Текст книги "Земное время"

Автор книги: Сергей Спасский

 
Все полновластнее, все повседневней
Неторопливая речь тишины.
Что же далекой и скудной деревней
Мысли мои иногда смущены?
Северный дом прочно сложен из бревен.
Помнишь? Намок под ногами песок.
Мертвого озера ясен и ровен
Видный с пригорка свинцовый кусок.
Небо и ночью светлеет, серея.
Сыростью пахнет насупленный сад.
Травы в росе. Чуть шагнешь, и скорее
Выбраться бы на дорогу назад.
И холодок. А ведь август в начале
Вечером как не накинуть пальто.
Полны широкой неяркой печали
Влажные зори. И все это – то,
Что для меня было песней и раем,
То, вспоминая в удушьи о чем,
Без сожаления мы умираем,
Светом чего мы всю жизнь облечем.
Где же тот край? Неужели исчезли
Тропы туда? Как ступлю я на них?
Как постучаться в те двери дне, если
Нету тебя больше года в живых?
 

 
Ребенок вдруг заплакал ночью
Без слов. И снова стих.
Я встал. Как жизнь видна воочью
В ее правах простых.
Я выглянул в окно, по пояс
Уйдя во тьму. Вдали
Чуть прожурчал, как речка, поезд
На том краю земли.
Стук осторожный молотилки
Катился от полей.
Звезд тихо сеялись опилки
На вышки тополей.
Ночь подошла вплотную к дому,
Касается лица.
…И просто жизнь отдать другому
Без страха. Без конца.
 

1939

 
Вдали война. Как эти ночи дики.
Как верить их морозной тишине?
Обвалы бомб, пожаров язвы, крики, —
Мне кажется, что это все во мне,
Что я распространившуюся бурю
Вобрал в себя, кровавой кухни чад
Вдохнул. И вот на улицах дежурю,
Когда дома стемнели и молчат.
Мне не до сна. А ты давно уснула.
Там в комнате мерцанье теплых звезд.
И отзвук разрушительного гула
Немеет в ней. Покой твой детский прост.
И ты права, пусть я один сраженный
Во всех боях бесчисленных, умру.
А ты проснешься…День преображенный.
И добрый мир. И солнце поутру.
 

1939

 
Над городом опять снежинок вспышки,
Асфальт осыпан светлым порошком.
И будто сняты грохоты излишки
В дневном жужжащем шуме городском.
Все стало мягче, тише, белизною
Освещено. Там за стеклом двойным
Сереет небо шерстяной стеною
И площадь кажется берестяною
От снега свежего, а сад сквозным.
Его вершины жесткими холмами
Приподнялись. Становится темно.
Еще я вижу крыши над домами,
Рябые, как пластинки домино,
И дыма волокнистую, косую
Дорожку над трубой. О, для чего
Я этот день так бережно рисую?
Я им дышал, я был тоской его.
 

1940

 
Я в скромном городке смотрел закаты,
Прогуливался, заходил в кино.
Над бледной речкой вспоминал утраты
И то, что было приобретено.
Шел мимо рощи настом деревянным,
Подпрыгивавшим, будто по волнам.
Был редким гостем, другом безымянным
Всех неизвестных, обитавших там.
 

 
Забор. Распахиваются ворота.
Грузовики вступают в глубь двора.
Там длительная спорится работа,
С пригорка даль обширна и сыра.
Хлябь облаков колышется тягуче.
Вон – поезд выполз, к западу спеша.
О, почему неизлечимо жгуче
Днем этим вялым тронута душа?
Окно в заборе. Как любой прохожий,
Смотрю в него. В квадратной глубине
Ты движешься в пальто из желтой кожи,
Меня не видя, видимая мне.
 

 
Пустой вагон. Домов отстало стадо.
Врос в землю город. Больше нет его.
Как жалость жжет. О, только слез не надо,
Пускай не шепчет память ничего.
Есть область необъятная – терпенье.
На этот берег, к этому ручью!
Над нами звезд незамутненных пенье.
Кто может душу заковать твою?
 

