Текст книги "Поединок на атолле"

Автор книги: Сергей Жемайтис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Скользкая палуба

Утром я принес завтрак в салон капитана. Ласковый Питер находился там. Мрачный, с отекшим лицом, в одних трусах, он сидел на ковре и раскладывал пасьянс. Он даже не поднял головы при моем появлении, а продолжал сосредоточенно раскладывать карты на черном ковре с красным узором. Капитан Симада стоял, заложив руки за спину, и глядел в большой открытый иллюминатор. Играла музыка. Она лилась из резного ящика, стоявшего возле буфета. У меня защипало в глазах: какой-то, наверное знаменитый, пианист исполнял любимый папин этюд Рахманинова.

Симада повернулся ко мне, спросил:

– Ты любишь музыку?

– Да.

– Очень любишь?

– Очень.

– Постой. Не надо спешить.– Он смотрел на меня почти добрыми глазами.– Тебе нравится у нас?

– Ничего…

– Вижу, не нравится. Напрасно. Человек твоего склада должен любить войну. Только война возвышает человека над жалким миром посредственностей. Ты еще полюбишь «Лолиту» и нас – рыцарей моря.

– Вас называют также пиратами,– выпалил я и испугался своей ненужной резкости. Чего я этим мог добиться? Ареста? Меня могли посадить в карцер на корме или бросить в канатный ящик и забыть там. Когда отдадут якорь, меня разорвет цепью на куски. Таких ужасов я наслышался на «Орионе».

Симада долго молчал, прихлебывая кофе, затем спросил все еще сидевшего на полу Ласкового Питера:

– Ваш воспитанник действительно смелый мальчик или глупец?

– Вышло, черт возьми. Пасьянс «Адольф Гитлер». Вы только посмотрите, Симада-сан.

– Поздравляю. Теперь, надеюсь, судьба повернется к вам лицом.

– О да! – Сияющий Ласковый Питер осторожно перешагнул через разложенные карты и сел за стол.– Вы что-то говорили о моем воспитаннике, дьявол бы его взял к себе юнгой. Что еще выкинуло это славянское дитя? – спросил он, набрасываясь на рыбу, зажаренную в яйцах.

– Назвал нас пиратами.

– Это в его стиле. Не обращайте внимания, он еще и не то может выкинуть. Скоро вы поймете, сколько терпения и выдержки мне надо было иметь, чтобы сохранить его для вас целым и невредимым.

– Я признателен вам за это. В конце концов он поймет свои заблуждения. Все мы прошли через это. Юношей я даже увлекся учением Толстого. Юнга, ты знаешь Толстого?

Я сказал, что Толстой давно умер, но я читал его книги.

– Существенная поправка. Ты не так глуп, как показался мне вначале. Скорее дерзок. Последнее не поощряется на морской службе. У нас есть много способов исправить некоторые шероховатости, недостатки в характере. Я намерен дать тебе сегодня один совет, не потому, что ты не нуждаешься во многих советах. Много хороших советов одновременно не приносят пользы. Мудрость дается по крупицам. Я намерен посоветовать тебе никогда не говорить правду лицу, стоящему выше тебя, если эта правда касается жизни этого лица, потому что нет ничего неприятней правды. Хорошо будет, если ты запомнишь, что «Лолита» – торговый корабль. Мы скупаем копру, перламутр, жемчуг.– Он вытащил из кармана небольшую кожаную коробочку, раскрыл ее. На малиновом бархате лежала моя жемчужина.– Да, жемчуг,– повторил он,– а также прочие дары моря. Теперь можешь идти.– Все это он сказал очень тихо и на очень правильном немецком языке. Ласковый Питер как завороженный смотрел на жемчужину и комкал в руках салфетку так, что у него побелели суставы пальцев.

Я выскочил на палубу, обливаясь потом.

На камбузе Ван Фу сидел на корточках и разговаривал с сиамским котом. Увидав меня, кок встал и сказал, показывая на внимательно слушающего кота:

– Иво очень умный. Все понимает, только говори не могу. Я иво спроси: «Чен, ты почему такой невеселый?», а она посмотри на хунхуза, у которого мордашка сюравно свекла, вот она! – мимо прошел Розовый Ганс.– Эта хунхуза все время хочет Чена контрами, акулам бросай. Я сказал: «Чен пропади, тебе тоже пропади. Какой люди!» – Ван Фу стал рубить капусту. Кот потянулся, смерил меня презрительным взглядом и прыгнул на плечо своего хозяина.

