Текст книги "Жадный, плохой, злой"

Автор книги: Сергей Донской

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– И все? – На Верином лице промелькнуло явное облегчение.

– И все, – подтвердил я кивком. – Но… – Озвучив свою паузу дробным перестуком пальцев по столу, я неохотно продолжил: – Нам лучше отсюда уехать. На Подольске свет клином не сошелся.

– Ясно, – сказала Вера упавшим голосом. – Все начинается сначала? Опять гонки на выживание? – В ее голосе не прозвучало ни малейшей надежды на отрицательный ответ, а подтверждение своим опасениям она боялась услышать.

Поэтому я промолчал.

На стенах комнаты висели десятки черно-белых фотографий абсолютно чужих нам людей. Застывшие взгляды, ни тени улыбки на серых лицах. Вера казалась одним из этих унылых портретов.

– Пойдем, – ласково шепнул я, обогнув стол, чтобы взять ее за руку.

Она не поинтересовалась, куда я ее веду. Единственным местом в доме, где можно было укрыться летом от дневной духоты и не вовремя возвратившейся Светочки, был для нас погреб. Подпольный секс стал нашей доброй традицией, матрас, расстеленный на холодном земляном полу, – брачным ложем. Чисто спартанский комфорт. Зато из погреба мы ни разу не выбирались вспотевшими.

Откинулась крышка люка, открывая зияющий черный квадрат. Визгливо пропели под нашими ногами ступени деревянной лестницы. В таинственном полумраке вспорхнула огромной бабочкой футболка Веры, заменявшая ей платье.

Стоило мне лишь поддеть ладонями половинки Вериной попки, как она послушно привстала на цыпочки, словно желала сравняться со мной ростом. Я же, наоборот, слегка присел, оказавшись при этом даже ниже ее. А когда я снова выпрямился, Веру подбросило вверх. Она то приподнималась, то снова опускалась, повинуясь моим размеренным движениям. Ее ноги переплелись за моей спиной, а руки крепко-накрепко обхватили мою шею. Точно так же она цеплялась бы за ствол дерева, раскачиваемого ураганным ветром. Даже глаза зажмурила, чтобы избежать головокружения.

– Замри, – попросил я, когда почувствовал, что мы взяли слишком уж бурный темп.

– Фигушки! – Вера энергично запрыгала на мне, как бы пробуя на прочность сук, на котором сидела. Выражение ее физиономии было при этом азартным и мстительным одновременно.

Она явно решила со мной поквитаться за нежелание поговорить начистоту. Стоило мне лишь согласиться на предложенный ею ритм и заторопиться приблизить тот самый миг, который я только что оттягивал, как Вера обвисла на мне, безвольно болтаясь на моей шее. Впечатление было такое, что ее внезапно сморил сон. Я попытался усердствовать за двоих, но с равным успехом можно было тормошить любой из мешков картошки, наваленных в дальнем конце погреба.

– Что случилось? – пропыхтел я, прислонив Веру к деревянному стеллажу, чтобы частично уменьшить свою нагрузку.

– Ничего не случилось. – Она продолжала оставаться безучастным балластом. – Между прочим, я наш недавний разговор цитирую. Только теперь мы поменялись ролями.

– Ага! – понимающе воскликнул я, валясь вместе с Верой на матрас, который до этого топтал ногами.

4

Смотавшись на почту, я приобрел местную газетенку, выискал в ней нужное объявление и заказал по телефону на завтра грузовую «Газель», которая должна была увезти все мое семейство и наш небогатый скарб в неизвестном направлении. Конечного пункта маршрута не знал пока даже я сам, так что за полную секретность поездки можно было совершенно не опасаться.

На сборы нам требовалось максимум полтора часа. Если даже вычесть из остающегося времени сон, то все равно этого томительного времени оставалось так много, что его хотелось поскорее убить любым доступным мне способом.

Из возможных в Подольске видов культурного досуга в моем распоряжении имелось ровно два. Литература и телевидение.

