Текст книги "Земное время"

Автор книги: Сергей Спасский

 
Последний, окончательный когда-то
Раздастся выстрел. И когда-нибудь
Прольется кровь последнего солдата,
Последней пулей раненного в грудь.
Необычайно и необъяснимо
Вдруг над землей распространится тишь.
И в небе нет ни грохота, ни дыма,
В него без опасения глядишь.
Оно забыло о своем позоре,
Живет неоскверненное. И в нем
Ночами – звезды, вечерами – зори
И солнце удивительное – днем.
Какими мы увидим всё глазами?
Поверим ли, что отошла беда?
Как выглядеть тогда мы будем сами?
Что ощутим? Где буду я тогда?
 

 
Где ты, где я, где все тогда мы будем?
Кто доживет, кто встретит день такой?
Он труден, непривычен будет людям —
Вдруг наяву достигнутый покой.
Как поступить? Расплакаться? Молиться?
Чтоб сердце не распалось на куски,
Безумие не исказило б лица,
Чтоб кровь не опалила бы виски?
Но жизнь, шипы взрастившая на розах,
Хранящая в земных глубинах соль,
Мудрее нас. В необходимых дозах
Она со счастьем смешивает боль.
Среди обугленных развалин стоя,
Мы вспомним мертвых, тех, что не умрут
У нас в душе. И самое простое
Откроется нам исцеленье – труд!
 

 
Забудет город про свои лишенья,
Оправятся разбитые дома.
Вот этот мост – был некогда мишенью,
Над площадью – господствовала тьма.
И яростные прыгали зенитки,
Размахивая вспышками огней.
Здесь жизнь людей казалась тоньше нитки,
Порвется, только прикоснешься к ней.
Здесь сад был в ледяной броне. По краю
Его я брел, неся домой еду.
А тут я вдруг подумал: умираю.
А умереть нельзя. И я дойду.
Но майской ночью в бестревожном свете
Над медленной скользящею водой
Другие люди, может, наши дети,
Пройдут своей походкой молодой.
Они не вспомнят нас, и будут правы,
Поглощены волнением своим.
Что ж, на земле мы жили не для славы.
Мы гибли, чтоб легко дышалось им.
 

 
И мертвые невидимой толпою
Проникнут тихо в комнату мою.
Так жаждущие сходят к водопою.
Я их душой своею напою.
Они не спросят ни о чем. Иные,
Меня не видя, но невдалеке,
Обсудят сами трудности земные
Друг с другом на беззвучном языке.
Те – сквозь меня посмотрят на страницы,
Что буду я писать. А этим тут
Захочется в досаде отстраниться,
А те мне руку тихо подтолкнут.
Но все же им не трудно будет рядом
Со мной и тем, с кем не имел я встреч
Здесь на земле. И тем я буду братом.
Мне не чужда и не страшна их речь.
 

 
Их оскорбило бы названье – духи.
Мы их живыми в памяти несем,
Погибших в Ленинграде с голодухи,
Залегших в украинский чернозем,
Собой загородивших путь к Поволжью,
Врага остановивших на Дону.
Что надо им? Чтоб не пятнали ложью
Мы ни себя, ни страдную страну.
Они за это принимали казни,
Чтоб сгинул страх и упразднился гнет.
Да расцветет народ и не погаснет,
Но умудренный, плечи разогнет.
Да будем мы в делах своих не лживы.
И это все, что нужно павшим, им,
Они пребудут вместе с нами живы,
Покуда мы их в мыслях сохраним.
 

 
С тобой дружили темная гвоздика
И неприметных фиалок полумгла.
О сон мой, хлопотунья Эвридика,
И ты среди других ко мне пришла.
Как странно верить: ты была женою,
Твой голос я улавливал извне.
Теперь ты стала кроткой тишиною
И добротою, спрятанной во мне.
Не воссоздать лицо твое и тело,
О, не спеши, повремени еще.
Ты невесомой ласточкой слетела
И опустилась на мое плечо.
Где ж ревность, зависть? – Это клубы дыма,
Перенестись нельзя им за межу.
О, сколько раз была руководима
Душа тобой. И я тебе служу.
До самых недр, до самой сердцевины,
До тайного тебе я виден дна.
И ты одна мои не судишь вины,
И счастье мне прощаешь ты одна.
 

