Текст книги "Ракетный полет из Каменного Брода в Санкт-Петербург и обратно, или романтическое путешествие барона фон Мюнхгаузена на берега реки Лугань (СИ)"

Автор книги: Сергей Чебаненко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Барон снял ремень, свернул его петлей, а внутрь вложил гарбуз. Примерился, и, раскрутив ремень над головой на манер пращи, метнул овощ в сторону неприятеля.

Гарбуз гулко просвистел в воздухе и ударил прямехонько в лоб боярина. Прыщщин слетел с коня. Гнедой, потеряв седока, испуганно шарахнулся прочь и копытом саданул командующего северян аккурат в нижнюю часть живота. Встать на ноги поверженный наземь злодей еще сумел, но говорить, а тем более командовать уже не мог – обеими руками держался за причинное место и, как рыба, извлеченная из вод, судорожно разевал рот.

Происшедшая конфузия с командующим отрядом северян, не осталась без внимания и прыщщинских "гвардейцев". Они остановились в замешательстве и не знали, как действовать дальше. Диспозиция явно менялась в нашу пользу.

К этому моменту пушка была заряжена порохом и абрикосовыми косточками. Мюнхгаузен тщательно прицелился, сделал шаг в сторону и скомандовал:

– Пли!

Артур Чеб факелом поджег фитиль. Пару секунд спустя орудие оглушительно рявкнуло.

Фруктовая шрапнель зашуршала в воздухе и мощной волной ударила по силам врага. Противник громко возопил десятками глоток не столько от боли, сколько от испуга и со всех ног пустился прочь. Сзади собственного в панике бегущего воинства ковылял его бывший командующий боярин Прыщщин. Наша виктория на сей раз была полной!

– Замечательно! – потирая руки, констатировал Гаскойн. – Но, увы, барон, вы лишись материала для селекционных опытов!

– Ничуть, Карл! – мой друг улыбнулся. – Мы только что провели вполне успешную посевную компанию!

Мюнхгаузен, как всегда, оказался прав. Много позже я узнал, что уже через год весь берег Лугани был усеян ростками абрикосовых деревьев. Абрикосы прекраснейшим образом прижились в Каменном Броде и его окрестностях и стали плодоносить. Ветвь цветущих абрикос со временем стала настоящим символом окрестного края.

Мы, конечно же, с размахом отметили нашу победу. Этот праздник плавно перерос в женитьбу Карла Иеронима на Марии по православному обряду. Следом за бракосочетанием нагрянули Рождество Христово и Новый год. Вино и водка лились рекой, от закусок ломились столы. Песни, пляски, хороводы... Веселье было всенародным – даже из села Свистуновка, находящегося где-то в Сватовском районе, прибыла целая делегация во главе со старостой.

Глава девятая. После того, или разводы-женитьбы и научные открытия, окончившиеся очень печально

9.1

Барон собирался пробыть в Каменном Броде до весны, и только потом пуститься в обратный путь в Германию, уже не только в моей компании, но и с молодой женой.

Но во второй половине января 1796 года из Ганновера пришло тревожное письмо от временного управляющего домом и замком барона Мюнхгаузена. Увы, наши финансовые дела были не в полном порядке после побега Бернардины-Якобины фон Брун и ее любовника Генриха Рамкопф-Хюдена – эта весьма расчетливая дама оказалась к тому же еще и мелкой воровкой, прихватившей с собой часть ценных бумаг, которыми владел Карл Иероним. Обстоятельства требовали нашего немедленного возвращения домой, в Германию.

Мы собрались всего за пару дней и выехали, сердечно простившись с Андреем Тудыйогохатой, Карлом Чарльзом Гаскойном, Артуром Чебом и Джоном Еном.

Чтобы не скучать в дороге, решили придумывать всем встречным поселениям новые названия. Едва выехали за околицу Каменного Брода, вдали, слева от дороги, показалось несколько наполовину занесенных снегом хаток.

– Это что за населенный пункт? – поинтересовался Карл Иероним. На коленях он держал развернутую карту, а в руках – графитовый карандаш. – Он почему-то топографически совершенно не обозначен...