Я подошел к двери, весь еще под впечатлением неприятных минут, пережитых в салоне капитана. Мне стало ясно, что Симада имеет какие-то виды на меня. Этот бывший толстовец, а теперь морской разбойник, хочет сделать из меня своего послушного слугу, сообщника. Пока он снисходителен, пытается повлиять на меня словами, и не только словами – он как бы дает мне возможность самому выбирать, но так, что я все время должен чувствовать дуло пистолета, прижатое к затылку.

Боцманский свисток созвал подвахтенных к первому трюму. Среди них я заметил и Жака. У меня сжалось сердце: в первом трюме мины, неужели Жак на виду у всех украдет мину? Только случай или необыкновенная ловкость могут помочь ему выполнить смертельно опасное дело.

В поле моего зрения появились Розовый Ганс, боцман и его адъютант – гориллообразный Тони; подошел к трюму и второй помощник капитана.

Ван Фу окликнул меня и, показывая ножом на сиамского кота, все еще сидевшего на его голом плече, стал рассказывать о своем друге, умершем или убитом, я так и не понял. Друга звали Чен. В день его смерти кошка у соседей родила пятерых котят. Одного из них, когда они подросли, Ван Фу купил и назвал Ченом, в память друга. С тех пор Ван Фу мучает мысль, а не вселилась ли душа умершего в кота. Сейчас он уже почти уверен, что это так и есть, потому что сиамский кот очень нежно любит его и каким– то непонятным путем узнает о грядущих опасностях. В день их пленения пиратами кот не отходил от Ван Фу ни на шаг, зная, что они могут расстаться навеки. Сейчас Чен настроен хорошо, и никому из нас не грозит опасность.

Кок спросил, что я думаю о невероятных способностях Чена и верю ли в переселение душ.

В другое время я, конечно, постарался бы разубедить этого суеверного человека, но сейчас был всецело поглощен тем, что делалось на палубе, и потому отделался только пожатием плечами и междометием. Ван Фу так принялся рубить капусту, что она полетела во все стороны; успокоившись немного, кок, продолжая работу, стал рассказывать о ростовщике, которого он знал лично. Не было алчнее и безжалостнее человека в городе Чи-Фу. После смерти ростовщика душа его переселилась в москита. Весь город знает об этой поучительной истории. И не надо смеяться над тем, чего не понимаешь. (Я улыбнулся, увидав, как Тони разлил жестянку с маслом, которую ему передали из трюма, и, получив пощечину, плача, закрыл руками лицо.) Ван Фу передернул плечами и прикрикнул (Чен стал точить когти о его шею). Когда кот послушно спустился на землю, Ван Фу погрозил ножом и предрек, что все хунхузы после своей смерти вселятся в клопов, змей, акул, москитов, крокодилов и крыс.

Пока Ван Фу рассказывал о переселении душ, в первом трюме заканчивались работы, и матросы поднимались на палубу. Вышел из трюма и Жак, он заковылял к трапу матросского кубрика, сгорбившись, держась рукой за бок. «Есть! – подумал я.– Она у него на животе, рубаха обвисает, и ничего не заметно. Сейчас только бы в кубрике не узнали».

Жак шел, думая только о том, чтобы не заметили мину, и совсем забыл, что надо глядеть и под ноги. Хотя он знал, что палуба ровная, как стол, да иногда и на ровном месте можно ногу сломать. Масло, пролитое Тони, подтерли, да плохо, видно, из тех соображений, что все равно скоро палубу надо будет скоблить и смывать из шланга.

Сделав несколько шагов, Жак наступил на один из масляных ручейков, поскользнулся, взмахнул руками и упал навзничь. Из-под его рубахи выскользнул большой диск и со звоном покатился к ногам боцмана.

Все замерли, поглядывая то на мину, то на Жака. Немая сцена продолжалась всего несколько секунд, но какими долгими они показались мне, а Жаку, наверное, и того длинней. Жак стал медленно отходить к баку, но все, видно, думали, что участь его решена, и потому дали ему подойти к трапу. Возле трапа к нему подскочил невесть откуда взявшийся торадж с автоматом в руке и схватил за плечо. Из-за тораджа протягивал свои ручищи Тони. Я видел только непомерно широкую спину человека-гориллы, заслонившую Жака. Внезапно боцман издал резкий, повелительный крик, приказывая скорее взять Жака.

