Текст книги "На южных рубежах"

Автор книги: Сергей Баранов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Нужно было достичь своих аулов, где, будучи властелином своей судьбы и шкуры, огромных табунов лошадей и сотен юрт сородичей и подданных, выслать к старику честь по чести людей для кудалыка8282
  Часть свадебного обряда, сватовство. Кудалар – сваты (каз.)


[Закрыть], с богатыми дарами.

Заодно, кудалар могли бы узнать, как в Верном отнеслись к его побегу и не назначил ли Колпаковский гору золота в награду за поимку беглого бая или за его взбунтовавшуюся голову, отделенную от плеч. Если так, то в худшем случае, начальник возьмет их в заложники и тогда, поторговавшись как следует, бай их выкупит, пока сам будет в безопасности. Если же начальник простит его, то кудалар свободно явятся к старику-казаку, испросят разрешения поставить белую юрту рядом с его избой, одарят его подарками, оденут дорогой шапан на его дряхлые плечи и водрузят малахай из волчьей шерсти на его белую голову. Для мальчишки бай не пожалел в своих грезах породистого жеребенка, с седлом и уздечкой, а для будущей токал он отправит кимешек8383
  Женский национальный головной убор для замужних (каз.)


[Закрыть], обшитый жемчугом и самый изящный камзол.

Сам же бай, тем временем, подготовит свадебный пир в ауле, скачки и торжественные игрища, такой той8484
  Пир, празднество (тюрк.)


[Закрыть], о которам еще десятилетие по всей Степи, да что там, во всей Азии, будут говорить не иначе как со вздохами восхищения и муками зависти. Тогда ни старик, ни сама казачка, не смогут устоять перед соблазном, и непременно согласятся на брак. В конце концов, к чему старику сопротивляться, ведь мудрецы говорят: цель дороги – дойти, цель девушки – уйти.

Как только кудалар сделают свое дело, старик с девушкой должны будут явиться в аул, а уж там, был уверен Аманжол, девушка трижды произнесет слова шахады8585
  Свидетельство (араб.) Текст таков: «Свидетельствую, что нет Бога, кроме Аллаха, и что Мухаммед – его пророк». Троекратное произнесение этого свидетельства в присутствии священнослужителя означало принятие ислама.


[Закрыть] и мулла совершит обряд при свидетелях.

Великодушный меджнун, в обычной своей жизнедеятельности скаредный и хитрый, теперь был готов отказаться от приданого и полностью взять на себя ответственность за красавицу. Он поставит ей за свой счет отдельную юрту, чтобы юную токал не заклевала его ядовитая байбише8686
  Старшая жена (каз.)


[Закрыть], выделит ей косяк лошадок, чтобы она могла жить независимо, хоть на все это и придется поиздержаться.

Решив так, бай сделался непреклонен, хоть и соблюдал осторожность. Опасности он презрел не полностью, страхи его, хоть и улеглись, но не исчезли, и свою медлительность он оправдывал исключительно уважением к султану Аблесу, потому что дал ему слово, которое вот-вот собирался нарушить. Но любовь и казачка стоили того.

Все ему в Верном надоело, все осточертело. Аманжол устал бояться, устал чувствовать себя ненужным и незаслуженно обойденным вниманием со стороны важных людей. А грозного султана Аблеса все не было, так что бай разработал тактику побега.

За пару ночей он придумал хитроумный план. Во-первых, он решил выехать ночью, чтобы не быть замеченным русскими, ведь он все еще боялся суровой мести Колпаковского за свое малодушие. Во-вторых, ехать он решил не на своем могучем бактриане8787
  Двугорбый верблюд.


[Закрыть], а на ишачке своего слуги, которого, вместе со вторым помощником, он решил оставить в юрте под Верным, для отвода глаз, как будто бай стоит на месте. Им было велено выдвигаться позднее, не высовываться из юрты и всем говорить покуда, что бай приболел. Естественно, все наторгованные богатства бай взял с собой, погрузив на второго ишака, так что на бедняка, как рассчитывалось, он никак не походил, хоть и надел тряпье своего слуги на свои необхватные телеса. И наконец, наиковарнейшим ходом было письмо, которое бай написал и отправил Кожегулу с нарочным. Там, по-арабски, с оттиском личной тамги8888
  Печать в виде родового фамильного знака.


