Текст книги "Я украду твой голос"

Автор книги: Сергей Бакшеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

Глава 19

Не прошло и года после начала работы агента по кличке Композитор, а генерал Бурмистров был уже дважды представлен к ордену и получил повышение по службе. Начальство, наконец, перестало кривиться от бесконечных автокатастроф с известными людьми и случайных убийств во время уличных ограблений. Теперь видные общественные и политические деятели умирали естественным путем или кончали жизнь самоубийством. Раньше тоже практиковались эти методы, но частенько они порождали волну неприятных слухов. То приходилось затыкать рот тупому патологоанатому, обнаруживавшему следы непонятного яда, то въедливый следователь фиксировал странную траекторию пули, мол, так не стреляются, то какая-нибудь соседка, старая карга, сообщала, что слышала возню в квартире повесившегося и видела в глазок, как оттуда выходили два подозрительных типа.

Но всё это осталось в прошлом. Композитор придал грязной работе блеск и налет респектабельности.

Иван Витальевич перебирал карточки из секретного досье Композитора и заново переживал приятные моменты. Взять хотя бы этот случай. Отбившийся от рук режиссеришка, везде и всюду предупреждавший, что его собирается сгноить МГБ, на глазах у иностранной делегации прямо во время спектакля хватается за голову и бросается вниз головой с балкона верхнего яруса. В результате – перелом основания черепа. Смерть безумца видели десятки зрителей. В центральной газете уважительный некролог – и нет больше надоедливого горлопана.

Или чертов балерун, педик с гибкими ручками. Застукали его честь по чести с любовничком, фотографии предъявили. Плакал, каялся, обещал клепать на своих, а сам, гнида, сбежал на Запад во время зарубежных гастролей. Но не долго он гулял по Парижу. Как-то раз стало ему плохо, и свалился голубчик под поезд в метро. Уж как французская полиция это дело копала, ушлые журналюги носом землю рыли, но все утерлись. Созвали пресс-конференцию и официально признали, что злого умысла в неожиданной смерти нет. Наши им подкинули душещипательную любовную историю с итальянским тенором, теперь желтая пресса перемывает косточки покойного.

А еще лучше обставили дельце со шведским атташе по культуре. Повадился в Прибалтику ездить, за прямые культурные контакты между прибалтийскими народами агитировал, требовал сохранения национальных особенностей, собрался даже курсы шведского языка там открывать. Ну, как такого унять? Дипломат – лицо неприкосновенное.

Композитор изучил график поездки дипломата и ткнул пальцем: «Здесь!». У него даже глаза заблестели от радостного предвкушения. Бурмистров взглянул на отмеченную строку: «Органный концерт. Домский собор. Рига». Ничего не понял, но на всякий случай спросил:

– Всё будет чисто?

– Чище не бывает.

– Какая нужна помощь?

– В соборе мощный орган. Он мне поможет, – загадочно ответил Композитор.

Генерал сам изъявил желание присутствовать на органном концерте в Риге. Оделся, как турист, сел подальше. Шведского дипломата, как почетного гостя, разместили в центре собора, где лучшая акустика. Композитор расположился несколькими рядами сзади.

 

Бурмистров пристально наблюдал за происходящим, однако ничего интересного долго не происходило. Концерт идет, все слушают, довольный дипломат на скамье елозит, отпускает какие-то реплики соседям. И так целый час. Композитор ничего не предпринимает, сосредоточился на музыке. И вот, когда в финале органные трубы загудели особо низкими басами, генерал заметил в руке Композитора свернутый в трубочку журнальчик. Он поднес его к губам, направил на затылок дипломата и словно замер. По залу раскатывается глубокая мощная музыка, похожая на канонаду, аж до кишок пробирает, а Композитор глаза прикрыл, словно от наслаждения, но трубочку не выпускает. Генерал на дипломате сосредоточился. Тот разок дернулся – и всё.