– Это безымянная деревенька, – ответила Мария, кутаясь в теплую шубку. – А живут в ней ребята, которые первыми согласились помогать Карлу Гаскойну со строительством завода.

– Поэтому назовем безымянную деревню Чугункой, – предложил я. – В честь чугунолитейного завода!

– Какое-то не слишком благозвучное название, – Марийка надула губки. – И что за статус – деревня! А люди, между прочим, на заводе будут работать!

– Гм, – я наморщил лоб. – А если так... Ранг поселения повышаем до поселка, а название... Поселок Чугунец!

– Томас, Чугунец, по-моему, еще хуже, – захохотал Мюнхгаузен. – Пусть уж лучше будет поселок Металлист!

И он, не медля ни секунды, начертал карандашом на карте новое название.

Проехали еще чуть, и Марийка ткнула пальчиком в несколько аккуратных белых домиков у самой дороги:

– Вот здесь живут хорошие, работящие и очень аккуратные люди, а деревня называется Грязища. Это Прыщщин так назвал. Говорил, что смеха ради... А народ местный теперь мучается. Стыдится названия собственного села...

– Значит, название меняем! – Мюнхгаузен пыхнул курительной трубкой. – Мы, милая женушка, едем сейчас к нашему счастью. Вот пусть этот населенный пункт впредь так и называется – Счастье.

– Село Счастье – это хорошо! – поддержал я.

– И пусть будет не село, а город! – Карл Иероним засмеялся.

– Ну, прямо таки и город, – засомневался я. – У нас даже Каменный Брод такого статуса не имеет!

– А мы авансом, на будущее! – Мюнхгаузен щелкнул пальцами и склонился над картой. – Так и запишем – город Счастье!

Дорога по заснеженным просторам Европы от Каменного Брода до Ганновера растянулась почти на три месяца – и не столько из-за погоды и обычных трудностей путешествия, сколько потому, что мы постоянно ввязывались в какие-нибудь приключения, иногда крайне опасные, но всегда очень увлекательные. Не забывал фон Мюнхгаузен и о теоретических изысканиях. Именно в те месяцы нашего путешествия барон в общих чертах разработал новую методику охоты на уток – стрельбу по пролетающей стае из печной трубы с последующим получением готового продукта уже непосредственно в обеденном зале. Без сомнения, об этих наших похождениях зимой 1796 года стоит рассказать, но позволю себе заняться этим как-нибудь в другой раз.

9.2

В родовой замок Мюнхгаузенов мы прибыли в первых числах апреля. Карл Иероним не стал отдыхать с дороги, а сразу же деятельно взялся за поправку пошатнувшегося финансового положения. Не буду вдаваться в подробности, какими способами мы действовали, поскольку к теме нашего повествования это не имеет прямого отношения, но уже к июню все денежные неприятности навсегда ушли в прошлое.

Правда, кое-какие проблемы все же остались. Увы, люди пристрастны в своих оценках. Некоторые наши соседи весьма косо смотрели на молодую жену барона. К сожалению, тогдашнее европейское законодательство не признавало юридическим фактом состоявшуюся по православному обряду женитьбу Мюнхгаузена в далеком Каменном Броде. Поползли слухи, что Карл Иероним живет с любовницей из "диких скифских степей", бросив законную жену – "бедняжку Бернардину-Якобину". Думаю, что эти слухи подпитывались самой бывшей женой барона: она явно была уязвлена тем, что Мюнхгаузен не только не страдал от ее бегства с бывшим писарем, но вообще вернулся из путешествия на восток с молоденькой и хорошенькой Марией.

Эти перешептывания за спиной очень задевали не столько Марийку, сколько самого барона. Он в сердцах пообещал вызывать на дуэль каждого негодяя, язык которого только коснется имени его любимой. Но ведь дам на дуэль вызывать не будешь, а большинство пересудов зарождалось и обращалось именно в женских кругах!

– Мой друг, а почему бы вам официально не развестись с Бернардиной-Якобиной и не жениться повторно на Марии уже по местному церковному обряду? – предложил я однажды. У меня сердце кровью обливалось от нравственных терзаний барона, поэтому и осмелился предложить ему вот такой простенький план, постепенно вызревший в моей голове.

