился и откинулся спиной на крутой уклон. Самурай приблизился к нему почти вплотную.
– Курочка снесла золотое яичко, – улыбаясь, сказал японец. – Так говорят американцы?
– Так говорят русские, – возразил Гарри, он старался выглядеть спокойным. – Это я знаю точно. У меня русский дед.
Самурай обернулся. Солдат раскрыл сундучок, вынул из него колбаску в кожаном мешочке, развязал узел и на его ладонь струйкой просыпался золотой песок. Под взглядом самурая солдат начал быстро ссыпать песок обратно.
– На это золото я вооружу полк солдат, – сказал самурай, поворачиваясь к Гарри. – Вернусь, чтобы выгнать русских собак и подарить Камчатку моему Императору.
– Слишком высокопарно для подлого разбойника, – произнес Гарри.
Самурай перестал улыбаться – улыбка просто сбежала с его лица.
– Когда проигрывает самурай, он делает себе харакири. – Он медленно вынул клинок из ножен и всадил его в живот Гарри. – Вы же слишком любите жить...
С бега оттолкнувшись от края обрыва, Шуйцев с воинственным гортанным криком спрыгнул вниз. На лету он выстрелил в сердце одному солдату, а едва приземлился и мягко присел, вторым выстрелом продырявил лоб самураю, который обернулся, вскинул пистолет. Не теряя ни мгновения, Шуйцев крутанулся на месте, перехватил ружье за ствол, и приклад неприятно чавкнул, ломая шею солдата с кожаной колбаской в кулаке, который не понял, что происходит, растерянно замер над раскрытым сундучком. Голова солдата дернулась, неестественно откинулась назад, и он с предсмертным хрипом опустился на колени, грудью завалился на сундучок, накрыл его собою.
Гарри застыл с клинком в животе, казалось, боялся шевельнуться. Глаза его лихорадочно блестели.
– Не успел, – с явным сожалением проговорил Шуйцев, когда остановился напротив и увидел, что его рана смертельная.
Гарри дышал одной грудью, тяжело и часто.
– Достань, – чуть слышно произнес он и сглотнул кровь, – фотографию... из кармана.
Шуйцев как мог осторожно достал из нагрудного кармана его рубашки чёрно‑белую фотографию. Хорошенькая улыбающаяся блондинка с очаровательной трехлетней девочкой на руках была из какого‑то иного мира.
– Золото твое, две трети... Треть ‑ её. Обещай!
При последнем слове Гарри вцепился в руку Шуйцева. Лицо его посерело от боли, он стал оседать, захлебываться наполняющей рот кровью.
– Где ее найти? – спросил Шуйцев и наклонился к нему, присел рядом.
– Сан‑Франциско... На обратной стороне... – одними губами прошептал Гарри.
Он сделал судорожную попытку глубоко вздохнуть, опустился на землю и задёргался всем телом, потом затих.
Шуйцев взглянул на обратную сторону фотографии, – надпись была выведена женской рукой, с подписью и адресом. Он сунул фотографию в карман рубашки. Тяжело поднялся, разом уставший от мысли о предстоящей мрачной работе.
Когда положил последнюю плиту камня на холмик, ею укрыл всех троих золотоискателей, не стал задерживаться в этом месте ни минутой дольше. Повесил на плечо ценное для него ружьё, на шею бинокль императора, обеими руками поднял за кольца сундучки с золотым песком и медленно побрел обратно. Трупы японцев остались лежать там, где их застала смерть. Он не похоронил их и тогда, когда вернулся за вещевыми мешками золотоискателей и военным оружием.
Уже темнело, когда он засыпал землей оба обитых бронзой сундучка в яме у корней неприметной сосны, среди других сосен леса. И уже ночью, при лунном освещении, ногою распахнул дверь хижины, опираясь спиной о косяк, перетащил через порог несколько стволов оружия и три вещевых мешка – все это в бессилии выронил на пол. Навалившись телом, он закрыл дверь, добрался до лежанки и в полузабытьи повалился на нее. Лицо было мокрым от пота. Он надрывно закашлялся. Его знобило, время от времени трясло.