Крик еще звучал, как раздались один за другим, почти слившись, два выстрела. Торадж и Тони упали. Жак молниеносным движением поднял автомат, держа его в левой руке, стоя спиной к трапу, стал подниматься, на этот раз с необыкновенной осторожностью, потому что знал: поскользнись он еще раз, и его растопчут пираты. В левой руке у него был автомат, в правой – мой пистолет. Он был на четвертой или пятой ступеньке, когда боцман, оборвав крик, выхватил из кобуры пистолет и тут же упал, сраженный третьей пулей.

Неожиданно Жак спрыгнул с трапа и, поводя автоматом, подошел к боцману, рывком пригнулся, поднял пистолет и снова вернулся к трапу среди опешившей толпы. Из кубрика на выстрел выскакивали матросы и останавливались, парализованные неожиданным зрелищем.

Все это произошло так неожиданно и настолько ошеломило пиратов, привыкших к строжайшей дисциплине, что Жак, воспользовавшись их замешательством, в несколько прыжков очутился на баке, спрятался за пушкой и дал оттуда над толпой короткую автоматную очередь. Пираты, давя друг друга, бросились назад, в кубрик. Некоторые попадали и стали ползти к корме, попрятались за мачтами, бухтами тросов. Только один смельчак в расчете на немалую награду бросился было на бак, да щелкнул выстрел, и он, пригнувшись и держась за пробитое плечо, побежал на корму.

В эти минуты Жак был хозяином положения, и он воспользовался этим, сбросил чехол с пушки и раз вернул ее дулом в сторону кормы.

Я видел, как многие, прячась за мачты, шлюпки, поглядывали в сторону бака, качали головами, перешептывались друг с другом. На их лицах был суеверный ужас. Только безумец мог вытворить такое.

На мостике ударили боевую тревогу. Но матросы лишь вяло перебегали от укрытия к укрытию. Из кубрика, где находилось большинство команды, по казалось было несколько человек. Жак дал автоматную очередь над их головами; «смельчаки» скрылись и больше не показывались. Каждый понимал, что человеку, убившему боцмана и еще двоих в придачу, терять нечего.

С мостика раздался пронзительный голос. Капитан или кто-то из его помощников кричал в мегафон, видимо стараясь уговорить Жака сдаться.

Жак выслушал и выстрелил в ответ из пистолета. Он понимал, что судьба его решена. У него оставалась единственная надежда, что вот-вот взорвется мина, и тогда в панике появятся хоть какие-то шансы на спасение.

А мина все медлила.

Кок втолкнул меня в камбуз, а сам остался за дверью. Я услышал топот ног, отрывистые голоса, несколько выстрелов из пистолета, резанула автоматная очередь. Все эти звуки покрыл орудийный выстрел, треск падающей мачты и рвущихся снастей.

В камбуз влетел кок, а за ним Розовый Ганс. Увидав меня, Розовый Ганс сказал срывающимся голосом:

– Он с ума сошел, фугасным снарядом срубил мачту! Слышишь? Дал опять очередь из автомата. У него там целый арсенал: снарядов штук сто, все приготовлено для операции, и, как говорит француз, два автомата и пятьсот патронов. По-моему, достаточно, чтобы разнести все на палубе.

По стальной стенке камбуза стучали пули.

– Как на Восточном фронте,– сказал Розовый Ганс.– Что он хотел сделать с этой миной? Возможно, взорвать всех нас с потрохами, тогда для чего он вынес ее из оружейного погреба? Приложил бы к борту – и все. Проще простого. Может быть, ему хотелось ее разобрать и заглянуть, как там все устроено? Мне самому не раз хотелось это сделать. Ну сказал бы, и, конечно, получил, что положено, а то положил трех в ряд. Эх, Тони, Тони, казалось, из пушки тебя не убьешь, а сковырнулся от маленького кусочка свинца.