Нашу домашнюю библиотеку можно было считать подобранной со вкусом. По десять экземпляров моих обеих опубликованных книг, это раз. Затем распадающийся томик Стивена Кинга, который был приобретен еще на курганском вокзале, и кипа детских комиксов, привезенных мною Светочке из Москвы. Вера довольствовалась пухлыми «Космополитенами», в которых каждый раз открывала для себя что-нибудь новое и полезное: то рецепт запеканки из папайи в кокосовом молоке, то расценки средиземноморских курортов. От прежних хозяев осталась подборка журналов «Огонек» двадцатилетней давности, «Энциклопедия домашнего быта» и Библия, начинающаяся с 78-й страницы.

Я попросил Веру включить портативный телевизор, погнутая антенна которого исправно ловила все столичные программы. Как раз подводились итоги новостей за неделю. Благообразный мужчина с пшеничными английскими усиками на чересчур крупном лице посмотрел мне в глаза поверх явно мешающих ему очков и доверительно предложил:

– Давайте поразмышляем вместе… Можно ли… э-э… считать участившиеся нападки правоохранительных органов на частный бизнес цепью трагических случайностей? Что это: ряд недоразумений или… э-э… все же новая политика государства? Если предположить последнее, то не приведет ли такой курс к полному крушению… э-э… выстраданных народом идеалов?..

Прежде чем задать очередной вопрос, мужчина старательно пережевывал собственные губы вместе с усами. От этого казалось, что в паузах он обдумывает, как бы половчее соврать. Размышлять с ним вместе мне абсолютно не хотелось. Астрологический вещун Павел Глоба и то вызывал у меня больше доверия.

– Скучаешь? – осведомилась Вера, временно прекратив месить тесто на столе, который являлся для нас кухонным и обеденным одновременно.

На моей памяти это была ее вторая кулинарная попытка подобного рода. То, что получилось у Веры в прошлый раз, не пожелала есть даже приблудная кошка Дашка. Но Вера упрямо именовала сие подгоревшее безобразие кулебякой, потому что под таким названием оно, видите ли, проходило в домашней энциклопедии.

Руки надо повыдергивать сочинителям этих идиотских рецептов, подумал я и протяжно зевнул.

Пришла Светочка. Но выглядела она так непривычно, что меня будто холодной водой окатили, затем встряхнули и резко поставили на ноги.

– Что с тобой? – крикнул я, пересекая комнату в два прыжка. – Тебя обидели?

Я крепко держал ее за поникшие плечи, не позволяя отвернуться для того, чтобы спрятать навернувшиеся на глаза слезы.

– Нет, – прошептала Светочка, – меня не обидели. Только испугали очень.

– Кто? – Короткий вопрос еле протиснулся сквозь мое сдавленное горло.

– Дядя один. – Она прерывисто вздохнула. – Сам лысый совсем, а борода, как у разбойника. И вся щека исцарапана.

Душман, сообразил я, метнувшись к двери. Светочкин голосок остановил меня на пороге:

– Его там нет. Он велел передать записку, а сам сел в машину и уехал. – Новый вздох сотряс худенькую фигурку моей дочери.

– Где записка? – спросил я. – Давай ее сюда.

Эмоции, переполнявшие меня, внезапно куда-то подевались. В моей душе сделалось пусто, как в шарике, из которого выпустили воздух. Как в свежевырытой могиле, которая еще только ждет свой гроб.

Расправляя перед глазами лист бумаги, я слышал над ухом встревоженное дыхание Веры и едва сдерживал желание поддеть ее подбородок плечом. На листе виднелись следы многократных сгибов, как будто послание специально готовилось таким образом, чтобы оно могло уместиться в маленькой детской ладошке. Текст был набран четким компьютерным шрифтом и отпечатан на лазерном принтере.

«Бодров! Выйдешь на улицу в 21.00 и сядешь в машину, которая будет тебя ждать. До встречи».

– Прямо-таки послание Фантомаса, – прокомментировал я прочитанное, надеясь, что голос мой беззаботен и ироничен. – Просто обхохочешься! – Вспомнив, как проделывал это зеленолицый злодей из древнего французского фильма, я размеренно произнес: – Ха, ха, ха!