[Закрыть], содержалось торжественное приглашение прапорщика Кожегула на обед к баю на следующий день. Этим, бай рассчитывал усыпить бдительность Кожегула, так как был уверен в том, что прапорщик поставлен султаном Аблесом для слежки за ним. В дальнейшем, это письмо и привело к той неловкой встрече в байской юрте.

Глава 8. Побег

А до того времени, почтенного вздыхателя ждали некоторые приключения.

Настал вечер, тьма поглотила выселки. Аманжол тайно двинулся в путь по дороге на Софийскую станицу.

Дороги близ верненских станиц были выстелены ковром из желтых листьев. Дальше она уходила в степь. По правую сторону, на юге, высились хребты Заилийского Алатау, образуя собой некую местную границу, хотя империя простиралась дальше этой гряды, в сторону озера Иссык-Куль. Слева же, в северную сторону, простиралась бесконечная плоская степь.

Медленным шагом, уверенно, по-барски, топали ишачки, один навьюченный поперек спины разными тяжестями, и второй, не менее напряженно, нес на себе полного, дородного бая, который катал во рту шарик курта8989
  Твердый кисломолочный продукт, изготавливаемый из козьего, овечьего, кобыльего или верблюжьего молока.


[Закрыть]. Вокруг ни зги не было видно, тишину нарушало лишь стрекотание кузнечиков.

Первые версты вдоль дороги от Верного, по обеим сторонам расстилались пашенные земли, а если бы баю было угодно двигаться в сторону гор, он увидел бы и большие садоводческие угодья, куда привозили саженцы плодовых деревьев, насаживали и исследовали их приживаемость. Именно оттуда в Верный и в близлежащие выселки свозились абрикосы, груши, яблоки, сливы, вишни и другие плоды неприхотливых пород, которые нашли здесь добротную почву.

Кое где возле дороги пятнами пестрели оазисы деревьев и кустарников. Когда бай проехал пашенные земли, далее отдельными, но широкими полями, ширились камышовые заросли, что свидетельствовало о высоком нахождении там подземных вод. В тех местах, где воды эти находились слишком высоко, на поверхность поднимались даже небольшие озерца или, скорее лужицы в заболоченных землях, окаймленные неизменными камышами. Летом, случись здесь кочевка или становище, аульные дети с удовольствие купались в таких водоемах, поились кони и скот, взрослые могли насладиться отдыхом и укрыться от жары, молодежь же находила укромные места от нежелательных взглядов в тени высоких зарослей.

Бай двигался со своими четвероногими слугами на восток и немного поворачивал к северу, где у реки Талгар, как он знал, стояло кыстау9090
  Зимнее становище, зимовка (каз.)


[Закрыть] его родственника. Именно там он хотел заночевать и отдохнуть, прежде чем пуститься в дальнейший путь.

Прошло несколько часов. Изрядное расстояние было преодолено. Уже щедро светила луна. Бай решил остановиться, так как все чаще ему приходилось применять толстую палку, которой он беспощадно колотил ишачков за природное их упрямство и отказ двигаться вперед в удобном для ездока темпе. Этим поганым животным весьма повезло, решил бай, ибо он проголодался, так что можно было дать им короткую передышку, позволить пощипать траву, пока сам он перекусит лепешками, зажаренными на курдючьем сале перед выездом и кусочком хорошо проваренной бараньей мякоти, сухой и безвкусной, но питательной.

Бай отрезал походным своим кинжалом два кусочка мяса, положил на лепешку и свернул ее пополам. Потом хлопнул пробкой турсыка9191
  Сосуд в виде мешка, сшитый из кожи.


[Закрыть] с кумысом и приготовился сначала сделать вкусный глоток, держа наготове во второй руке аппетитную лепешку, чтобы отправить ее в рот следом. Бай зажмурился от наслаждения, сделав глоток, откусил от лепешки и тут через прикрытые от блаженства веки он почувствовал, что лицо его неестественно освещено. От испуга он проглотил большой кусок, совсем его не прожевав и тут же поперхнулся, закашлялся, так что еще мгновение ничего не видел вокруг себя. Но, когда он почувствовал себя лучше и наконец открыл глаза, взору его предстало страшное.

– Ойбай, кхе-кхе! Шайтан! – заорал он в диком ужасе.

