Текст книги "Ключ от снов (Ключи Коростеля - 3)"

Автор книги: Сергей Челяев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

Постой-постой, сказал он себе. Но ведь если так, то получается, что обманут не только он, но и многие другие – честный и добрый Травник, открытый и чистый душой Март, ироничная и заботливая Эгле... А Снегирь, Книгочей, Молчун? Почему?

Ответа не было, да и кто сейчас это мог знать? Только Рагнар и Камерон. И, может быть – Сигурд.

Птицелов вновь выкрикнул давешнее короткое слово – он начинал творить Заклятье. Барабан стучал не умолкая, зорз производил руками с невероятной быстротой бесчисленное множество пассов, знаков, жестов. Он словно вылеплял невидимую сеть, которую собирался сейчас набросить на духа, связать его, пресечь все пути к отступлению. Дух Рагнара, однако, был недвижим. Он не издавал ни звука, и, Коростелю показалось, что дух уже покинул это место, оставив лишь свою бледную тень до поры, покуда ее не развеет какой-нибудь бесстрашный ветерок. А, может, он был не в силах отвести заклятья Птицелова и сейчас отчаянно искал пути борьбы с магией зорзов?

Сигурд, по всей видимости, тоже не совсем понимал, что происходит. Но ведь дух не исчез, следовательно, что-то его здесь держало. И Птицелов с каждой минутой преисполнялся все большей уверенности. Движения его понемногу замедлялись. Он уже уставал, но упорно творил все новые и новые узлы невидимой магической сети, которая должна была надежно оплести Рагнара и лишить его воли. И усилия Птицелова, по-видимому, не проходили даром: тень быстро темнела, из нее понемногу испарялись все прежние цвета, уступаю место всего одному – цвету серого гранита. Несколько раз в течение всего сотворения заклятья Птицелов бросал быстрые взгляды на Колдуна, но его прислужник оставался неподвижным. Костер между тем стал понемногу гаснуть. Барабан издал серию прощальных громыханий и, наконец, смолк совсем. А в ушах Коростеля все еще гудели невидимые мембраны, и, казалось, звук барабана завяз в нем и избавиться от этого наваждения уже не удастся никогда. Но тут опять заговорил дух, и магия ритуального барабанного стона сразу покинула Коростеля. Как будто из ушей вылилась попавшая туда во время азартного летнего купания вода, и теперь он вновь мог слышать, как и прежде тихий и преисполненный горечи глубокий голос Рагнара.

– Мало того, что ты однажды предательски заманил меня в ловушку, – сказал дух. – Мало того, что ты принудил меня к смерти, едва не сделав своим прислужником. Мало того, что ты хотел обречь меня на муки вечного оборотничества, ты – некогда мой родной брат. И теперь ты не унимаешься: разрушив тело, пытаешься захватить и мою душу, превратить меня в своего слугу даже в Посмертии! Боюсь, что срок твоим безумствам уже приходит...

– Ты мне грозишь? – издевательски расхохотался Птицелов. – Взгляни на себя! Или духи не могут видеть себя со стороны? Ты уже темный! Заклятье тебя схватило!

– У духов нет Цветов! – услышал он ответ. – Это ведь – из самых первых Правил, не забыл? Смотри!

И в ту же секунду уже изрядно потемневшая тень Рагнара покрылась мелкой сеткой трещин, и тьма сети заклятья осыпалась с нее, как облупившаяся старая краска, у которой уже давно нет ни цветов, ни оттенков, ни жизненных сил.

– Ты ошибся, Сигурд! – голос духа возвысился. – Вызывая тени, ты заклинал дух Камерона! Но заклятья теней не властны над живыми людьми. И никогда не будут иметь над ними власть, Сигурд! Никогда!

– А как же тогда ты очутился тут? – закричал Птицелов. – Если я вызывал друида по имени Камерон, почему явилась тень другого – воина и королевского сына Рагнара? Ответь мне, дух!

