Текст книги "Жадный, плохой, злой"

Автор книги: Сергей Донской

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

3

В поисках новых впечатлений или интересного собеседника я прогулялся по первому этажу, вдыхая запахи свежей хлорки и близкой кухни. Судя по всему, она размещалась за хлипкой на вид переборкой, перегородившей коридор. Поскольку дверь в царство кулинарии отсутствовала, я двинулся в противоположном направлении.

При внимательном рассмотрении интерьера создавалось впечатление, что до реконструкции здесь размещалось либо развеселое общежитие, либо унылый казенный дом. Низкие потолки, узкие коридоры, дверные проемы, рассчитанные на свободный проход среднестатического гражданина, но никак не более того…

В качестве казармы для бойскаутов в оливковых рубашонках здание годилось. Но резиденцию известного политика и просто очень состоятельного человека я всегда представлял себе совсем иначе. Не поселился ли Дубов среди своих воинственных молодцов специально для того, чтобы обезопасить себя и свою семью? Профессиональную охрану они, конечно, обеспечить не могли, однако сквозь их заслон незаметно пробраться к жертве было непросто. Кроме того, безопасность Дубова могли обеспечивать люди, обходящиеся без униформы и дубинок. То обстоятельство, что они не бросались в глаза, говорило только в их пользу.

По коридору я прошелся совершенно беспрепятственно. Встретившийся мне в вестибюле «патриот России» лет восемнадцати от роду со шваброй в руках елозил грязной тряпкой по линолеуму. Его оливковая рубаха взмокла от подмышек до спины, а за повязкой с эмблемой организации торчали фильтром вверх сигареты.

Заметив меня, дневальный повернулся так, чтобы спрятать от меня свой никотиновый арсенал, и хрипловато спросил:

– Закурить не найдется?

– Воспитатели не заругают? – иронично поинтересовался я, протягивая симпатичному вьюноше открытую пачку.

Он ловко выдернул оттуда пару сигарет, хотя сделал вид, что угостился только одной, и с достоинством ответил:

– Тут вам не детский сад. Никакие у нас не воспитатели, а инструктора. И с куревом нет проблем.

– Чего же тогда побираешься? С деньгами напряг, патриот?

Он перехватил швабру так, что она сделалась похожей на пику. Или на древко знамени, с которым он собирался ринуться в атаку:

– Вам-то какое дело?

– Да вот, подумываю тоже записаться в добровольцы. – Я лучезарно улыбнулся. – Что скажешь? Не староват?

– У нас вообще-то по возрасту ограничений нет, – с сомнением ответил успокоившийся паренек. – Только вам это зачем?

– Патриотические чувства во мне проснулись, – признался я со вздохом. – Не дают спать спокойно. Разве у тебя не так было? – Мои брови удивленно приподнялись.

– Вроде бы нет, – неуверенно произнес мой собеседник после некоторой паузы, во время которой на его гладком юношеском челе обрисовались все будущие морщины. – Я от армии косил. Ну, и в деньгах нуждался. Тут почти все такие.

– Какие? – не отставал я.

– Какие-какие… – От нехватки нужных слов паренек неопределенно пошевелил пальцами, но наконец нашелся с ответом: – Такие!

– Которым отмазка нужна, – подсказал я. – От армии, от тюряги…

– Во-во! Есть еще пацаны, у которых проблемы всякие с предками, долгами или с наркотой… Тут у нас что-то вроде рая. – Он радостно засмеялся. – Чем не жизнь? Кормят, одевают, бабки начисляют.

– В общем, хорошо быть патриотом? – уточнил я с самым серьезным видом.

– Нехило.

– А если Родина в бой позовет? Выполните сталинский приказ?

– Так Сталина нет давно. – Паренек поглядел на меня, как на душевнобольного.

– Ладно, не напрягайся так, – успокоил я его. – Закури лучше.