– Анна, – жалобно пробормотал он, закутываясь в шкуру медведя. – Мне плохо, Анна.
14
Нежный ковер утреннего тумана стлался по воде и по пологим берегам под рыжими соснами и желтеющими кустарниками. Шава и четверо его головорезов на вместительной лодке плыли вдоль берега, напряжённо всматривались в побережную растительность. Вдруг китаец Чак рукой указал Шаве на шапку ветвей и острых листьев высокой сосны – в кудрявой кроне ее под суком темнел край брезентового тюка Шуйцева.
– У меня глаз острый! Там, смотри!
– Это его, – согласился Шава.
Они подплыли к берегу и пристали у тех самых кустов, возле которых за пять дней до этого высадился Шуйцев. Лодка ткнулась в берег, под ней захрустели камешки.
Пока трое остальных их сообщников вытаскивали лодку на берег, разгружали ее, Шава и китаец поднялись к сосне, и Чак, будучи не в состоянии дотянуться до верёвки, несколькими ударами тяжелого охотничьего ножа разрубил ветку, вокруг которой был намотан и завязан узлом её конец. Срубленная ветка следом за концом веревки рванулась вверх: её своим падением быстро потащил туда брезентовый тюк Шуйцева. Тюк плюхнулся на землю у ног грузина.
– Ему больше не понадобится, – сказал Шава, пнув тюк носком сапога. – Если доверять болтовне старика, в два дня будем на месте.
С членами своей шайки он говорил без акцента.
– Вот она! – крикнул Кривой Нос, обнаружив заваленную камнями и укрытую ветками кустарника лодку, на которой приплыл Шуйцев. Больше сомнений не было, он высадился в этом месте, и им осталось только добраться до зимовья.
К тому времени, когда они следующим утром достигли вырубленного в скале знака‑креста, Шуйцев открыл глаза, откинул с себя край шкуры. Лежать и дремать в разрезаемом полосами дневного света полумраке больше не хотелось. Он провел ладонью по болезненно похудевшему лицу. На щеках и подбородке царапалась трёхдневная щетина.
– Сколько ж я проспал? – спросил он сам себя, чтобы услышать собственный голос.
Голос был нехороший – гудел трубой. Однако чувствовал он себя много лучше, потому и поднялся. До тошноты и колик в желудке вдруг захотелось съесть чего‑нибудь, и съесть много. И он первым делом принялся на скорую руку готовить завтрак.
Не прошло и часа, а печка, будто обрадованная долгожданному огню, наполняла хижину теплом и тихим гудением, а на столе, казалось, переживали свою ненужность две разогретые на печи, вскрытые и уже пустые банки американской тушенки. На лежанке два вещевых мешка, развязанные и раскрытые, показывали своё нехитрое содержимое – в них были одежда, сушёная и консервированная еда, пачка зеленых долларов. А найденное среди этих вещей, вправленное в кожаный чехол походное зеркало Щуйцев пристроил на печке и американской бритвой сбривал остатки пены с низа подбородка. Он прополоскал бритву в чашке с водой; оттягивая пальцами кожу под глазами, осмотрел себя в зеркале.
– Хорош, – одобрил он вид собственного отражения. – Можно в свет выходить. – И рассудительно посоветовал тому, кого видел в зеркале. – Первым делом надо спрятать японцев.
Сытый и чисто выбритый, он выбрал из чужого барахла шерстяной свитер и легкую, не продуваемую кожанку, оделся, повесил на грудь бинокль императора и раскрыл ружье «Зауэр». Освободив стволы от стреляных гильз, он вставил два новых патрона, которые выбрал из тех, что расставил на столе.