Музыка закончилась, все хлопают, дипломат ни гу-гу. Тут кто-то обратил на него внимание. Началась суета. Приехали врачи. Выяснилось, что нескольким слушателям в центре зала стало плохо. Но хуже всего шведу. Сначала думали, что он не выживет, но потом констатировали обширный инсульт. Так и увезли полностью парализованного бедолагу в родной Стокгольм. Поделом ему.

Остальные оклемались. Странный случай списали на измотанность нервной системы пожилого дипломата и отрицательное воздействие громкой музыки. А какие еще могут быть версии?

Шведу, можно сказать, повезло. Обычно у клиентов Композитора останавливалось сердце, отказывали внутренние органы, обрывались важные артерии. Естественная, хотя и неожиданная, смерть. «Что тут поделаешь? Все под Богом ходим», – говорили врачи после вскрытия. Генералу эти слова льстили. Его ведомство невольно сравнивали с Богом!

Композитор действовал в разных городах Советского Союза, порой выезжал за границу. Генерал специально менял места операций, чтобы не бросались в глаза однотипные смерти и частые самоубийства известных людей. В простых случаях действовали по старинке. В конце концов, не зазорно и кирпич на голову подлецу уронить. Должны же и коллеги работать.

Больше всего Бурмистрова поражало хладнокровие и работоспособность агента. Ему не нужен был отдых для восстановления нервной системы. Он никогда не печалился о содеянном, не заливал стресс алкоголем, как некоторые, и был равнодушен к случайным жертвам.

Прошлым летом всю страну потрясло самоубийство яркой актрисы. С пятилетней дочуркой она отдыхала в Ялте и бросилась вместе с ней с прогулочного корабля вечером в Черное море. Спасти их не удалось.

На вопрос: зачем понадобилось убийство девочки, Композитор долго не мог понять, в чем его упрекают.

– Но ведь можно было избавиться только от актрисы? – напрямую спросил генерал.

– Можно. Но представьте, как бы визжала после этого девочка. Она и так всю дорогу капризничала и мешала мне слушать дыхание волн, – заявил он.

Генерал понимающе вздохнул. В конце концов, чем эта причина хуже основной. Красавица-актриса погибла потому, что в грубой форме отказалась сожительствовать с всесильным министром госбезопасности Берия.

Только однажды Композитор подкачал. Нужно было спокойно устранить заносчивого маршала Федоровского. Бурмистров изучил медицинскую карту маршала и заказал разрыв сердца. Такую версию применительно к пожилому человеку проглотят даже медики. Агенту помогли войти в квартиру Федоровского под видом водопроводчика. Он включил неисправный кран, трубы «запели», под их аккомпанемент самое время было приступать к инфразвуковому воздействию. Но когда Композитор покинул квартиру, в ней нашли тела маршала, его супруги и домработницы с огнестрельными ранениями. Не все выстрелы оказались смертельными. Пришлось принять меры, чтобы никто не выжил.

Композитор объяснил неудачу с инфразвуком патологической бдительностью маршала. Убийство получило широкую огласку, и ведомству Бурмистрова пришлось принять целый ряд мер, чтобы представить грязное дело как следствие вспыльчивости маршала, который в порыве ярости расправился с женой и прислугой, а затем покончил с собой.

Об истинной причине своего поступка Композитор умолчал. Слишком велика была тайна, к которой он прикоснулся в тот день.

Глава 20

В апреле 1952 года Бурмистров встретился с Композитором на конспиративной квартире. По неписанным правилам все задания Композитору он отдавал лично. Генерал сознательно сократил круг посвященных в деятельность спецагента. Некоторые знали о нем, но никогда не видели. Те, кто помогал Композитору, не представляли сути его заданий. Всей полнотой информации владел только Бурмистров. И не потому, что боялся огласки или провала. Нет. Он дорожил Композитором как идеальным секретным оружием в возможной борьбе за власть. А это поважнее ликвидации любого врага народа.