– Кто такой Фантомас? – спросили Вера и Света в один голос. Они обе были из другой эпохи, где ничего страшнее кариеса и несвежего дыхания не наблюдалось.

– Это такой импортный Карабас-Барабас, – пояснил я, обращаясь в основном к дочери, глазенки которой блестели уже не от слез, а от проснувшегося любопытства.

– А Карабас кто?

Ну да, имя этого персонажа тоже был для Светочки пустым звуком. Былые сказочные герои давно повымирали, как мамонты. Детворе осталось восторгаться кретинскими шуточками Бивеса и Батхеда, методично гонять по экранам 16-битных героев да мечтать, что однажды они все поголовно станут маленькими принцами или принцессами шоу-бизнеса. Все это машинально пронеслось в моей голове, но ответ я так и не успел придумать, потому что в глаза мне вдруг бросилась одна деталь, которую я до этого не заметил.

Толстая прозрачная леска слегка зеленоватого оттенка, способная выдержать на весу стокилограммового сома. Она была завязана в петлю, только узел соорудили не скользящий, а затянули его намертво. Петля охватывала тоненькую шею Светочки. Свободный конец свисал за ее спиной до самого пола.

– Дай нож, – велел я Вере и только потом обратился к дочери: – Откуда у тебя это украшение?

– Тот бородатый дядя сначала дал мне записку, а потом надел на меня эту гадость. – Светочка с трудом втиснула палец между леской и горлом, подергала и призналась: – Никак не развязывается. Я старалась-старалась…

– Убери руку, – попросил я. Лишь когда лезвие ножа осторожно перерезало леску, я задышал полной грудью, словно до этого удавка находилась на моей собственной шее. Впрочем, когда я заговорил снова, голос мой звучал немного искаженно: – Этот бородатый дядя, этот… – С трудом проглотив эпитеты, которые так и просились на мой язык, я закончил: – Он что-нибудь передал мне на словах?

– Да! – оживилась Светочка. – Вспомнила! Если ты заупрямишься, меня подвесят на точно такой же леске. И предупредил, что петля отрежет мою славную головку. Разве такое может быть, папа?

Меня словно железным ломом в сердце саданули. Пока я безмолвно хватал ртом загустевший воздух, на помощь пришла Вера.

– Больше слушай всяких больных идиотов! – презрительно воскликнула она, увлекая Светочку к столу. – И не надейся, что из-за подобной ерунды я позволю тебе отлынивать от работы. Сейчас я займусь начинкой, а ты – тестом.

Вера всегда была твердо убеждена в том, что сюсюканье и всякие телячьи нежности только ослабляют людей, мешают им собраться в моменты опасности. Вот и ко мне она обратилась тоном, в котором трудно было заподозрить сочувствие:

– Ты поедешь?

Светочка гремела умывальником на веранде, разыгрывать перед ней невозмутимость и спокойствие пока что не было никакой необходимости, поэтому я мрачно процедил:

– Куда я денусь?

– Может быть, мы все-таки успеем скрыться?

Я посмотрел на валяющуюся у моих ног леску и медленно покачал головой:

– От таких приглашений не отказываются, Вера.

– Я бы поехала с тобой, – сказала она, – но ведь ты скажешь, что мне придется позаботиться о Светочке, да?

– Да. Считай, что уже сказал.

Повернувшись к Вере спиной, я отправился в соседнюю комнату, куда никто из нас обычно не заходил. В ней умерла хозяйка дома, и здесь всегда было темно и прохладно из-за наглухо зашторенных окон. В полумраке призрачно белела горка подушек, ни на одну из которых я не решился бы положить голову. В углу таинственно мерцали кустарные оклады дешевых иконок.

Я выбрал среди репродукций изображение Христа. Темный лик, пронзительный взгляд, маленький рот, незнакомый с улыбкой. У такого – сурового и отчужденного – невозможно было просить помощи и защиты. Оставалось уповать только на себя самого. Вернувшись в гостиную, я нацепил на запястье браслет часов, сунул в рот сигарету и приготовился ждать. Со стороны мое состояние походило на дрему. Но я никому бы не пожелал узнать то, что творилось в моей душе или виделось мне под сомкнутыми веками.