Дух воителя некоторое время молчал, и это томительное для Птицелова молчание было исполнено сожаления. Затем тень стала белеть, словно источать густой утренний туман, покрываясь им сверху донизу. И, наконец, Рагнар ответил своему младшему брату:

– Потому что ты очень громко кричишь! Слишком громко кричишь о себе в этом мире, так что эхо от твоего безумного крика проникает и в мир иной. А я пришел просто взглянуть в твои глаза. И знаю теперь, что они – пусты.

ГЛАВА 3

ОБРЯД (окончание)

На лесной реке лежал лед. Странные игры, которым предавалась природа с нынешними временами года, наложили свой отпечаток и на водоемы. Не все из них покрылись ледяным панцирем, кое-где в Литвинии озера и даже болотца и по нынешний день темнели чистой открытой водой, другие же напротив были скованы морозом и промерзли глубоко и надолго. Святой тоже померялся силами с нежданной, преждевременной стужей и не совладал – речную гладь покрыла наледь, она росла, ширилась, но кое-где, там, откуда со дна поднималась теплая вода ключей, лед все еще отступал. Лекарь, стоя на берегу, сразу увидел невдалеке полыньи и тут же снял из-за спины свой посох. Часто постукивая заостренным наконечником посоха и прислушиваясь к таинственному шороху льда впереди, Лекарь медленно двинулся на тот берег.

Птицелов явно что-то почувствовал, размышлял зорз, с силой нажимая сапогом на темнеющие пятна, сквозь которые была видна речная вода, где-то внизу, подо льдом. Кое-где лед был уже настолько толст и крепок, что закаленное стальное острие почти не оставляло на нем заметных следов. И в то же время Лекарь уже обошел несколько луж, из которых еле заметными родничками выбивалась студеная речная вода. Он никогда прежде не видел, чтобы река замерзала столь неравномерно, как будто возраст льда был разным в различных местах течения. Но сейчас у Лекаря не было желания рассуждать над этой загадкой природы, и он лишь внимательно приглядывался к подозрительным торосам, каждый из которых мог обернуться трещиной, и все чаще и осторожней постукивал посохом, издававшим при этом веселый серебристый звон.

Переходить по некрепкому льду довольно-таки широкую реку зимней ночью удовольствие не из приятных, поэтому Лекарь вздохнул с облегчением, едва только добрался до прибрежной полосы на противоположной стороне, поросшей сухим камышом. Шелестящие пустые стебли уцелели от ветра только благодаря густому защитнику-лесу, который подходил очень близко к реке, и зорз, оглядевшись, подумал, что тут можно было бы организовать хорошее местечко для засады. С реки, а тем более – с противоположного берега деревья казались сплошной стеною, и если за ними умело спрятаться, можно застать врасплох переходящих реку по льду или пересекающих Святого вплавь. Он даже приметил места для наилучшего расположения стрелков из лука и мечников, могущих сделать неожиданную и гибельную для ничего не подозревающего врага вылазку, после чего вошел под сень деревьев. Далее дорога зорза круто сворачивала влево, и он быстро огляделся, примечая дорогу назад.

Если Кашлюнчик и появится, то только оттуда, размышлял Лекарь, внимательно вглядываясь в сгустившуюся тьму, где должны появиться два приметных холма. Еще весной, после неудавшейся охоты на Камерона. Птицелов показал Лекарю, Кукольнику, Кашлюнчику и Колдуну Вепревы холмы. По легенде, любимой местными жителями, когда-то там останавливалась на ночлег охота местного князька, и тому во сне привиделся железный вепрь, свирепо рычащий и роющий клыками землю. Вепрь этот был точь-в-точь как настоящий, которого намедни запорол рогатиной старый опытный княжеский егерь, уступив своему господину право нанести в сердце зверюги последний смертельный удар. Князь по местным обычаям, крайне серьезно относящимся ко всякого рода прорицаниям и вещим снам, даже порывался заложить на холмах город, но его отговорил звездочет, которого князь постоянно таскал в свите за собой. Звездочет с суеверным страхом поведал, что именно в этих холмах некогда лежал выход из Подземелий северных колдунов-некромантов. Якобы именно этими путями изверги-колдуны чудесным образом перемещались из свейских земель по дну моря в Балтию, чтобы творить здесь свои противные божественному мироустройству и людским законам кровавые обряды и ритуалы. А главное – чтобы похищать здесь людей и утаскивать их в темные подземелья, откуда никто еще ни разу не возвращался.