На этот раз предстояло выполнить ответственную и щепетильную акцию в Венгрии. Там в обществе усилились прозападные настроения, а среди руководителей коммунистической партии оказался безответственный демагог, но, к сожалению, очень хороший оратор Милош Ремер. Он, как никто, умел увлечь толпу, вбить в головы радикальные идеи, воодушевить народ на самые решительные действия. Число его сторонников день ото дня росло. Органы безопасности давно упустили момент, когда его можно было устранить без лишнего шума, как надоедливую занозу. Теперь Милош Ремер представлял собой значительную фигуру и всегда находился в окружении бдительной личной охраны. Попытка внедрить туда своего человека закончилась неудачей. Агент, как губка в ванной, мгновенно пропитался запрещенными идеями и переметнулся в стан врагов. Да еще и журналистам рассказал о своем задании. Скандал, как и следовало ожидать, раздули в западной прессе.

Но даже не ликвидация как таковая являлась в этом случае самым трудным. В конце концов, в арсенале спецслужб имелись проверенные средства от уникальных ядов до банальных снайперов. Милош Ремер всегда и всюду находился на виду, его сопровождали западные корреспонденты и фанатично преданные сторонники. Грубое устранение объекта могло взвинтить недовольство в обществе и привести к непредсказуемым последствиям. Поэтому Милош Ремер должен был неожиданно скончаться. Да так, чтобы никто не заподозрил, что его смерть насильственная.

Иван Витальевич поведал об этом Композитору и разложил ворох фотографий на журнальном столике.

– Вот этот предатель. Рассмотрите и запомните. Фотографии я заберу. В Будапешт выезжаете завтра. Как обычно, под видом журналиста, освящающего культурные события. Ведь в музыке вы разбираетесь не хуже любого настоящего композитора. – Бурмистров многозначительно улыбнулся. – Объект много ездит по стране, меняет маршрут. Но найти его не составляет труда. Он всегда в центре событий. Конкретную информацию получите на месте. И самое главное: ждать мы не можем. Каждый день его позиция усиливается, а число сторонников растет. На всё про всё – неделя. Не подведите.

Марк Ривун внимательно изучил пухлощекое лицо интеллигентного господина лет тридцати пяти с пышными усами и горящим взглядом. На всех фотографиях Милош Ремер был изображен во время пламенных выступлений перед большой толпой: в цеху, на площади, в концертном зале. Рот его был раскрыт, горло напряжено, в застывшей позе чувствовалась импульсивность.

Марк вернул фотокарточки. Генерал убрал их в карман и спохватился.

– Да, чуть не забыл. Наши сотрудники сделали запись голоса Милоша Ремера. Ведь вы всегда интересуетесь голосами клиентов.

Генерал включил большой магнитофон с подготовленной бобиной. Через специальную колонку, похожую на тумбочку, в комнату вошел разрозненный гомон толпы. Чей-то голос на незнакомом языке невнятно представил товарища Ремера. Раздались жидкие аплодисменты, которые тут же перекрыл уверенный баритон. Оратор начал тихо, почти вкрадчиво, но с каждой фразой его голос креп, расширялся, приобретал глубину, расцвечивался красками. Марк заинтересовался. Плохое качество записи, фонящий микрофон не помешали ему разобраться в уникальности ораторских способностей выступающего. Незаурядный сильный голос он сразу запомнил, теперь незачем будет напрягать обманчивую зрительную память. Он узнает этого человека в многотысячной толпе с закрытыми глазами.

– Достаточно, – Марк медленно опустил растопыренной пальцы.

Генерал протянул руку, щелкнул тумблер, шумный электродвигатель в магнитофоне затих.

– Вы никогда не были в Венгрии. Мы подготовили разговорник. Вот на этой пленке записаны самые распространенные фразы на венгерском. Включить?

Иван Витальевич вопросительно смотрел на притихшего Марка. Перед отправкой за границу Композитор предпочитал изучать местный язык только по фонограммам. Он слушал отдельные слова, фразы, отрывки диалогов, а затем идеально их воспроизводил. Понятия акцента для Композитора не существовало.

– Любопытный голос, – произнес Марк после некоторого молчания.