Моя пустая наполовину пачка ненадолго отдалась облапившим ее немытым пальцам с заусеницами и траурной каймой под ногтями. Одну сигарету пареньку я позволил взять, а вторую вежливо отобрал и водворил на место. После чего спросил:

– Знаешь, кто я?

– Писатель типа. Вас в комнате для гостей поселили.

– Правильно, – подтвердил я. – А знаешь, что для писателя самое главное?

– Почерк хороший? – попытался угадать паренек с первого раза.

– Нет.

– Дача у моря?

– Тоже нет.

– Эта… Как ее?.. Муза?

– Опять мимо.

– Тогда не знаю. – Паренек заскучал.

– Знание людей и жизни – вот что главное для писателя, – провозгласил я торжественным тоном. – К примеру, сейчас мы тут с тобой толкуем, а потом я этот разговор в книгу вставлю.

– Меня Денисом зовут, – сообщил паренек на всякий случай. – Фамилия Карташов. Проживаю в Мытищах.

– Молодец, Денис, – сказал я пареньку так прочувствованно, словно имя, фамилия и место прописки были его личной заслугой. – Ответишь мне еще на пару вопросов?

– Запросто.

– Дубов с детишками когда сюда вселился?

– Детишки! – восхитился Денис Карташов. – Ну, сказанули! Гы-ы! Они уже даже и не молодежь совсем. Ириша, то есть Ирина Владимировна, та еще куда ни шло. Но вот ее брат… – Он с сомнением покрутил головой. – И жена его… – Тут недосказанное было заменено сочувственным цоканьем языка. – Они это… взрослые совсем.

«Взрослые» означало «старые».

Я вдруг ощутил тяжесть своих тридцати с небольшим лет. Все, кому было за двадцать пять, являлись для молоденького Дениса пожилыми людьми, которым пора на пенсию, а еще лучше – сразу на кладбище, чтобы не путались под ногами. Когда-то и я был точно таким же. Только нарукавную повязку мне заменял сначала пионерский галстук, а потом – комсомольский значок. Говорить об этом Денису я не стал. Он все равно не поверил бы, что я тоже был восемнадцатилетним. Поэтому я просто вернул разговор в интересующее меня русло:

– И все же. Давно Дубов с домочадцами здесь обитает?

– А с пару недель. Раньше Владимир Феликсович только наездами бывал. Речь толкнет, по движущимся мишеням постреляет, в морду кому-нибудь заедет для профилактики и до свидания. Теперь не уезжает совсем. – В голосе паренька прозвучало плохо скрываемое сожаление. – Говорит, воздух у нас замечательный.

– Это точно, – кивнул я. – Не надышишься тут у вас. Как перед смертью. – Вспомнив кисло-горький пироксилиновый запах недавнего взрыва, я посоветовал: – Возвращался бы ты домой, Денис Карташов. В армии отслужишь – и свободный человек. Сам себе хозяин.

– Нет уж, спасибочки. В армии дедовщина и полный беспредел.

– А у вас?

– А у нас лафа. Жрем от пуза, живем в комнатах по четыре человека, ящики есть на двенадцать каналов, видаки, кассет полно. Еще раз в неделю телок доставляют безотказных. По одной на восемь рыл. Но телки эти так зажигают, что недовольных сервисом не бывает…

– На каком этаже резвитесь? – перебил я оживившегося рассказчика. – На третьем? К седьмому небу поближе?

– Не-а, туда входить без дела запрещено. – Паренек довольно успешно скроил серьезную мину. – Там Дубов со своей семьей, прислуга, охрана. Наш легион прямо под ними. А тут, – он кивнул в сторону коридора, из которого я пришел, – в основном гостей принимают. Из Дубовых редко кто сюда заглядывает. Разве что Марк Владимирович. – Паренек почтительно понизил голос. – Он, как с женой своей поцапается, обычно один в комнате для гостей ночует. Через стенку от вас.