Рассказывая, как трусливый князек дал отсюда деру и зарекся строить поблизости не то, что города – хутора и те застраивать негласно воспрещалось во все годы правления этого незадачливого любителя охоты, Птицелов, тем не менее, признал в словах звездочета и некую правоту. Вепревы холмы действительно были одним из многочисленных выходов на земную поверхность Других Дорог, которыми пользовались многие земные обитатели, за исключением людей, не сведущих в колдовстве. Мир людей не был построен на магии, и многие простолюдины не имели и понятия о том, что рядом с ними в тех же самых литвинских лесах или свейских горах живут берегини и кобольды, озорные луговые фэйри и злобные лесные оборотни. А маленький Народец был хорошо осведомлен о Других Дорогах, и некоторые могли даже ходить этими дорогами, а совсем уж немногие – даже прокладывать свои пути.

По всей видимости, люди иной раз замечали поблизости Вепревых холмов необычных и странных по их представлениям существ, поэтому места эти считались нехорошими. И когда вчерашним утром Птицелов и его отряд вышли из холмов в одном из скрытых от людского глаза мест, их никто не заметил. Да и места тут были безлюдные: ближайшие деревни и села лежали на противоположном берегу реки Святой, а до ближайшего города – старой крепости Аукмер было не менее полдня спешного ходу налегке, да и то если знать короткую дорогу.

Лекарь шел ходко, поскольку дорогу до реки помнил со вчерашнего утра. Вчера они переправились через реку совсем в другом месте, и Лекарь смекнул, что парень вел их каким-то обходным путем, но с какой целью, он предпочел обдумать позднее. Поэтому когда навстречу ему из-за дерева неслышно отделилась маленькая фигурка саамского охотника с натянутым луком, Лекарь еще не успел запыхаться. Затем послышалось знакомое сдавленное перханье, и появился Кашлюнчик. Его маленький отряд далеко растянулся на подземной дороге, из чего Лекарь сделал вывод, что путешествие по Другой Дороге не всем воинам пошло впрок. Вышедший последним верзила-мечник из отборных чудинских отрядов, состоявших на службе у свейских королей, был очень бледен и поминутно оглядывался в поисках подобающих случаю кустов. Кашлюнчик дал небольшой привал, и несколько воинов разбрелось по лесу – воздух Подземелья, а, может быть, и какое-то другое воздействие тайных путей совершенно расстроили желудки даже у самых крепких и выносливых воинов, и теперь кого тошнило, а кого – совсем наоборот. К тому же Кашлюнчик поджидал вышедших из Подземелья первыми Молчуна и Эгле, которые тоже были где-то поблизости в лесу и очевидно – по тем же причинам.

Девушка почувствовала себя неважно еще несколько часов назад, и Молчун, объяснившись знаками с Кашлюнчиком, быстро повел ее вперед. Перспектива тащить лишившуюся чувств молодую девицу зорзу не улыбалась, и, кроме того, Рута и так была всегда под присмотром друида. Перед уходом первой партии, уводящей Руту, Птицелов предупредил Кашлюнчика, чтобы за девчонку он не беспокоился, пока с ней рядом немой друид. Птицелов отчего-то был совершенно уверен, что лучшего сторожа для плененной девчонки нельзя и пожелать. Что ж, с хозяином спорить не стоило, к тому же зорз за время пути сам убедился, что девица более всех ненавидела именно немого друида, а, стало быть, и беспокоиться было не о чем.