 
Ночь за окном пустынна и морозна.
Сквозь ледяной сверкающий ковер
Ярка луна. Я засиделся поздно.
Закончим с тишиною разговор.
Не просто жить. Но разве, плечи сгорбив,
Задохся я под грузом трудных лет?
Я полон благодарности, не скорби.
Я знаю скорбь. Но скорби в сердце нет.
Благодарю судьбу я за благие
Часы труда, за детский смех вблизи,
За голос твой, за руки дорогие,
Протянутые мне…Зима, грози,
Мороз, крепчай. Я переполнен всеми,
Кто с тьмою злобной борется сейчас.
И я, как все, – народной нивы семя.
И под землей весна разыщет нас.
 

1943

 
Чудо! не сякнет вода…
 

Пушкин

 
В эти жестокие дни,
В пору, тревогой богатую,
Всем привелось пережить
Столько нелегких потерь.
Время ли припоминать
Не человека, а статую,
Бронзы холодной кусок
Кто пожалеет теперь?
Но отчего же мне ты
Часто мерещишься, смуглая,
В чистой своей наготе
На валуне у пруда?
Лип драгоценных венцы,
Солнце, как зеркало круглое,
Блещет сквозь них,
А в пруду
Так шелковиста вода.
Кроткого неба куски
И облаков отражения
Вытканы ярко на ней.
Мостика мрамор упруг.
И неумолчной струи
Не иссякает движение
Из кувшина, что идя
Ты обронила из рук.
Лоб открывая крутой,
Твердой охвачены лентою,
Волосы гладко лежат.
Лик твой серьезен и тих.
Пушкина очаровав,
Стала ты ясной легендою.
С детства к тебе нас ведет
Пушкинский радостный стих.
Где ты сейчас?
Может быть,
Сброшена бомбой фугасною
Ты на траву. Иль от пуль
Дыры в груди. Иль в плену,
Выкраденная, грустишь.
И окликаю напрасно я,
И не верну я тебя,
И на тебя не взгляну.
И пересох твой родник.
Парк изрубцован траншеями.
Вдоль опозоренных зал
Ветер бежит по дворцу.
И угловато торчат
С их оголенными шеями
Виселицы вместо лип
На одичалом плацу.
Девушка, ты среди жертв
Кажешься, самою малостью.
Ты ведь не вскрикнешь от ран,
Кукла – не кровь и не плоть.
Сердце, томясь о живых,
Гордостью полно и жалостью.
Но не могу я тоски
И о тебе побороть.
Кончится ж эта война.
Жизнь нам не будет обузою.
В парк воскресающий тот,
Верю, вернусь я тогда.
Может, ты ждешь?
И склонюсь
Я перед пушкинской музою.
И, изумленный, скажу:
– Чудо, не сякнет вода!
 

1943

 
Мне представлялось, что конца
Дням летним не видать,
И светлых вишен деревца
Не будут увядать,
И будут яблони шатры
Шуршать вокруг меня,
Плодов душистые дары
В листве всегда храня.
Но в далях накоплялся гром,
И иссякал покой.
И обречен был каждый дом
Над кроткою рекой.
И скоро синий дрогнет свод,
И рухнет тишина…
То был тридцать девятый год.
Вступала в мир война.
 

1944

 
В суровой почве вырытые норы.
Гнилые бревна. Тряпки. Ржавый лом.
Бомбежкой вспаханные косогоры.
Еще свежа здесь память о былом.
Они сидели здесь, зарывшись в недра
Земли российской. Где теперь они?
Дрожит кустарник под нажимом ветра.
Блестят цветы, как пестрые огни.
Край северный, знакомая сторонка,
Тебя топтал, тебя калечил бой.
Но тканью трав затянута воронка.
Земля, ты вновь становишься собой.
Ты снова воскресаешь, хорошея,
Всегда права и вечно молода.
Осыпется ненужная траншея,
Окоп размоет тихая вода.
Березка затрепещет над рекою,
Пугливыми листами шевеля.
О, поскорей бы стать тебе такою —
Спокойной, щедрой, русская земля.
 

