Текст книги "Соседи"

Автор книги: Сергей Никшич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

– Гражданочка, – тем временем втемяшивал ей в башку гаишник ее вину, – так себя вести нельзя. Придется вас оштрафовать.

И он сладострастно, при воспоминании о том, что как это приятно, когда у тебя в руке что-то шуршит, вздохнул. Инесса по своей закоренелой женской наивности, которую совсем не уменьшило общение с Соболем-Бессмертным, истолковала этот вздох как чуть слышную увертюру в направлении ее женского естества и ласково придвинулась к служивому человеку, чтобы тот, ощутив ее тепло, оттаял и отпустил ее на все четыре стороны. Но человеческое тепло было последним из того, что было нужно заиндевевшему на посту стражу порядка, и он томно прошептал в кругленькое ушко несостоявшейся принцессы:

– С вас гражданочка, двадцатник, потому что я сегодня добрый, а то вы бы и стольником не отделались. Платите и уходите. А его я с собой заберу.

Дело начинало принимать желательный для цилиндра оборот, потому что перспектива оказаться в клоаке отодвигалась на задний план и появлялся шанс еще кого-нибудь облапошить. Но это отнюдь не устраивало нашу разгорячившуюся амазонку, и она, позабыв наставление маменьки о том, что спорить с власть предержащими разорительно для семейного бюджета, посмела возразить:

– Двадцать гривен я сейчас заплачу и премного вам благодарна, но этот… мне для опытов нужен.

Цилиндр, которого милиционер придерживал за узкое поле, внутренне как-то сразу увял, но сломать милиционера, который намеревался сдать его в ломбард как раритет, чтобы хоть чем-нибудь скрасить бесполезный день, оказалось не так-то легко. И он нежно так посматривая на Инессу, словно проникся к ней расположением, сообщил ей:

– Еще одно кривое слово, и я тебя упеку в кутузку вместе с ним.

И улица Сагайдачного сразу же показалась Инессе в темных тонах, словно по ней ей предстояло взойти на Голгофу и всего только потому, что она задумала оказаться там, где ей было положено по праву первородства (в глубине души она все-таки считала себя принцессой!). Но проклятая печать фальшивого свидетельства о рождении, в которое недоброжелатели вписали ее как Голохвощенко, тянула ее к земле, не позволяя расправить крылья. И уж последнее дело оказаться за решеткой вместе с этим загадочным человечком, от которого, впрочем, одно беспокойство. И она решила пойти на попятную.

– Ладно, – сказала она, – забирай его, только денег я тогда тебе не дам, потому что, во-первых, он дорогой, одна шляпа чего стоит, а во-вторых, у меня их нет.

И то, и другое было ложью, но она сказала то, что страж порядка хотел услышать. Он и без нее знал, что за такую находку сможет выручить не на одну бутылку, а хотя бы на несколько. И с легким сердцем отпустил нашу красавицу, посоветовав ей на прощание не бегать черт знает с кем по проезжей части. На этом и расстались. И основательно помятая от бурно проведенного утра, Инесса потащилась к домашнему очагу зализывать раны, рассчитывая отыграться на Нарциссе, который притащил домой эту гадость. Пусть теперь он что-нибудь попросит, злобно думала Инесса, я заставлю его парадное вымыть… Мысль показалась ей забавной, и она впервые за это утро расхохоталась.

А Голова тем временем устал от всей этой бесполезной суеты, и, кроме того, он припомнил, что еще один галстук забыл у подлой Гапки, и поэтому решил прогуляться домой, а точнее, к жилищу, которое столько лет исправно служило ему домом, и он, напялив на голову шляпу (после истории с рогами он с ней практически не расставался), замаршировал к Гапке. Гапка, она и есть Гапка, размышлял он по дороге. Только молодеет странно, а в остальном нормальная женщина. Вряд ли стоит подозревать Гапку в том, что она не гуманоид. А с молодостью мы разберемся. Странная, однако, вещь человеческое счастье. Я был счастлив в тот день, когда женился, и еще более счастлив, когда мне проставили в паспорте печать о разводе. Может быть, высшее счастье – это когда тебя разводят еще до свадьбы? Это как бы два у довольствия сразу. Мысль показалась Голове интересной, и он причмокнул, словно увидел перед собой сковородку жареных в сметане карасей. И на мгновение холодное утро показалось ему летним полднем, но его радужное настроение тут же улетучилось, когда взгляд его наткнулся на предмет его долголетних медитаций – Гапку. Она вышла из дома, демонстративно захлопнув дверь перед его носом.