Розовый Ганс разразился страшной руганью в адрес Жака, а затем продолжал:

– Теперь я ему не завидую.– Выглянув из камбуза, он тотчас же спрятал голову под защиту стальной стенки.– Начисто срезал фок. Представляю, какой у нас вид со стороны! Теперь к нему не подойдешь. Он, дьявол, может всех нас утопить. Есть только одно средство – это забросать его гранатами. Надо взять ключи у боцмана… Отдал дьяволу душу, мерзавец. Ха-ха. Теперь меня могут поставить на эту должность.– Несколько пуль мягко шлепнулись в стенку камбуза.– Розовый Ганс спросил, нервно передернув плечами: – Что, этому сумасшедшему нет больше целей?

Дверь камбуза распахнулась, и к нам ворвался Ласковый Питер с пистолетом в руке. Он набросился на Розового Ганса:

– Ты почему здесь околачиваешься? Что тебе было приказано, мерзавец? Захотел в канатный ящик или за борт? Укрылся здесь, как в бункере, и сидишь. Трус проклятый, пули испугался!

– Я еле нашел его,– стал врать Розовый Ганс, кивнув в мою сторону.– Я ему передаю приказанье, а он пускается в разговоры.– Он схватил меня за руку и, подмигнув, закричал: – Пошли, буду я еще из-за тебя получать неприятности. Приказ есть приказ!

– Оставь нас, сын свиньи и шакала. Я поговорю с ним здесь.– Ласковый Питер взял меня под руку.

Розовый Ганс замялся у двери.

– Вон! – тихо сказал Ласковый Питер, прислушиваясь к звукам за стенами камбуза.

– Может, у вас будут приказания, так я здесь нужней.

– Вон! И раздобудь гранат. Это на тот случай, если у Фомы дрогнет рука, тогда мы забросаем бак гранатами.

Ганс юркнул за двери.

– Видали подлеца! То же самое бывало с ним и на фронте. То проявит отчаянную смелость, а иногда становится последним трусом. Оставим на время этого негодяя. Я еще доберусь до него… Вот что, Фома, мой мальчик. Запомни крепко. На этот раз ты или подчинишься мне, или тебя ждет участь У Сина. Нож с тобой?

– Нет.

– Врешь! – Он ощупал карманы.– Странно, не соврал. Вот что. Я говорил о тебе с капитаном. Капитан согласен отправить тебя на Родину на свой счет и выдать еще тысячу долларов, на пятьсот больше, чем ты стоишь. Но я шучу, ты стоишь гораздо больше. И все это за небольшую услугу. Ты храбрый парень. Тебе это ничего не будет стоить.

Я слушал его, вначале ничего не понимая. Он вытащил из кармана небольшой нож в желтых кожаных ножнах, отделанных медью.

– Возьми вот. Спрячь. Это настоящая финка. Потом можешь взять этот нож себе на память. Ты сейчас пойдешь туда. Он тебя не тронет. Не бойся. Сделаешь вид, что заодно с ним, и, выбрав момент, всадишь финку ему между лопаток. В этом твое спасение и спасение всего корабля. Он сумасшедший. Не жалей его. Пожалей себя. Только себя. Ты слушаешь меня? Он уже убил десять человек. Его песенка спета. Эти несчастные трусы боятся к нему подойти. Они сумасшедшего считают чуть ли не святым. Прирезав его, ты окажешь неоценимую услугу всей команде и этому безумцу. Должен сказать тебе еще, но под большим секретом.– Глядя на испуганного Ван Фу, он доверительным тоном сказал: – Прикончив болвана, ты тем самым реабилитируешь себя. Есть сведения, что ты был с ним связан и, может быть, вся эта операция с миной задумана вами сообща. Все это, конечно, домыслы, но здесь каждый домысел очень скоро может стать неоспоримым фактом. Человек здесь сознается во всем и, как милости, просит смерти, когда ребята, вроде Тони, возьмутся за допрос. Ты меня понимаешь?

Я кивнул.

– Вот и хорошо. Иди! Смелей! От этого зависит твоя жизнь и будущее.

У меня не было выхода, я взял финку и сунул ее в карман.

Все это время кок молчал, неодобрительно поглядывая на нас, особенно на меня. Теперь же он спросил меня по-русски:

– Ты хочешь его убивать?

– Нет,– ответил я, зная, что Ласковый Питер не понимает ни слова по-русски.