1940

 
Ваш образ так оформлен славой,
Так ею властно завершен,
Что стал загадкою, забавой,
Навязчивой легендой он.
Им все обозначают: нежность
И вздохи совести ночной,
Нелегкой смерти неизбежность
И зори северной весной,
Влюбленности глухую смуту
И ревности кромешный дым,
И счастья праздную минуту
И боль от расставанья с ним.
Я тоже, следуя за всеми,
Привычно удивляюсь вам,
Как шумановской грозной теме
Иль Данта знающим словам.
Но вдруг, на время прозревая,
Так радостно припомнить мне —
Вы здесь, вы женщина живая,
И что вам в нашей болтовне.
И мысль тогда всего дороже
Не о звезде, не о цветке,
Но та, что все же будет прожит
Мой век от вас невдалеке.
 

 
Толпятся густо завтрашние трупы
На улицах в плену дневных трудов.
На небе воют бомбовозов трубы.
Хрустя, крошатся кости городов.
И пыль Европы слоем светлой марли
Застлала солнце. Загрустив на миг,
Склонясь над щебнем, тростью тронет Чарли
Ребенка тельце, тряпку, клочья книг.
Подобно торсам безымянных статуй,
Мир оголен, без рук, без головы.
И это называется расплатой?
Превышен долг…
Бредем и я, и вы…
Присядем у пригорка на распутьи,
Разломим хлеб. Кому отдать его?
– Земля, воскресни… – Тише, мы не судьи,
Мы – память века. Только и всего.
 

1941

IV

 
Лишь в походе узнается,
Как целительна всегда
Деревенского колодца
Молчаливая вода.
Вот под крышею дощатой
Светит в глубине она,
Животворною прохладой,
Силой радостной полна.
Блеском вороненой стали
Влажный слой сияет там.
Мы ведром ее достали,
Разлили по котелкам.
После зноя, после пыли
Раскаленного пути
Лучшей влаги мы не пили,
Лучшей в жизни не найти.
Долгий бой для нас не тяжек,
Если, лежа под огнем,
Осторожно мы из фляжек
Воду свежую глотнем.
 

1941

 
На нас на каждого легла печать.
Друг друга мы всегда поймем. Уместней,
Быть может, тут спокойно промолчать.
Такая жизнь не слишком ладит с песней.
Она не выше, чем искусство, нет.
Она не ниже вымысла. Но надо
Как будто воздухом других планет
Дышать, чтобы понять тебя, блокада.
Снаряды, бомбы сверху…Все не то.
Мороз, пожары, мрак…Все стало бытом.
Всего трудней, пожалуй, сон в пальто
В квартире вымершей с окном разбитым.
Всего странней заметить, что квартал,
Тобой обжитый, стал длиннее втрое.
И ты, устал, особенно устал,
Бредя его сугробною корою.
И стала лестница твоя крутой.
Идешь – и не дотянешься до края.
И проще, чем бороться с высотой,
Лечь на площадке темной, умирая.
Слова, слова…А как мороз был лют.
Хлеб легок. И вода иссякла в кранах.
О теневой, о бедный встречный люд!
Бидоны, санки. Стены в крупных ранах.
И все ж мы жили. Мы рвались вперед.
Мы верили, приняв тугую участь,
Что за зимой идет весны черед.
О, наших яростных надежд живучесть!
Мы даже улыбались иногда.
И мы трудились. Дни сменялись днями.
О, неужели в дальние года
Историк сдержанный займется нами?
Что он найдет? Простой советский мир.
Людей советских, что равны со всеми.
Лишь воздух был иным…Но тут Шекспир,
Пожалуй, подошел бы к этой теме.
 

1942

 
Все знакомо:
Длинные тревоги
И успокоительный отбой.
Смерть подстерегает
Все дороги.
Как дожить
До встречи мне с тобой?
«Ты».
Кого под этим разумею?
Мать,
Или ребенка,
Иль жену, —
Всех, кто был всегда
Душой моею.
Как до встречи с ними дотяну?
Сердце стало
Легким и бездонным.
Каждый день
Неумолим и скуп.
Вот несу я,
Грохоча бидоном,
Мой голодный
Ленинградский суп.
Улицы покрыты
Снежной коркой,
Белой шерстью
Стройный сад оброс.
Только память
Делается зоркой
В этот убивающий мороз.
И опять
Вы все перед глазами,
Близко,
Только руки протянуть.
Будьте счастливы,
Живите сами…
Встретимся ли мы
Когда-нибудь?
 