Он уже ступил к дневному свету за дверным проёмом, когда под влиянием внезапного побуждения вернулся от порога, взял со стола еще два патрона, сунул их в карман куртки. Взгляд его упал на чехол с клинком самурая, и он прихватил чехол, прикрепил к поясу и вышел из хижины.
Теперь опасаться было некого, и он спускался к речушке открыто, даже шумно, ни мало не заботясь о перестуке срывающихся под ногами камешков. Шел он тем же путем, каким двое суток назад прошел с золотоискателями. Но на этот раз он вышагивал налегке и быстро.
Он завернул за крупный, в два его роста, валун, и внезапно отпрыгнул назад, спрятался за него. Переждав с полминуты, убедился на слух, что его не заметили, и выглянул одним глазом.
В сотне шагов ниже по течению вокруг трупов японцев толпился целый японский отряд. Их было восемь человек во главе с офицером; как и убитые все без знаков отличия, и тоже в новой военной униформе. Шуйцев разглядел, что офицер отдавал распоряжения через унтер‑офицера. Они отнесли, положили трупы рядом, и два солдата накрыли тела плащами. Гортанно пролаяв какой‑то приказ, офицер направился вверх по течению речушки, за ним потянулись и остальные. Вероятно, они хотели разобраться с золотоискателями. Но опустевший лагерь последних наверняка заставит их заглянуть в хижину.
Шуйцев достал из кармана два запасных патрона, обшарил другие карманы, однако кроме полученной от Гарри фотографии миловидной женщины с ребенком ничего не обнаружил. При таком неравенстве сил в числе и вооружении, надо было незамедлительно отступать, и он быстро зашагал, затем побежал обратно.
Возвращаясь тем же путём, он торопливо поднялся по склону берега, увидал хижину и по причине возбуждения чувств из‑за серьёзной опасности вмиг заметил ствол карабина в оконце. Он успел отпрыгнуть на склон мгновением раньше выстрела. Пуля над его головой чиркнула камень и с характерным звуком отлетела, шлепнула по воде речушки. Он буквально скатился по склону.
Растирая ушибленное бедро, он перебежал за ближайший из крупных валунов. Убедился, что сверху некому его обстреливать, пробежал вниз вдоль речушки и опять забрался на обрывистый берег, укрылся за россыпью высоких камней. Бинокль уцелел, даже царапины не было на его деталях, и Шуйцев прильнул к окулярам, настроил резкость на зимовье. Из хижины осторожно выбрались Шава, чеченец и Кривой Нос, перебежками, под прикрытием карабина в оконце приблизились к склону, где минутой прежде был он сам. Шуйцев глянул вниз. Японцев видно не было – то ли они остановились после звука выстрела, то ли решили совершить обход, то ли вот‑вот должны были показаться из‑за ближайшего заворота.
Готовые стрелять в любое подозрительное движение, Шава и чеченец осторожно пробирались верхом берега по краю обрывистого склона, а Кривой Нос спустился и продвигался внизу, у речного течения. Они согласованно приближались к месту, в котором лежал Шуйцев, брали его в клещи, вероятно догадываясь, где он мог за столь короткое время найти хорошее укрытие. Отступить дальше, при этом остаться невидимым, он не мог, и лихорадочно искал выход из неудачно складывающегося положения дел.
Наконец из‑за заворота русла, почему‑то у противоположного берега появился офицер, за ним показались другие японцы. Обеспокоенные, с оружием в боевой готовности, они не ожидали именно на данном участке русла увидеть троих окружающих камни головорезов, хорошо видимых, чтобы подозревать их в подготовке засады. Уголовники тоже растерялись появлению целого вооруженного отряда, к тому же японцев, – как и те, застыли в нерешительности. Лишь Шуйцев был готов к этой встрече. Не показываясь из укрытия, он медленно прицелился, и выстрел его невидимого в отряде японцев ружья оборвал хлипкую неопределенность: солдат возле офицера зашатался и упал. Японцы словно того и ждали, разом открыли беспорядочную ответную пальбу в тех, с чьей стороны прогремел коварный выстрел. Две пули застряли в чеченце, – в бессильной злобе он заскрежетал крепкими зубами и шумно, вместе с камнями покатился к подножию откоса. Кривой Нос был в самом невыгодном положении и первым устремился прочь, понесся по берегу, петляя, не давая вести по нему прицельную стрельбу. Шава отбежал и скрылся за верхней каймой обрыва, и японцы, двигаясь короткими перебежками, сосредоточили свое внимание и огонь только на Кривом Носе. Наконец, он пропал из виду. Офицер поднял руку, и стрельба утихла, прекратилась.