Глава 2

1

За всю дорогу мы не обменялись ни единым словечком – я и Душман. Он пялился на освещенную галогенными фарами дорогу, я в основном любовался его затылком, мысленно нанося по нему удары самыми разнообразными предметами, как тупыми, так и острыми. Наверное, он чувствовал мой убийственный взгляд, но петля, витающая над головой дочурки, связывала мне руки. Поэтому-то и надсмотрщиков ко мне не приставили. Я сам лез в пекло, как это водится на Руси. Добровольно и с песнями.

Езда по шоссе заняла около получаса. Потом начались окольные пути. Темный лес, не менее темные поселки. Каждый раз, когда мы выбирались на открытое пространство, ночное небо слева от меня наливалось болезненным румянцем. Это сверкала-переливалась миллионами огней невидимая Москва.

– Подъезжаем, – соизволил вымолвить Душман. Он произнес это таким торжественным тоном, словно намеревался показать мне все семь чудес света сразу.

Благоговение меня не охватило. Кем бы ни был человек, столь настойчиво желавший пообщаться со мной, я его заранее ненавидел. И не ожидал ничего хорошего от нашей встречи.

Финишная прямая оказалась заасфальтированной настолько скверно, что машину начало подбрасывать, как легкую байдарку на стремнине. Вскоре фары выхватили из темноты бесконечную ограду, увенчанную колючей проволокой. Очень похожие плиты мне доводилось видеть на взлетных полосах аэродромов. Только здешние торчали вертикально. Колония строгого режима? Я подозревал, что это так и есть, пока перед нами не открылись самые обычные на вид железные ворота. Охраняли их не представители доблестных внутренних войск, а двое молоденьких парнишек совершенно не бандитской наружности, хотя и коротко стриженные. Оба в оливковых рубахах с декоративными погончиками и нагрудными карманами, у каждого по черной повязке на рукаве. Если здесь объявлен траур, подумал я, то мое настроение придется очень кстати.

Когда машина проезжала мимо часовых, они синхронно вскинули руки, точно намеревались помахать нам вслед. Насколько я успел заметить, вооружены они были только дубинками, но первое впечатление часто бывает обманчивым.

Вдоль подъездной дорожки, выложенной розоватой плиткой, тянулся низкий кустарник, выглядевший таким ровным, как будто его обработали гигантской бритвой. В сочетании с вытоптанной, как на пастбище, травой такое усердие садовников выглядело по меньшей мере странным.

Трехэтажный дом, к которому доставил меня Душман, ничем не напоминал особняк в новорусском стиле. Длинный, приземистый, серый, он больше всего смахивал на барак или казарму. Над входом болталось черное полотнище, освещенное специальным прожектором. Надо было досмотреть новости до конца, подумал я. В стране объявлен всеобщий траур, а я ничего не знаю.

– Кого оплакиваем? – спросил я Душмана. Не то чтобы я сильно стремился установить с ним контакт. Просто неизвестность терзала меня все сильней, а лучший способ скрыть свою тревогу и страх – куражиться как ни в чем не бывало.

– Совсем тупой? – грубо осведомился он, перехватив мой заинтересованный взгляд. – Это не флаг, а знамя, разве не видишь?

– Теперь вижу, – согласился я, выбравшись из машины. – Тут обосновались пираты?

– Придержи язык и передвигай ногами. – Душман, похоже обиделся. Он даже занес руку, намереваясь подтолкнуть вперед, но встретился с моим взглядом и передумал. – Шагай! – этим окриком он и ограничился.

Я широко улыбнулся, сделал приглашающий жест и распорядился:

– Прошу следовать за мной.

Душману невольно пришлось подчиниться. То ли от его негодующего сопения, то ли от порыва теплого ветерка, но стяг ожил и лениво развернулся во всей своей мрачной красе. Присмотревшись к нему повнимательнее, я действительно не обнаружил на полотнище ни малейших признаков черепа с перекрещенными костями. Возьмите «Черный квадрат» Малевича, наложите на него рубиновую звезду, перечеркнутую сдвоенной эсэсовской молнией, и вы получите представление о потрясном шедевре, открывшемся моему взору.