– Тогда ты хочешь помирать?

– Нет, не хочу.

– Тогда моя голова сюравно кастрюлька – ничего не понимай. Лучше тебе не надо ходить.– Он сокрушенно покачал головой, не обращая внимания, что из духовки потянуло гарью.

Силясь выдавить у себя на лице улыбку, я сказал, что не идти к Жаку я не могу – меня тогда убьют. Я не мог сообщить ему, что пуще всего в ту минуту боялся, что меня потащат к капитану и там– то я наверняка взлечу на воздух. Кажется, в ту минуту, если бы мне предложили на выбор – броситься за борт или идти на ют, я бы выбрал первое, тем более что на шее у меня висел мешочек с порошком, отпугивающим акул.

Ван Фу сделал вид, что не заметил моей протянутой руки, решив, что я иду убивать Жака.

– Прощай, Ван Фу,– сказал я.– Ты скоро узнаешь, зачем я туда иду.

– Очень худо узнаешь,– как эхо, ответил кок и отвернулся.

Ласковый Питер сказал:

– Кок напуган до смерти. Но ты наконец-то взялся за ум. Я предвидел это, сохранив тебе жизнь. Не медли, мой мальчик, помни, что ты идешь спасать и себя, и еще многих достойных людей.

Когда я вышел на палубу, Жак стрелял из автомата одиночными выстрелами, но увидев меня, прекратил огонь. Фок-мачта, срезанная на высоте полутора метров от палубы, навалилась на грот, готовая рухнуть за борт, но ее не пускала оснастка и еще умелая рука рулевого. «Лолита» шла малым ходом, и рулевой держал ее поперек пологой волны, не давая особенно раскачиваться из стороны в сторону.

– Жак, не стреляй! – крикнул я, подняв обе руки.

Он ответил:

– Перейди на левый борт! Быстро!

Я бросился к левому борту, и Жак дал очередь из автомата. Пригнувшись, я побежал, запнулся за убитого, упал и прополз на животе последние пять метров до трапа, хотя мог их преспокойно пройти.

Когда я очутился за щитом, Жак, ничего не спрашивая, сунул мне в руки автомат и проговорил совсем спокойным тоном:

– Стреляй! Теперь уже скоро. Отодвинь предохранитель. Не показывай голову. Укройся за брашпилем, там лучше обзор правого борта, и стреляй но всех, кто покажется, патронов у нас много. Ты не боишься?

Конечно, я боялся. От страха цепенели руки, кружилась голова, но я сказал:

– Нет, ничего не боюсь.

Он понял мое состояние и со своей всегдашней улыбкой сказал:

– Немножко бояться можно, даже необходимо, много нельзя. Тогда – гибель.

Мы дружно застрочили из автоматов по палубе – он по левому борту, я по правому, не целясь, просто, чтобы к нам не могли подойти.

Когда у меня кончились патроны, Жак бросил мне запасной магазин.

В нас не стреляли, видно что-то замышляя. Вдруг я увидел руку на планшире фальшборта: к нам подкрадывались под его прикрытием. Я крикнул Жаку, мы открыли огонь, и два пирата полетели за борт. Их никто не стал спасать.

Когда мы переставали стрелять, Жак подбадривал меня:

– Честь и мужество победят, Фома…

На наше счастье, основные силы команды находились в матросском кубрике, и мы никому не давали из него высунуться. Большая часть вахтенных матросов, которым было приказано атаковать Жака, были убиты или ранены. Потерпели неудачу наши враги, когда хотели обстрелять Жака из крупнокалиберного пулемета. Он разгадал их замысел. Пулемет стоял на крыше рубки, замаскированный чехлом под компас. Но оттуда мачты мешали вести огонь по баку. Пулемет стали быстро переносить на крыло мостика, Жак сбил из пушки и пулемет, и часть мостика. Мне было и страшно и в то же время радостно от сознания, что я не оставил товарища в беде, что я сражаюсь за правое дело против фашистов и что мы держим в страхе такую банду головорезов…

И все-таки мы чуть было не сложили головы на баке «Лолиты». Наверное, Розовый Ганс откуда-то достал гранаты, но только не из оружейного погреба, к нему мы никого не подпускали. Внезапно гранаты стали рваться на палубе, но, к счастью, перед нашим укрытием. Щит пушки и брашпиль надежно защищали от осколков. Какой-то головорез бросал гранаты с грот-мачты. Жак снял гранатометчика автоматной очередью.