Шуйцева они не заметили. Лежа за камнями, он медленно раскрыл ружье, вынул отстрелянную гильзу и вставил на ее место новый патрон. Затем осторожно глянул вниз. Солдат и офицер подошли к лежащему чеченцу, и солдат добил его штыком в сердце, потом поднялся по склону за его карабином. Шуйцев прекратил дышать. Но солдат до его укрытия подниматься не стал, с карабином чеченца вернулся к отряду, и японцы двинулись дальше, настороженные и уже готовые к бою.
Из укрытия в бинокль хорошо было видно, как Шава и Кривой Нос бегом исчезли в хижине, затем гурьбой вывалились из нее вместе с китайцем и рослым белобрысым уголовником, на лбу и щеке которого различались безобразные шрамы. Шава под свои резкие, кажущиеся сумбурными распоряжения то и дело размахивал пистолетом, другая рука его при этом цепко сжимала карабин; остальные щетинились только карабинами – у каждого их было по два. Они все побежали к скалистым выступам наверху обрывистого берега. Шуйцев опустил бинокль, поднялся с колена, быстро отряхнул штаны и перебрался вперёд. Он не хотел выпускать японцев из‑под своей опеки.
Опять наведя бинокль на верх прибрежного склона, он увидал, как Шава протянул ободранную ветку с привязанным к ней белым платком белобрысому сообщнику со шрамами. Тот отказывался взять ее, ступил назад, и Шава для верной убедительности вскинул, направил ему в живот дуло пистолета. Довод подействовал.
Заметив взвившийся над обрывом белый флаг, офицер сделал знак поднятой рукой, и его отряд приостановился. Ветка с белым платком дрожала и дергалась над головой рослого белобрысого уголовника, когда он неуклюже спускался к берегу, всем видом показывая, что безоружный. От страха он пытался изобразить улыбку.
Шуйцев избавил его от необходимости мучить себя такой попыткой: хлопок ружейного выстрела прокатился над речушкой, и близко стоящий к офицеру японец осел, опрокинулся навзничь. Белобрысый испуганно рванулся обратно, поскользнулся и на четвереньках, умудряясь не выпускать ветку с белым платком, полез наверх, проявляя при этом неожиданную и завидную вертлявость. Но вертлявость не помогла ему избежать сразу нескольких японских пуль, он дернулся, дико предсмертно закричал, вместе с флагом провалился за камни. Китаец и Кривой Нос открыли сверху ответную пальбу, и японцы бросились к укрытиям, какие кто увидал поблизости. Один из солдат на бегу подпрыгнул и рухнул с дыркой в затылке, он и не пытался встать, был мёртв.
Шуйцев не торопился, не обращал на поднявшуюся стрельбу внимания, вставил в ружье последний свой запасной патрон.
– Теперь, ребята, вы друг другу не верите. Так что, воюйте до победы, – пожелал он обеим сторонам и поднялся на ноги. – Бейтесь, не щадя живота.
Он направился к лесу, шагая не спеша, не выискивая глазами, где можно спрятаться. Перестрелка за его спиной затихала, стреляли там реже и реже. Какая‑то смутная догадка шевельнулась в его мыслях, она затрагивала и Анну, и последний месяц петербургской жизни, и каким‑то образом была связана с дуэлью. Догадка не желала оставлять его, подводила к неким важным прозрениям.