Теперь Лекарю предстояло претворить в жизнь первую часть своего плана, который он придумал сразу, едва только Птицелов услал его со двора встречать воинов Кашлюнчика. Именем Сигурда он приказал Кашлюнчику оставить отряд на его, Лекаря, попечение, а самому отправляться в дом "этого мальчишки, у которого мы прошлой весной разыскивали сбежавшего из засады Камерона". Там, по словам Лекаря, Кашлюнчика ожидал Птицелов, который нуждался в его помощи при совершении обряда, которой должен был вызвать из Посмертия тень Пилигрима Камерона – их будущего и единственно возможного проводника. Лекарь повернул разговор так, будто Птицелов уже давно поджидает запоздавшего Кашлюнчика, который обладал некоторыми специфическими и весьма полезными сейчас познаниями в области заклятий Теней, поскольку хочет, чтобы ритуал прошел наверняка. Отряд Лекарь велел именем Птицелова оставить под его командой, поскольку поблизости на этом берегу шляются "проклятые друиды", и они собираются отбить "глупую девчонку". Не след сейчас привлекать их внимание к дому мальчишки, где Мастер готовит великий обряд и во время его может оказаться беззащитным.

– А можно ли полагаться на этих ослов, сам посуди? – шепнул Лекарь Кашлюнчику, покосившись на воинов, многие из которых были еще бледны и продолжали маяться желудками. – Пусть рядом с ним во время обряда будут Колдун и ты, и тогда можно быть спокойными за жизнь Мастера.

Кашлюнчик, угрюмый и подозрительный по природе и отчасти – из-за своего вечного недуга, ничего не ответил, но тоже скользнул взглядом по своей вооруженной свите. Не было только друида с девчонкой...

Лекарь прекрасно знал нрав болезного зорза и потому почувствовал, что вот теперь он должен бросить на чашу весов свой последний козырь.

– Перед уходом, когда Мастер давал мне свои наставления, он велел тебе передать, как только я вас встречу в Холмах, несколько слов.

– Что именно? – осведомился Кашлюнчик, и от Лекаря не ускользнул вспыхнувший в глазах недужного зорза острый и ревнивый интерес. Ни для кого из подручных Птицелова не было секретом, что Кашлюнчик отнюдь не входит в число наиболее приближенных к Хозяину и от этого тихо и очень скрытно переживает. На этих струнах души Кашлюнчика Лекарь и решил взять заключительный предательский аккорд.

– Честно говоря, я сам не совсем понял, что Хозяин имел в виду, – долил правдоподобия Лекарь, заодно желая немного помучить приятеля.

– Ты говори, может быть, я пойму, – не без доли сарказма предположил Кашлюнчик, но проницательный Лекарь с удовольствием услышал нотки нетерпения в голосе недужного.

– Хорошо, – пожал плечами коварный искуситель. – Сигурд сказал: пожалуй, сейчас я соглашусь, что ритм здесь все-таки первичнее. Не сбрасывая со счетов смысл, скажу лишь, что ритм стоит ускорить, и самое меньшее – вдвое. Но пусть поспешит тот, кто умеет его отсчитать до прихода полной луны. Вот и все. Ты что-нибудь понял в этом?

– Отчасти, – задумчиво ответил Кашлюнчик, после чего быстро взглянул в ночное небо. Затем он с минуту размышлял и, наконец, решительно заявил:

– Я действительно должен спешить. Ты дождешься друида?

– Конечно, друг, – кивнул Лекарь. – За этим я и отправлен к тебе. Если это было послание, и ты его правильно понял – тогда поспеши. Я знаю, что мне делать.

– Хорошо, – сказал. Кашлюнчик. Он подхватил свою походную котомку, уже шагнул в сторону ближайшей чащи, откуда только что явился Лекарь, но тут же остановился и медленно обернулся к Лекарю. Тот встретил его спокойным и невозмутимым взглядом.

– Если хочешь жить, – прошипел Кашлюнчик, еле удерживаясь от очередного приступа жестокого, изнуряющего кашля, – ни в чем не доверяй немому.

И быстро пошел в лес, провожаемый задумчивым взглядом Лекаря, покуда не скрылся из виду.