Мне вдруг почудилось, что я нахожусь среди декораций к музыкальному клипу какой-нибудь фашиствующей группы типа «Рамштайн». Но не подъем от этого я испытал, а уныние. Тем более что до сих пор оставалось загадкой, какая роль будет отведена здесь лично мне.

Нас запустили в дом, и освещение внутри оказалось настолько скудным, что мне даже не пришлось щуриться после ночного путешествия. Щекастого ублюдка с мафиозными усиками я опознал сразу, хотя он стоял в дальнем конце помещения и был переодет в одежду, более приличествующую взрослому мужчине, чем пляжные шлепанцы, великоватые шорты и попугаистая рубаха навыпуск. Теперь этот тип развесил свои щеки поверх стоячего воротника оливкового френча, а под брюками нормальной длины угадывались ботинки изящного фасона. Черной повязке на его рукаве я уже не удивился. Точно такая же красовалась на предплечье привратника, отворившего передо мной дверь.

Повысив голос, чтобы быть хорошо услышанным и правильно понятым, я сказал с упреком:

– Надо было предупредить меня, что у вас намечается бал-маскарад. Я хотя бы лицо размалевал.

– Об этом не беспокойся, Бодров, – плотоядно ухмыльнулся Душман. – Будешь выпендриваться, тебя так разукрасят, что родная дочь не узнает. – Улыбчиво оскалив все свои резцы с клыками, он уточнил: – В морге.

Напоминание о Светочке отбило у меня всякую охоту шутить. Будь у меня уверенность в том, что в случае моей безвременной кончины жену и дочурку оставят в покое, кое-кому из присутствующих не сносить головы – лысой, как бильярдный шар.

– Кто здесь назначил мне свидание? – спросил я, неспешно направляясь к щекастому знакомцу.

В этом помещении, слишком просторном для прихожей и чересчур убогом для холла, явственно пованивало какой-то дезинфекционной гадостью.

Душман двинулся было за мной, но щекастый жестом отослал его обратно. Меня же он удостоил целого монолога:

– Вот и свиделись, Бодров. Не стоило утром Ваньку валять. Человек, который пожелал с тобой встретиться, умеет настоять на своем. Я его личный секретарь. Можешь называть меня Германом Юрьевичем…

– Очень приятно, Геша, – дружелюбно сказал я.

– Герман Юрьевич. – Во время этого уточнения голос и щеки моего собеседника возмущенно дрогнули.

– Конечно, Геша. – Я понимающе кивнул. – Тебя зовут Германом Юрьевичем. А кто твой хозяин, Геша? Только не говори, что это граф Дракула собственной персоной. Я не захватил валидол.

Щекастое лицо цвета бордо недовольно смялось да так и не разгладилось до конца нашего разговора. Незнакомый мне папа Юра воспитал странного сына. Не более грозного, чем земляной червь, но злобного, как кобра. И шипеть он умел громче проколотой шины:

– Послуш-шай, мразь! Прекращ-щай корчить из себя шшута горохового! Здесь и не такие герои привыкают передвигаться на коленях. Не забывай, как и почему ты оказался здесь.

– Я все помню, Геша. – От моей улыбки не осталось и следа. – А если ты еще раз вздумаешь угрожать мне, то сначала позвони домой. У тебя есть жена?

– Есть, а что? – Он растерялся. – Почему это я должен ей звонить?

– Чтобы предупредить: мол, дорогая, явлюсь я к ужину поздно, месяца через полтора, не раньше. Весь загипсованный.