1944

 
Перевернулась времени страница.
Известно нам, что прошлое, как дым.
Меж ним и нынешним крепка граница,
Мы издали на зиму ту глядим.
Она превращена в воспоминанье,
Уже почти не зла, не холодна.
Ей вязких красок посвятит пыланье
Художник на отрезке полотна,
Поэт ее перелицует в строчки
(О, только б без назойливых длиннот!),
И зачернеют в честь ее крючочки
Расставленных по партитурам нот.
Ее в театрах раздадут актерам,
Партер примолкнет в душной темноте,
И скорбным строем, величавым хором
Пройдут те дни… И все-таки не те.
Лишь иногда, рванувшись тихой ночью,
Еще не пробудившись до конца,
Я потянусь к ней, различу воочью
Черты ее священного лица.
Прозрачными вдруг сделаются стены,
Мороз за горло схватит. И пора
Бежать на пост. Фугаски бьют. Сирены
Визжаньем сотрясают рупора.
И в сердце снова ясность и упорство.
Сквозь область смерти все ведут пути.
И в доме не отыщешь корки черствой.
И день прожить – не поле перейти.
И только ты меня окликнешь рядом:
«Опомнись, что ты?» Близится рассвет.
Лишь шепчет дождь над спящим Ленинградом.
И хлеба вдоволь. И блокады нет.
 

1944

V

 
Поговорим о море, о его
Существовании неизмеримом,
Подвижном, непрестанно вновь творимом.
Поймем его живое вещество,
Рождающее пред глазами
И исчезающее вдалеке
И славословящее голосами
Волн, расстилающихся на песке.
 
 
Оно не близко, и не то чтоб в окна
Мерцало световою пеленой,
Но свежих пен курчавились волокна
Там, под горой отлогой и лесной.
…Навесы сосен. Медной чешуею
отсвечивают ржавые стволы.
Песок – голубоватою золою,
И душен вязкий аромат смолы.
И вереска лиловые пылинки,
И губчатая мякоть мхов легла.
Лощинки, где малина, и долинки,
Где трав клубится трепетная мгла.
Здесь поутру, ступая осторожно,
Идешь среди порхающих теней.
Здесь все неприкровеннно, все не ложно,
И, что ни шаг, до самых недр видней.
Ты сбросил оболочки мыслей прежних,
Уйдя от городского бытия,
И по откосу пенится орешник,
В овраге – колокольчики ручья.
И вот он сам, весь будто огоньками
Осыпанный, упруг и неглубок.
Он проскользнет, как рыба, под руками
И спрячется в укромный желобок.
И все небесным ясным океаном
Объято. Мы на дне. И видном —
Там облака, подобные полянам,
Плывут, или подобные холмам.
От их возникновенья и полета
Беззвучного – такая лень в груди…
А под ногой зачмокали болота,
По рыхлым кочкам их переходи.
И наконец среди сплетенных веток
Блеснет навстречу синее окно.
То – к морю ты выходишь напоследок.
Весь горизонт свободен. Вот – оно.
 

 
Забудь, что жизнь – забот нагроможденье.
День шелковистым теплым ветром полн.
Как благодатно плавное рожденье
Неторопливо восстающих волн!
И если взгляд переведешь направо,
Там синева холмиста и сыра,
И пены кое-где мелькнет оправа,
Как тонкая пластинка серебра.
Левее глянешь – словно накаленной
Становится вода. Лучей шатер
Висит над ней – над голубой, зеленой,
А там она как золотой костер.
И отблески слепительные роем
Над ней танцуют, радостно скользя.
И на мгновенье мы глаза закроем —
Тот жаркий блеск перенести нельзя.
 

 
Немало прожито. Годов остаток
Не столь велик. Все определено.
Ни перемен внезапных, ни загадок.
Жизнь – зрелое растенье, не зерно.
Ветвей распределенье, листьев формы —
Все выявилось то, что испокон
Судьба вложила; все границы, нормы
Предуказал не случай, но закон.
О том ли мне мечталось на рассвете?
Заглянешь в суть событий. Что ж? О том.
Лишь верилось, что легче жить на свете,
Жизнь представлялась в облике простом
И более беспечною казалась,
И праздничней чуть-чуть. Издалека
Она души, как музыка касалась,
Как летний день сияла, велика.
И мальчуган, склоненный над тетрадкой,
Неопытными рифмами стуча,
Воображал: засветит не украдкой
И не под спудом творчества свеча.
Но чрез года мишурные созвездья
Отвергло сердце, путь иной избрав,
И предпочло все тяготы безвестья
Во имя правды, большей всяких слов.
 