Притворившись равнодушным, я зевнул и как бы от нечего делать спросил:

– И часто Марк ибн Владимирович с женой конфликтует?

– А почти все время. Он и сейчас там. Я ему с утра постель менял, холодильник загружал. Видать, надолго обосновался.

– Это хорошо, – машинально сказал я.

– Что же здесь хорошего? – удивился паренек. – Жена у него, конечно, не молоденькая, но я бы от такой по ночам не бегал. – Речь прервалась коротким смешком. – Она мне Салтыкову напоминает, особенно когда с голым животом и в шортах. Я б ее за милую душу… – Сообразив, что его занесло не в ту степь, паренек натужно закашлялся и умолк.

– От чересчур эффектных женщин лучше подальше держаться, Денис, – сказал я. – В отдельной комнате с чистой постелью и полным холодильником.

Он посмотрел на меня с сожалением. Интересно было бы встретиться с ним лет этак через пятнадцать и вновь побеседовать на тему взаимоотношений полов. Пока что рассуждения Дениса отличались чрезмерной юношеской горячностью и прямолинейностью:

– На фига мне чистая постель, если на ней у меня никто под боком не лежит? Дрочить на ней в одиночку, что ли?

С этими словами он неожиданно сорвался с места и помчался от меня прочь, толкая перед собой швабру с видом хоккеиста, прорывающегося к чужим воротам. Сначала я решил, что паренька отпугнул мой совет, показавшийся ему странным, но, обернувшись, я нашел другое объяснение его внезапной ретивости.

В дальнем конце коридора возникла коренастая мужская фигура, вышедшая из комнаты, соседствующей с моей. Ввиду неважного освещения я принял неспешно приближающегося мужчину за Марка, которому вздумалось зачем-то сутулиться и втягивать голову в плечи, но зычный голос, ворвавшийся в вестибюль, принадлежал совсем другому человеку:

– Сачкуешь, Карташов? Чтобы через десять минут тут все сверкало!

Когда коренастый поборник чистоты приблизился, он оказался немногим моложе меня и на голову ниже, но смотрел с таким видом явного превосходства, как будто я тоже находился в его подчинении. Добавить бы ему сантиметров двадцать роста, и получился бы вылитый бравый сержант из американского фильма. Мощная нижняя челюсть, словно вытесанная из гранита, прямой взгляд светлых глаз, воинственный «ежик» на голове. Розовый рубец, пересекавший его бровь, вполне мог быть заработан при падении с лестницы по пьяни, но смотрелся он грозно. Оливковая рубаха с закатанными рукавами обтягивала мускулистый торс геройского сержанта, а штаны спереди заметно бугрились, еще сильнее подчеркивая его мужественность. Такому в руки ручной пулемет с бесконечной патронной лентой – и в самую горячую точку его, крошить полчища проклятых басурман!

Но он предпочитал командовать в мирном Подмосковье молоденькими парнишками, а еще давать укорот всяким штатским, болтающимся без дела по вверенной ему территории.

– Сидел бы в своей комнате, писатель, – сказал он, почти не стараясь изображать вежливость или дружелюбие. – Мешаешь воину производить уборку, а потом его наказывать придется.

Услышав эти слова, Денис придал швабре такое ускорение, что тряпка на ней должна была вот-вот задымиться.

– Ты что-то спутал, сержант, – сказал я, тоже не утруждая себя китайскими церемониями. – Моим командиром тебя никто не назначал.

– У нас нет сержантов. Я капрал. – Подбородок моего собеседника вызывающе вздернулся, так и напрашиваясь на хороший удар.

– Да хоть центурион. – Я презрительно ухмыльнулся. – Твое дело за чистотой следить? Вот и следи. Только для начала тебе не мешало бы собственную рубаху простирнуть.