Мюнхгаузен задумался всего лишь на минутку, а потом радость озарила его лицо и он вскричал:

– Томас, ты – гений! Немедленно разводимся! И снова женимся!

Мария тоже одобрила мой план.

– Но только, – сказала она, – мне придется перейти из православия в здешнее вероисповедание. Иначе нас с Карлом Иеронимом не повенчают.

С новым крещением Марии проблем не возникло. При крещении она решила назваться Мартой.

– Милый мой Карл, – сказала новокрещеная Марта барону, – мы с тобой впервые встретились в марте минувшего года. С этого момента моя жизнь словно началась заново. Поэтому хочу навсегда связать свое имя с месяцем года, в котором встретила настоящую любовь!

Вот так Мария и стала фрау Мартой. Чтобы нейтрализовать домыслы о ее "скифском" происхождении, мы посредством двух местных болтунов, распустили контрслух о том, что Марта-Мария родом откуда-то из Моравии, а ее отец – богатый аптекарь. Маневр замещения информации контринформацией удался блестяще. Пожалуй, это была первая информационная война, которую удалось выиграть на просторах Европы.

9.3

А вот с разводом дело у нас не заладилось. Бернардина-Якобина категорически отказалась разводиться с Мюнхгаузеном – и просто из вредности, и из меркантильных соображений. Более того, она начала собирать компромат на Карла Иеронима, намереваясь объявить его сумасшедшим и поместить в ганноверский "желтый дом". Тогда именно она, все еще формально баронесса фон Мюнхгаузен, становилась законной владелицей и замка, и городского дома барона.

Целый год ушел на всяческие юридические препирательства. Разрешил все Господин Случай. С помощью своего любовника Генриха Рамкопф-Хюдена Бернардине-Якобине удалось завладеть расписанием дня Карла Иеронима на 31 мая 1797 года, в котором, помимо обычных подвигов, значилось объявление войны Англии в связи с отказом Букингемского дворца окончательно подтвердить независимость бывших английских колоний в Северной Америке. Эти похищенные у нас бумаги были немедленно переправлены в канцелярию нашего правителя герцога Георга как доказательство очевидного помешательства барона фон Мюнхгаузена.

Разумеется, герцог был возмущен попыткой барона объявить войну Англии без участия в таком важном деле администрации ганноверского края. Георг в крайнем раздражении отдал приказ арестовать Карла Иеронима.

Все, однако, быстро и благополучно разрешилось. Я вовремя успел доставить в канцелярию герцога пару экземпляров вечернего выпуска "Ганноверского вестника", в котором сообщалось, что сегодня утром Англия окончательно признала независимость Северо-Американских Соединенных Штатов, и, следовательно, повод для объявления ей войны бароном Мюнхгаузеном отпал.

На радостях герцог Георг распорядился развести Карла Иеронима и Бернардину-Якобину. Процесс начался уже на следующий день утром. Всем все было ясно, судья не намерен был затягивать принятие решения, и публика, которая очень любит присутствовать на всяких судебных мероприятиях, была убеждена, что к полудню Мюнхгаузен избавится от брачных уз. Барон, кстати, в этом тоже не сомневался, и бракосочетание с фрау Мартой наметил на вечер того же дня.

Суд, действительно, достаточно быстро вынес решение о разводе. Карла Фридриха Иеронима фон Мюнхгаузена и Бернардины-Якобины фон Брун. И тут снова все осложнилось...

9.4

Как известно, барон Мюнхгаузен уделял время не только делам земным, но и небесным. Однажды, размышляя о сущности мироздания, мой друг обратил внимание на то, что земной год длится несколько больше, чем мы обычно полагаем.

Это было летней звездной ночью. Я и барон засиделись в домашней обсерватории. Карл Иероним что-то рассматривал в окуляр телескопа, когда-то подаренного ему самим Галилео Галилеем, а я потихоньку, бокал за бокалом, попивал вино из огромной бутыли и развлекал Мюнхгаузена новостями из окрестных деревень.

– Томас, – прервал вдруг меня барон, – как ты думаешь, сколько дней в году?

– Сколько дней в году?.. – я фыркнул. – Да это же знает любой гимназист! Триста шестьдесят пять!

