Текст книги "Ключ от снов (Ключи Коростеля - 3)"

Автор книги: Сергей Челяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

Казалось, плесни кто сейчас на друида водой – зашипело бы, настолько Ткач был разъярен и испуган. Все, что он тщательно скрывал, все тайны, которые он столько лет бережно лелеял, всем его предосторожностям и маскировкам пришел конец. Но откуда узнали? Откуда?!

– И, наконец, – продолжил дух, – твой самый малый грех, который на виду других твоих преступлений выглядит едва ли не благодеянием? Ты ведь еще не забыл, почему ты однажды решил взять себе это имя?

Этого Ткач вынести уже не мог. Он зарычал и раненым львом кинулся на своего бесплотного врага, ожидая, что он сейчас прорвется через призрачный туман, а дальше – спасительный лес. Но тут же натолкнулся на невидимую стену, которая отбросила его назад, к уже опостылевшим ему скалам.

– Ты, видимо, очень спешишь, друид Ткач? – презрительно проговорил дух. Но я еще не закончил с тобой говорить. Придется тебе меня дослушать.

И дух придвинулся к Ткачу почти вплотную, так что тому вдруг стало трудно дышать, и друид судорожно глотнул ядреный морозный воздух.

– Теперь ты вновь собираешься в дорогу? Интересно, что же ведет тебя на этот раз, друид, который не достоин чести называться этим именем? Куда держишь путь? Молчишь?...

Ткач действительно молчал, но в уме он уже давно отчаянно складывал фразу. Ту, одну единственную, что еще могла его спасти, если только он не зря столько времени провел в хранилищах тайных манускриптов и библиотеке Смертного скита. Он все глубже опускался в тайники памяти, выуживая каждую букву, каждый звук, и при этом затравленно смотрел прямо в лицо духу, если только у бесплотных созданий могут быть лица сродни человеку. Через некоторое время он уже перестал слышать, что говорил ему дух, отчаянно пытаясь сложить мозаику, все камешки которой теперь лежали у него на виду. И когда он почувствовал, что у него сейчас просто лопнет голова от распирающей его силы сложенного и почти уже произнесенного заклятья, он мысленно пожелал себе удачи, взметнул руки над головой и стал выкрикивать проклятому призраку прямо в лицо побелевшими губами слова, от которых из скалы посыпались искры и каменная крошка.

Словно порыв ветра ударил в облако клубившегося тумана. Духа завертело, бросило на снег, и снег стал стремительно темнеть, приобретая контуры тела человека. Ткач торжествующе заорал, покрепче уперся спиной в камень скалы и ударил последним словом в распростертую тень. В тот же миг черный снег взметнулся чуть ли не до небес и закружился перед глазами Желтого друида в безумной круговерти. Ткач отчаянно завертел головой, пытаясь разглядеть в снежной кутерьме хоть что-то, напоминающее облик его страшного врага, и в это время за его спиной послышался треск. Друид почувствовал, что проваливается куда-то назад, в бездну, но тут же его плечи и туловище оказались прочно схваченными в крепкие каменные тиски. Это в скале позади него разошлась громадная трещина, приняла в себя тело друида и тут же сомкнулась обратно. Ткач оказался в плену скалы, брешь в которой совсем недавно он так упорно пытался отыскать.

Черный снег остановил свое страшное кружение и осыпался наземь крупинками копоти. Перед пойманным в каменную ловушку Ткачом вновь сгустился туман, постепенно приобретая прежнюю форму.

– Ты все еще пытаешься ужалить, паук, – печально сказал дух. – Что ж, я в тебе не ошибся. Как не сомневался и прежде.

– Кто... ты... – с трудом выдавил из себя Ткач, которого скала уже сдавила так, что он еле мог вздохнуть.

– Я – просто дух, – последовал ответ. – А ты теперь – просто тело. Тело греха.

Дух вдруг изменил свой цвет, став из серого совершенно седым.

– Постой здесь немного, – сказал он Ткачу. – У тебя будет достаточно времени подумать о своей жизни и о дорогах, которые ты в ней выбирал. Как знать, может быть, на этом острове и найдется тот, кто сжалится над убийцей и предателем и подарит ему свободу. Если, конечно, у него найдется добрый молот.