15
Шава и китаец Чак, пригибаясь, чтобы не быть замеченными японцами, пробрались к валунам над обрывом, за которыми притаился обеспокоенный Кривой Нос.
– Японцы больше нам не поверят, – объявил сообщникам Шава.
– Я думал, японцы на юге, – теряя наглую самоуверенность, проговорил Кривой Нос.
– Они везде, – с неожиданной враждебностью сказал Чак.
– Ну, ты нас и втянул, – Кривой Нос сплюнул Шаве под ноги. – Надо убираться, пока целы.
– Слушай, – раздельно произнес Шава, и акцент его усилился, – еще раз услышу... лучше бы тэбе нэ родытся. Понял?
– Да ладно ...
– Понял? – повторил Шава с угрозой в голосе.
– Понял, – вынужденно ответил Кривой Нос. Не выдерживая взгляда Шавы, он повернул голову, посмотрел туда, где укрылись японцы.
– Мы должны их убить! – с внезапной решимостью заявил Чак.
– Золотые слова! – одобрил Шава. – Теперь слушайте меня. Ты, – он пальцем ткнул в грудь Кривому Носу, – будешь здесь. Мы обойдем их и постреляем, как глупых куропаток. Я пойду туда, – он указал, куда отправится сам, – а ты, – Шава показал на Чака, – зайдёшь им со спины.
Перебежками, после каждой приседая за камнями, Чак первым отправился выполнять полученную задачу. Он направлялся вниз по течению речки. Шава подождал, когда он удалится, пропадёт из виду, и двинулся в противоположном направлении. О Шуйцеве не упоминалось, как будто о нем позабыли.
А он тем временем сидел на мху толстого корня высокой сосны, через куртку и свитер ощущая спиной неровности её коры. Ружье покоилось у него поперек колен. Изо рта торчал стебель травы, и он вяло жевал его, чтобы легче было сосредоточиться на том, о чём думалось. По телу вновь пробежал озноб. Из‑за соседнего дерева выглянула белка и шустро, по‑хозяйски заспешила по рыжему стволу наверх. Степаныч рассказывал, они начали переселяться из Сибири, но встречались пока очень редко. Значит, ему повезло, видел уже второй раз. Мысли вернулись к тому, что осознал только что, – на опыте участия в событиях дня он понял, что произошло тогда на дуэли. Однако радости от этого не испытывал, даже удивился своему равнодушию. Странным было, что ни о чем не сожалел. Настойчиво пробуждались воспоминания об Анне. Давали трещины, оседали, обваливались стены разделивших их жизни препятствий. Он чувствовал, – вскоре опять потянет к людям. И в глубине души был рад тому обещанию, которое дал умирающему Гарри, как поводу возвращения к ним.
– Перемирие затягивается, – прекратив жевать стебель, пробормотал он и прислушался к тишине у речушки. – Стороны приступили к фланговым обходам.
Он поднес бинокль к глазам и выглянул из‑за сосны. С пригорка у края леса японцы видны были словно на ладони. Офицер указал рукой влево, затем вправо, потом сомкнул руки кольцом, таким образом поясняя унтер‑офицеру и солдатам их задачи.
– Так и есть, – прокомментировал Шуйцев. – Пришло время для военных хитростей.
Он заметил мелькнувшего между валунами китайца и опустил бинокль на грудь. Затылком вновь откинулся к стволу дерева. Сами собой опустились веки, самочувствие опять становилось неважным.
Японский офицер уверенно направился вниз, вдоль речушки, не предполагая, что над обрывом, чуть раньше, в том же направлении прокрался китаец. А унтер‑офицер и солдат заспешили вверх по течению, не ведая, что их увидал Шава, который пробирался туда впереди них. Не зная о заваленном входе в пещеру убитых золотоискателей, много выше нее Шава спустился по крутому откосу к речушке, ловко, как истинный горец прыгая с камня на камень, перебрался на другой берег и удачно укрылся за валунами.