 
Мы жили в фонаре многооконном,
И, перестраиваясь каждый час,
Преобразуясь по своим законам,
Казалось, небо обнимало нас.
И думалось: что общего меж нами
И облаками, что из глубины
Являются расплывчатыми снами?
В чьем существе скользят такие сны?
Или покоя синего прозрачность
Расстелется, иль туч скалистых мощь
Сгустится, будто дум могучих мрачность.
Гром зарокочет, забряцает дождь.
А вечерами переливным блеском
Нас купол многозвездный осенит,
И Вега заскользит по занавескам,
И Млечный Путь запорошит зенит.
 

 
Уже почти созрел до половины.
Двадцатый век. Как за волной волна,
Накатывались за войной война.
Столетий в нем как бы скопились вины,
Болезней давних, загнанных под спуд,
Открылись язвы, выступив наружу.
Он словно нам твердит: «Я все разрушу.
За все взыщу. Я – беспощадный суд.
Я снял замки. Я выпустил на волю
Всю бурю зол, убийственных страстей.
Я – бездна. Я – конец былых путей.
Я спрятаться от правды не позволю.
В сердца людей стучу – не время спать.
Я каждому приподнимаю веко.
От вас зависит – отшатнуться вспять,
Сорвать с себя обличье человека,
Машиной стать, рабом машин,
Смышленым гадом, злобным насекомым…
Иль братом звезд, в их светлый круг влекомым,
Чей дух взрастет превыше всех вершин».
 

 
Мы – дети Слова. Каждое движенье —
Как бы провозглашенный телом слог.
Взмах легких руг и быстрых ног скольженье.
О, если бы их уяснить я мог!
Проходишь ты, и, словно светом властным
Переполняя воздуха слои,
Подобные победным звукам гласным,
В меня шаги вторгаются твои.
И эта речь древнейшая – начало
Всех слов, что образовывал язык,
Всего, что сквозь гортань потом звучало,
В ней – тайный шепот, судорожный крик.
И всех стихов ликующие воды,
Отрады встреч и жалобы разлук,
И близость исцеляющей свободы,
И ветра свист, и камня твердый стук.
 

 
Нам не пришлось изведать вместе юность
И разделить хлеб жизни пополам.
Не сетуй на случайную угрюмость,
На то, что тени бродят по углам.
То – слабости невольной паутина,
Усталости бесцветная пыльца,
Обид ничтожных гнилостная тина,
Да и заботам не видать конца.
Но я смотрю в открытые широко
Твои глаза, как в глубь души своей,
И ничего, что старость у порога,
И что отнять у нас возможно ей?
Пусть меркнет плоть. Ей малый срок положен.
Истает воск, недлинен фитилек.
И только дух становится моложе,
Готовясь в путь. А путь далек, далек.
 

 
Но жизнь еще мерцает, утешая
То мудростью, то тихой красотой…
Сегодня моря выемка большая
Туманною окутана фатой.
Смутнеют в неподвижной сизой дымке
Прибрежные лесистые холмы.
Пространство все как в шапке-невидимке,
Его почти не ощущаем мы.
Вода как будто тает за грядою
Камней ближайших, потерявших вес,
Словно размытых влажною средою
На море опустившихся небес.
Песчаных кос светлеющие складки
Как бы не стали явью до конца.
И все вокруг – намеренья, зачатки,
Несбывшиеся замыслы творца.
Но кажется – произнесется слово…
Взгляни-ка, отблеск солнца бродит там,
И все, что в мире доброго и злого,
Вдруг проявившись, станет по местам.
И в лодке той под неоглядным сводом
Потянут сеть из моря рыбаки.
…И чей-то облик там пройдет по водам
И непоодаль ступит на пески.
 

1948

 
Я небо не молил об этом,
Оно само отозвалось
И тающим скользящим светом
Твоих касается волос.
 
 
Оно тут не отдельной сенью
Свое справляет торжество, —
Оно везде, – и нет спасенья
Нам от присутствия его.
 
 
Оно плывет между лесами —
Часть их слоистой бахромы, —
И словно излучаем сами
Сиянье праздничное мы.
 