У меня не замолк еще гул в ушах от взрыва последней гранаты, как мы покатились по палубе, сбитые резким толчком. Фок-мачта с треском полетела за борт, лопались снасти, что-то трещало, ухало. Когда мы с Жаком поднялись, то увидели, как из кубрика хлынули матросы, сшибая друг друга, топча ногами упавших. Они бросились к шлюпкам. Напрасно капитан, надрываясь, кричал в мегафон и рында призывала занять места по водяной тревоге.

«Лолита» медленно кормой оседала в воду.

Одна шлюпка, набитая до отказа, отходила от борта. И все же в нее еще прыгали, прямо на головы сидевших в шлюпке, их сбрасывали за борт. За планшир шлюпки держалось множество рук, по ним били чем попало. Один из шлюпки бил каблуками, и сам вылетел за борт. Стоял невообразимый вой обезумевших от страха людей, знавших, что в шлюпках не хватит мест для всех.

По какой-то случайности на корме при взрыве мины уцелел баркас, и на него шла посадка. Автоматчики – тораджи и буги – сдерживали напор обезумевшей команды.

Среди них яростно пробивался Розовый Ганс; несколько раз его отбрасывали назад, сбивали с ног, топтали, он вскакивал, врезался в ревущую толпу, нанося удары вымбовкой по головам матросов. Внезапно я потерял его из виду.

Яростная ругань и драка за места шла во второй шлюпке, третью шлюпку раздавила в щепки упавшая фок-мачта…

– Стреляй в них! – закричал я Жаку.– Стреляй из пушки,– и навел свой автомат. Жак пригнул его дулом к палубе.

– Нельзя. Если мы разобьем шлюпки, то они тогда убьют и нас. Нам не выбраться. Пусть только отплывут! Матросов стрелять не надо, многие из них попали сюда не по своему желанию. Надо в баркас! В баркас, там главари…

Из камбуза показался кок и, озираясь по сторонам, сначала шел медленно, а потом побежал к нам.

– Тебе все живой! – радостно закричал он, увидав нас с Жаком.– Как хорошо, что живой. Я думал,

все помирай.– Присев возле нас, он сказал: – Нам не надо поспешать. Они могут стрелять. Когда уедут, тогда мы поедем. Я уже погибал. Я знаю, как надо не погибать.

Я увидел третье превращение Ван Фу за день. Перед нами находился совершенно другой человек, как хороший актер, снявший грим. Его плутовское лицо стало тверже, решительней. Он был совершенно спокоен, как может быть спокоен очень храбрый человек в таких обстоятельствах. Он всячески старался нас ободрить, переходя с пиратского жаргона на русский язык:

– Зачем бояться? Если дело худо – все равно,– он выразительно развел руками,– будут неприятности.

Жак выстрелил из пушки по баркасу, на котором уходили Симада-сан, офицеры, Ласковый Питер и отборная свора пиратов.

Промах!

Я подал Жаку снаряд, он зарядил пушку, но в это время баркас скрылся от нас, зайдя за корму «Лолиты».

– Нет, они не уйдут, не уйдут! – повторял Жак, не отходя от прицела.– Они вспомнят еще У Сина,когда будут барахтаться среди акул.

Стаи этих прожорливых тварей носились вокруг тонущей шхуны.

Ветер медленно разворачивал тонущий корабль. Прошло несколько минут, и мы увидели баркас, удирающий от нас под всеми парусами.

Жак приник к прицелу.

Выстрел! Перелет.

Разрыв второго снаряда закрыл баркас водяным столбом – это был недолет. Жаку, наверное, удалось бы потопить баркас, да «Лолита» внезапно вздрогнула и осела, изменив угол наклона пушки. Снаряд разорвался где-то у горизонта. Пока Жак менял прицел, корму опять занесло, и мы только увидели, как мелькнул белый парус наших врагов. Они уходили живые и невредимые. Когда «Лолита» опять повернулась на одном месте, баркас уже был далеко, и все же, кажется, шестой, снаряд накрыл пиратов, потому что парус вдруг исчез.