1942

 
Ты подрастешь,
Но ты запомнишь, дочка,
Как был мороз
В тот странный год суров,
Как неба
Колыхалась оболочка
Вся в голубых пучках
Прожекторов,
Как ты, отбросив книгу
С тихой сказкой,
В убежище
Сбегала налегке
И называла, как и мы,
«Фугаской»
Смерть, грохнувшую вдруг
Невдалеке.
Я шёл наверх
Под круглые стропила
И наблюдал
Сквозь окна чердака,
Как вспышками
Зенитных бомб
Кропила
Ночь мирные,
Простые облака.
И слушая
Волнистый гул мотора,
Я понимал,
Кто надо мной навис
И целится,
И вот уронит скоро
Визжащий груз
На стихший город —
Вниз.
Я знал, он хочет,
Развернувшись ловко,
Тебя в неравном
Поразить бою,
Отыскивает он
Твою головку
И жизнь
Девятилетнюю твою.
Пусть он сегодня
Стукнет мимо цели,
Пускай еще
Я твой услышу смех,
Но сколькие
Сейчас осиротели,
И крепнет гнев,
И боль в груди
За всех.
Ты не забудешь, девочка,
Я тоже.
Нам надо
Позаботиться о том,
Чтоб стало небо
На себя похоже,
Чтоб не грозило
Нам оно потом,
Чтоб из его широкого колодца
На нас лишь звезды
Рушиться могли.
Мы победить должны.
И все вернется —
Покой небес
И чистый мир
Земли.
 

1942

 
Мы за заставой. Вырыта землянка
На дворике обычном городском.
Жужжа, горит железная времянка.
Я греюсь перед быстрым огоньком.
Я выступать приехал. С командиром
Беседую. Мы размечтались с ним:
Пройдет война. Жизнь озарится миром.
Мы утвердим его и сохраним.
Все прежним будет, драгоценным, нашим…
Нет, будет лучшим. Мы, в дома свои
Вернувшись, детям не спеша расскажем
Про подвиги, походы и бои.
Мы стекла вставим, улицы починим,
Любовно изукрасим города.
И станет небо нестерпимо синим,
Цветы душистей и светлей вода.
Но эту вот землянку хорошо бы
Сберечь, чтоб помнил в будущем народ,
Как враг грозил нам, полон жадной злобы,
Как он стоял у городских ворот,
Как воздух рвал кусками жаркой стали.
А мы таким военным зимним днем
На рубеже бойцам стихи читали,
Не слишком потревожены огнем.
Но суть не в нас – в общенародной силе.
Ее частицей скромной были мы,
И вместе все врага не пропустили
В наш город в дни той роковой зимы.
 

1942

 
Терпеливо в него проникаю
И его я в обиду не дам.
Я почти что его понимаю,
Разбираю его по складам…
Он глаза не слепит пестротою
Яркотканных, затейных одежд,
Не полнит суматошной мечтою,
Невозможных не дарит надежд.
Но когда ты захочешь опоры
На пути многолетнем земном,
Посмотри на Уральские горы,
Что объяты таинственным сном.
Потемнелые замерли ели,
Сизей хвоей чуть слышно звеня.
Как прохладная сталь, засинели
Небеса молчаливого дня.
И дорог не меняя вовеки,
Не пугая внезапной бедой,
Блещут трудолюбивые реки
Нелукавой, правдивой водой.
Эти складки земли даровитой
И небес умудренная высь,
Все прошепчет тебе: – Не завидуй,
Но в лишеньях сильней становись.
И какие не встретишь невзгоды,
Этот край, он поможет тебе,
Как помог в многотрудные годы
Всей России в великой борьбе.
 

1942

 
Дружбой верною и долгою
Я за век тревожный свой
Связан был с могучей Волгою,
С полноводною Невой.
Вопрошая дни грядущие,
Коротал я вечера
Под каштановою кущею
У кипучего Днепра.
И смотря сквозь воздух розовый,
Пил таинственный покой
В роще блещущей, березовой
Над задумчивой Окой.
И окольною дорогою
Мне теперь пришла пора
До тебя добраться, строгая
Волги смуглая сестра.
 
 
*
Кама, Кама, гладь глубинная,
Ты спокойна и горда.
Тихо дышит голубиная,
Сизая твоя вода.
Не шутливой, не беспечною,
Без шумливой суеты,
Кама, труженицей вечною
Представляешься мне ты.
Горы высятся над водами,
Сосен бронзовых леса.
Над бессонными заводами
Вздулись дымов паруса.
И скользят в струистом лепете
Отбегающей волны
Пароходы, будто лебеди,
Барж надежных табуны.
 