– Здесь... одни... мертвые... – с великим трудом прошептал Ткач, лицо которого быстро и страшно белело.

– Так ведь и ты уже мертвый, – величественно возвысил голос призрак. – Как сухая шкурка от куколки, из которой вновь вышел только червяк. Ничтожный, мерзкий, и ктому же еще и ядовитый червяк. Бездушное тело, набитое так и не исторгнутыми грехами. Всего лишь.

И призрак повернулся к плененному камнем друиду и стал медленно удаляться. Со стороны казалось, что это облако тумана плывет над снегом, постепенно теряя и форму, и цвета, и на глазах становясь все прозрачнее.

– Не-е-е-т!!! – закричал из последних сил Ткач и, поднатужившись, буквально выплюнул изо рта последнее слово заклинания. В воздухе вспыхнул белый раскаленный шар, качнулся на мгновение и стремительно понесся вслед удалявшемуся духу. Пламя ударило в бледное облачко тумана, неожиданно отразилось от него, как шарик от стены, и устремилось обратно.

Страшный крик человека слился вместе с ударом грома, потрясшим утесы. Дух медленно оборотился. Из узкой трещины в скале, где только что был Желтый друид Ткач, торчал лишь раздавленный носок щегольского сапога. Скала сомкнулась.

Призрак покачал головой и тяжело вздохнул – впереди лежал лес, над которым одна за другой просыпались первые морозные звезды.

– Всякий дух должен быть всегда хоть немного, но крепче тела, – с презрением прошептал Рагнар. – А некоторые еще утверждают – дух бесплотен. Бессовестно врут!

ГЛАВА 15

ИСКУССТВО ВИДЕТЬ СКВОЗЬ СЕБЯ

Придя к победоносному выводу о первичности куклы в мире всего сущего и о тщетности доказать обратное, Гвинпин и Мастер кукол приступили к подробному обсуждению плана боевых действий. К тому же за ночь произошло невероятное: из лагеря зорзов вдруг исчезли как один все союзные воины! Очевидно, расчетливый и прижимистый чудинский воевода Гноос Росомаха после поражения магии Кукольника и Коротышки на кладбище друидов сделал соответствующие выводы и просто-напросто увел своих воинов Другой Дорогой, которой сюда только и возможно было попасть. Конечно, помимо Замка Храмовников этот подземный ход мог тянуться и совсем в других направлениях, например, на тот же север, милый Росомахе. И проницательный Гнус, как его за глаза звали зорзы, похоже, больше не желал иметь дел с ржавыми утренними волшебниками, оказавшимися вовсе не такими уж и могущественными, как прежде. Некогда острая как бритва коса зорзов налетела на гранитную скалу друидов, и Росомахе вовсе не хотелось быть для этой косы точильным камнем.

Такое удачное обстоятельство придало обеим предприимчивым куклам немалый заряд энергии и оптимизма, и они с таким жаром принялись обсуждать все перипетии своего плана, что очень скоро он лежал перед ними как на ладони. План был молниеносно принят, утвержден, скреплен уважительным рукопожатием и тут же превратился в руководство к действию. А действовать Мастер кукол умел, не зря же кукольный народ единодушно избрал его Старшиной.

Перебрав в уме среди населения кукольного мешка всех возможных союзников в их предприятии, Старшина кукол дальновидно остановился на кандидатурах сородичей наиболее крупных пропорций, которые чаще всего были заняты в эпизодических ролях представления бродячего балагана Кукольника. У крупных кукол крупным было все: и тела, и руки, и даже черты лица. Более тонкие, а, следовательно, и важные роли всегда оставались за куклами поменьше ростом, над которыми дольше трудился резец их хозяина. Разумеется, большие куклы давно жаждали от судьбы реванша, и поэтому двое из них предложение участвовать в маленьком дворцовом перевороте приняли с восторгом. Что уж наобещал им Старшина, какие посты и привилегии в будущей иерархии кукольного мешка, для Гвинпина так и осталось тайной, разгадка которой, впрочем, его не слишком интересовала.