Я не боялся расправы над собой. Страх за Светочку был сильнее, чем чувство самосохранения. Геша, лишенный мною отчества и апломба, почувствовал мою отчаянную решимость, догадался, что обламывать меня не время и не место. Пару секунд он задумчиво глядел куда-то поверх моей головы, явно испытывая искушение кликнуть здешнее траурное воинство на подмогу, но благоразумие взяло в нем верх. Хозяин наверняка не отдавал приказа калечить меня или убивать. Для этого вовсе не обязательно было вытаскивать меня из Подольска. А раз так, то я находился в полной безопасности до того момента, пока я буду представлять для него интерес. И тут моя дерзость могла сослужить мне хорошую службу. Странно, но факт: хозяева ненавидят своих особо усердных жополизов и обожают, когда их ставят на место.

– Нехорошо ты себя ведешь, Бодров. – Геша перестал налегать на шипящие и попытался закусить свои усики, хотя для этого нужно было либо отрастить их подлиннее, либо вывихнуть нижнюю челюсть. – Тебя пригласили в гости, а ты хамишь. Так дела не делаются… Ладно, иди за мной. Босс пока занят, но ты можешь понадобиться ему в любую минуту, а он не любит ждать.

– Как все-таки зовут твоего нетерпеливого босса? – поинтересовался я, послушно совершая восхождение по узкой крутой лестнице с громыхающими металлическими ступенями.

– Обращайся к нему по имени-отчеству, – поучал меня на ходу Геша, уже смирившийся с тем, что для меня он никакой не Юрьевич и не станет им никогда. – Владимир Феликсович. Фамилия у всех на слуху: Дубов.

– Известная личность, – согласился я, когда мы пересчитали ногами все ступени и очутились в торце третьего этажа. А здесь не удержался от ехидного уточнения: – В далеком прошлом.

– В ближайшем будущем тоже, – напыщенно заявил мой провожатый, вызвав у меня скептический смешок. Вход в длинный коридор преграждали две очередные оливковые рубашки с черными повязками. Для посетителей был оборудован специальный закуток, обозначенный явно не декоративной решеткой. Здесь Геша устроил меня в кресле за низеньким столиком, а сам поспешил куда-то с докладом.

Разглядывать потолок или молчаливую парочку почти идентичных истуканов мне наскучило уже через пять секунд. Зато на столике обнаружилось два журнала: один шведский, с лоснящимся женским влагалищем чуть ли не на всю обложку, а другой отечественный, с вдохновенным ликом Дубова, потрясающего кулаком. Справедливости ради должен заметить, что вторую фотографию я разглядывал с большим удовольствием, чем первую.

Звучная фамилия и самодовольная физиономия Дубова одно время являлись такой же обязательной частью политической жизни, как выход клоуна на цирковую арену. Задиристый, здоровенный, с кудрявой седой шевелюрой, он был у всех на виду, вездесущий и неутомимый. Вечно с кем-то спорил, скандалил, сыпал в микрофон непарламентскими выражениями, пылко противоречил своим оппонентам и самому себе. Каждое его появление на телеэкране было интригующим, потому что никто никогда не знал, чего ожидать от Дубова в следующий момент: плевка в нацеленный на него объектив или проникновенного обещания честно распределить свои капиталы между всеми соотечественниками без исключения – по 27 центов на рыло. Президенту он готов был выделить целый доллар. А коммунистам однажды посулил добавку в виде бесплатного погребения, если они дружно повесятся на фонарных столбах.

Хулиганил Дубов на политическом небосклоне несколько лет подряд, но, потерпев разгромное поражение в очередном избирательном марафоне, неожиданно сошел с дистанции и вот уже года три-четыре как сквозь землю провалился вместе со своей партией. Как же она называлась? Помнится, аббревиатура всегда казалась мне забавной.

– ДСП? – пробормотал я, мучительно хмуря лоб. – ГСМ? ЛСД?

– Не стоит себя утруждать, – усмехнулся неслышно возвратившийся Геша. – Владимир Феликсович партию давным-давно реорганизовал и переименовал. Пэ-Эр – так она называется теперь. Всего две буквы, Бодров. Думаю, тебе это будет несложно запомнить. – При этом он посмотрел на меня так, словно сильно сомневался в моих умственных способностях.