– А‑а, куропатки, – довольный, с сильным от возбуждения чувств акцентом проговорил он, когда на противоположном берегу показались унтер‑офицер и за ним солдат.
Лежа за валунами, он с удовлетворением задвигал затвором карабина, пронаблюдал, как патрон мягко и покорно загоняется в норку хорошо смазанного, цвета вороньего крыла ствола...
Кривой Нос сидел за каменными выступами, нервно вслушивался в предательское беззвучие вокруг. Ствол одного карабина торчал в просвете, наклонённый книзу, где прятались оба оставленных японским офицером солдата; другой карабин он держал перед собой.
– Я один, их пятеро, – отозвался он своим тревожным размышлениям. – Пятеро на одного! Нет, так не пойдет! – решительно возразил он невидимому собеседнику.
Он приподнялся и тихонько переместился из своей засады; хотел было вернуться за вторым карабином, но, памятуя народную примету, махнул на него рукой. Постаравшись держаться подальше от обрывистого откоса, он побежал туда, куда удалился и где пропал Чак.
Не зная этого, прячущиеся внизу солдаты тоже решили, что их оставили сдерживать превосходящего числом противника, что так не пойдет, и тоже начали скрытно отступать. Они не смели проявить столь решительную прыть, какую проявил Кривой Нос, но тоже заспешили вниз, вдоль течения речушки, на ходу придумывая для себя героическое оправдание перед офицером.
Кривой Нос издёргался, – неожиданные засады мерещились ему уже за каждым большим камнем. Он решил перебраться на другой берег, полагая, что там меньше опасностей, и подгоняемый нетерпением, до крови сбил локоть, когда спускался к берегу речушки с крутого откоса. Он был уже внизу, как вдруг из‑за скалистого выступа, скорым шагом, отчего‑то оглядываясь, с пальцами на курках, появились оба покинувших укрытие японским солдата. От неожиданности и испуга Кривой Нос споткнулся о камень, и те двое резко обернулись. Первым пришел в себя Кривой Нос. Пальнув наугад в ближайшего японца, он бросился назад и налетел на валун. За его спиной грянул выстрел, и пуля страшно цокнула над головой. Звоном в ушах ему слышался топот бегущих к нему врагов. Почти не сознавая, что делает, он отчаянно передернул затвор и развернулся.
– Нет! – в ужасе закричал он с разворота.
Один японец без движения лежал вниз лицом, другой убегал к противоположному берегу: он по колено в воде прыгал в речушке, в пену разбрызгивал прозрачную воду. Как в угарном сне наяву, не целясь, Кривой Нос выстрелил вслед солдату. Тот нелепо вскинул руки, споткнулся и шлепнулся в воду; тянулась секунда, другая, третья, а он не делал попыток встать на ноги. Течением его тело медленно сносило сначала к одному торчащему из воды камню, затем к другому, у которого оно и застряло.
В безрассудном ужасе от того, что сделал, Кривой Нос выбежал к речушке и помчался обратно. Страшная японская месть чудилась ему за спиною. Но там, куда он бежал, гораздо выше по течению, ухнули выстрелы. Кривой Нос остановился и затравленно заскулил. Он стал неуверенно отступать, пяткой поскользнулся на гальке и, развернувшись, побежал в противоположную выстрелам сторону...
– Одна куропатка есть, – с нежностью к карабину проговорил Шава.
Он глянул из своего укрытия. Шагах в пятидесяти, на другом берегу у обрыва корчился японский солдат, вдруг вытянулся и прекратил шевелиться – его больше не волновали никакие жизненные проблемы. Но за большим выступом обвала скалы, неподалеку от лежащего солдата, гаркнуло дуло карабина унтер‑офицера, и пуля цокнула в укрывающий Шаву камень. Он не спеша перезарядил свое оружие. Зло улыбался, и спросил себя: так ли удачны дела у Чака?..