Бурмистров поежился. В присутствии загадочного агента он всегда чувствовал себя неуютно. На первые встречи трусливо брал наушники, не говоря про взведенный пистолет под пиджаком. Взгляд генерала пробежался по взъерошенной прическе и зимней одежде Композитора. К этому он тоже привык. Всё предусмотрено. Сегодня, как обычно перед новым заданием, агента посетит доверенный парикмахер. Затем ему принесут чемодан с подходящей одеждой, а то, что предстоит одеть к поезду, выложат прямо на стул.

– Вы про голос Ремера?

Композитор молчал. Генерал встал из мягкого кресла.

– Я все-таки подготовлю катушку с разговорником. Останется только включить. – Иван Витальевич сменил пленку в магнитофоне, оделся. – Не забывайте про сжатые сроки, – напомнил он перед прощанием.

Бурмистров никогда не обсуждал с подопечным предполагаемый способ ликвидации. Отчасти потому, что Композитор не умел рассказывать, но главным образом из-за того, что когда тот начинал говорить, генерал больше прислушивался к внутренним ощущениям, чем к смыслу фраз.

Закрыв за собой дверь квартиры, партийный генерал мысленно перекрестился. Он знал, что сегодня крепко выпьет. Так было каждый раз после встречи с Композитором один на один.

Марк включил магнитофон, завертелась пленка. Два голоса, на русском и венгерском поочередно произносили фразы: добрый день… один, два, три… направо, налево… сколько стоит…

Через час Композитор мог спросить и ответить на безукоризненном венгерском на самые распространенные вопросы.

Глава 21

Под полукруглым куполом длинного металлического ангара дрожал и переливался голос Милоша Ремера. Оратор находился в торце здания на возвышении из деревянных поддонов, застеленных фанерой. Все пространство перед ним заполняли рабочие авторемонтного завода, на котором проходил митинг. По тонкой крыше равномерно барабанил заунывный дождь. Из-за погоды митинг и был перенесен с открытой площадки в самый большой ангар.

Марк Ривун жался к стене ближе к выходу. Это было уже третье выступление Ремера, на котором он присутствовал. Здесь, под круглыми скатами, голос Ремера резонировал, усиливался и приобретал особую красоту. Тихий шелест мелкого дождя ограждал от посторонних звуков и словно консервировал голос оратора.

Марк смотрел на рабочих. На небритых грубых лицах отражались умиление, восторг и безотчетная любовь. Впервые после встречи с оперной певицей Серебровской Композитор столкнулся с голосом, умеющим не только убеждать, но и внушать слушателям неосознанную и необъяснимую любовь. Все, кто слушал Ремера, независимо от своего желания симпатизировали оратору.

Милош стал декламировать стихи. Это был его коронный прием. Смысл их был совершенно не важен. Во время чтения голос Ремера приобретал особую мелодичность. Слушатели погружались в сладкую негу, испытывали чувство близкое к наслаждению. В этом состоянии они могли пойти за любимым политиком куда угодно. Как влюбленные, потерявшие рассудок, они могли лечь под танки или кинуться на штыки, лишь бы их кумир не пострадал.

Каждый раз после прослушивания Ремера Композитор уединялся и старательно копировал его голос и интонацию. Казалось, всё получается, он даже специально ввел в заблуждение посетителей одного из городских кафе, но обман быстро раскрылся. Марку не доставало той особой вибрации и блеска, которые вселяли флюиды любви. Его вновь одолела тоска. Он мог голосом почти всё! Убеждать, обманывать, унижать, входить в доверие, даже убивать. Но не мог заставить полюбить себя.

А Милош Ремер мог. И та певичка, которую он так быстро и глупо растерзал в «Метрополе», тоже могла. Как постичь их тайну? Хирург, обследовавший его в камере, говорил, что добраться до сути можно, только вскрыв все органы, отвечающие за индивидуальность голоса.

Что ж, теперь он не будет спешить. Он подготовится к операции основательно.

Дождь заканчивался. Одновременно терял обаяние голос Милоша Ремера. Марк уже изучил возможности клиента, и дальнейшее его не интересовало. Он покинул митинг, прошлепал по лужам, прислушиваясь к ударам редких капель и хлопкам лопающихся пузырей. Промокших ног он не замечал.