Ван Фу сказал печально:

– Это настоящая война. Иво пропади. Хорошо. Такой люди надо пропади. Но нам не надо пропади. Надо делать, что плавает, как иво…

– Плот! – подсказал я.

– Вот-вот. Надо очень скоро делать.

Две шлюпки медленно удалялись от нас, взяв курс на юго-восток. Мы втроем смотрели им вслед. И странное дело, корабль тонул, может быть, нас ожидала страшная участь, но ни у меня, ни у моих товарищей – я видел это по их лицам – не было страха. Мы испытывали радость победы, и все невзгоды, ожидающие нас впереди, казались пустяками после всего пережитого.

– Как я боялся, что мина не взорвется…– Жак хотел еще что-то добавить, но кок неожиданно накинулся на нас, заставляя немедленно строить плот.

Мешкать было опасно. «Лолита» низко осела, задрав нос, и застыла в таком положении. Вздрагивая и потрескивая, она боролась с водой, разрывавшей переборки. Никто не мог сказать, на сколько времени еще хватит у нее сил продержаться на поверхности.

Кок выбросил из дверей камбуза топор, пилу и нож, похожий на самурайский меч. Мы с Жаком стали снимать лючины – толстые доски, которыми закрывают трюмы, и бросать их в воду между мачтой и бортом «Лолиты». Ван Фу стаскивал в кучу матрасы, набитые пробковой крошкой, спасательные пояса, концы манильского троса.

Сооружению плота сильно мешали акулы. Когда мы с Жаком спустились на фок-мачту, плававшую возле борта, акулы устроили такую пляску вокруг нас, что о работе нечего было и думать.

Жак выпустил в акул целую обойму из «вальтера», они исчезли, но через минуту появились опять.

– Так дело будет худо,– сказал Ван Фу, глядя на нас с палубы.– Это пух-пух не годится. Я сейчас другой пух-пух буду давать.

Он опустил нам в мешке из-под сухарей автомат и с десяток магазинов к нему. Мне приходилось почти беспрерывно стрелять, оберегая товарища от обнаглевших акул. Я предложил было использовать противоакулий пакет, да Жак сказал, что пока акулы нам не угрожают, а пакет может еще пригодиться в более трудную минуту.

Жак укладывал доски одним концом на мачту, другим на рею и прикручивал манильским тросом. Работал он удивительно ловко и споро. Когда он соорудил площадку, Ван Фу стал бросать на нее матрасы, спасательные пояса, весла, шесты, брезент, ящики, банки и коробки с продуктами, автоматы, патроны. Неожиданно Ван Фу исчез и долго не показывался. Я поднялся на палубу и увидел, что он тащит волоком Розового Ганса.

– Моя Чена искала. Чен, наверное, пропади. Смотрю, эта собака живая. Что будем делать, куда иво девать? – В голосе Ван Фу звучали виноватые нотки.

Я предложил оставить его на тонущем корабле. Не знаю, откуда у меня появилась такая жестокость, вероятно, жизнь на «Орионе», а затем на «Лолите» не прошла для меня даром.

Жак сказал:

– Хотя он бы нас не взял, все равно мы должны оставаться людьми при всех случаях жизни.

Ван Фу, видимо, согласился с таким решением, хотя не выразил никакого сочувствия краснорожему пирату. Он даже подчеркнул, что не он, а мы с Жаком решили взять с собой раненого негодяя, сказав:

– Я так и знала, что вы ему не дадите пропадать. Вот,– Ван Фу поднял палец,– хороший люди пропади, худой – живи, почему так?..

С большим трудом нам удалось спустить на плот Розового Ганса. Как только он очутился на пробковых матрасах, то сразу сел и спросил голосом умирающего :

– Что случилось, где я? Бедная «Лолита»,– и упал, закрыв глаза.

По дальнейшему поведению Розового Ганса можно было сделать вывод, что он ловко провел далеко не простодушного Ван Фу, притворившись тяжело раненным. Видимо, его просто кто-то трахнул по голове, и он уже пришел в себя, когда в кают-компанию зашел кок. Со звериной хитростью он разыграл сцену беспомощного, брошенного всеми на смерть человека. И поймал на эту удочку сердобольного китайца, оплакивавшего сиамского кота.