Чак в яростном тигрином прыжке ударил ступнёй по кисти руки с пистолетом, и офицер не удержал оружие, – легкомысленно вращаясь в воздухе, пистолет отлетел и бултыхнулся в речушке. Следующий прыжок Чака офицер прервал, ногой подрубил китайца в полете, и тот рухнул возле воды, чиркнул по гальке коротким ножом. Выпустив из сильно расцарапанного о гальку кулака свой нож, Чак мигом поднялся, уже готовый к рукопашной схватке.
– Йа‑у! – взвизгнул офицер, вставая в боевую стойку восточных единоборств.
Чак принял ответную стойку и отбил первое нападение, чтобы тут же напасть самому.
Единоборство быстро превратилось в злую и жестокую драку, в ней каждый желал только одного, смерти противника. Вскоре Чак допустил роковую ошибку, от сильного удара ногой в живот отлетел спиной, упал позвоночником на остро выступавший из гальки булыжник. Он хотел приподняться и не смог. В горле у него забулькало, захрипело, на губах выступила кровавая пена. Он задергался в агонии, расширенными страшными глазами уставился в гордо наступившего ему на грудь офицера.
Эту картину и увидал Кривой Нос, когда выбежал к месту их схватки. От зрелища с неестественно распростертым на булыжнике Чаком он в ужасе остолбенел. Японец над телом китайца резко вскинул вверх правую руку с побелевшим от напряжения кулаком и издал боевой клич победителя. Потом медленно повернулся к Кривому Носу.
– Йа‑у! – с опьяненными победой безумными глазами крикнул офицер и, недвусмысленно вызывая на рукопашный поединок, двинулся к новому врагу.
Кривой Нос отступил, заскулил, он выронил карабин и прибег к испытанному средству – бросился прочь. С яростными выкриками японец кинулся за ним, словно Кривой Нос стал его законной добычей. Они бежали вдоль речушки, обратно вверх по течению; иногда наступали ногами в воду, разбрызгивали ее, и брызги искрились на прорывающихся в прогалины облаков солнечных лучах. Несколько раз Кривой Нос в дикой надежде оглядывался на бегущего следом японца, значительно меньшего, чем он сам, и после каждого такого взгляда на преследователя он словно получал толчок в спину и делал отчаянный рывок вперед. Но офицер брал выносливостью, и если отставал, то ненадолго, быстро догонял.
Кривой Нос страшно устал от бесплодных попыток оторваться от офицера. А когда впереди увидел убитого им прежде, лежащего сапогами к воде солдата, то разом отупел и отчаялся, перешел на неверный шаг и заплакал. Он отступал от неумолимо приближающегося японца до трупа солдата, на котором споткнулся, опрокинулся навзничь. Под рукой оказался чужой карабин, Кривой Нос машинально направил ствол на офицера, закрыл глаза и, нажав курок, вздрогнул от выстрела.
Пуля толкнула японца в грудь шагах в пяти от стрелявшего уголовника; она на мгновения приостановила офицера, заставила пошатнуться и упасть на колени. Яростно сцепив зубы, он и на коленях двинулся к Кривому Носу. Тот опять заскулил, по его щекам текли слезы, но как кролик перед удавом он не имел сил и воли пошевелиться. Офицер почти дополз до него, лицом дотянулся до голени левой ноги. Будто когтями вцепился в нее пальцами рук и в предсмертной судороге впился в плоть врага зубами.
Кривой Нос лишь отвернулся к речушке и тихо взвыл. Будто сквозь вату в ушах до его сознания докатился дальний хлопок еще одного карабина...
... Пуля опять ударила по камню, за которым укрывался Шава, со звоном лопнувшей струны рикошетом отлетела вверх.
– Шава не будет отвечать, глупая куропатка, – довольный собой тихо проговорил разбойник. – Шава умеет ждать.