– Пэ-Эр? – переспросил я. – Насчет «П» мне все ясно, вот она. – Я ткнул пальцем прямехонько в щель, зияющую на обложке порнографического издания. – А что означает «Р»? Расширенная? Или, может быть, рабочая?

Геша поморщился, словно его заставили понюхать что-то непотребное, и сухо сказал:

– Новая партия Дубова носит название «Патриот России». Не забывай, что он является ее лидером и его могут оскорбить твои идиотские каламбуры. Тебя проводят к нему через… – он сверился со своими часами, – …сорок минут.

– И какая программа намечается потом?

– Это зависит от твоего поведения. Мы увидимся снова в любом случае. – Геша мечтательно улыбнулся, прежде чем добавить: – Знаешь, Бодров, я очень надеюсь, что боссу ты не понравишься точно так же, как не нравишься мне.

С этой светлой мечтой он удалился, но меня еще некоторое время не покидало ощущение, что я выслушал не человеческую речь, а зловещее завывание ветра в трубе.

2

Мое вынужденное одиночество скрасил молодой душой человек, почти сорокалетний возраст которого компенсировался бейсболкой, лихо развернутой козырьком назад, и легкомысленными очечками с оранжевыми стеклами. Под его джинсовой безрукавкой угадывалась пухлая безволосая грудь. Когда подобной обзаводятся десятилетние девочки, одноклассники начинают запускать им за пазуху нетерпеливые руки.

Вначале я принял его за такого же посетителя, как я сам, но по поведению подобравшихся охранников догадался, что вижу перед собой человека, не последнего в этом доме. Развалиться на диване с такой вальяжностью не сумела бы даже дорогая шлюха или дешевая поп-звезда.

Не обращая на меня никакого внимания, незнакомец с остервенением поскреб джинсы между ногами, прихватил со стола шведский журнальчик и вновь откинулся назад. По мере того как до него доходило, что именно красуется перед самым его носом, зрачки за оранжевыми стеклышками постепенно темнели и расширялись. Я уж решил, что этот тип опять примется чесать свою промежность и не успокоится, пока там не пройдет зуд, но в это мгновение журнал трескуче разорвался на две половины, и они разлетелись в диаметрально противоположных направлениях. Для этого возмущенному незнакомцу было достаточно взмахнуть руками, как крыльями. Получилось очень похоже на индюка, которому поддали ногой под зад.

– Кто выложил на стол эту гадость?! – пронзительно заверещал он.

Можно было предположить, что вопрос адресован мне, но на него откликнулся один из охранников:

– Ваш отец распорядился. Сказал, что людей интересуют только деньги, секс и политика.

– Да? – вздорно осведомился блюститель нравственности. – Где же тогда деньги?

– Там лежали сто долларов, – проинформировал его охранник. – Спер кто-то.

– А вы здесь для чего поставлены? Мух ловить? – Не дождавшись в ответ ничего, кроме сконфуженного молчания, он подозрительно глянул на меня. Нетрудно было догадаться, что я вижу перед собой родного отпрыска Дубова. Те же вызывающие замашки, та же непокорная кудлатость волос. Его отчество не вызывало ни малейшего сомнения – Владимирович. А имя папаша наверняка подобрал ему редкое и звучное.

Словно прочитав мои мысли, Дубов-младший представился:

– Я Марк. – Произнесено это было с таким апломбом, как если бы передо мной находился сам римский император Марк Аврелий, только что дописавший свой философский трактат «Наедине с собой».

Мне не оставалось ничего другого, как чистосердечно признаться:

– А я Игорь.

– Да знаю я. – Марк пренебрежительно отмахнулся. – Знаю, кто ты такой и зачем находишься здесь.

– Я бы тоже не прочь выяснить, зачем меня пригласили. Может, просветишь темного? – Я «тыкнул» ему с такой непринужденностью, словно мы вместе выпестовали не одно стадо свиней, но он даже глазом не моргнул за своими оранжевыми стекляшками.

– Тебя не пригласили, а доставили, Бодров. – Резкий голос Марка по тембру мало отличался от того, каким любят изъясняться сварливые бабы. От этого его ремарка прозвучала особенно раздражающе. Лучше бы он просто поводил вилкой по стеклу.