Так или иначе, бравый отряд, состоящий из двух массивных деревянных кукол – Хитрого Солдата и Простоватого Великана – под началом Старшины кукол и, разумеется, Гвинпина быстро изловил обоих черно-белых слуг зорзов и препроводил их подальше в лес. Собственно, процесс поимки зловредных мимов был несложен: каждого мима крепко держали Солдат и Великан, великолепно справлявшиеся с этой нехитрой задачей; Старшина кукол связывал противника, захваченного врасплох, крепкими веревками, заимствованными из реквизита и сорванными с декораций, а Гвинпин осуществлял, так сказать, общее руководство.

Таким образом, в самом скором времени обе вражеские куклы были уже крепко привязаны к одному и тому же дереву спиной друг к другу. Это была блестящая идея Гвинпина, не желавшего, чтобы пленники каким-то образом сносились между собой во время допроса. Однако в скором времени узлы, затянутые обладателем чересчур мягких пальцев и столь же мягкой по отношению ко всем своим кукольным сородичам души, расслабились, и веревки безвольно повисли вкруг тел пленников. Мимы же все это время невозмутимо взирали на своих стражников, и их грубо вырезанные лица выражали полнейшее равнодушие и к собственной судьбе, и к судьбам всего остального мира. Сколько их не вопрошал Старшина о планах зорзов и колдунье, и добром, и с сердитостью в голосе, исполненном, однако, скрытого сочувствия; сколько ни хмурил воображаемые брови Гвинпин, прохаживаясь вокруг дерева с привязанными пленниками, мимы сохраняли кромешное молчание. У одного из заговорщиков на миг даже возникли серьезные сомнения, а не онемели ли они после столь сильного душевного потрясения.

– Да какое там потрясение, – в сердцах обронил Гвиннеус. – Ты на их рожи посмотри! Чистые коровы и все тут, только еще жвачки не жуют...

– Не так легко достучаться до души человека, тем более, когда она заперта в оболочке куклы, – с легкой обидой в голосе произнес Старшина. Представляешь, сколько лет она лежала под спудом. И вообще, еще неизвестно, может ли душа одного жить в теле другого, ведь люди и куклы – они все же такие разные.

– Ну-ну, – покачал головой Гвиннеус, – давай продолжай свои вопросы. А я посмотрю-ка лучше, как эти упрямые друзья устроены.

Он подошел к дереву, бесцеремонно передвинул одного из мимов вдоль ствола и деловито замурлыкал какую-то деревенскую песенку, слышанную им однажды от Лисовина, а потому слова ее не подлежат воспроизведению на бумаге. Наконец он замер на минутку, что-то прикидывая про себя, после чего наклонил миму голову и просунул свой клюв черно-белому молчальнику куда-то в область затылка. Там немедленно что-то щелкнуло, и глазам неутомимого исследователя предстало внутреннее устройство кукольной головы. Гвиннеус пошерудил там, и испытуемый им таким странным образом мим вдруг скорчил злобную гримасу. Старшина кукол, все это время что-то увлеченно вещавший обоим пленникам, удивленно осекся, не в силах уразуметь, какая же из его пространных сентенций вызвала у этого мима столь бурную реакцию искусственных лицевых мышц. Гвинпин, видя по изумленному лицу напарника, что у него чего-то получилось с мимом, поспешно извлек свой клюв из недр полого деревянного шара и заглянул миму через плечо.

Злобная гримаса по-прежнему украшала лицо мима, застыв неестественной маской оскаленного рта и вытаращенных глаз.

– Как это тебе удалось? – удивился Старшина кукол.

– У него там, в башке есть такие специальные рычажки, чтобы управлять лицом, – ответил Гвинпин, вновь нырнул за спину миму и принялся увлеченно копаться у него в затылке. Через несколько мгновений Старшина присоединился к нему, сразу найдя скрытую под деревянной шевелюрой потайную кнопку и у второго мима.

Оказывается, хитроумное устройство головы каждого мима позволяло извлекать и фиксировать на широких кукольных лицах множество самых различных эмоций. Для этого нужно было просто потянуть или нажать нужный рычажок или же их комбинацию для выражения более сложной, целой гаммы чувств. Но кукла всегда остается лицедеем, и Гвинпин со Старшиной тут же принялись увлеченно дергать за рычажки, управляя бессловесными мимами.