– Гапка, пусти меня на секундочку – я галстук забыл, – промямлил Голова, поражаясь тому факту, что с Гапкой он всегда разговаривал так, словно в чем-то был виноват. Хотя это ведь она первая закрутила с Тоскливцем, еще до того, как Галочка возвратилась на его, Головы, орбиту. «Гадина», – подумал Голова.

– Не знаю я никакого галстука, – сурово ответствовала ему Гапка, словно ей и дела не было до своего бывшего муженька, который солидно смотрелся в темно-синем плаще, над которым багровела его обличность, напоминавшая цветом отварную, готовую к тому, что ее вот-вот положат в борщ, свеклу. – Слышала, ты ночью стекло разбил, когда в сельсовет влазил. Неужели дверей тебе мало?

– Не лазил я в сельсовет – это водитель.

– У тебя всегда есть ответ, черт рогатый! Убирайся, а то вызову Грицька и обвиню тебя в дебоше, а? Пусть тогда вертихвостка тебя вытаскивает из каталажки. Скажу – пришел пьяный и дебоширит. Кому поверит Грицько, тебе или мне, а?

– Ну конечно, мне, потому что я ему двадцатник дам, – ответил Голова. – А ты – жадная. Поэтому он мне и поверит. Так что отдай мне галстук по-хорошему, и я уйду.

Гапка на мгновение задумалась. Мужнин галстук ей и в самом деле был ни к чему, Светули дома не было, так что опасаться за то, что Голова к той прицепится, не приходилось, и она согласилась.

– Ладно, забирай свой хлам, только быстро.

Голова поднялся на крыльцо, Гапка открыла ключом дверь, и они зашли, как когда-то заходили в этот дом, чтобы поскорее оказаться наедине. Голова открыл шкаф, нашел галстук и даже собрался пробурчать Гапке слова благодарности за ее невиданную уступчивость, как его взгляд наткнулся на упыря, который бодро, как к себе домой, входил в комнату через стенку. Или это все-таки был Тоскливец?

– Стой, куда прешь?!! – закричал Голова, тем самым вызвав удивление Гапки, которая упыря как бы не замечала. А тот, в свою очередь, не обращал на Гапку никакого внимания и мелкими такими шажками прямехонько направлялся к главному герою наших незамысловатых повествований. Но тут и Гапка заметила странную зеленую тень и, присмотревшись, сообразила, что тот может залпом выпить ее молодую кровушку и тогда она, высохшая старуха, будет обречена на то, что заслужила, – доживать свои недолгие дни в унылом, пустом доме, в то время как молодые красавицы будут сводить с ума баронетов и маркизов на далеких южных островах под огромными, размером в блюдце, звездами. И так стало ей от этого грустно и обидно, что она схватила свое излюбленное оружие – сковородку и влепила зеленому выродку по макитре, да так, что голова того сплюснулась и стала напоминать перевернутый тазик. Но прыти ему это не поубавило, и он стал заходить к Голове сзади, и тот уже сам был не рад, что зашел за галстуком (ведь, если честно, он мог бы без него обойтись, или, в этом ему было страшно признаться даже самому себе, он соскучился по Гапке?), бросился от него к двери, но в то мгновение, когда он схватился за дверную ручку, замок в ней щелкнул словно сам по себе. А тут и шторы стали задвигаться без всякой видимой помощи, и они с Гапкой остались почти в кромешной тьме, по которой за ними носилось зеленое фосфорирующее пятно с абрисами Тоскливца.

«Если останусь в живых, ни за что больше не пущу его в дом», – успела подумать Гапка на ходу, потому что ее молодым ножкам приходилось сучить все быстрее по выскобленным доскам, чтобы уворачиваться от злобного упыря, обратившего теперь на нее свое благосклонное внимание.

– Не поможет тебе женская кровь, не поможет! – отчаянно вопила Гапка. – Там, вишь, в углу, Голова стоит, в нем целая цистерна крови, вкусной, горячей, его грызи!

«Стерва! Какая стерва, – огорченно подумал Голова, – нет в ней даже намека на самопожертвенность».

Но эта мысль чуть не оказалась последней на этом свете, потому что упырь неожиданно изменил траекторию и бросился к Голове, а тот, поддерживая штаны, которые раньше прочно были закреплены его животом, бросился от него, как бросается заяц от хищной птицы, не разбирая дороги и себя не помня, только бы уйти от нее, только бы успеть. Одно, правда, обстоятельство несколько облегчало задачу Головы – живота, который раньше гирей тянул его к земле, у него уже не было и бежать ему, к его собственному удивлению, было легко и просто, словно он вместе с лишними килограммами скинул эдак двадцатник бесполезных, прожитых в ослеплении от Гапкиной близости годов.