Лекарь подозвал к себе по очереди одного из чудинов и саама, отдал им короткие распоряжения и присел передохнуть на поваленное дерево. Напряжение было таково, что, казалось, воздух дрожит вокруг него, а тревога словно повисла в этом воздухе и даже ощущалась на вкус. Лекарь мысленно повторил весь свой разговор с Кашлюнчиком и не нашел явных ошибок. Тот поверил даже несуществующим словам Птицелова – самому тонкому месту в опасной игре, которую уже начали Лекарь с Колдуном. Однажды Лекарь мельком услышал случайный разговор Кашлюнчика и Птицелова. Недужный зорз отправлялся в первом отряде с плененной девушкой, которую предполагалось вести впереди мальчишки Коростеля как приманку. Тогда болезный слуга настойчиво предлагал хозяину, как лучше можно было бы провести предстоящий ритуал вызова тени Камерона. Он увлеченно говорил о музыке и ритме, делая упор именно на последний. Птицелов слушал подручного, но возражал. Кашлюнчик нервничал, сбивался с мысли, но пытался убедить Сигурда в том, что ритм создания именно этого заклинания рано или поздно станет союзником Птицелова и ускорит результат.

Тогда Птицелов не согласился с зорзом, но обещал обязательно поразмыслить над его словами. Хотя даже Лекарю, стоявшему поодаль и не видевшему выражения лиц обоих собеседников, стало понятно, что Сигурд просто вежливо отказался от продолжения разговора, в котором не видел смысла. Продумывая игру против Кашлюнчика, Лекарь решил попытать именно эту карту и, как оказалось, не ошибся. Это была сейчас, пожалуй, та единственная хитрость, на которую еще можно было попробовать подцепить осторожного и скептического Кашлюнчика, как пуганую, но любопытную и тщеславную рыбу на крючок.

О том, что Кашлюнчик придет к ритуальному костру и его обман откроется, Лекарь особо не беспокоился. К тому времени, когда недужный, уставший после долгого перехода в Подземелье зорз выйдет к дому мальчишки, мастера Сигурда уже не будет на свете живых. Колдун об этом должен позаботиться, а он не подведет, не случайно Лекарь был уверен в нем, как в себе самом.

Пока Лекарь отдыхал возле наскоро разложенного воинами костра, двое саамов рысцой направились в лес. Один был вооружен рогатиной с острым, как бритва лезвием на длинном древке, другой был известным на саамских озерах охотником, без промаха бьющим птицу в глаз меткой стрелой. Они отправились на поиски Молчуна, который первым вышел из Подземелья в Холмах, ведя с собой Руту.

Затихающий в лесу кашель недужного зорза воины у костра слышали еще долго, обсуждая между собой, как же все-таки этот слабосильный колдун ходит по лесу, если его слыхать так далеко. Втихомолку они потешались над Кашлюнчиком, хотя и боялись показать это Колдуну, который, погруженный в тревожные раздумья, грелся у огня, завернувшись в длинный теплый плащ,. Лекарь так и не решил для себя, что же он будет делать, когда саамские воины приведут девчонку и немого друида. В ушах у Лекаря до сих пор звучал сиплый голос Кашлюнчика. Это стоило обдумать.

Кашлюнчик ходко шагал по лесу, еле сдерживая не утихающий кашель и размышляя над тем, что ему передал Лекарь. Это было весьма похоже на правду, если бы только Кашлюнчик не знал Птицелова. Гордый и высокомерный нрав Хозяина, его самомнение, вознесенное до небес, и презрение ко всем другим было хорошо известно Кашлюнчику, и с каждым шагом он все меньше и меньше доверял словам Лекаря. Дойдя до реки, он совсем остановился. Обе чаши весов в его душе окончательно уравновесились, и он не знал, как же теперь ему поступить дальше. Перед зорзом лежала река, и оставалось только перейти ледяную преграду, откуда было рукой подать до Птицелова. Кашлюнчик еще раз представил себе воображаемые весы, на одной чашке которых был его гордый хозяин и высокомерный бог, на другой – явно что-то замысливший Лекарь и, возможно, Колдун. Именно последний должен был поджидать его, Кашлюнчика, у ритуального костра. Зорз слышал, как на том берегу глухо выбивает медленный и вязкий ритм барабан. "Слишком медленно", – прошелестела мысль Кашлюнчика и ту же была буквально сметена другой – яркой и сияющей даже в ночи зимнего леса, на пороге таинственного, призрачного льда, с которого вновь поднявшиеся ветры старательно сдували снег. Недужный зорз увидел эти весы в своей собственной руке, крепкой и уверенной, а самое главное – могущей в один миг поколебать стрелку весов в любую сторону!