– Точно?.. – Карл Иероним оторвался от рассматривания мироздания в окуляре и с усмешкой на губах уставился на меня.

– Э... – я задумался, интуитивно чувствуя, что в вопросе Мюнхгаузена есть какой-то подвох.

Он, впрочем, не стал дожидаться моего ответа и произнес:

– Нет, не точно... На самом деле в году триста шестьдесят пять дней и шесть часов. Эти шесть часов складывают, и тогда каждый четвертый год становится високосным...

Он подошел к столу, налил себе в бокал вина, выпил залпом и только тогда продолжил:

– Но сегодня утром я задумался: а точно ли в году триста шестьдесят пять дней и шесть часов? И, представь себе, оказалось, что нет! На самом деле год длится триста шестьдесят пять дней шесть часов и еще три секунды...

– Тогда давайте выпьем за новое астрономическое открытие, – начал я, наполняя свой бокал. – За три секунды!

– Никакого открытия нет, – Карл Иероним покачал головой. – О существовании этих трех секунд давно известно всем астрономам.

Он прошелся по обсерватории, разминая плечи, вернулся к столу. Заговорил, глядя куда-то в ночное пространство за узким окошком:

– Итак, мы имеем три секунды никем неучтенного времени. Что же получается? За годы эти секунды складываются в минуты, а за столетия – уже в часы...

Он снова налил себе вина, отпил из бокала и сказал:

– Томас, я подсчитал, что одна минута дополнительного времени суток набегает за двадцать лет. Один час – за тысячу двести лет. А чтобы получились целые сутки – нужно двадцать восемь тысяч восемьсот лет.

Мюнхгаузен поднял бокал на уровень глаз, несколько секунд рассматривал сквозь стекло и вино пламя свечи, потом спросил:

– Как ты думаешь, сколько существует род людской?

– Трудно сказать... Я как-то спрашивал об этом у нашего пастора. Он считает, что мир был сотворен примерно шесть тысяч лет назад. Следовательно, и весь род людской – тоже.

– Это по Библии, – кивнул барон. – А если исходить из научных построений – в частности, из моих рассуждений во время нашего кругосветного путешествия на корабле "Шмыгль" десять лет назад, – Земле должно быть около четырех-пяти миллиардов лет. Что касается человека в его нынешнем виде, то он существует не менее тридцати – ста тысяч лет.

Он одним глотком допил вино из бокала и улыбнулся:

– А это значит, мой дорогой Томас, что мы уже давно имеем право воспользоваться для своих личных целей одним дополнительным днем в году!

Короче говоря, этим "дополнительным днем в личных целях" барон решил воспользоваться именно во время своего бракоразводного процесса, и подписал судебные документы тридцать вторым мая.

9.5

Конечно же, разразился грандиозный скандал. Суд счел себя оскорбленным, и судья тотчас же закрыл заседание.

Впрочем, шанс еще все поправить оставался. Бургомистр стал уговаривать Мюнхгаузена отказаться от своей идеи внедрить дополнительный день в летоисчисление города и вообще отказаться скопом от всех приключений, так замечательно описанных в книгах господ Распе и Бергера. Следовало всего лишь написать что-то вроде официальной записки: "Я, барон фон Мюнхгаузен Карл Фридрих Иероним, заявляю, что я – обыкновенный человек. Я никогда не летал на Луну, не скакал верхом на ядре, не поднимал себя за волосы из болота..." Ну, и так далее, по всем пунктам.

Когда бургомистр озвучил это условие, лицо Мюнхгаузена сделалось вдруг неимоверно бледным. Не глядя ни на кого, он совершенно бесцветным голосом произнес:

– Что же, господа... Так тому и быть – я все напишу... Если тридцать второе мая никому не нужно, пусть будет так, как вы хотите...

Несколько секунд барон стоял молча. Потом едва слышно продолжил:

– День, который никому не нужен... В такой день трудно жить, но, наверное, легко умереть...

Его взгляд, какой-то необычайно тусклый, неживой, скользнул по нашим лицам:

– Пусть возрадуются все мои недруги – через пять минут барона Мюнхгаузена не станет. А вы, друзья мои, можете почтить его память вставанием и минутой молчания!