 
Поля с волнистою травою.
Их оправдание, их суть —
Быть той же тканью световою,
Лишь загустевшею чуть-чуть.
 
 
И все же, оглядев окрестность,
Ты бездне синей удивись.
О, новизна и неизвестность.
Могущество. И власть. И высь!
 

 
И кажется, в который, в который
Смотрю туда, и все, как в первый раз, —
Пронизанные пламенем просторы,
Их царственная правда без прикрас,
 
 
Всевидящая, каждое мгновенье
Хранящая в безвременной тиши
Всех сокровенных мыслей дуновенье,
Таинственные чаянья души,
 
 
Всех наших дел мучительный избыток…
Ее прикосновеньем я живу.
 
 
Яснеет, разворачиваясь свиток.
Все скрытое предстанет наяву.
 

 
Небо не подкупишь, не обманешь,
Все ему открыто до конца.
Затаишься в неприметной щели,
С головой укроешься в постели,
В гущу шума городского канешь, —
Не спасешься от его лица.
 
 
Можешь ты кичиться славой львиной,
Праведностью восхищать людей,
Но пред этим пологом воздушным,
Безучастным, чистым, равнодушным,
Ты стоишь с разъятой сердцевиной,
Если ты злодей, то ты – злодей.
 
 
А придется распроститься с телом,
Наши явно выступят дела.
Тут не откупиться медяками,
Не отбормотаться языками,
Черному не притвориться белым.
Небу нерушимому хвала!
 

 
Ты моя отрада, тихая дорога,
Дали полевые, добрая земля.
Ты ведешь далеко, ты не судишь строго,
Все превозмогаешь, жизнь со мной деля.
 
 
На холмах волнистых дремлющие рощи,
Узенькая речка блещет сквозь кусты.
И цветов смиренных не бывает проще,
Кашек да ромашек пышные пласты.
 
 
То ли облаками, то ли огоньками
Скопища их дышат, искрятся. И что ж?
Тут росли веками, будут цвесть веками.
Чем ты их накажешь? Что ты с них возьмешь?
 
 
Белая церковка на простор окружный
С берега крутого смотрит триста лет.
И бреду я полем, вовсе безоружный,
Кроме солнца в небе, мне защиты нет.
 

1949

 
Разноречивых дум собранье.
Тут многое пересеклось:
И то, что было там, за гранью,
И мирным временем звалось.
 
 
Здесь и том, как летней ночью,
Посевом бомб сотрясены,
Мы все увидели воочью
Медузино лицо войны.
 
 
Но тут не хроника, не повесть,
Не летописи плавный слог,
Здесь – лирика, поэтов совесть,
Здесь то, чего я скрыть не мог.
 
 
И отступленья, и паденья,
И жалобы, и торжество,
Осадок снов, итоги бденья,
Здесь будни духа моего.
 
 
Но как же может быть иначе?
Поэтов древняя беда —
Все обнажить, все обозначить
Без снисхожденья, без стыда.
 
 
Стать перед всеми безоружным,
Надеясь, что твой темный путь,
Твой опыт смутный будет нужным
Кому-нибудь, когда-нибудь.
 
 
И полон этой детской веры
И мой причудливый дневник.
…Лишь ты будь зрячим, чувство меры,
Наш неподкупный проводник.
 

1950

 
Почти что год уже – ни строчки,
Все – отговорки, все – отсрочки,
И глядь – опять близка зима.
Как будто смутно жду известий
От облаков или созвездий,
И все – не получить письма.
 
 
Я словно сам с собой в разлуке.
И преуспел ли я в науке
Существовать в земном дыму?
Что правит мной? Законы роста?
Иль просто старости короста
Стесняет сердце? – Не пойму.
 
 
Но что напрасные гаданья?
О, только бы без опозданья
Суть разглядеть бегущих дней
И жизнь, увиденную внове,
Не в крике выразить, а в слове…
И это мне – всего трудней.
 

 
Но довольно толковать пустое!
Видишь, лес хранит свои устои,
Нерушим, массивен и мастит.
Здесь он у себя, не на чужбине,
На холмах господствует, в ложбине,
Где река под листьями блестит.
 
 
Испокон хозяин этих впадин,
Той горы облюбовав подъем,
Он простерся, родовит и знатен,
В благостном спокойствии своем.
 