 
*
Ты подчас бываешь хмурою,
Думу древнюю тая,
Словно ржавчиною бурою
Грудь покроется твоя.
Но уходит туча мрачная,
Не к лицу тебе тоска,
Дружелюбная, прозрачная,
Откровенная река.
 
 
*
Кама, друг ты мой теперешний,
Я за свой нелегкий век
С нежностью запомнил бережной
Много плавных русских рек.
И с любовью неистраченной,
С неисчерпанной душой
Я стою сейчас, охваченный
Тишиной твоей большой.
И весну всем сердцем празднуя
На высоком берегу,
На тебя, моя прекрасная,
Наглядеться не могу.
 

1942

 
Мы идем
Морозною деревней.
Смутно путь белеет снеговой.
С яркостью нетронутой и древней
Звезды искрятся
Над головой.
И в душе
Широкая отрада.
Зимний воздух
Крепко входит в грудь.
От массивных улиц Ленинграда
Мой сюда пролег
Нелегкий путь.
Были мы разделены войною.
Сколько пережили мы потерь.
И дышать
Уральской тишиною
Странно мне
Вблизи тебя теперь.
В низких избах
Слабо светят окна
Теплым керосиновым лучом.
Плещут ветра
Длинные волокна.
Нет, я не жалею ни о чем.
Мы не смяты грозною войною.
Мы идем. Мы дышим.
Мы одни.
С большей силой,
С нежностью двойною
Мы дружить умеем
В эти дни.
 

1942

 
Не бывало этих дней тяжелее.
Мается земля
В жару, в бреду.
Самому мне странно,
Неужели
Силы я для радости найду?
Все я слышу,
Помню,
Понимаю,
Жизнь у всех висит на волоске,
И несвоевременному маю
Трудно улыбаться мне в тоске.
Но на смутной
Молчаливой Каме
Распластался солнца блеск живой.
И окутан,
Будто облаками,
Свежий сквер
Клубящейся листвой.
Словно молодость вокруг вернулась.
Греет небо,
Чувства не мертвы.
Я нагнулся,
И рука коснулась
Нежной, притаившейся травы.
Нет, в груди не потухает вера
В жизнь,
С ее певучей новизной.
…По сверкающей дорожке сквера
Вы идете
Заодно с весной.
 

 
Неровные пыльны подмостки
И сцена
Тесна и жалка.
Льют резкие лампочки
Жесткий,
Безжизненный свет с потолка.
В коробку унылого зала
С его безразличной толпой
Судьба Вам прийти приказала,
Судьба Вас заставила:
– Пой! —
Связала Вас,
Не отпуская
В тот город,
Где все Вам сродни.
Ну что же?
И здесь Вы такая,
Как в самые добрые дни.
 
 
Что участи хмурой угрозы?
Смеясь Вы проходите тут,
Как будто беспечные розы
У ног Ваших
Пышно цветут.
 
 
Не сломлены Вы переменой,
И голос,
Скользя и моля,
Над этою
Нищенской сценой
Звенит веселей хрусталя.
 
 
Он душу ведет не в края ли,
Где не было смерти
И нет.
И старые струны в рояле
Покорно воркуют в ответ.
 
 
И ласку лучистого звука
Когда я припомню порой,
Угрюмая жизни наука
Мне кажется
Детской игрой.
 

 
Мне терпеливый мой труд – не обуза.
Творчества нынче легка благодать.
Вас
Я б назвал по-старинному – Муза,
Только зачем же наш век покидать?
И не ценнее ли знать для поэта:
Нет, Вы не фея,
Но между людьми
Бродит по улицам
Женщина эта
В неприхотливой
Холмистой Перми.
 
 
И не Титания,
И не Розина,
Хоть героиням певучим равна,
В комнату
Маленького магазина,
Может, сейчас заглянула она.
 
 
Или с подругою середь дороги
Разговорилась,
И слов тут не счесть,
Вовсе не зная, что стройные строки
Я в тишине возвожу
В ее честь.
 
 
Радостных рифм возникают союзы.
Славься, труда моего волшебство!
Пусть Вы явились
Не в облике Музы, —
Стих этот…
Вы подсказали его.
 