– Уйди, подлый, – прохрипел Голова упырю, но тот не послушался, и тогда Голова неожиданно остановился и опрокинул на него стол. Упырь на мгновение замер и грохот от сброшенной на пол посуды заглушил ругань Гапки, которая что-то вещала про погром, разоренное гнездо и еще про какие-то глупости.

Но упырь тут же принялся за свое, и Голова кобчиком почувствовал, что на этот раз ему несдобровать, если он что-то не придумает. И он стал вопрошать внутренний голос про то, что ему нужно предпринять, чтобы выжить. Но тот молчал, то ли потому, что был рад, что Голову наконец прикончат, то ли потому, что сказать ему было нечего. Но тут, на счастье Головы, в комнате появился Васька. Точнее, его привидение. Такое же зеленое, как и упырь.

– Ух, как ты умеешь развлекаться, – ехидно сказал Васька, нисколько не стесняясь своего хамства и своих бывших хозяев. – Видишь, как ты уже похудел. Готов поклясться, что к тебе вернулась молодость и ты почувствовал второе дыхание. Еще немного и ты познаешь смысл жизни, ведь не каждому дано погибнуть от вампира. Поэтому можешь причислить себя к элите.

Сказав гадость, Васька ехидно захихикал словно перед ним было что-то смешное. Но тут вдруг перед Головой показался свет в конце тоннеля. Он придумал, куда нужно адресовать упыря, чтобы тот оставил его в покое.

– Сегодня ночью, – сказал он, – в село проникло много крыс. Двухметровых. Мне Нарцисс рассказал, а он их видел. Кровь у них, как вишневая настойка. Так что ты не там ищешь. Как только солнце зайдет, они задрыхнут и тогда ты можешь делать с ними все что хочешь. А меня не трогай. А то я тебя сейчас перекрещу.

Голова на ходу высоко поднял персть, но упырь уже и сам углядел опасность и сквозь стену ретировался с места событий. Васька тоже куда-то смылся – он не любил выслушивать Гапкины тирады, а вот Голове деваться было некуда – ключ был у Гапки и ему пришлось узнать о себе, что рога у него – это генетическое, скорее всего, наследственное и что предки его с обеих сторон во всех смыслах были рогоносцами и остается только диву даваться, как они не забодали друг друга насмерть, производя таких же, как они рогатых потомков, которых неизвестно для чего земля носит, но и у той терпение уже не осталось и она скроет их на веки вечные, чтобы они не донимали ее, Гапку, своими глупостями. Голова грустно молчал и даже как бы соглашался и все посматривал на дверь, как собака, которую уже пришло время выгуливать, но у Гапки и самой не было желания лицезреть его на фоне угроханного сервиза и она выпустила его на свободу, и он, как в землю обетованную, ринулся в сельсовет, чтобы залечь там до конца рабочего дня под горячий чаек с пятирчаткой. И вывести на чистую воду Тоскливца – пусть признается, для чего он превращается в упыря. Или это упырь превращается в Тоскливца? На автопилоте Голова проследовал в присутственное место. И опять нарвался на скандал, потому что Маринка и Тоскливец за что-то чихвостили паспортистку, а та отбивалась от них, своих мучителей, как могла, и, увидев Голову, все возжелали, чтобы тот выступил третейским судьей. Но тот ответствовал им, что им нужен не судья, а психиатр и он сейчас побеспокоится о том, чтобы пришел спокойный такой дядя и их внимательно и доброжелательно выслушал и уж потом решил, могут ли они разгуливать на свободе или им место за высокой стеной среди таких же, как они, которые не в состоянии прожить день, не переругавшись. И для острастки схватился за телефон. И конфликтующие стороны разошлись по углам, и благословенная тишина опустилась над Горенкой, и холодный ветер за стеклом даже как бы создавал уют. И Голова включил калорифер и попросил Маринку приготовить чай, который она подала почти мгновенно, возможно, ощутив свою провину. Затем он пригласил Тоскливца в кабинет и задушевно так спросил:

– Ты признайся мне честно, ведь мы с тобой давно знакомы, упырь ты или нет? Говори правду, а то я Грицьку пожалуюсь.

– Никак я не могу быть упырем, Василий Петрович, то есть вампиром, потому как кровь у меня, хотя и не горячая, как у вашего превосходительства (нет, Тоскливец все-таки умел подольститься к начальнику!), но и не холодная, как у особы, которая уже окончила земное существование.