 
Он воздвиг дубов крутые глыбы,
Темных елей выставил дозор,
Чтоб лужайки там мерцать могли бы
Наподобье маленьких озер.
 
 
И плывут, шумя многоязычно,
По вершинам за волной волна…
И ему, пожалуй, безразлично,
Мир у нас теперь или война.
 

 
Это и есть – Старая Руза,
Берег, домишек редких семья…
Может, не нужно прежнего груза,
Только свобода – участь твоя.
 
 
Кров облаков сероват и нетяжек,
А вдалеке над стеною лесной
В небе как будто узкий овражек
Полон сгущенною голубизной.
 
 
Речка – она зовется Москвою,
Только она не знает о том
И, шевеля безвестной травою,
Передвигается под мостом.
 
 
Что мне сказать пасмурным ивам?
Что обещать, речка, тебе?
Не унывать, быть терпеливым,
Верным своей русской судьбе.
 
 
Легким огнем тронуты рощи,
Ветер расходится по сторонам…
И умирать разве не проще,
Чем иногда кажется нам?
 

 
Придет поэт, рассеянно, но зорко
Зачем-то в душу заключит свою
Собрание березок у пригорка,
Над мокрой тропкой узкую скамью.
 
 
Он сядет, и вокруг курчавой кручей
Листва замрет над ним, остановясь,
И хоть на миг от неблагополучий
Как бы спасет ее густая вязь.
 
 
Не станет он подыскивать названий
Для круглой свежей белизны стволов,
Для их полупрозрачных изваяний,
Для блеска их… Да и не нужно слов.
 
 
О, только бы не умереть надежде,
Что жизнь не обеднеет от потерь
И весны будут ласковей, чем прежде,
И осени – беспечней, чем теперь.
 

1950

 
Ну понятно, лет прошло немало.
И пора, взглянув по сторонам,
Вспомнить все, что время отнимало,
Что так щедро приносило нам.
И средь тех, кто распростился с ношей
Жизненных трудов встаете Вы,
Тот, кого по-дружески – Сережей
Называли улицы Москвы.
И легко представить, что в награду
За любовь, хранимую года,
Вдруг сейчас на эту вот эстраду
Вы легко взбежите…И тогда
Стих заблещет утренним востоком,
И такой крылатый вспыхнет жест,
Что навстречу ринется потоком
Молодежь, сорвавшаяся с мест.
Все отдать, все выбросить наружу —
В этом дар, а не в подборе фраз…
И опять Вы выплеснете душу,
Как выплескивали сколько раз!
И опять звенеть тугим гитарам
И кипеть черемухам весной…
Невозможно Вас увидеть старым,
С тусклым взглядом, с важной сединой.
И не нужно лишних опасений,
Взвесит время труд Ваш и житье…
Есть Россия. Есть – Сергей Есенин,
Без оглядки веривший в нее.
 

1955

СТИХОТВОРЕНИЯ, НЕ ВОШЕДШИЕ В ИЗДАНИЕ 1971 ГОДА

 
…Да есть печальная услада
В том что любовь пройдет как снег
О разве разве клясться надо
В старинной верности навек
 

Ал. Блок

Хорошо что это как снег хорошо что есть эпиграф из Блока и хорошо что автор не побоялся сравнить свою юность свои стихи с любовью…

 
…О разве, разве клясться надо
В старинной верности навек
 

Пусть так конечно так И это не легкомыслие это не модничанье не минутный восторг и дань сегодняшним кумирам.

Это юность прелестная звонкая на все откликающаяся юность

И оттого что это юность это не будет ненужным не будет худшим чем то лучшее что еще напишет автор – ведь это же снежное пройдет как снег…

А сейчас? Разве не повторит каждая новая любовь все ошибки старой разве не каждый год приходит одна и та же весна на землю но разве хуже они оттого разве менее нужны и не только ведь тем для кого приходят

Пусть так Пусть со страниц этой книжечки взглянет на читателя ни одно уже знакомое лицо Что из того Стихи выше и значительно выше среднего уровня положенного для начинающих. Немногое но есть в них и свое а то не свое не списано а по-юношески по-своему перепето А главное они юны по-настоящему юны страшно юны И это уже достоинство Это то что стоит нашей рекомендации что стоит быть прочтенным

Константин Большаков