Мы обескуражено замерли, а он немедля проследовал в свой кабинет. Я слышал, как звякнула внутренняя щеколда.

Фрау Марта беззвучно плакала, серебристые слезинки скатывались по щекам. Бургомистр тер виски пальцами и механически повторял одну и ту же фразу: "Наверное, так будет лучше... Так, наверное, всем нам будет лучше..." Я привалился спиной к стене, сердце колоколом било в самые уши, в голове стоял вязкий туман.

Из-за дверей кабинета барона вдруг грохнул выстрел.

Что было потом я помню очень плохо. Помню, что мы стучали в запертую изнутри дверь. Помню, как лишилась чувств фрау Марта и осела на руки бургомистра. Помню, как прибежали слуги, и кто-то начал ковыряться в замке. А потом мир вдруг смазался, потек и рухнул в темную пропасть. Я и сам упал в обморок.

...Окончательно пришел в себя только через неделю. Открыл глаза – и сразу понял, что мир стал другим. Кто-то из слуг сообщил мне, что барона больше нет. Похороны состоялись третьего июня, а на следующий день фрау Марта ушла из дому и не вернулась. Поиски ничего не дали. Поговаривали, что она уехала куда-то на восток, в "дикие степи".

Глава десятая. За тем, или садовник Мюллер и третья мюнхгаузеновская лунная экспедиция

10.1

После смерти барона Мюнхгаузена почему-то вдруг возлюбили все. Бернардина-Якобина водила экскурсии "Жизнь и быт Карла Иеронима фон Мюнхгаузена" по нашему замку – и, поверьте, желающих лично увидеть апартаменты моего упокоившегося друга оказалось предостаточно.

Ее любовник Рамкопф-Хюден читал лекции по "статической бароновой физике" в местном коммерческом лицее, на которых с пеной у рта доказывал то, что раньше отрицал, – что Карл Иероним смог таки вытащить себя из болота за волосы, мчался по воздуху верхом на ядре и дважды летал на Луну. Якобы перед тем, как первый раз коснуться подошвой ботфорта лунной поверхности, мой друг даже произнес историческую фразу: "Это маленький шаг для отдельного человека, но огромный скачок вперед для всего человечества". Я чесал в затылке, напрягал память – ведь я в тот момент был рядом с Мюнхгаузеном и вторым ступил сапогом в лунную пыль, – но ничего подобного припомнить не мог. Впрочем, опровергать домыслы Рамкопфа-Хюдена не стал...

Видимо мое молчание оценили по достоинству, и вскорости мне по почте пришло письмо из мэрии, в котором бургомистр предлагал возглавить "Совет ветеранов приключений и путешественников имени барона Мюнхгаузена". Я, впрочем, поразмыслив, отказался. С детства не люблю все эти политические цирлихи-манирлихи.

Прошло три долгих и тоскливых года. Я все так же служил экономом при замке Мюнхгаузенов и полностью ушел в хозяйственную рутину. Закупка провизии, заготовка кормов, счета и финансовые отчеты перед налоговой инспекцией герцогства... Иногда мне даже начинало казаться, что так было всегда, а мои и Мюнхгаузена приключения и путешествия – всего лишь длинный, яркий и приятный сон.

10.2

В конце июня 1800 года судьбе было угодно привести меня в небольшой цветочный магазинчик на окраине Ганновера – ходили слухи, что его владелец, садовник Мюллер, выращивает какие-то совершенно необычные розы. Бернардина-Якобина возжелала, чтобы у нее по утрам теперь всегда были свежесрезанные цветы.

Владелец магазинчика встретил меня с распростертыми объятиями, и тут же принялся с увлечением рассказывать, какие у него имеются замечательные растения.

Он говорил с жаром, весьма увлеченно, – а я вдруг узрел в этом человеке моего друга, барона фон Мюнхгаузена! Не смог сдержаться и сказал ему об этом.

И о чудо! Садовник Мюллер тут же снял шляпу, очки, сорвал наклеенную на лицо бороду, и я в самом деле увидел перед собой Карла Иеронима, того самого Мюнхгаузена, которого знал много лет и с которым так неожиданно и трагично расстался три года назад!