Да, так оно и было: Кашлюнчика не интересовали ни та, ни другая чаша. Ему гораздо интереснее было и дальше самому держать весы. И к тому же Кашлюнчик уже видел, как можно бросить на одну из чаш такой груз, который остальные просто не сумеют удержать. Он усмехнулся, но опять несколько минут крепко зажимал рукой рот, удерживая очередной приступ разрывающего грудь кашля. После чего осторожно попробовал на прочность прибрежный лед и медленно двинулся по закованной морозом реке.

В некоторых местах лед был столь прозрачен, что при свете выглянувшей луны Кашлюнчику казалось, что он видит, как подо льдом медленно колышутся текучие черные водоросли. Но, скорее всего, это ему только казалось – подо льдом было темно, и лишь кое-где по сторонам от него где-то опасно побулькивала во тьме невидимая вода.

Птицелов танцевал. В этом странном наборе непредсказуемых движений и неуемной пластики было столько завораживающе-колдовского, что Коростель не мог оторвать глаз от удивительного действа. А Молчун с Рутой все еще не появлялись...

Барабан колотил как сумасшедший, так что, казалось, внутри, где-то на самом дне души каждого, стоящего во дворе, что-то начинало отзываться в такт. Только костер понемногу догорал, открыв взорам разгоряченных воинов багрово-черные угли, от которых по двору распространялся необычно сильный жар.

Вспотевшая рубашка слабо шевельнулась на груди Коростеля, словно там очнулся доселе спавший какой-то маленький зверек. Ян замер от неожиданности, но сдержал себя, не подал виду – вокруг него стояли воины. И хотя всеобщее внимание было устремлено на магический поединок колдуна и духа, он вытер разгоряченное лицо, растер рукавом шею и только после этого задержал руку над ключом. Он был теплый, и в нем что-то слабо пульсировало. "Как нерв", – подумал Коростель, и в то же мгновение что-то сильно обожгло ему бок. Забывшись, он машинально схватился за правую полу наброшенного на плечи полушубка и тут же яростно отдернул руку. Это была дудочка Молчуна, с которой он после своего странного, неразгаданного сна минувшей ночью больше не расставался. Едва проснувшись, Коростель сразу обнаружил ее под боком и потом, когда зорзы вышли на двор, долго вертел в руках. Он силился вспомнить, не было ли в руках старика из этого волчьего сна похожей дудочки или даже этой самой. Но его воспаленная память после кошмарной ночи была словно осенняя лужица под ветром подернулась рябью, и все отражения в ней расплывались, поверхность воды разрушалась и терялись детали.

Мало помалу дудочка Молчуна стала остывать, и Коростеля охватило вдруг неуемное, прямо-таки жгучее желание посмотреть, что же с ней произошло. Несколько мгновений он боролся с собой, но в итоге позорно проиграл и вытащил дудочку из чехла. Она была горячая, но очень быстро остывала. Ян повертел ее в руках – ничего особенного, дудочка как дудочка, за исключением того, что она не звучала, поскольку отверстия в ней были проверчены по странной, больной фантазии Молчуна бог знает где. Правда, пару раз она все-таки заиграла, но один раз – в руках Эгле, которая сама не знает, как это у нее вышло, а в другой раз дудочка действительно издала Звук. Ясный и чистый, этот Звук сумел тогда победить древнюю силу деревьев, разбуженную чьей-то злой волей. А, может быть, это было просто великое отчаяние, вознесшееся до уровня волшебства?