И он ждал, когда унтер‑офицер решит, что он мертв. Ждал, не обращал внимания на ход времени...
Кривому Носу невыносимо страшно было дольше оставаться одному; ему неосознанно хотелось переложить на Шаву заботу о себе, и он прихрамывал, но брел возле речушки туда, где должен был находиться главарь их шайки. За ремень он тащил карабин японского солдата, который постукивал деревянным прикладом по гальке. Шаркающий стук дерева о камни прекратился, когда Кривой Нос заметил лаз в пещеру поверх наваленных камней и булыжников и приостановился. Он отпустил ремень карабина и увлекаемый неодолимой потребностью спрятаться куда‑нибудь от угрожающей смертью действительности, на четвереньках пробрался к лазу, протиснулся в него и пролез внутрь пещеры. Едва он освободил лаз, сзади в пещеру заструился слабый дневной свет, и Кривой Нос вскрикнул, в полумраке испугался очертаний вещей, оставленных золотоискателями. Испуг отнял последние силы; он опустился к земле, привалился к какому‑то ящику. Только когда немного успокоился, по воровской привычке осторожно полез на четвереньках к вещам, стал разбирать их. Среди прочего обнаружил драги для промывки речного песка.
– Золото, – пробормотал он. – Здесь должно быть золото.
Подстёгнутый лихорадочным волнением он принялся жадно рыться в вещах, ящиках, перетряхивал и разбрасывал всё, что попадалось под руки. Он напрочь позабыл о желании очутиться ближе к Шаве...
Унтер‑офицер вдруг выскочил из‑за обвала, подбежал ближе и прыгнул на землю, готовый тут же пальнуть в Шаву, если тот хоть на миг выглянет из укрытия. Но из укрытия в больших камнях не доносилось ни звука. Наконец японец поднялся на колени, затем встал и выпрямился, осторожно подступил к речушке. Он всё время держал под прицелом укрытие не подающего признаков жизни противника. И всё же опоздал. Оружие в руках рывком поднявшегося за речушкой Шавы изрыгнуло пламя на мгновение прежде его карабина, пуля ужалила его в живот, как будто разорвала внутренности. Унтер‑офицер попытался удержать карабин, но ствол неумолимо клонило к воде. Он терял силы, со стоном медленно завалился на бок.
Шава прыжками, по камням перебрался через речушку, остановился над еще живым японцем.
– Глупая куропатка, – подытожил он и выстрелил унтер‑офицеру в голову.
Расправившись с обоими японцами, он сразу подумал о неприятеле, за сердцем которого и прибыл в эти опасные и гиблые места. А вдруг тот воспользовался обстоятельствами, чтобы оставить зимовье, забрать самое необходимое и скрыться?
– Гдэ же тэперь его искать? – пробормотал он, озабоченно глядя вниз, на берега речки.
– Я здесь, – неожиданно услышал он шагах в десяти за спиной болезненно глухой, но негромкий и спокойный голос Шуйцева.
Шава замер. Тихо передернул затвор карабина. Ему вдруг вспомнилось, как он в детстве издевался над сверстниками‑преследователями, убегал от них почти через такую же мелкую речку, с почти такими же берегами и взбивал вокруг себя в огромные лепестки текущую от гор прозрачную и холодную воду...
И он прыгнул к воде, разбрызгал ее ногами. На бегу стал разворачиваться, пальнул из‑под руки в уверенно стоящего на берегу Шуйцева, передернул затвор и выстрелил еще раз... Он видел: двуствольное ружье Шуйцева неумолимо поднимается, черными глазницами дул отыскивает и ... находит его.
Сначала первая, рассчитанная на медведя, пуля страшно ударила его под правый сосок, но он нелепо взмахнул руками, карабином, смог удержаться на ногах. Затем в его груди разворотила дыру вторая пуля, разбрызгала кровь, подбросила его самого, и он опрокинулся на плечо, ушел под воду, где хищные душу и разум поглощала мгла.