– Внимание! – кричал Гвинпин. – Изображаем Радость!

И оба пленника разевали рты до ушей в подобии душераздирающей улыбки.

– О, горе мне! – тут же восклицал Старшина кукол, тоже увлекшийся веселой игрой до неприличия и риска потерять авторитет если и не перед Гвином, которого он держал почти на одной доске рядом с собой, то, во всяком случае, перед подчиненными в лице Хитрого Солдата и Простоватого Великана. Но ему некогда было рассуждать об утраченном величии, потому что Гвинпин тут же изображал на своей кукле низко опущенные уголки горестного рта и закатившиеся глаза. И так все дальше, дальше и дальше.

Наконец они устали, отсмеялись и приняли каждый свою долю восхищения Хитрого Солдата и Простоватого Великана. Пожалуй, сцена, в которой одна кукла управляет другой, действительно заслуживала внимания, и авторитет Гвинпина в глазах их бесхитростных и наивных добровольных помощников взлетел на головокружительную высоту. Но Гвинпин вдруг загадочно глянул на Старшину и подмигнул ему.

– Знаешь, Мастер, а, по-моему, мы с тобой... – он прикрыл клюв крылышком, бросил взгляд на Великана с Солдатом, увлеченно обсуждавших только что увиденное, и пробормотал, слегка понизив голос. – По-моему, мы с тобой порядочные олухи, вот что я тебе скажу.

– Ну, так уж и олухи, – улыбнулся Старшина, лицо которого еще сохраняло былое оживление, последствие веселой забавы. – Просто немного порезвились! Мы же, в конце концов, тоже куклы, а не какие-нибудь...

– Да я не о том, – отмахнулся Гвинпин и загадочно поманил своего собеседника. – Я хочу тебе сказать, что мне тут пришла в голову одна очень интересная мыслишка.

– Что за мысль? – тут же подсел к нему поближе Старшина. Мимы по-прежнему стояли безучастно у дерева, но теперь их лица вновь приобрели первоначальное выражение вселенского равнодушия.

– Мне кажется, мы с тобой глубоко ошибаемся, – тихо и вкрадчиво проговорил Гвинпин. – И понял я это, когда смотрел, как ты развлекался с этой куклой.

– Надеюсь, я не совершил ничего недостойного ни меня, ни этой бедной заблудшей души? – с тревогой в голосе осведомился Старшина кукол.

– Нет, можешь быть спокоен, – ответил Гвинпин. – Но когда я смотрел на тебя с мимом, я вдруг вспомнил, ты уж только, пожалуйста, не сердись, твоего хозяина. Кукольника.

– И в этом нет ничего удивительного, – молвил Старшина. – Помнится, я тебе уже как-то говорил, что Мастер Кукольник создал меня как раз по своему образу и подобию.

– В том то все и дело, – заметил Гвинпин. – Но ведь Кукольник по твоим рассказам, и если только вся эта история с подменой – не вымысел, ведь он должен быть человеком с кукольной душой внутри, верно?

– Верно, – с готовностью согласился Старшина. – И эта история с лицедеями – чистейшая правда. Надеюсь, ты мне веришь?

– Конечно, – не очень уверенно ответил Гвинпин. – Но, видишь ли, какая получается штука! Ведь Кукольник сделал всех этих кукол, и тебя в том числе? К тому же, как ты выражаешься, по своему образу и подобию, верно?

– Верно, – опять повторил Старшина. – Ну и что? К чему это ты клонишь?

– А вот к чему, – тихо сказал Гвинпин. – Видимо, Кукольник действительно сохранил, как ты мне и рассказывал, уважаемый Мастер, многие навыки своего человеческого предшественника, этого самого Ветряка. Тот ведь и сам делал кукол?

– Делал, – подтвердил Старшина, пока не понимая, куда это клонит его приятель.

– И Кукольник их делал. И делает, когда захочет или если его нужда заставит, – продолжал Гвинпин.