– Барон! Боже мой, это вы!

– Я, Томас, я, – он тоже не смог скрыть своего волнения и даже смахнул с глаза слезу.

– Но как?... Как это возможно? – У меня дрожали губы. – Вас же похоронили... Я сам не раз бывал на вашей могиле!

Карл Иероним горько вздохнул и ответствовал:

– Три года назад по взаимному согласию с моими родственниками и бывшими друзьями я ушел из жизни в мир иной.

Я выпучил глаза. Стоявший передо мной барон был вполне реален и материален и нисколько не походил на призрака из потустороннего мира.

Мюнхгаузен, видимо, угадал мои мысли и немедля пояснил:

– Между мной и Бернардиной-Якобиной с компанией было заключено джентльменское соглашение о том, что ни я их, ни они меня беспокоить не станем... Я забрал Марту, поселился здесь, на окраине Ганновера и превратился в садовника Мюллера. Выращивал цветы, открыл вот этот магазинчик... Два года назад у нас с Мартой родился сын. Мы назвали его Андре – в честь деда.

Он вздохнул и грустно улыбнулся:

– И ты знаешь, меня полностью устраивала такая жизнь – размеренная, спокойная и серенькая...

– Не верю, – я затряс головой. – Вы же барон Мюнхгаузен, герой, путешественник!

– Ошибаешься, Томас. Я стал Мюллером, просто садовником Мюллером... Помнишь наш полет из Каменного Брода в Санкт-Петербург и обратно? Мои работы по созданию ракетной техники?

– Еще бы не помнить! – фыркнул я. – Как будто вчера все было!

– Так вот даже эти работы я прекратил, – с горечью произнес мой друг. – Собрал все чертежи и расчеты и отослал в поместье моего друга барона фон Брауна. С припиской использовать эти наработки не ранее, чем через сто лет. Пусть кто-нибудь из потомков барона все-таки откроет человечеству путь в космос!

Он немного помолчал, грустно вздохнул и продолжил:

– Я сделался типичным образчиком городского мещанина: работа, домашнее хозяйство, семья. Работа, дом, семья. Все по кругу, строго по расписанию, с нашей известной всему миру пунктуальностью... И так длилось три года... Но вчера...

Мюнхгаузен замолчал и опустил взгляд.

– Вчера? Что случилось вчера? – Мое сердце замерло.

– Вчера Марта взяла сына и ушла, – сухо сообщил барон. – Оставила записку, что выходила замуж за путешественника барона Мюнхгаузена, а не за садовника Мюллера, и не намерена больше жить этой мещанской жизнью, без всяких событий и приключений...

– И вы... – У меня перехватило дыхание.

– И я решил вернуться, Томас! – Барон вскинул голову, и в глазах его полыхнули веселые искры. – Нет больше Мюллера! Барон Мюнхгаузен воскрес! Воскрес раз и навсегда!

Я был рад настолько, что не сдержался и немедленно заключил моего старого друга в самые горячие объятия, на которые был способен.

10.3

Известие о "воскрешении" барона Мюнхгаузена взбудоражило город. Радость вылилась на улицу, кто-то даже организовал маскарад и праздничное шествие. В мэрию студентами городского лицея было подано прошение о немедленном переименовании города Ганновера в Мюнхгаузенштадт.

Впрочем, не все разделяли всенародное ликование. Бернардина-Якобина и прочие родственники и бывшие друзья барона подали в суд исковое заявление, в котором объявляли Карла Иеронима самозванцем – дескать, садовник Мюллер сошел с ума и вообразил, что он Мюнхгаузен.

Суд долго вникал в суть вопроса и, в конце концов, решил провести экспертизу. На центральной городской площади установили огромную пушку, ствол которой был направлен едва ли не в зенит: чтобы доказать свою подлинность барону Мюнхгаузену предлагалось совершить полет на пушечном ядре на Луну. На самом деле, в пушку был заложен сырой порох, и после выстрела мой друг под общий хохот присутствующих просто шлепнулся бы на землю.

Но барон почуял неладное, да и фрау Марта – она снова вернулась к Карлу Иерониму, как только он перестал быть садовником Мюллером, – подтвердила, что пушка не готова к настоящей стрельбе.