Перед собой он увидел чудище с двумя огромными головами и еще двумя поменьше, сверху. Не иначе, это жалмауыз кемпир9292
  В казахской мифологии это демоническое существо, в виде старухи с семью головами.


[Закрыть] решила напасть на одинокого путника и сожрать его.

– Ко мне мои батыры! Аттан9393
  По коням! или «бить тревогу» (каз.)


[Закрыть]! Ко мне джигиты! Аттан! – довольно воинственно выкрикнул бай. Чутье и неизменное осознание своей значимости, слишком высокой, чтобы быть сожранным таким позорным образом, подсказало ему, что надо прикинуться храбрым и попробовать напугать демона или, хотя бы, ввести в заблуждение, чтобы отбить у нее желание нападать на него. Но, все же страх настолько одолел бая, что он затрепетал в безумной панике. – Чу, шайтан!

Чудище завертело головами по сторонам, зафыркало, потом заржало. Туловище разделилось на две части и головы исчезли в двух противоположных направлениях. Бай откашлялся и встал на ноги. Он был испуган до смерти и вертел головой в поисках своих ишачков, ведь на одном из них он оставил свою камчу и, главное, громоздкий и страшный пистолет. При нем остался только нож, турсык и лепешка, которые он не выронил бы, даже если бы перед ним разверзлись врата ада.

Чудище возвращалось – это было слышно по приближающемуся шороху камышей. Бай едва не спятил от происходившего кошмара и начал махать ножом наобум, вокруг себя.

– Сгинь, сгинь! Умоляю! – запищал он совсем по-детски.

Почувствовался сильный толчок в спину, и бай повалился навзничь, растянувшись на земле. Толчок был явно нечеловеческий, чувствовалась неумолимая сила его и инородная плоть. Это мог быть только демон.

Сначала бай решил притвориться мертвым и лежал на земле будто четвертованный, но нервы его не выдержали такого притворства, и он сжался клубком, обнял колени и заплакал.

Чудище заплясало вокруг него полудюжиной ног, как ему послышалось. Сейчас набросится, растерзает горло, пожрет печень…

– Эка, сучий сын! – услышал бай и на этот раз ощутил вполне человеческий, приятный даже, тычок кожаным сапогом в брюхо.

– Подымайся, бес! Ух, испужал, черт горбатый! – бай ощутил еще один пинок, с другой стороны.

Он не чувствовал боли, не чувствовал обиды или горечи унижения от своего позорного положения. Было только облегчение от осознания, что рядом, в бескрайней и страшной ночной степи, есть люди. Бай перевернулся и хотел вскочить на ноги, чтобы обнять их и возблагодарить за спасение. Хоть он и слышал обычно неприятную ему русскую речь, сейчас она звучала песнью самого сладкоголосого акына. Он готов был признать в этих грубых людях родных, близких, любимых соплеменников из одного рода человеческого, а не из мира джиннов и духов. Все русские сейчас были в его сознании братьями, достойными самого почетного положения, хотя еще полдня назад он не удостоил бы их и кивком, если, конечно, русский не был одет в офицерскую форму.

– Братцы! Братцы! Ойбай, что я сейчас видел! Жалмауыз кемпир напала на меня! Братцы! – бай поднялся на ноги несмотря на то, что его пытались удержать в сидячем положении. Он лез обниматься и целоваться к бородатым, суровым на вид людям.

Двое казаков были спешены и держали своих коней за уздцы. Были они в боевых облачениях, в овечьих чембарах9494
  Широкие шаровары.


[Закрыть], заправленных в сапоги, в гимнастерках под полурасстегнутыми чекменями, при саблях и с ружьями в чехлах, присоединенных к лукам седел. Воинственный их вид добавлял баю добросердечности и благодарности за мнимое спасение, ибо именно казаков и их коней он принял во тьме за демона.

Станишники держали в руках факелы, так что пространство вокруг было хорошо освещено, и даже мирно пасшиеся неподалеку ишачки были доступны взору.

– Да сгинь ты, ведьмедь окаянный! Охолонись говорю! – отмахивался казак от бая, который лез к нему пузом вперед с явным намерением облобызать.

– Эвоно! Ты пошто орешь, аки дух нечистый? – перекрестился второй казак. – Морок кругом, а он лезет, чертяка!