Автобус привез Композитора в центр Будапешта. За несколько дней пребывания в столице Венгрии Марк успел изучить все звуки старого города, поэтому сразу свернул на одну из улочек, уверенно проделал извилистый путь и юркнул в комиссионный магазин. Спустя пятнадцать минут над дверью звякнул медный колокольчик, Марк рассеянно шагнул на булыжную мостовую, держа в руке только что купленный фотоаппарат.

На противоположной стороне старинной улицы вертелся узколицый человек в шляпе и длиннополом плаще. Обычно он встречал Марка у гостиницы и сообщал о графике поездок Ремера. Он всегда выглядел одинаково, ни разу не представился, и Марк мысленно называл его Плащом. Сегодня погода оправдала ожидания незнакомца, плащ на нем был мокрым.

– Зачем вам фотоаппарат? – спросил Плащ, пристроившись к Композитору сбоку и на полшага сзади.

– Красивый город, – уклончиво ответил Марк. – И согласитесь, журналист без фотоаппарата – это нонсенс. Вы следили за мной ради этого?

– Я здесь по другому вопросу. Центр недоволен. Прошла уже неделя.

Марк прикинул, неужели неделя? Очень даже возможно. Он планировал завершить акцию за два-три дня, но, услышав Ремера вживую, почувствовав тот эффект, который производит голос венгра на слушателей, забыл о первоначальной цели. Композитор решил постичь тайну столь удивительного голоса.

– Сложный случай, – уверенно сказал Марк. – Вокруг него всегда толпа и охрана.

– Вас предупреждали.

– Это не просто толпа. Они готовы отдать жизнь за него.

– С чего бы это?

– Вы когда-нибудь любили?

– Я на службе.

– А они любят. Любят безумно.

Плащ задумался. Потом дернул рукой, словно отмахивался от назойливой мухи.

– У вас задание, которое надо выполнить. Центр не может больше ждать. Когда?

– Осталось недолго. Я почти готов.

– Нужен конкретный ответ.

– Где он будет в ближайшие дни?

– Завтра по плану посещение университета. Внутрь его не пустят. Скорее всего, возникнет стихийный митинг у входа. Будет неуправляемая толпа.

– Студенты. У них все чувства через край. Нет, это мне не подходит.

– Вечером того же дня у Ремера встреча с английским послом. Заказаны несколько столов в ресторане «Панорама» на верхнем этаже Гранд-отеля.

– Это уже лучше.

– Чем же? Гостиница режимная. Он подъедет с охраной, и сразу в ресторан. Их стол наверняка будет в окружении верных людей. К тому же, мы сейчас не заинтересованы в инциденте с англичанами.

– Вы сказали, ресторан на верхнем этаже.

– Да.

– Он будет подниматься на лифте?

– Конечно. Но это специальный лифт. Он идет из нижнего холла до ресторана без остановок.

– Тем лучше. Проще рассчитать время.

– Какое?

– Мне требуется ваша помощь.

– Для этого я здесь, черт возьми!

– Не кричите, а слушайте. Сегодня я должен переехать в Гранд-отель. Номер необходим на одном из верхних этажей.

– Устроим.

– Когда подъедет клиент, дадите мне знать.

– Хорошо.

– Лифт с клиентом должен остановиться на том этаже, где будет мой номер.

– Авария? Несчастный случай?

– Никакой аварии. Отключите электричество на одну минуту. Просто сбой. Потом пусть едет дальше.

– И что это нам даст?

– Не ваше дело. Ваше дело рассчитать, чтобы лифт остановился точно на моем этаже.

– Учтите, отравляющий газ использовать нельзя. Его тут же обнаружат. Мы даже не успеем уйти.

– У меня нет никакого газа. Включите лифт и уходите. Остальное я сделаю сам.

– Будет шум?

– Нет.

– Одна минута. А вы успеете?

– Я подготовлюсь.