– Какая уж у него нужда, – недоверчиво протянул Старшина, но Гвин его перебил.

– Не в этом дело. А как раз в том, что тело Кукольника, видимо, сохранило свои прежние навыки, например, умение делать кукол, если хочешь знать. Может быть, и какие-нибудь другие, речь сейчас не об этом. Но сейчас же Кукольник это тоже кукла, пусть и в человеческом обличье, верно?

– Верно, – ответил Старшина. – И что из этого?

– Теперь смотри сам, – продолжил свои рассуждения терпеливый Гвиннеус. Когда я смотрел сейчас на тебя, я почему-то сразу вспомнил о Кукольнике. Какая-то такая зацепочка мелькнула в голове... Вот я за нее и ухватился, и теперь мы с тобой ее вместе попробуем вытянуть. Ведь получается, что Кукольник – это по сути та же кукла, пусть и с человеческими руками и умениями, среди которых есть и умение изготовить своего сородича. Тебя ведь тоже сделал Кукольник, прямо под себя смастерил. Но ты же – говорящий! Понимаешь?

– Ну, и что? – возразил Мастер кукол. – У нас в балагане Хозяина много говорящих кукол, не один только я. Что это нам доказывает?

– Тем более, – усмехнулся деревянный философ. – Во все эти куклы вложена душа. Ясно? Спрашивается, кем?

– Кем? – озадаченно переспросил Старшина.

– Тем, кто их изготовил, очевидно, – заметил Гвинпин. – Только человек может сказать о себе или своем сородиче: он вкладывает во что-то там Душу. Понимаешь? Только человек, и никто больше.

– Ну, пожалуй, – согласился Старшина. Он, похоже, уже начинал понимать, куда клонит его более сообразительный приятель.

– Посуди сам, Мастер, – предложил Гвин. – Ты когда-нибудь слышал, чтобы какая-нибудь однажды кукла сказала: я вкладываю в него свою душу? Ты вообще это хотя бы представить можешь? Чтобы кукла добровольно отдала часть своей бессмертной души?

– Упаси нас Создатель, – пораженно пробормотал Старшина кукол и так и сел обратно на траву. – Не приведи никогда никого и во веки веков!

– Совершенно верно, – подхватил Гвинпин. – Только люди на всем этом свете настолько глупы и безрассудны, что могут позволить себе разбазаривать направо и налево собственные души, и к тому же – кому ни попадя!

– А ведь ты прав, – прошептал потрясенный Старшина. – Но, почтенный Гвиннеус, ведь в таком случае получается, что Кукольник – это вовсе и не кукла?

– Ты сам сказал, – заметил довольный Гвинпин. – Он, безусловно, человек. Это видно хотя бы по его глупости и безрассудству при изготовлении этого театра. Смотри, сколько он наплодил говорящих, слышащих, все чувствующих кукол? Прорву! И на каждую он затратил частичку своей бессмертной души...

Старшина кукол помолчал, затем задумчиво взглянул на их безучастных пленников и тихо сказал:

– Может быть, люди и сами не замечают, как порой раздают другим свои души... И ведь не боятся, что самим-то может не хватить... Мы, куклы, наверное, никогда не сумеем их понять. Ведь это противно всякому здравому смыслу!

– Наверное, – откликнулся Гвинпин. – Очень даже может быть. И знаешь, уважаемый Мастер, мне почему-то кажется, что я даже знаком с такими людьми. Правда, их не так уж и много.

Старшина посмотрел на Гвинпина с нескрываемым страхом, затем медленно поднялся с травы и кивнул на деревянных пленников.

– Ну, и что мы с ними теперь будем делать?

– Понимаешь, это как птичье яйцо: оболочка твердая, а внутри – жидкое. Снаружи кажется – одно, а разобьешь – совсем другое. Вот так же и с ними, уверенно заявил Гвиннеус.

– Выходит, обманула их старая ведьма? – задумчиво пробормотал Старшина кукол.

– Может быть, обманула, – предположил Гвинпин. – А может быть, и нет.

– Как это? – не понял Старшина.