– Жигиты! Вот сыпасыба! Вот молодес, а? Уй, батыр! – перешел бай на русский.

– Отойди, кайсак, отойди! Отвечай, ну! Коли по-нашенски баишь! Кто таков? – рассердился первый казак. – Где твои джигиты?

– Ойбай-ау! Дуруг! Никакая жигит нет! Я думал, что демон, вот и обманывал! – улыбнулся бай лукаво и даже ткнул заговорщически локтем второго казака, более улыбчивого.

– Чего мелешь, гладырь? Знаем мы вашего брата! А ну, отвечай! Где шайка твоя? В камышах попрятались?

– Какой шайка, басе! – бай отмахнулся от сурового казака, будто от настырной девчонки, лезущей к взрослым со своими детскими играми. – Вон весь моя шайка!

Бай указал на ишачков. Окажись он в другой ситуации, он не проявлял бы перед вооруженными казаками такого панибратства и смелости. Тем более в его случае, когда он мнил себя беглецом, бунтарем и нарушителем приказа самого начальника Колпаковского. Но теперь, спасенный от гораздо более страшных мук, от внеземных, потусторонних сил, он начисто позабыл о своих мирских грехах.

– Дуруги! Дуруги! Счас я вам подарык делаю! – толстый бай чуть не покатился в сторону своих ишачков и пинками, кулаками, проклятьями стал смешно их подгонять к казакам. Воины опешили от простого, обезоруживающе наивного поведения бая.

Аманжол достал из мешка бутылку водки, затем, пошарив в закромах, и задумавшись на мгновение, выудил вторую. С широкой, почти детской улыбкой, оголявшей желтые зубы, бай протянул бутылки казакам. Тот, что задавал вопросы нахмурился сначала, но увидав, что друг его бутыль принял, последовал его примеру.

– Взятку сует, песий сын! – наигранно сурово изрек казак.

– Нет! – громко возразил бай. – Подарык! Отсюда! – и положил ладонь посередине груди.

– Ну, коли оттуда! – засмеялся второй казак.

– А все ж, поперву ответь, ты кто такой? Куды путь держишь?

Бай несколько растерялся от такого простого вопроса. Пелена страха, застилавшая его острый взор, уже испарилась, и он увидел, что перед ним казаки, вооруженные, на конях, а сам он, стало быть, попался.

На самом деле никакого нарушения бай не совершил, разве что не сдержал слово, данное султану. Однако бай, принявший шутку султана о своей значимости перед Колпаковским, за естественную и само собой разумеющуюся истину, этого не знал. Теперь он стал осознавать, что он никто иной как беглец, задержанный казачьим разъездом. Но, как бы то ни было, а врать и изворачиваться бай умел отменно. Он даже ощутил гордость от своего дальновидного поступка по задабриванию казаков, хотя сделал он это из другой нужды.

– Ай, батыры, батыры! Я простой бедняк! Хозяин мой, славный и могуший бай Аманжол из Верный! Дуруг… мынбасши… великого Калпака… пыд-пыл…пыл-пыл…кобы… нык… – бай никак не мог выговорить имени Колпаковского, и тем более его чина, смешивал в речи русские и казахские слова на потеху казакам. Потом немного собрался и добавил четко. – Я сам – Акжол. Аманжол призвал. Из аул. Иду. Торгобат буду Верный. Тобар. Аманжол ждет.

Бай похлопал по мешкам, навьюченным на ишачка. Чтобы не быть подозреваемым в бегстве из Верного, бай решил соврать, что он идет в Верный, где его ждет хозяин. Правда, те мешки, которые он навьючил на ишака, не были похожи на товары из аула. Те, обыкновенно, являли собой большие тюки изделий и, конечно, скот, а эти мешочки как раз походили на товары из городка для аулов. Все же, бай надеялся, что казаки этого не заметят, хотя такие как они, иногда, выполняли также функции таможенников.

– Ну, даешь, кайсак Акжол! – казаки посмеивались. Прожитые мгновения они переосмысливали, с учетом объяснений казаха.