Чувство, которое мы испытывали друг к другу, было взаимным. Оно называлось ненависть с первого взгляда. Перенести бы нас в первобытную эру, мы бы там уже бросились перегрызать один другому глотки. Преимущество цивилизации состоит в том, что люди, прежде чем убивать или увечить друг друга, всегда могут для начала обменяться мнениями.

– Мало тебе вчера вломили, писатель, – сказал капрал с сожалением и многозначительно огладил ребристую рукоятку дубинки, висевшей у него на поясе.

– Зря ты носишься со своей палкой, как с собственным членом, прапорщик. – Я умышленно переврал звание собеседника, догадываясь, что это совершенно выведет его из себя. Не мог же я вот так просто взять и врезать по обращенному ко мне подбородку с ямочкой лишь потому, что мне этого очень захотелось. Надо же соблюдать какие-то элементарные приличия, верно?

Но, как выяснилось, воинственного крепыша гораздо сильнее задело оскорбление его дубинки, потому что он немедленно достал ее и принялся то ли баюкать, то ли утешать ласковыми похлопываниями о ладонь.

– Я могу переломать тебе все кости, писатель, – предупредил он. – Возни с тобой будет немного, зато удовольствия – масса.

– Знавал я одного человека, который утверждал, что у него самые тяжелые в мире яйца. Но он их никогда прилюдно не взвешивал. Ты не из этой же породы, кадет?

Дубинка лениво взмыла в воздух. Я видел, что удар намечается не сильный, потому что калечить гостя без хозяйского приказа этот холуй не отважился бы. Он просто собирался меня слегка проучить. Выразить свое отношение ко всяким там умникам с хорошо подвешенными языками. Очень может быть, что он вообще замахнулся просто для острастки. Чтобы издевательски загоготать, когда я в страхе отпряну в сторону.

Наверное, он ужасно растерялся, когда я метнулся в совершенно противоположном направлении – прямиком к нему. А еще несказанно удивился, потому что чего-чего от меня не ожидал, так это крепкого дружеского объятия. Во всяком случае, капральская дубинка так и осталась зависшей в воздухе, когда он сам был обхвачен за туловище, резко приподнят над влажным после мытья полом и переставлен на полтора метра левее.

Там дожидалось его ведро, полное грязной воды. Угодив в него ногой, капрал ойкнул от неожиданности, хотя, учитывая окружающую температуру, вода вряд ли могла показаться ему слишком холодной. Не знаю, не пробовал. Внести ясность в этот вопрос мог только он сам, но его гораздо сильнее занимала нога, застрявшая в ведре. Пристукивая ведром об пол, капрал крутился на месте с проворством подвыпившего инвалида, затеявшего неуклюжую пляску под слышную только ему одному гармошку.

Единственным зрителем этого незатейливого шоу оставался я, потому что Денис Карташов исчез с недомытого поля битвы так стремительно, словно научился летать на своей швабре.

– Я убью тебя, писатель! – хрипло пообещал капрал, когда сброшенное ведро, подпрыгивая на ходу, покатилось прочь.

Это очень напоминало полузабытый шлягер профессора Лебединского, только тот апеллировал не к писателю, а к лодочнику. А сам капрал, стоящий посреди бурой лужи, больше всего походил на обмочившегося во время боя новобранца.

Я дал ему для исполнения угрозы десять секунд. Ровно столько потребовалось мне, чтобы закурить и выпустить в сторону противника первую дымную струю.

– Ты знаешь, где меня найти, хорунжий, – сказал я с расстановкой, когда стало ясно, что гладиаторские бои переносятся на неопределенный срок. – Но сейчас для тебя главное позаботиться о том, чтобы я сам тебя не нашел. Понимаешь, что я имею в виду?

Удостоверившись в том, что мое простенькое заклинание обратило противника в неподвижную и к тому же онемевшую статую, я повернулся к нему спиной и пошел прочь.

Секрет этой магии был прост. Нужно не столько знать волшебные слова, сколько уметь произносить их соответствующим тоном.