– Может быть, она и сама обманулась, кто знает, – ответил Гвин. – Могло такое быть? Еще как! Я уже на собственном носе убедился: магия – это такая штука, что с ней никогда не можешь ни в чем быть уверен. Сегодня – так, а завтра, глядишь – уже этак. Вот ведь штука-то!

Обе куклы задумчиво шмыгнули носами и, ошеломленные таким не случайным совпадением, переглянулись.

– Старуха как могла заменила души актеров и кукол, и после была в полной уверенности, что все так и случилось, – продолжил Гвиннеус. – А мне теперь кажется, что тогда она сумела перенести не всю душу, например, Кукольника, а так... только какую-то ее часть. Как скорлупу от яйца. А внутри-то все так и осталось жидким! Или – как одежду. Она только переодела души, пусть и наглухо застегнула им все пуговицы...

Гвинпину самому понравилось это сравнение с одеждой, и он победоносно взглянул на Старшину, ожидая минимум комплимента. Но Старшина кукол молчал, взвешивая внутри на незримых весах все доводы Гвинпина и собственного рассудка. Наконец он пристально посмотрел на своего собеседника и решительно встал.

– Не знаю, зачем сюда явилась эта ведьма, не знаю, чего она хочет от Кукольника и Коротышки, но я обязательно должен с ними поговорить. – И после некоторой паузы твердо добавил, – По крайней мере, с одним из них.

– Хочешь открыть ему глаза? – скептически ухмыльнулся Гвиннеус Пинкус, самая рассудительная и осторожная из всех кукол на свете.

– Что? – покачиваясь, как во сне, переспросил Старшина.

– Ты хочешь открыть своему хозяину глаза? На то, как все обстоит на самом деле? Например, как его всю жизнь обманывал Птицелов со своей ведьмой, какой он нехороший мальчик, но еще вполне может исправиться? – расшифровал свой скепсис Гвинпин.

Однако Старшина ответил почему-то лишь на первый вопрос Гвиннеуса.

– Открыть глаза? Вряд ли. У меня это и не получится, потому что я просто не успею этого сделать. Но мне поможет, – Мастер кукол скользнул взглядом по безучастным мимам, – мне помогут вот они.

– Эти равнодушные болваны? – удивился Гвинпин. – Ну, знаешь ли, Мастер...

– Если только в Кукольнике еще остался человек, тот актер, который жил в нем прежде, Гвиннеус, он обязательно пробудится. Я в этом уверен.

– Сомневаюсь я насчет этого, да и насчет всего остального, честно говоря, тоже, – презрительно фыркнул Гвинпин, что у него выражало, должно быть, высшую меру скепсиса и несогласия.

– И зря, – убежденно сказал Мастер кукол. Он вдруг словно преобразился в этот миг: стал выше, осанка величественнее, глаза сверкнули неподдельным пафосом и торжеством. Кукольный Старшина царственно повернул голову к своему собеседнику и очень серьезно сказал:

– Актеры, они, знаешь ли, мой дорогой Гвинпин, всегда пробуждаются. Рано или поздно. И особенно – когда уже совсем нет иного выхода.

С минуту Гвинпин сочувственно смотрел на преобразившегося Старшину, готового хоть сейчас в бой, после чего только молча покачал головой. В другой раз он бы, пожалуй, и крылышком покрутил возле виска недвусмысленно, но что-то его сейчас остановило. Может быть, врожденная от природы тактичность? И вместо этого Гвиннеус сделал последнюю и весьма неуверенную попытку удержать Мастера кукол от явно безрассудного поступка.

– Если ты пойдешь к зорзам разговоры разговаривать, они тебя попросту выкинут из палатки, даже не став выслушивать. Если ты расскажешь им, а в особенности – Коротышке, что знаешь их тайну и, видите ли, хочешь помочь прямиком полетишь в костер. В этом я абсолютно убежден.

Старшина хотел что-то возразить, но Гвинпин бесцеремонно оборвал его.

– Но если ты еще будешь все им рассказывать при этой дьявольской старухе ты умрешь не сразу. – И, подумав, Гвин прибавил, – Если я только хоть что-нибудь понимаю в женщинах...

– Ты все сказал, что хотел? – сурово спросил Мастер кукол.