Казаки были в разъезде, патрулировали дальние окрестности Верного по приказу об усилении охраны станиц. Когда бай выкрикнул: «Аттан!», казаки решили, что наткнулись на бродячую шайку местных кочевников, которых много развелось в последнее время вокруг Верного. Они разъехались в разные стороны, чтобы обхватить надуманную шайку и зайти с тыла, так как видели, что сам бай не вооружен, трапезничает и опасности не представляет. Они прочесали камыши и вернулись назад, поняв, что их обманули. Тогда старший казак в шутку наехал грудью коня в спину бая, чем и опрокинул его наземь. Получилось, что и казаки дали маху, а теперь смеялись своей оплошности.

– Друг подполковника, говоришь?

– Дуруг, дуруг! Бальшо-ой шелобек! Мы, казах – дуруг урус! – бай прислонил указательные пальцы и потер их друг об друга.

Приказ Колпаковского был ясно передан старшиной казаков Шайтановым. Звучал он однозначно: конные разъезды участить, особливо по ночам охранять покой жителей Верного и окрестных аулов. Смутьянов разоружать. Шайки бандитские разгонять. Атаманов брать для допросов. Лишней жестокости не выказывать. К мирным киргизам относится добро, содействовать и насилия не чинить.

Бай стал раздумывать как бы уже отделаться от казаков. Он даже стал жалеть о том, что наврал по поводу своего маршрута, имея в виду, что казаки могли пристать к нему с осмотром и тогда обнаружить, что товары не аульные, а верненские. Это могло только усилить их подозрения относительно странного путника, но все же бай решил, что безопаснее будет вернуться обратно в роли бедняка-простака, чем обнаружить в себе предателя-беглеца.

Казаки же не спешили уходить. Старший, и более строгий, снова приступил к допросу.

– Чего это ты в ночь то по степи бродишь с такою справою? Кубыть запутлялся? Чи не боишься грабителей? Аль погодь! Может-таки ты с ними заодно, а, киргиз?

Бай перепугался снова и тут же пожалел о своей поспешности, выданной покраснением лица. Можно ведь было сделать вид, что он ничего не понял. Но, казак, видно, спрашивал уже скорее для порядку или по привычке, нежели из действительного подозрения. Аманжол стал считать в уме с каким количеством наторгованного добра ему придется расстаться, чтобы казаки отпустили его подобру-поздорову. Одновременно, лицо его округлилось в подобострастной улыбке. Умоляющий взгляд был направлен на молодого, более доброго казака. Но и тот вдруг нахмурился.

– Ах шайтан, гореть этим скотам в пламени преисподней! – с этими словами на родном языке бай влепил что-то вроде подзатыльника каждому своему ишачку, как обыкновенно родители лупят нерадивых сыновей. – Сапсем глупый ишак! Идти не хотел! Шел из аул – сел отдыхать, иду снова – не хочет иди!

Казаки, казалось, стали понимать словеса бая, причем и казахскую речь также. То ли упрямство ишаков, как общеизвестный факт, был принят за объяснение, то ли казаки немного владели казахским языком, а может статься, что слова, мимика, жесты и язык тела вместе явились языком доступным всем людям.

Казак, что помоложе, подозвал старшего и шепнул тому что-то на ухо. У бая вытянулась шея, так как он считал, что от каждого слова этих воинов зависела его жизнь. Он уже посчитал и смирился с тем, сколько готов отдать казакам за свою свободу, за право проезда и, возможно, даже за сопровождение до Верного. Теперь он ждал их слова.

Старший казак кивнул головой, видно, в знак согласия и уставился на бая. Молодой заговорил серьезно так что предложить взятку бай пока не смел.

– Слушай, киргиз. Есть к тебе дельце, сталбыть. Ежели ты по-нашенски разумеешь… Мужик ты, бачю, не плохой… С бандитами не якшаешься. Подмогнешь нам? А мы тебя, сталбыть, до Верного сопроводим. Чи заночевать пустим на кордоне. Ну?

На этот раз Аманжол действительно ничего не понял, но добродушный тон и открытый взгляд казака внушал доверие.

– Родимец тебя возьми, Лука! Гляди, киргиз. Тотчас поедем на кордон. Там у нас двое содержаться, твои соплеменники, тутошние бандиты. Надысь задержали мы их по приказу, оружие отняли. А чего да почему – допросить не умеем. Уясняешь? Толмачем у нас будешь. Добро ли?

– Добро! Добро! – сразу же согласился бай.