4

К Марку я заглянул по-соседски, без стука. Дверь не оказала ни малейшего сопротивления. Как и моя собственная, она не была оснащена ни замками, ни задвижками. По-видимому, предполагалось, что у гостей не должно быть никаких секретов от хозяина дома.

Марк возлежал на кровати животом вниз, почти голый, как будто приготовился к сеансу массажа. Вылитый римский патриций или древнегреческий эпикуреец. Лишь нелепые ажурные чулки нежно-розового цвета портили первое впечатление. Если бы они валялись на полу, то еще ладно, с их присутствием в комнате можно было бы как-то смириться. Но чулки были натянуты на кривые и волосатые ноги Марка и, должен признаться, шарма ему ничуть не прибавляли.

Он не обернулся на шум, и я совершенно не удивился такой апатии. На полу возле кровати стояли три опустошенные бутылки из-под вина. Не знаю, чем там решил побаловаться великовозрастный лоботряс, кисленьким или сладеньким, но устал он от этого занятия здорово.

Винную лужицу, набежавшую из перевернутого бокала, теперь пробовали на вкус мухи. Самая взбодрившаяся из них то и дело совершала короткие облеты помещения, ударяясь обо все, что попадалось ей на пути. Я обратил внимание, что она ни разу не сделала попытки приземлиться на бесчувственном теле Марка, и очень хорошо ее понимал. Я бы на ее месте тоже побрезговал.

В комнате пахло какой-то приторно-душистой дрянью, которую нормальный мужчина и близко к себе не поднесет. Я даже удивился немного, когда, обведя комнату взглядом, не обнаружил трюмо, уставленного флаконами, тюбиками и всякими баночками-скляночками. Чулки имелись, а вот приличного зеркала, чтобы Марк мог полюбоваться собой во всей красе, не наблюдалось.

Кроме того, на стены так и просился атлас пастельных тонов, а на пол – что-нибудь белоснежное и пушистое, чтобы Марк в минуты неги мог раскинуться как следует, прижимая к вздымающейся груди голову любимого человека…

Тьфу! Мне надоело разглядывать этот поганый будуар, и я подал голос:

– Эй, дегустатор, проснись!

Ноль внимания. Нужно было растормошить спящего, но сделать это без перчаток я не отважился. Поискав глазами подходящий предмет, я наткнулся на тремпель, вооружился им и шлепнул по обращенной ко мне заднице.

– Тебе сказано, Марк! Просыпайся!

– М-м?

Я врезал по ягодицам в полную силу и услышал пьяное бормотание:

– Бурцев, противный… Опять ты со своей дубинкой… Хотя бы раз вошел в меня сам…

Противным Бурцевым, который сам в Марка входить не желал, используя для такой деликатной цели имитатор, был, надо полагать, мужественный капрал, покинувший эту комнату незадолго до моего появления.

– Ты обознался, шалунишка, – сказал я. – Повернись скорее и посмотри, какой сюрприз тебя ждет.

Он поспешил выполнить мое пожелание и при виде меня протрезвел настолько, что умудрился не свалиться с кровати.

– Бодров? Ты?

– Да уж не дух отца Гамлета.

– Какого хрена тебе здесь нужно? Убирайся!

Багровея то ли от натуги, то ли от смущения, Марк принялся стягивать с себя чулки. Рискуя заслужить упреки в предвзятом мнении, я все равно вынужден констатировать, что это получалось у него далеко не так грациозно, как у раздевающейся женщины.

– У-би-рай-ся! – повторил он уже по слогам, когда избавился от легкомысленных розовых тряпиц и стал выискивать, что бы такое напялить на себя поприличнее.

Стоило его взгляду упасть на валяющиеся неподалеку трусы обычного мужского фасона, как я припечатал их к полу ногой.

– Не спеши. Это лишнее.