Собеседники вышли на набережную, откуда открывался замечательный вид на королевский дворец. Марк предложил:

– Смотрите, какие живописные тучи. Хотите, я вас сфотографирую?

– Ни к чему, – буркнул Плащ, поглубже натянул шляпу и молча удалился.

Проснувшись на следующее утро в «Гранд-отеле», Композитор не спешит покидать постель. Он слушает и изучает новое место, выстраивая в голове трехмерную модель гостиницы. Он чинно завтракает наверху в ресторане «Панорама», куда поднимается пешком. После этого спускается в холл, проходя по коридорам нескольких этажей, испытывает красивый лифт для посетителей ресторана и убеждается, что тайн для него в этом здании теперь не осталось.

До вечера еще много времени, но Композитору есть чем заняться. Для успешного завершения задуманного плана ему требуются хорошие инструменты. В магазинах они не продаются, но даже, если подобное имелось бы в каждой лавке, покупать их неразумно. Кое-какой конспирации Композитора все-таки обучили. Остается одно – украсть.

В середине дня сутулый молодой человек в неприметном костюме с деловым портфелем хрустел газетой, сидя на скамейке напротив приемного отделения городской больницы. Старый фасад здания и занавешенные окна наглухо отгораживали внутренний мир больницы от любых посторонних глаз.

Но не от ушей Композитора!

Как только где-нибудь внутри происходит малейшее движение, стена растворяется, и Марк «наблюдает» происходящее. Он будто находится в зрительном зале перед многоярусными декорациями без внешних стен. Вот в правом нижнем углу скрипит пером по бумаге тучная медсестра. Ей душно, в стеклянный стакан булькает вода из графина, жадные глотки. В следующей комнате доктор, покачиваясь на расшатанном стуле, надменно разговаривает по телефону. Далее фармацевт разбирает и сортирует лекарства. Он в тяжелых очках, которые то и дело соскальзывают с потного носа и ударом пальца отправляются обратно. Над ними женская палата на шесть больных. Одной делают укол, остальные смотрят и шепчутся. Еще выше двое мужчин на скрипучей кровати играют в шахматы. Тихо работает радио. Все скучно и обыденно.

Но вот подъехала машина с красным крестом. Стонущего больного с раной на животе кладут на каталку. Медсестра записывает его имя, фиксирует время. Визгливые колесики мчатся по коридору. Оживление. В нескольких ячейках фасада «растворяются» стены. В операционной вспыхивает свет, тонко зудят яркие лампы. Туда вкатывают раненого. В соседней комнате суетятся две медсестры. Одна гремит инструментами, другая наполняет капельницу. Почти бесшумно появляется хирург. У него мягкие движения, но твердый голос. Следуют отрывистые команды, и медсестры спешат к операционному столу. Марлевая повязка заглушает дыхание хирурга, щелкают и липнут к рукам тонкие резиновые перчатки.

Внимание Композитора сосредоточено на опустевшей комнате. Там только что гремели в стальных лотках хирургические инструменты. Медсестра забрала далеко не все.

Марк отбрасывает газету и спешит в приемную. Он на ходу говорит медсестре имя только что привезенного больного. Его голос взволнован и наполнен тревогой, лицо повернуто в сторону. Медсестра вскидывает руки и что-то запрещает. Но она видит только его стремительно удаляющуюся спину. Марк уже в коридоре. Тучная женщина вздыхает, ну как остановишь перепуганных родственников. Она вновь углубляется в записи.

 

Композитор в комнате, смежной с операционной. А вот и то, зачем он пришел. Несколько острейших скальпелей и хирургические инструменты заматываются в медицинский халат. Сверток прячется в портфель. Марк останавливается у стола с рентгеновскими снимками. Выдвигает нижний ящик – он слышал это движение, здесь коротал время хирург. На дне бутылек с остатками спирта. Марк аккуратно опускает его в бумажный пакет, подхваченный со стола, и кладет в портфель.

Дверь закрывается. Композитор бесшумно следует по коридору и покидает больницу через главный вход.