Коростель так увлекся воспоминаниями, что не заметил, как на его плечо опустилась чья-то большая, крепкая ладонь. Он вздрогнул и увидел перед собой маленького саама. Охотник широко улыбался и показывал пальцем на его дудочку, которую Ян по-прежнему сжимал в руке. Коростель непонимающе смотрел на охотника, а тот быстро залопотал что-то на своем гортанном языке. Ян пожал плечами и показал пальцем на свой лоб, мол, не понимаю. Саам, все так же улыбаясь, сделал движение, будто подносит дудочку ко рту. Ян сообразил, что от него хочет маленький воин, улыбнулся ему в ответ как можно дружелюбнее, затем постучал пальцем по дудочке и махнул рукой, показывая – дрянь дудочка, выкрасить да выбросить. Но к сааму подошел еще один его земляк и тоже восторженно закивал, указывая на дудочку и оживленно переговариваясь с маленьким охотником. Очевидно, они решили, что дудочка неплохо дополнит барабан шаманки. Ближайшие к ним воины тоже стали оглядываться, показывать пальцами. А у костра барабан вновь продолжил свой глухой, безостановочный бой.

Коростель понял, что охочие до зрелищ и музыки северные воины от него просто так не отступятся, и он решил продемонстрировать саамам на деле, что дудочка сломана, и из нее невозможно извлечь звук. Бросив быстрый взгляд в сторону Птицелова, который продолжал свой отчаянный танец-заклинание вокруг неподвижно стоящей тени Рагнара, он взмахнул рукой, призывая всех воинов в свидетели, с легким сердцем приложил дудочку Молчуна к губам и, нарочито раздувая щеки, дунул в нее что было сил.

Громкий и печальный звук раздался среди воинов, и многие в удивлении обернулись в сторону Яна. Даже барабан на миг сбился с ритма, услышав звук совсем другого музыкального инструмента, невесть откуда явившего себя возле этого мрачного, колдовского костра. А сам Коростель стоял как громом пораженный. Она снова ожила! Злополучная дудочка тихо подрагивала в его оцепеневших руках, а ее звук длился, и все никак не мог прекратиться и умереть, продолжая звучать, будто он просто замерз над головами всех в этом холодном стылом небе. И ему казалось, что все замерли, застыли вокруг него, и Яну казались размытыми пятнами лица, которые смеялись, подмигивали, что-то кричали ему, а руки прихлопывали, пальцы прищелкивали, и ноги были готовы пуститься в пляс, в дрызг, в кровь...

Но на самом деле воины загалдели и принялись дружно выталкивать Коростеля из своих рядов к костру, возле которого натужно бухал барабан. Саамская шаманка тоже увидела, что воины чуть ли не насильно вывели к ней молодого парня с дудочкой в руках. Женщина что-то одобрительно выкрикнула и даже чуть тише ударила в очередной раз колотушками, чтобы было слышно и дудочку. Птицелов тоже метнул на Коростеля быстрый взгляд, но тут же ушел в сторону, вращаясь в очередном стремительном пируэте. Магия танца уже увлекла его, и зорз был очень возбужден, лицо его раскраснелось, глаза горели восторгом. Ян окинул взором воинов.

И саамы, и чудины одобрительно кричали ему, призывая немедленно присоединиться к их шаманке. Яну даже показалось, что если он сейчас, сию же минуту не сделает того, что они требуют, воины бросятся на него и заставят играть силой. Тогда он поднес к губам дудочку и снова дунул наудачу.

Шаманка, заслышав, что ей на подмогу появился еще один музыкант, издала целую серию звонов своими цепочками. А затем с удвоенной энергией снова принялась терзать мембрану, словно норовя пробить крепчайшую свиную кожу.

И тут Коростель увидел перед собой огромные испуганные глаза. Глаза волка. Припав к земле, пепельно-серый зверь со страхом смотрел на него. Громадный волк парил над костром. Волк из его сна.

Сейчас он был стариком. Усталым, умудренным опытом и отягощенным жизненными трудами, грузом потерь и воспоминаниями о победах, обернувшихся пылью. И он крепче припал губами к свистку дудочки и заиграл какую-то мелодию. Он не знал, что это было, он просто выхватывал звуки отовсюду, благо музыка была разлита над ним, и ему оставалось только брать все без разбора.