– Даже так? – Марк со значением выгнул бровь. Если плохо выбритое и опухшее от пьянства лицо способно быть кокетливым, то именно таким постарался сделать его Марк. Оставив попытки прикрыть то, что я не рискнул бы назвать мужским достоинством, он развалился на постели в соблазнительной позе нимфы, приготовившейся к вакханалии.

– Винца выпьешь, Бодров? Возьми там… – Его рука расслабленно указала на холодильник.

– У меня есть кое-что получше.

– Да-а? – Марк оживился. – Что именно?

– Одна штуковина, которую я хочу тебе показать. Думаю, это то, в чем ты сейчас нуждаешься.

– Ну-ка, ну-ка! – пропел он. – Я весь в нетерпении!

Когда я достал из-за спины тремпель, задорная улыбка, игравшая на губах Марка, начала постепенно угасать.

– Не понял, – признался он слегка встревоженно. – Что это еще такое?

– Самый обычный тремпель, – пояснил я, демонстрируя незатейливый предмет собеседнику со всех сторон. – Сделан он, насколько я понимаю, из латуни, хотя это может оказаться просто крашеная сталь. Впрочем, особого значения это не имеет. Вряд ли ты сумеешь разогнуть даже латунный прут.

– Разогнуть? Зачем это я буду его разгибать?

– А как же иначе? – Я притворился удивленным. – Без этого ты его не сможешь извлечь.

– Откуда извлечь? – занервничал Марк уже в полную силу, косясь на изящную золотистую загогулину с такой опаской, словно в моих руках находилась гремучая змея.

– Из той норки, где никогда не светит солнце, – пояснил я с заговорщицким видом. – Тут имеется крюк, видишь? – Для наглядности я провел по нему пальцем. – Не думаю, что ты сумеешь с ним справиться. Особенно если тремпель не просто запихнуть в твою вонючую задницу, а еще и хорошенько повернуть при этом, как пропеллер… Ну, Марк! Поворачивайся-ка к лесу передом, а ко мне задом. Будем из тебя Карлсона делать.

– Я закричу! – предупредил он. – Ай!.. Ай-яй!..

Судя по тому сиплому шепоту, который вырвался из его глотки, от подобных стенаний не было бы особой беды, но я решил перестраховаться и потому сказал:

– Даже если ты позовешь на помощь, у меня останется в запасе минуты три, а то и пять. Ты даже представить себе не можешь, Марк, что можно сотворить с несимпатичным человеком за такой срок… Голыми руками… С помощью самого обычного тремпеля… Или хотя бы посредством разбитой бутылки… Желаешь проверить? Тогда ори, ори погромче и можешь быть уверен, что это будет твое последнее развлечение перед смертью.

Марк не захотел последовать моему совету. То ли вопить всю оставшуюся жизнь ему не хотелось, то ли смерть он предпочитал оттянуть на как можно более длинный срок. Не знаю. Лишь в одном я был пока уверен: моя угроза произвела на него неизгладимое впечатление.

– Ты… ты… – завел он было что-то из жалостной оперы, но я его перебил:

– Строить из себя заику необязательно. Наоборот, я жду от тебя вразумительных и лаконичных ответов. Вопрос первый: как ты относишься к сотовой телефонной связи, Марк?

– Я? – Соображать он стал туговато. Еще хуже, чем если бы просто налакался вина.

Пришлось поискать в холодильнике прохладительные напитки. Минеральной воды там не обнаружилось, только двухлитровая емкость сладковатой кока-колы, но это были проблемы Марка, а не мои. Свинтив колпачок, я выпустил из бутылки шипучего джинна и, даже не попробовав содержимого, стал поливать коричневой жидкостью голову собеседника, оказавшуюся без бейсболки изрядно оплешивевшей. Эту голову Марк безрезультатно пытался втянуть в плечи, но никаких посторонних звуков, кроме пофыркиваний и постанываний, себе не позволял. Я позаботился о том, чтобы тремпель постоянно находился перед его глазами.