– А ну коли добро, тогда по коням! Неча тута байдики бить. Аттан, сталбыть, киргиз! – весело сказал молодой и без помощи стремян ловко запрыгнул на коня. Бай, от одобрения такого мастерства, как истинный ценитель и любитель джигитовки, цокнул. Сам он с трудом водрузил свое мощное тело на ишака и тот заревел от возмущения.

В пути бай раздумывал над своей новой ролью. Главное, что казаки поверили ему и не восприняли как соучастника шайки. Очевидно, думал он, что его благородная внешность, мудрый взгляд и знатная осанка, сделали свое дело. Разве такого уважаемого человека можно принять за бандита? Однако, вот за бедняка приняли охотно. Или, может, лукавят? Как бы то ни было, теперь бай являлся союзником казаков и на правах старшего и, главное, нужного человека, вклинился между конями казаков и ехал посередине, мешаясь и раздражая старшего. Второй ишачок плелся позади на веревке.

Глава 9. На кордоне

Кордон представлял из себя двухкомнатный бревенчатый дом, крытый камышом. Окна желтели светом. Рядом располагался амбар, деревянный, с односкатной крышей и напротив него находился крытый навес-стойло для лошадей. К удивлению Аманжола, стойло было полно коней, которые жевали насыпанную для них траву. Возле дома аккуратно стояли два тюка соломы, видно, про запас, и распряженная арба на колесах. Рядом с домом еще пестрели темно-красные листики барбариса, пышные кустарники шиповника ветвились близ построек. Подбежала небольшая лохматая собака, которая вместо того, чтобы залаять при приближении людей, закашляла, будто пыталась выплюнуть внутренности. Вокруг этого обычного казачьего двора, являвшегося одновременно удаленным охранным кордоном, высились ели, так что, если бы не дымок из печной трубы, его не было бы видно даже в упор в этом темном лесу.

Казаки и бай спешились. Старший позвал бая заходить внутрь, а младший обещал позаботиться об ишачках. Дверь распахнулась, и бай наморщился от перемены густой тьмы, освещенной лишь луной, и неяркого, но уютного света в домике. Там, в гостевой комнате у печи спал человек. Было почти невероятно, как на маленьком, узком стульчике, с закинутыми на стол ногами в сапогах, с таким комфортом и сладким храпом, можно было лежать расслаблено.

Вошедший за баем казак хлопнул дверью и громко прочистил горло.

– Вашвысокблагродие! – сказал он негромко.

Спавший проснулся и вытер ладонью рот, потом бороду. Это был есаул Усов, заступивший в ночной караул, после вечера у Наума. Он оглядел вошедших недовольным взглядом разбуженного посреди сладкого сна человека.

– Ну? – буркнул есаул.

По всем признакам бай определил в Усове большого начальника: уважительное обращение к нему недоброго казака, ладный пистолет и сабля с дорогим эфесом, небрежно брошенные на столе, еще большее впечатление произвела поза и занятие, которому блаженно предавался есаул то того момента. Так спать, по-барски, пока подчиненные совершают объезд, мог только знатный и уважаемый человек, так что бай быстро проникся соответствующими чувствами к есаулу. Знаки различия и погоны бай не различал, но галуны из серебряных нитей на кителе есаула также придавали ему веса в глазах кочевника.

– Вот, вашвысокблагродие! Киргиза обнаружили.

– Чего ж ты его привел, шляндра? Поди запри его в амбар с остальными.

– Так ведь это… вашвысокблагродие… Не бандит, не вооружен. Чи купец, чи слуга купеческий. Один шел до Верного. Акжолкой назвался.

– Ну?

– Как бы не пограбили его… Смирный мужичишка.

– И чего ты его приволок, дура? Здесь что, постоялый двор чи кабак?

– Так ведь приказ… вашвысокблагродие… мирным киргизам вспомогать, сталбыть…

– Знаю, умолкни! – сказал Усов примирительно. – Добро, до утра пусть побудет. А с рассветом – гони его к чертям!

– Тута это… вашвысокблагродие, – все мялся казак, но встретив раздраженный взгляд есаула затараторил: – киргиз сей по-нашенски разумеет. Лука и спопашился, кубыть за толмача сгодится? Допросим пленных, а, вашвысокблагродие? Чего их в сарае держать? Все едино, отпускать придется. А так только харч проедают.