По настоянию моего друга порох немедленно заменили на сухой.

Карл Иероним окинул присутствующих грустным взглядом, горько улыбнулся краешком рта и сказал:

– Я понял, в чем ваша беда: вы слишком серьезны! Все глупости на Земле делаются именно с этим выражением лица. Улыбайтесь, господа, улыбайтесь!

Ответом было молчание. Давящая, тревожная тишина невидимым покрывалом накрыла город. Только ветер шелестел листвой среди ветвей деревьев в городском парке.

Мюнхгаузен вдруг улыбнулся своей обычной озорной улыбкой, в глазах заплясали бешенные огоньки веселья:

– Кстати, три года назад я хотел подарить вам лишний день – тридцать второе мая, но тогда мой подарок не был принят. Так пусть же сегодня, наконец, будет именно этот дополнительный день в году! Тридцать первое июня, господа! Будем считать, что я отправляюсь в путь тридцать первого июня тысяча восьмисотого года! Никто не против?

Мы все словно онемели.

– Я так и знал, – чуть прищурившись, произнес мой друг. – Наш народ всегда славился единодушным одобрением всего и вся!

Он помахал рукой, прощаясь, и по веревочной лестнице стал подниматься к жерлу орудия.

Площадь замерла. Все понимали, что сейчас по всем законам обычной физики должна свершиться трагедия!

Но веревочная лестница, по которой барон взбирался к пушечному стволу, вдруг самым невероятным образом стала вертикально и начала стремительно вытягиваться вверх. Мюнхгаузен же упорно продолжал карабкаться по ней, и вскорости скрылся среди белых пушистых облаков.

– Томас, – позвал меня бургомистр, – вы лучше нас всех знаете барона. Объясните, что, черт возьми, происходит?

– Ничего особенного, – я пожал плечами. – Карл Иероним фон Мюнхгаузен решил не доверяться вашей технике и отправился на Луну пешком – вот по этой самой лестнице!

– Э... – наш градоначальник поперхнулся воздухом. – И никак нельзя вернуть его обратно?

– Увы, нет, – я покачал головой.

– А если мы снарядим экспедицию вдогонку? – встряла в наш разговор Бернардина-Якобина. – Вернем его на Землю принудительно!

– Боюсь, у вас ничего не выйдет, – я развел руками.

– Это еще почему? – подал голос Рампкомф-Хюден. – Я лично готов возглавить погоню!

– Там, – я указал рукой в небо, – там холод космический, цвет неба иной... Вакуум, дышать совершенно нечем... И еще радиационные пояса...

– А как же сам барон? – Любовник бывшей баронессы удивленно захлопал глазами. – Как он может пешком шагать по космосу в таких жутких условиях?

– Так это же барон фон Мюнхгаузен, – я снисходительно улыбнулся. – Он может все!

Лесенка, уходившая в небо, вдруг провисла, начала складываться и вскоре упала к нашим ногам.

– Боже мой! – охнула фрау Марта. – Карл... Он разбился!

– Ничего подобного! – Я взял ее под локоть. – Барон просто перешел в состояние невесомости и начал свободный полет!

– Томас, – фрау Марта нервно сжала мою руку. – Как ты думаешь, когда он вернется?

– Трудно сказать, – я наморщил лоб и принялся прикидывать:

– Минимум трое суток уйдет на дорогу туда, еще трое – на возвращение на Землю. Плюс некоторое время на поверхности Луны... Вряд ли нам стоит ожидать возвращения барона раньше, чем через неделю.

Глава одиннадцатая. То будет, или к звездам на блямбе

Я оказался прав. Карл Иероним вернулся из небесного путешествия в ночь на 7 июля 1800 года.

Обычно я спал очень хорошо. Отходил ко сну где-то около десяти вечера и спокойненько прибывал в царстве Морфея до самого рассвета.

Но в ту ночь почему-то заснуть не мог. Переоделся в ночную сорочку, натянул на голову колпак, прилег – все, как обычно, а заснуть не могу. Ворочался, ворочался – и все никак. Начал мысленно считать баранов. Вот белый барашек номер один, вот белый барашек номер два... Перед моим мысленным взором прошло четыре полноразмерных отары и несколько старцев-чабанов в папахах и бурках, а долгожданный сон все не приходил.