– Полегчало после холодного душа? – участливо спросил я. – Теперь ты способен поддерживать разговор? Если нет, то в холодильнике остался спрайт.

– Не надо спрайта! – быстро сказал Марк. Это было произнесено с решимостью закодированного алкоголика, которому предложили угоститься водочкой.

– Вот и отлично! – воскликнул я бодрым голосом врача-нарколога, радующегося за своего пациента. – Тогда продолжим. Я спросил, как ты относишься к сотовой связи. Только не рассказывай мне, что это незаменимая вещь для того, чтобы без конца трепаться о любовниках и о тряпках. Говори по существу. Как на духу.

Мой вопрос был поставлен таким коварным образом, что на него невозможно было дать конкретный ответ. Этой маленькой хитрости обучил меня однажды ныне покойный мент Воропайло. Загоняешь дурацкими вопросами подозреваемого в тупик, вынуждаешь его нести всякую околесицу, а потом за это же и бьешь, обвиняя его в нежелании чистосердечно покаяться. Вкратце принцип можно сформулировать так: «Начинай издалека, заканчивай тесным контактом». В применении к гомику это звучало несколько двусмысленно, но я не собирался прикасаться к нему даже пальцем.

– Крюк, Марк, – напомнил я. – Эта штуковина так и просится к тебе в гости, а ты все никак не разродишься ответом.

– Сотовая связь, значит, – тупо забормотал он, безуспешно пытаясь не глядеть на тремпель. – Как я к ней отношусь, да? Ну, нормально отношусь, хорошо даже. Незаменимая вещь.

Я пристукнул его тремпелем по макушке и сурово произнес:

– Врешь. Ты плохо относишься к сотовой связи, Марк. Дискредитируешь ее в глазах общественности. Какой дурак захочет обзавестись телефонной трубкой, которая может взорваться у самого уха?

До него наконец дошло. Он попробовал встать с каким-то оправдательным лепетом, но, после того как тремпель стремительно прошелся по его плечам, занял прежнюю сидячую позу, только скрючился весь до невозможности.

– Чтобы впредь не пришлось прибегать к мерам физического воздействия, – сказал я понурившемуся Марку, – говорить теперь буду я, а ты – слушать и запоминать.

Скорчив грозное лицо, я заговорил:

– Мне плевать, кто покушался на твоего папашу и почему ты не предупредил его о заминированной трубке. Мотивы преступления – дело второстепенное. Тех, кто расследует обстоятельства взрыва, в первую очередь интересуют факты. А самый главный и неоспоримый факт, Марк Владимирович, состоит в том, что ты, сволочь такая, находился в сговоре с убийцами.

– Это еще доказать надо, – огрызнулся он, осмелев, как крыса, загнанная в угол.

Я уж хотел сбить с него спесь испытанным способом, когда меня неожиданно осенило. Разгадка тайны читалась в бегающих глазах Марка. Интуиция тут сработала или телепатия, понятия не имею. Но теперь я совершенно точно знал, какую роль сыграл он в этой грязной истории.

– За доказательствами задержки не будет, – пообещал я с недоброй улыбкой. – Мне известен каждый твой шаг. Если не вдаваться в подробности, то ты незаметно выкрал папину телефонную трубку, передал ее, куда следует, а потом тихонько вернул на место… Так ведь было дело?

Совершенно убитый услышанным, Марк ошеломленно спросил:

– Откуда ты знаешь?..

– Я пришел сюда не для того, чтобы удовлетворять твое праздное любопытство. Задай другой вопрос, самый важный для тебя теперь.

– Какой? – встрепенулся он. – Какой вопрос я должен задать?

– В первую очередь ты должен поинтересоваться, сколько стоит эта информация.