 
Мне приснилось,
Мы входим с тобою
В город конченный, брошенный – тот,
Где над тусклой ночною Невою
Волокнистое небо плывет.
И по набережным,
Чуть ступая,
Мы идем, как по глади стекла
И зари полоса золотая
За отточенным шпилем легла.
Не стремится машин вереница,
И трамваев молчат бубенцы.
Как за пышной гробницей гробница,
Величавые стихли дворцы.
Вот стена, словно вспорота ломом,
Без опоры висят этажи.
Щебень, мусор на месте знакомом.
Здесь я жил…
О, пойдем, не дрожи.
Видишь —
Необъяснимым недугом
Были улицы поражены.
Площадь яростным вспахана плугом.
Как дышать средь такой тишины?
Тут и солнце, должно быть, не светит.
Тут – морей неизведанных дно.
Если крикнуть,
Никто не ответит.
Все прошло,
Все погибли давно.
Лишь домов одичалые глыбы
В неподвижный глядятся канал.
Здесь любить мы друг друга могли бы,
Если б я тебя
Раньше узнал.
Неужели ж теперь не нарушу
Эту тишь?
И немыслимо мне
Выйти вместе с тобою наружу,
И встречаться нам
Только во сне?
Ты измучена долгой ходьбою.
И шепчу я,
Проснувшись почти:
– Мы не смеем
Погибнуть с тобою,
Обопрись об меня.
Не грусти.
 

 
Ни слова об отъезде,
Об осени, о том,
Что не придется вместе
Нам тут блуждать потом.
 
 
Еще мы дышим рядом.
И медленно паря,
Блестит над бедным садом
Ленивая заря.
 
 
Меж листьями густыми
Навстречу нам, смотри,
Шарами восковыми
Желтеют фонари.
 
 
Я знаю, мне не двадцать,
Но жизни нет конца.
Глазам не оторваться
От милого лица.
 
 
О праздник мой минутный!
Душа, благослови
Сиянье бесприютной
Нечаянной любви.
 

 
Бывает, настойчивый голос во мне,
Как строгая совесть, со мной говорит в тишине:
– Опомнись, одумайся! Мир от морей до морей
Дрожит, опоясан гремучим огнем батарей.
И летчики падают, не выпуская руля,
Дымят города, от разрывов клубятся поля.
И целятся люди. Глаза их зорки и сухи.
На что им, подумай, твои пригодятся стихи?
По топким болотам ты сам пробирался ползком,
Ты с весом винтовки, как с собственным телом, знаком.
К земле прижимаясь, лицо вытирал ты травой,
Гудела моторами смерть над твоей головой.
И в роще сосновой остались, ведь ты не забыл,
Друзья твои спать в тесноте неглубоких могил.
Так вырви же нежность из жадного сердца. Кому
Рассказы о веснах нужны? Не тебе ль одному? —
И я отвечаю: – О, я принимаю твой суд,
Но времени груз разве плечи мои не несут?
От каждого дня на душе остаются рубцы,
И в мыслях моих обитают друзья-мертвецы.
Я не виноват, что, обдав языками огня,
Смерть не уничтожила и отпустила меня.
Но нам не всегда задыхаться в кровавом чаду,
Когда-нибудь люди вернутся к простому труду.
И каждый обнимет невесту, ребенка, жену,
И звезды увидит, и вслушается в тишину.
И кто-нибудь скажет, открыв мою книгу весной:
– Как странно, ведь это же все происходит со мной. —
И строки, в которых любовь моя заключена,
Подруге прочтет. И в ответ улыбнется она.
 

 
Отобрано все, что воздвиг я упорным трудом.
Где книги заветные?
Нет ни одежды, ни крова.
И только любовь как невидимый высится дом.
В него я вхожу,
Воскресая и радуясь снова.
 
 
Просторные комнаты в нем
Высоки и пусты.
И солнечный воздух.
И стол мой готов для работы.
И перед окном шевелятся сирени кусты.
Распахнут рояль.
И раскрыты любимые ноты.
 
 
Ты, верно, учила их.
Ты, улыбаясь, войдешь.
С тобою мы прожили
Лет неделимых немало.
О нет. О, зачем я твержу
Невозможную ложь?
Я выдумал все.
Дней таких никогда не бывало.
 

 
Весь день я занят мелочами.
Мне из сетей не вырвать рук.
И только иногда ночами
В груди родится тайный звук —
Каких-то струн неясный отзвук,
Иль это легкий голос твой,
Или то плачет самый воздух
Вдали над скорбною Невой.
И упрекающие тени
Нашептывают мне, скользя:
– Ты наш. Не думай об измене.
Тебе счастливым быть нельзя.
 