– Теперь все, – сокрушенно вздохнул Гвинпин и сделал движение, будто собирается густо посыпать голову пеплом.

– Тогда имей в виду, мой любезный друг, – тихо сказал Старшина. – Я скажу им все, и неважно, будет ли присутствовать при этом эта дьявольская ведьма или она уже провалилась куда подальше. Я скажу им все, но я не произнесу ни слова, хотя, может быть, мне и придется открыть рот.

– Не понимаю, – буркнул Гвинпин. Видно было, однако, что он в немалой степени заинтригован словами Старшины. Но еще больше Гвиннеус не любил, когда ему что-то объясняли – это он предпочитал всегда делать сам.

– Я расскажу, но не словами, – сказал Мастер кукол. – Это их должно заинтересовать, во всяком случае, удивить. А там уже придется полагаться на удачу. Мне поможет древнее актерское лицедейство и эти две несчастных, да, мой дорогой Гвиннеус, именно несчастных куклы. Мы покажем Кукольнику и Коротышке пантомиму.

– Пантомиму? – разинул клюв Гвиннеус. – Да ты, похоже, с ума сошел!

– Вовсе нет, – тонко и горько усмехнулся одними губами Старшина. – Я заставлю их увидеть всю правду. Если только в них осталась хоть частичка души, и неважно – какой.

– Как ты это собираешься сделать? – недоверчиво спросил Гвин.

– У пантомимы много имен, – последовал ответ. – Есть красивые, есть страшные, есть мудрые, словом – всякие. Но мне больше всего нравится, как назвала ее одна очень неглупая женщина. По чистой случайности она оказалась еще и королевой. Пантомима – это Искусство Видеть Сквозь Себя.

ГЛАВА 16

ИСКУШЕНИЕ НЕСВЯТОГО ГВИНПИНА

Кукольник давно уже не был так зол. Эта старая ведьма все-таки поймала их на крючок. Правда, Коротышка предлагал попробовать свернуть ей шею сразу, едва она только раскрыла рот. Но вряд ли бы это у них вышло так легко, как считал его напарник. К тому же Клотильда поведала им такое, что впору было чесать в затылке и хорошенько думать, во зло ли она пришла к ним в заповедный Лес друидов, или все же ко благу. Правда, после того, как ведьма столь эффектно удалилась восвояси – видимо, это был все-таки фантом, иллюзия, что тем паче делало предложение Коротышки невыполнимым, его напарник признался, что у него появилось неотвязное желание хорошенько ощупать себя. Притом не только снаружи, сказал Коротышка, но и попытаться как-то это проделать и внутри себя. Известие о том, что на самом деле их сущность вовсе не человеческая, а кукольная, подействовала на обоих напарников весьма разно.

Коротышка нашел, что это – вполне веселое приключение, и поскольку все эти годы он не испытывал никаких неудобств, следовательно кукольная душа ничем не отличается от человеческой, и, быть может, еще и покрепче будет, поскольку напрочь лишена известных человеческих недостатков. Конечно, вполне могло быть, что скрытный на самом деле Коротышка просто сумел глубоко запрятать свой страх и смятение, или это получилось у него лучше, чем у Кукольника.

Кукольник с утра уже мастерил по заказу старой ведьмы. Постепенно под его резцом проступали контуры тела куклы, изображавшей довольно-таки высокую пожилую женщину, явно властной и суровой натуры, обладавшей железным характером и стальной волей. Все это Кукольник должен был передать только посредством тела или фигуры, особым сложением рук, плеч, осанкой, спиной, одним словом, чем угодно, но только не лицом. Лицо куклы еще не тронул резец мастера. Клотильда сказала, что лицо для куклы надо будет делать с натуры. А когда Кукольник сказал, что это – весьма сложная задача, и начинать делать характер надо все-таки с лица и только с лица, Клотильда хищно усмехнулась и заявила, что это лицо она им скоро принесет сама. Коротышка тогда громко расхохотался, а Кукольник несколько мгновений пытливо всматривался в лицо самой старой ведьмы, пытаясь определить степень этой жутковатой шутки.