Марк вскочил с кровати, на этот раз совершенно беспрепятственно. Я держал его на крючке более надежном, чем тот, который обещал применить раньше. Надобность в применении физической силы отпала, и я даже слегка жалел об этом, когда наблюдал за перемещениями дряблой задницы Марка по комнате. Спереди он еще напоминал мужчину, но когда поворачивался спиной, мне казалось, что я вижу перед собой всполошенную голую бабу, выскочившую из охваченной пожаром бани. И где только он научился так всплескивать руками, что-то причитая при этом скорбным голосом?

Я хотел попросить его прекратить это бесконечное мельтешение перед глазами, когда ощутил затылком легкий сквознячок, порожденный открывшейся позади меня дверью, и резко обернулся.

Передо мной находился капрал Бурцев собственной персоной, и свою черную дубинку он сжимал в руке с самым решительным видом.

– Тебя разве звали, унтер? – удивился я.

– Марк… Марк Владимирович! – Просунувшаяся в дверной проем голова не замечала меня в упор. – Помощь не требуется? Шумновато тут у вас…

– Мы сами разберемся с Марком Владимировичем, – сказал я строго. – У нас сцена ревности, и ты третий лишний. Так что закрой дверь с той стороны. Мы хотим побыть вдвоем.

Но Бурцев не мог поверить в такое коварство дружка.

– Марк Владимирович! – не унимался он. – Что здесь происходит?

Правды он так и не услышал. Дубов-младший находился в слишком затруднительном положении, чтобы объяснять каждому, почему он мечется голый по комнате и о чем секретничает с типом, многозначительно помахивающим в воздухе тремпелем.

– Сказано тебе, убирайся! – взвизгнул он. – Проваливай!

Прежде чем капрал успел выполнить хозяйское пожелание, я помог ему захлопнуть дверь. При этом она прихватила не только руку с дубинкой, но и половину не успевшей отпрянуть головы. Я выждал некоторое время, надеясь, что капрал явится за добавкой, а потом опять переключился на страдающего Марка.

– Сколько ты хочешь за молчание? – спросил он, не переставая метаться по комнате.

– Вопрос задан некорректно. Я ведь не шантажист какой-нибудь.

– Кто же тогда, интересно знать?

– Придворный биограф твоего отца, – напомнил я. – Вчера ты подкатился ко мне с предложением оплатить полученную от меня информацию о тайной стороне его жизни. Считай, что я тебе ее уже слил. Так что гони девять штук, и расходимся.

– Девять? – Марк остановился в недоумении.

– Девять, – подтвердил я с безмятежной улыбкой. – У тебя отличный слух.

– Разговор шел только о трех тысячах! – запротестовал Марк с возмущенным видом.

– Но разговор шел о другой информации. Та, которую я сообщил, в тысячу раз ценнее, а обойдется тебе всего в три раза дороже. Улавливаешь свою выгоду?

Нет, Марк не улавливал. Вместо того чтобы заплясать от радости, он плюхнулся на краешек кровати и, трагически обхватив голову руками, качнулся из стороны в сторону.

– У меня нет таких денег. – Вот и все, что услышал я в благодарность за свои старания.

Он успел закрыть лицо ладонями, увидев мою занесенную руку, и мне осталось лишь щелкнуть по беззащитному носу. Он моментально налился кровью, как у Деда Мороза, а голос, прорвавшийся наружу сквозь пальцы, зазвучал гнусаво:

– Перестань, ради бога! Ты же не даешь мне договорить до конца!

– Договаривай, – согласился я, брезгливо отирая оскверненный палец о простыню.

– У меня нет таких денег, но… – Заметив, как я встрепенулся при этом унылом признании, Марк поспешил закончить на мажорной ноте: – Но я возьму их в отцовском сейфе. Завтра.

– Никакого завтра у тебя не предвидится, вонючий хорек, – сказал я. – Заберешься в папочкин курятник и принесешь мне золотое яичко сегодня. Андестенд?

– Андестенд, андестенд. Сегодня. В полночь.

Убежден, что еще ни одному мужчине Марк не назначал свидание с такой неохотой.