Усов теперь уже собрался и облокотился на стол локтями.

– А ведь здорово умыслил, Гришаня. В Верный их не спровадить, велено допрос учинять и отпускать на четыре стороны. Вот, услужил! А что, правда разумеешь? – спросил Усов уже у Аманжола.

Тот выдал глубокий поклон и положил руку на сердце.

– Во как! А ну, молви что-либо зараз?

– Ассалаумагалейкум, казак-мырза! – протянул бай.

– Ха! И тебе алейкумсалям! И чего? По-нашенски разумеешь токмо, чи ляскать можешь?

– Могу, казак-мырза, – сказал бай с очередным поклоном.

– Глякась, ну и болтун, а, Гришаня? Где ж взяли его такого?

– Дык в степи, вашвысокблагродие. Кубыть, в Верный шел…

– Да помню, умолкни! Кто таков, какого роду? – снова обратился есаул к баю. Тот обрадовался любимой теме и столь мудрому вопросу.

– Род мой ушсункар9595
  Выдуманный автором род Старшего жуза.


[Закрыть] Старший жуза. Отес мой Амантай, дед Даирбай, прадед…

– Да-да! К северу кочуете, знаю, – прервал бая есаул, но тот, не успев возмутиться, наоборот, возблагодарил судьбу, ведь он начал рассказывать о своем истинном происхождении, тогда как нужно было играть роль бедняка и слуги. Дальше уважение к есаулу только росло в связи с познаниями офицера о местах кочевок его рода. – Хокандцам до вас далеко, а вам до Верного неблизко. То-то и не заметно ваших шаек.

– Прав, фисер-мырза. Мой род мирный. Урус дуруг, – поспешил заверить бай.

– Вот и добро. Ну, будешь толмачем? Допросить надобно киргиза…

– Тебе, батыр, рад служба. Будем дуруг! – ответил бай.

Усов даже удивился от несоответствия важного достоинства этого человека с тряпьем, на него надетым. Но, мысль о возможности проведения допроса и освобождении пленных, запертых в сарае, очень понравилась Усову. Если он сочтет пленных опасными, то задержит долее или отправит на другой день в Верный – пусть там разбираются, если же нет, то отпустит, отобрав, однако коней и оружие, а взамен выдаст грамотки до дальнейшего решения более высокого начальства.

– Поди, Гришка, приведи старшего! А ты, киргиз, садись! – Усов усадил Аманжола рядом. Подумал немного и налил две чарки водки в знак дружбы. – Смотри, киргиз. Толкуй верно. Такие молодцы востропузые, вот таких как ты, – он ткнул пальцем в живот баю, – на дорогах грабят. Не хокандцев они ждут и на нас не глядят. Нет у них ни царя, ни хана в голове! Все им едино, подполковник, бий ваш али султан, чи хокандский хан. Им только грабить любо, отнимать чужое, баб насильничать, стариков забижать! Пока вокруг война, перекочевки, беспорядок! Да что я… Но, токмо смотри, почую неладное, я тебя вот этой рукой убаюкаю!

Теперь Усов сунул кулак под нос баю. Аманжол вспотел и закивал, готовый исполнить любой приказ.

– То-то. Тогда, дуруг будем! Ха! – передразнил бая Усов и выпил чарку. Бай последовал его примеру и подавился.

Немного времени спустя, Гришка ввел в комнату молодого казаха, одетого в потрепанный халат. На голове у него был лисий заостренный колпак, вроде шлема. Двадцати-двадцати пяти лет от роду, а во взгляде попеременно читались дерзость и испуг. Увидав бая, с ярко выраженными степными чертами лица, ему отнюдь не полегчало. Он фыркнул и едва не сплюнул на пол, но вовремя удержался от такого опрометчивого желания.

Гришка усадил джигита на стул, плотно прижав его ладонью по плечу. Руки у пленного были связаны за спиной. Усов повел в воздухе кистью наотмашь, показав казаку выйти вон.

Взгляд выдавал в парне отчаянного сорвиголову. Под носом у него чуть темнели усишки из нескольких скудных пучков волос, на которых висела мокрота и никак не втягивалась в нос, несмотря на отчаянные вдохи.