Сейчас кукла была уже почти готова. Только плоское, безглазое и безносое белое лицо деревянного человечка делали ее немного страшноватой именно своей невысказанной, скрытой сущностью. Коротышка несколько раз на дню подходил, заглядывал через плечо Кукольника, иногда давал советы, но по большей части молчал, внимательно разглядывая контуры будущей куклы, появляющейся под ловкими и сноровистыми руками ее создателя. Что было в эти минуты на душе у Коротышки, Кукольник не знал, а у него самого настроение было препоганое. Поэтому, когда Коротышка, заглянув в палатку, лукаво пригласил приятеля прогуляться на поляну, где "творится кое-что интересненькое", Кукольник с наслаждением расправил затекшую спину и шагнул к выходу. Дело свое он в общих чертах закончил, ведьма должна быть довольна, а лицо и мелкие детали он вырежет, когда вернется Клотильда. Старая ведьма обещала заявиться не раньше начала ночи.

На полянке между двух деревьев куклы развернули балаган. Как уж им удалось самостоятельно, без помощи Коротышки собрать сцену, которая крепилась с помощью хитроумной системы веревок, Кукольник не знал и внутренне подивился такому энтузиазму кукольного народа. Сначала он думал, что куклы затеяли репетировать очередное представление, и одобрительно хмыкнул, но, увидев состав актеров, остановился у порога палатки в недоумении.

На сцене были два актера-кукловода с выбеленными мелом лицами, в одном из которых можно было с некоторым трудом признать самого Мастера кукол, сменившего по случаю очередного театрального дебюта свое вычурное одеяние на строгую черную одежду. Они искренне, хотя и немного неуклюже, разыгрывали сценки, замешанные на демонстрации отдельных человеческих чувств – страха, уныния, бурной радости, злобы, коварства, обиды. Это достигалось обильной и несколько излишне широкой жестикуляцией. Примечательно, что в качестве кукол этой бесхитростной пантомимы использовались как раз две куклы-мима, и кукловоды с энтузиазмом вертели рычажки, управлявшие деревянными эмоциями их подопечных. Вокруг импровизированного балагана расселось едва ли не все население кукольного мешка. Куклы бурно реагировали на все, происходящее на сцене, и как заправские зрители встречали дружными аплодисментами особо понравившиеся ужимки мимов.

Наконец демонстрация техники управления мимами и извлечения с их помощью всевозможных эмоций завершилась, и Кукольник собрался было уже сходить поглубже в лесок, дабы уединиться там по своим надобностям. Но оказалось, что представление на этом не закончилось. Оба актера сложили своих подопечных чуть ли не штабелем и принялись обмахиваться платками и охать, всячески выказывая признаки усталости. Одновременно они громко обменивались впечатлениями от успеха, давая по ходу дела меткие характеристики некоторым из зрителей. Жертвы их острот тут же принимались возмущенно протестовать, но их жиденькие крики недовольства тут же тонули в дружном смехе остальной зрительской аудитории после каждой удачной шутки. К тому же всякая кукла, единожды ставши мишенью для актерских острот, немедленно требовала, чтобы были высмеяны и другие, а поскольку актеры шутили не зло и местами довольно тонко, на полянке царило всеобщее веселье.

Кукольник почувствовал, что ему в плечо вцепилась чья-то рука. Он холодно повернул голову и вдруг увидел стоящего позади Коротышку с перекошенным от страха лицом. Сейчас он расширенными, какими-то безумными глазами смотрел на сцену. Кукольник обернулся и похолодел.

В гости к актерам, развалившимся на сцене в самых вальяжных позах и греющимся в лучах славы и признания, щедро исходящих снизу от зрителей, уже стучались двое новых персонажей. Один был молодым и улыбчивым парнем, другая кукла изображала старуху – на одну из кукол набросили большой драный платок, повязали платок поменьше, надвинули его до самых глаз и сунули старухе в руку... Нет, не клюку, что было бы привычнее для столь колоритного фольклорного персонажа. У старой ведьмы в руке был плоский ящичек с двумя замками. Кукольник почувствовал, как у него волосы встают дыбом. За спиной он слышал тяжелое, прерывистое дыхание Коротышки, его напарник не сводил со сцены больных блестящих глаз.