Будь Розовый Ганс на ногах, вряд ли мы его сняли бы с гибнущего корабля. Хотя здесь и мало логики, но так, наверное, и случилось бы.

В чреве корабля что-то треснуло. Мы отрубили ванты, связывающие корабль с нашим плотом, и стали отталкиваться от борта веслами и шестом. Грузный плот еле двигался, к счастью, помог ветер, и мы отошли на безопасное расстояние, когда нос «Лолиты» скрылся под водой и стали медленно уходить в глубину две оставшиеся мачты.

На гибель судна было так же тяжело смотреть, как на кончину живого существа.

Чуть посвистывал пассат, еще больше подчеркивая траурную тишину, стоящую над океаном.

Неожиданно все мы вздрогнули от хриплого крика: кто-то остался на корабле и взывал о помощи.

Ван Фу ахнул, протянул руку к тонущему кораблю и сказал со слезами в голосе:

– Посмотри там Чен сидит! Сичас иво пропади! Как иво спасати?

По кончику бизань-мачты поднимался сиамский кот и орал так, будто исполнял свою предсмертную песню.

– Он нас просит спасать, как будем делать? – простонал Ван Фу и, не дожидаясь ответа, закричал коту: -Зачем плакать, сейчас будемо спасати! Чен пропади нету! – и перевел эту ободряющую фразу на китайский язык.

Кота чуть было не затянуло в воронку, он скрылся совсем под водой, но вдруг вынырнул и под наши ободряющие крики поплыл к нам. Как мы боялись, что его проглотит акула! Одна из них заметила легкую добычу слишком поздно. Мокрого кота Ван Фу уже прижал к груди, когда она пронеслась мимо плота, и Жак пустил в нее автоматную очередь.

Гладя кота, кок стал пояснять мне поведение своего любимца:

– Чен шибка боялся. Кругом кричи, бах-бах! Изо не любит, когда война. Чен ночью крыса лови, днем спати на мачте. Там, где парус. Какой кошачий люди, так совсем можно голова потерять.– Он обратился к дрожащему коту: – Тебе всегда надо посмотри кругом, как дела. Все время спать – худо дело!

Думаю, что с этого памятного дня вера Ван Фу в переселение душ сильно поубавилась, кот оказался не на высоте и как предсказатель, зато у кока не было существа дороже, чем этот забавный зверек.

Еще несколько часов ушло у нас на доводку нашего суденышка. Чтобы плот был более мореходным, Жак предложил обрубить концы мачт, утяжелявшие его. Мы это и сделали, а обрубки подвели под плот и надежно закрепили. Теперь нам был не страшен свежий ветер или даже небольшой шторм, а главное, можно было поставить парус. Что-то похожее на мачту мы соорудили из весел и шестов, а парус из брезента. Я вспомнил свое первое плавание на плоту. Насколько тогда мне было тяжелей одному!

Все время, пока мы возились с плотом, Розовый Ганс лежал, притворившись спящим. Лучшего он ничего не мог придумать, потому что страсти у нас еще были накалены, и начни он вмешиваться в наши дела, ему бы не поздоровилось. А так он нас полностью обезоружил. Вскоре он и на самом деле захрапел, да так, что сиамский кот, сидя на плече у Ван Фу, вздрагивал и посматривал недобрым взглядом на спящего пирата.

– Мы движемся! – воскликнул Жак.– И совсем неплохо!

– Как черепаха,– добавил Ван Фу. Теперь у нас повышались шансы встретить корабль или пристать к одному из коралловых островов. Словом, надежда подняла нас на своих крыльях. В довершение к нашим удачам, в одном из картонных ящиков оказались баночки с ананасным соком, а в другом – печеночный паштет.

Как только банки были раскрыты, храп мгновенно прекратился. Розовый Ганс сел и жадно втянул носом аппетитные ароматы.

– Я, кажется, уснул? – спросил он голосом

смертельно больного.– Как меня треснули по балде! – Он осторожно ощупал голову и заявил, как о ценном открытии: -Цела! От такого удара голова слона могла разлететься на четыре части, а у меня – только трещит.– Позвольте! Да вы собираетесь обедать? Ну и молодцы, как вы здорово подготовили ананасный сок! – Он схватил банку и, наверное, осушил бы ее всю, да Ван Фу отнял у него и прочитал длинную нотацию.