Вылез из-под одеяла, сел на кровати. Вдалеке, на городской ратуше, часы пробили двенадцать раз. Полночь. Сна не было ни в одном глазу.

Босыми ногами прошлепал к буфету, открыл чуть скрипнувшую дверцу. Пузатенькая початая бутылочка с коньячком. Небольшой округлый бокал. Говорят, коньяк – лучшее средство от бессонницы. Проверим.

Наполнил, как всегда, на четверть. Но смаковать, пить глоточками не стал – жахнул залпом, даже глаза зажмурил. Крякнул от удовольствия.

А когда открыл глаза, охнул – вся моя комнатушка купалась в лучах серебристо-салатного света. Свет лился снаружи, сквозь неплотно закрытое ставнями окно.

Я осторожно выглянул и замер. Чуть выше окна, на расстоянии примерно метров пятидесяти от дома в воздухе висела огромная светящаяся блямба. Своей формой она напоминала перевернутую супницу. По окружности "супницы" россыпью бежали разноцветные огни – синие, красные, желтые. На вершине я заметил два рожка ярко-фиолетовой окраски.

– Ну, вот, пожалуйста, – в голос сказал я сам себе, – выпил совсем немного, а уже мерещится всякая чертовщина!

От днища блямбы аккурат к подоконнику тянулась дорожка салатно-серебристого света – она-то и расцветила стены моей комнатушки. Свет был странный, какой-то переливчато-вязкий; словно зеленоватый кисель изливался из непонятной штуковины в окружающее пространство. Я осторожно тронул световую дорожку и испуганно отдернул руку. Показалось, что коснулся теплой воды. Потер подушечками пальцев друг о друга – нет, это не вода, сухо.

В воздухе над головой что-то глухо щелкнуло. Я поднял взгляд на блямбу. В ее округлом фасаде, прямо над светящейся дорожкой открылось нечто, похожее на продолговатую овальную дверь. Изнутри лился ослепительный свет, в котором тотчас же стали проступать очертания знакомой фигуры. Треуголка, камзол, сапоги со шпорами – да это же мой друг барон Мюнхгаузен!

Световая дорожка пошла волнами, которые тут же застыли в пространстве ступеньками со сглаженными краями. Карл Иероним легко сбежал по ним к окну дома. Я чуть посторонился, и секунду спустя барон спрыгнул с подоконника на пол моей комнатушки.

– Привет, Томас! Вот и я!

– Барон! – Слёзы радости буквально брызнули из моих глаз.

Мы обнялись. Мюнхгаузен похлопал меня по плечу, отстранился и сказал:

– Чертовски рад тебя видеть!

– Я так волновался за вас! – Утер слезы рукавом ночной сорочки. – Лунная экспедиция – это же не в пригородный лес на охоту сходить!

– А, ерунда, – Карл Иероним отмахнулся. – В третий раз на лунные просторы – это же не в первый, начинаешь привыкать. Я бы даже заскучал там среди гор и кратеров, если бы не встретил на Луне гостей из далекой галактики.

Мюнхгаузен мотнул головой в сторону блямбы за окном:

– Маленькие зеленые человечки. Очень вежливые, очень стеснительные, поэтому не решились выйти вместе со мной. Приглашают меня с супругой и сыном посетить их космическую республику. Поэтому сейчас забираю Марту и Андре – и мы стартуем.

– А как же я? – Слезы снова навернулись на глаза. – Барон, мы же столько лет путешествовали вместе...

– В этот раз, Томас, тебе придется остаться на Земле, – Карл Иероним грустно покачал головой. – В космосе, оказывается, тоже существует свои пограничники, своя таможня и своя государственная бюрократия. Сколько я не уверял их, что мы с тобой всю жизнь живем как братья, но проездные документы и визы они выдали только на членов моей семьи... Но не печалься, это только первый полет к звездам. Во вторую звездную экспедицию я тебя непременно возьму! Галактика, кстати, вот-вот собирается ввести для землян безвизовый режим!