– Пусть доставили. – Не желая затевать беспредметный спор, я согласно наклонил голову. – Но с какой целью?

– Ты ведь писатель, – напомнил мне Марк, заметно смягчившийся от подчеркнутого внимания к своей персоне. При этом он развалился на диване еще вольготнее. Если бы он съехал еще хотя бы на пару сантиметров ниже, его поза перестала бы считаться сидячей. Вот в ней он и удосужился довести свою мысль до конца: – У тебя должно быть хорошо развитое воображение, не так ли, Бодров?

Я только развел руками. Мол, мое воображение не может сравниться с твоей прозорливостью.

Валяй, Марк, выкладывай все начистоту, потребовал я мысленно. Не томи меня, Марк. Я должен быть в курсе событий, чтобы выбрать правильную линию поведения при знакомстве с твоим папашей.

– Пересядь сюда. – Он похлопал рукой по кожаной обивке дивана.

Решил со мной посекретничать? Я встал и, перехватив адресованный мне взгляд, неожиданно понял, что имеют в виду женщины, когда говорят о развратных типах, раздевающих их глазами. Марк откровенно пялился на ширинку моих джинсов, он даже очкам позволил соскользнуть на кончик носа, чтобы исключить какой-либо оптический обман. Рука, указавшая мне место посадки, оставалась на прежнем месте, как бы приглашая умостить зад прямо на нее. Вовремя сориентировавшись, я достал из тесных карманов пачку сигарет, зажигалку и снова опустился в кресло.

Марк раздраженно убрал руку, положил ее на свое колено, а потом и вовсе забросил за голову. Я настороженно наблюдал за перемещениями его конечности. Будь это гремучая змея, я и то чувствовал бы себя в большей безопасности. А на месте Дубова я прятал бы такого сына в погребе с картошкой, вместо того чтобы позволять ему свободно разгуливать по дому среди молоденьких охранников.

– Ты что-то хотел мне сказать? – напомнил я, отгородившись от Марка дымовой завесой. Слабая на нее была надежда, но лучше такая преграда, чем совсем никакой.

– Мой отец серьезно болен, – изрек он с озабоченным видом.

Это ты серьезно болен, подумал я, а сам вежливо осведомился:

– Неужели? Надеюсь, у него не СПИД?

– Хуже. Значительно хуже. Мания величия плюс маразм в начальной стадии. Он перестал контролировать свои действия. Ведет себя как малое дитя.

Когда Марк удрученно причмокнул губами, он сам сделался похожим на перекормленного младенца, у которого отняли грудь. Впрочем, когда я вспомнил, что посасывает это создание отнюдь не материнское молочко, у меня пропало всякое желание умиляться.

Оглянувшись на охранников, старательно притворяющихся глухими, я понизил голос и спросил:

– Хочешь сказать, идея привезти меня сюда была бредом сумасшедшего?

– Не совсем. – Марк продолжал разговаривать громко, нимало не заботясь о посторонних ушах, развернутых в нашу сторону. – Отец вбил себе в голову, что человечество не может обойтись без его подробного жизнеописания. Две биографии уже опубликованы. Первая называется «Моя жизнь» и охватывает период до августовского путча. Вторая, «Наше дело правое», прославляет его, как мудрого вождя самой передовой партии на свете. – Марк презрительно скривился. – Пришел твой черед продолжать эту сагу, Бодров. Название отец заготовил: «Патриот России». Так что дело за малым. – Он ехидно захихикал.

Мне было не до смеха.

– Почему я? Какой из меня биограф? У меня плохая память на даты, имена, цифры…

– Отец содержит целую бригаду имиджмейкеров, они перелопатили все книги, изданные за последнее полугодие, и дружно решили, что твой стиль как нельзя лучше отвечает текущему моменту.

– Какому еще моменту? – пасмурно спросил я.

– Текущему, – терпеливо повторил Марк, словно имел дело с недоумком.

– Н-да? – Я кисло улыбнулся. – И в чем же особенность этого момента?