Барабан сбился с ритма первым. Саамская шаманка, на лице которой уже несколько минут как застыло выражение невыносимой зубной боли, морщилась, пытаясь подладиться под новый ритм, который несла эта тихая, еле слышная деревянная дудочка, слабее которой ничего не могло быть вокруг. Это было, словно шепот, который однажды вдруг пробивается сквозь безумный крик толпы и становится громче шума моря и рева ветра, потому что начинает звучать у каждого в сердце. А Яна вдруг приподняли теплые невидимые волны и закружили, омывая светом и покоем, и тоже шептали ему: ничего, все будет хорошо, ты только играй, ведь это не трудно... И Ян играл.

Ян играл, а Птицелов стоял как вкопанный напротив него, закусив губу, со сжатыми кулаками, и ногти врезались в ладони старшины зорзов все глубже и глубже. Ян играл, и колдовство умирало, бесцветно тая на глазах. А Ян играл все громче, и над его взъерошенной головой грозно и тяжело поднимался ветер. Тревожно шумели деревья за тонким, ставшим в одночасье вдруг таким удивительно хрупким, забором, а вокруг дома вздымались снежные вихри, и кусты старой сирени трепало ветром, словно забытое на веревке старое пересохшее белье. И Ян играл, и звуки грустной дудочки летели все выше и выше, туда, к невообразимым высотам света и печали, и умирали там, и возрождались, чтобы умереть снова. И только ветру не было конца.

ГЛАВА 4

ПОД СТАРОЙ МОГИЛЬНОЙ ПЛИТОЙ

Март первым выглянул из тьмы, с усилием отодвинув массивную крышку люка. За ним вылезли, щурясь от света, Травник и Эгле, и друиды вступили на каменный пол Замка Храмовников.

Кругом темнели лужицы воды, в которых плавали кусочки расщепленного дерева, а на дне чернели пятна пушистого ила. От некогда рассыпанных тут ритуальных букетов полевых цветов не осталось и следа. Но все еще виднелись темные, полустертые временем и непогодой окружности – следы оборонительного обряда зорзов. Где-то высоко, под сводами крыши, на стропилах изредка шуршали невидимые голуби, хлопали крыльями и простуженно кашляли, совсем как люди. Похоже было, что со времени последнего прихода друидов в замке ничего не изменилось, только усилилось ощущение сырости и повсеместного запустения.

Вдоль одной из стен тянулся длинный ряд высоких бронзовых постаментов. Это были древние саркофаги и старинные усыпальницы. Неподалеку, на одинокой стойке, возвышающейся на уровне человеческого роста, покоилась запыленная книга небывалых размеров. Обложка ее была из грубо выделанного темного пергамента, а страницы были величиной с добрый локоть взрослого мужчины.

А посреди храма, под высокими сводами, в лучах бледного дневного света, пробивавшихся из запыленных узеньких окон, словно огромная пылинка, тихо покачивалось облако переливающегося тумана.

– Что это? – воскликнула Эгле

– Пока не знаю, – ответил Травник, с любопытством разглядывая странный туман, – вот сейчас подойдем ближе, тогда посмотрим.

– А это не опасно? – у девушки были совершенно круглые глаза, в которых отражалось и туманное облако, висящее под древними сводами.

– Заодно и проверим, – деловито пробасил Март и первым двинулся вперед. Эгле скептически поджала губы на манер своей прабабки, однако пропустила вперед Травника и только потом осторожно направилась вслед за друидами.

Туман медленно покачивался прямо над ними. Март запрокинул голову и поцокал языком.

– Странно, откуда мог здесь бы взяться такой густой туман. Прямо как на болотах в землях проклятых саамов – хоть снежки из него лепи.

– Сдается мне, что это не совсем обычный туман, – озадаченно пробормотал Травник и тут же издал предупреждающее восклицание – облако тумана стало медленно опускаться прямо на них.