 
Ты захотела быть одной.
И ты ушла одна.
Ты скрылась вон за той стеной,
И ты мне не видна.
И будто в воздухе дрожит
Одежды светлой след.
Но время трепетно бежит,
И вот и следа нет.
О бедная моя, ну что ж,
Так ясен мне твой путь.
Ты в сад войдешь…Ты так уйдешь
Совсем когда-нибудь.
И в том саду одна совсем,
На той скамье тогда
Задумаешься ты над тем,
Что кончилась беда,
Прошла болезнь, и счастья кладь
Не давит слабых плеч,
И некого искать и звать,
И нечего беречь.
О бедная моя, вольны
Мы в прихотях своих,
Мы сами зажигаем сны,
Мы сами гасим их.
Пусть будет взгляд твой трезв и строг,
Я все б на свете снес,
Лишь только б Бог тебя сберег
От поздних скудных слез.
 

 
Как сквозь кустарник цепкий и терновый,
Сквозь колющий и резкий дождь я шел.
Вот – с осенью я повстречался новой.
Был небосвода колокол тяжел.
И облаков окаменели глыбы.
Вращал их ветер, на пласты дробя.
Дрожали в сквере пасмурные липы.
И в целом мире не было тебя.
О, зубы сжать. И обойтись без жалоб.
За творчество схватиться впопыхах,
Чтобы оно мне душу поддержало б,
Чтоб милостивей стала жизнь в стихах,
Чтоб стала скорбь ясна и величава…
Но как ее сейчас мне задушить,
Когда на смерть я не имею права?..
И нет тебя…А надо долго жить.
 

 
Знаю – отрадуемся, отстрадаем
И убедимся, взглянув за окно:
Все, что сияло немеркнущим маем,
Снегом смертельным запорошено.
И никакой встревожен обидой,
И неспособный обидеть других,
Не повторю я давно позабытый,
Некогда мною придуманный стих.
И над равниной морозною стоя,
Зимний созвездий увидя венец,
Только – покоя, покоя, покоя
Я попрошу у судьбы наконец.
Может быть, это и будет когда-то…
Нет, я еще не измаян борьбой.
Небо обширно, и сердце богато
Счастьем, тревогой, тоскою, тобой.
 

 
Выхожу один я на дорогу…
 

Лермонтов

 
Как сегодня странно потеплело.
И мягки сугробы, и влажны.
Если б только сердце не болело,
Что отрадней зимней тишины?
Разве жизнь сейчас ко мне сурова?
Разве я с собою не в ладу?
Не лишенный ни огня, ни крова,
Я в свой дом приветливый иду.
И луна скользит за облаками,
К неизвестной радости маня.
И могу я светлыми стихами
Рассказать, как любишь ты меня.
И душа трудиться не устала.
Да и от друзей я не далек…
Отчего ж средь тихого квартала
Я б один на талый снег прилег,
Чтоб лишь ветер свежий и прозрачный
Пролетал бы, веял веселей
Над моею участью удачной,
Над завидной долею моей.
Как преодолеть мне мысли эти,
Как мне самому себе помочь?
Или заблудился я на свете
В бледную расплывчатую ночь?
И сейчас, друзей воображая,
Я не помню, где мне их найти.
И не хочет женщина чужая
Знать мои смертельные пути.
 

 
Не верь мне. Тоска – это признак и внешность,
Налет преходящий, поверхностный слой,
Но ты – доброта. Ты – блаженство и нежность,
Тебя никогда не представлю я злой.
И если тревога пронижет однажды,
То это от жадности, от нищеты
И от невозможности видеть от жажды
Быть там, где сейчас улыбаешься ты.
И только бы не расставаться. И снова
Губами иссохшими пить из ручья.
Нет, ты никогда не бываешь сурова.
Я не усомнюсь, не изверюсь – Моя.
 

 
Так ярко
Луны голубое сиянье.
Бездонен
Небес лучевой водоем.
Хрустальных деревьев
Блестят изваянья.
По светлому снегу
Идем мы вдвоем.
 
 
Весь город
Молчаньем задумчивым залит.
Победною преображен белизной.
На площади мы,
Как в таинственном зале.
Легли наши тени
На пол ледяной.
Сугробы, как волны
Недвижного моря,
Что разом застыло,
Заворожено.
Покой безграничный.
Мы примем, не споря,
То счастье,
Что нам выше меры дано.
Над нами
Трепещущих звезд ликованье.
Вон Сириус искрится.
Видишь его?
…И может, мы празднуем
Наше венчанье
И благословенной любви
Торжество.
 

1942