Допрос был весьма суровым. Это проявлялось в строгом тоне Усова и усердии Аманжола. Поставленный толмачем бай не стеснялся приукрашивать вопросы есаула своими импровизациями, выдавал отборные ругательства, грозил кулаком и всячески запугивал пленного. Когда тот пытался отнекиваться или придавать своему положению неприступный, отчаянный вид, Усов не стеснялся угрожать, а бай эти угрозы утраивал, обещая пленному все, от страшных пыток в нашем бренном мире, до вечных мук в огненной геенне. Один раз старательный Аманжол даже стукнул кулаком по ноге сидячего. Усов, казалось, даже и не придал этому внимания, поэтому бай продолжил рукоприкладства, однако, умеренно.

Этот бунтовщик и бандит сразу не понравился баю тем, что сознался в краже овец из тучных стад местного бая, оправдываясь тем, что никогда не трогали бедных людей и даже раздавали излишки угнанного скота нуждающимся. Он не сразу признал в ряженном толмаче человека зажиточного и даже богатого, гордого своим высоким происхождением. Бай же был возмущен от такого отношения к представителю своего сословия, пренебрежению к так трудно и долго наживаемому имуществу всякого богача, человека предприимчивого, и эта ненужная, пустая удаль, – все это до крайности раздражало Аманжола. Прав был Усов, сказав, что эти молодцы – только грабители, воры и смутьяны, и никакой власти над собой не признают, будь то традиционная власть старших, более знатных людей, русских чиновников или кокандских беков.

– Разве мы у народа воровали? Так, по две-три овцы из байских стад забирали. Они и не заметили вовсе! Эти жирные сволочи разве сами поделятся? А нам тоже кушать хочется! – Говорил джигит, видно, совсем не раскаявшийся в своих проделках и не распознавший в Аманжоле богача.

Сейчас он то поддавался испугу, то снова закрывался в своих показаниях, и наоборот, рассуждал, что лучше сотрудничать. Он и его приятели были уверены, что за их действия русские власти могут лишить их жизней, запоров насмерть и, возможно, наказание действительно было бы строгим, но учитывая явную несерьезность их ребячливой шайки из десятка джигитов, которая была легко захвачена врасплох двумя лишь казаками и Усовым, разоружена и водворена в сарай пленными, могло оказаться милосердней.

Усов же скорее был склонен посмеяться над глупыми молодчиками и вспоминал себя в том возрасте, а казах, наоборот, после позорного поражения их шайки, проникся уважением к воинскому мастерству казаков.

После допроса, стало известно, что эта шайка состояла из джигитов одного аула. Как-то вечером, наслушавшись сплетен по поводу скорого завоевания всего края кокандским ханом, истреблении всех русских и беспомощности местных казахских султанов перед лицом могучего ханства, они собрались в юрте и после сытного ужина упились до одури. Помутнение рассудков в пылких, но недалеких джигитах проявилась в том, что они вооружились чем-попало: украли дедовские доспехи, взяли отцовские шокпары, выловили своих коней из косяков и ушли в горы. После двух недель в горах, юные джигиты почувствовали волю, отсутствие жесткой руки старших, обрели свободу и превратились в настоящую бандитскую шайку, не гнушавшуюся грабежами, хотя, конечно, серьезных дел за ними не было – то угонят барашка-другого, то посмеются над загулявшимися девками, но все больше гарцевали на конях и показывали свою молодецкую удаль под угрожающие выкрики стариков из разных аулов.

– Черти пузатые! – изрек Усов, посмеиваясь.

Бай не видел ничего смешного и был склонен таких непослушных юнцов, позорящих своих аксакалов, выпороть в их же ауле, напоказ.

– Куражатся, значит, – думал вслух Усов. – Но, вот за воровство ответ держать надобно.

Бай перевел, сдобрив слова Усова ругательствами. Пленный затрясся от страха. Он оказался сметливым парнем и к тому времени распознал в Аманжоле человека знатного, несмотря на его убогую одежонку. Вспомнил он увиденного рядом с домиком ишачка, груженного добром, видел отъевшуюся физиономию бая, заметил и хлесткий, властный взгляд его.

Аманжол же, узнав еще в начале допроса, что юноша не является одного с ним рода или даже отдаленно родственного, был сыном безвестного бедняка, потерял всякое сочувствие к его персоне.