– А детей тогда у тебя почему нет? Только труп может не обрюхатить такую вертихвостку, как твоя бывшая супружница. – Голова смягчился и даже как бы сказал Кларе комплимент. – Тем более что она помолодела, а ты как был, так и есть.

– Дети, они кушать просят, – резонно ответил Тоскливец. – А денег где набраться? Вот это, если б вы мне зарплату раз в пять увеличили, то я тогда бы вам крестничка и произвел.

– Может быть, тебе, как это, подсобить? – поинтересовался Голова. – Она-то ведь, твоя бывшая то есть, ничья. Ты с ней поговори.

Предложение о помощи вызвало у Тоскливца возмущенный клекот, но не орлиный, а куриный. И по его обличности расползся синюшный румянец. И Голова догадался, что забота о ближнем была встречена без благодарности.

– Ну нет, так нет, – быстро сказал Голова, он опасался, что фиолетовый румянец превратится в зеленый и тогда ему снова придется приналечь на ноги, чтобы спасаться от вампира, а сил у него уже не было. И он отправил Тоскливца с каким-то поручением к Маринке, чтобы тот переключил на нее свое внимание и в случае чего напился ее, а не его крови.

А милиционер тем временем страдал. Наглые тетки из ломбарда совершенно не были готовы к тому, чтобы дать за цилиндр хоть несколько монет.

– Если он урод, – талдычили они ему, – так продай его в цирк. Нам, по крайней мере, серебро нужно. А он нам зачем? С ногами. Еще бегать начнет, а нам порядок нужен. И покой. Чтобы деньги считать. Нет, служивый, забирай его прочь.

Аргументы стража порядка про то, что перед ними раритет, на них не действовали, кроме того, они опасались, что шляпу с ногами придется кормить, а от этого один расход. И охранник все более нетерпеливо посматривал на посетителя в форме и проверял свое оружие – не заржавело ли, и воздухе начали носиться миазмы бредового скандала, до которого и впрямь было недалеко. И милиционер ушел гордо, как памятник, который не сбросили с пьедестала, а просто переместили от людских глаз куда подальше, чтобы на него не тошно было смотреть. А на улице случилось то, на что цилиндр даже не рассчитывал, – гаишник дал ему под зад ногой, да так, что в сознании цилиндра на протяжении минут пяти не было ничего, кроме множества ярких звезд. И милиционер ушел, а цилиндр был предоставлен самому себе. И все было бы и ничего, если бы вокруг него не стала собираться толпа любопытствующих, которые вполголоса переговаривались о том, что такого урода они никогда еще не видели и если стянуть с него цилиндр, то что они увидят под ним, и так далее, и цилиндр начал понимать, что если не дать деру, то ситуация может принять оборот довольно мрачный. И пока толпа рассуждала, он вдруг неожиданно бросился бежать, а так как уже начало смеркаться, то никто не бросился его догонять и он вдруг оказался опять один наедине со своими ногами, проблемами и отсутствием даже намека на тело и голову. И грустно залез в какой-то неопределенного вида куст, чтобы мир, хотя бы на время, забыл о его существовании.

– Проклятый Калиостро, – думал цилиндр. – Он даже с того света продолжает издеваться надо мной. И все из-за Лауры. Нет уж, поистине женщины – источник и причина всех наших бед. Правда, я слышал от какого-то умника, что виноваты не женщины, а наше к ним отношение. Но разве можно к ним относиться как-то иначе, если они… женщины?

И тут цилиндр хихикнул и, как оказалось, напрасно, потому что Подол во все времена был заселен довольно густо, а теперь и подавно, и маленький человечек снова привлек к себе внимание, которого предпочел бы избежать, – им заинтересовался спаниель, которого наконец вывели прогуляться после бесполезного дня, проведенного в стерильно чистой квартире, в которой не пахло ничем интересным и не за кем было погоняться. И тут мечта обезумевшего от скуки домашнего животного сбылась. И спаниель вцепился в шляпу, которая торчала из кустов, и цилиндру пришлось спасаться бегством. И бежал он довольно долго, быть может, даже несколько часов, потому что усталости не чувствовал, хотя ничего не ел уже несколько столетий. И поздним вечером он оказался там, где, как ему показалось, он уже бывал. И точно – перед ним раскинулась погруженная в глубокий сон Горенка. Лишь из нескольких дымоходов валил дым – верный признак того, что пока на улицу опустились ночные мраки и свирепствует нечистая сила, доблестные горенчане заперлись от греха подальше и сибаритствуют под толстыми коцами. И цилиндру ничего не оставалось, как попытаться пробраться все в тот же сельсовет, где, как ему было известно, в кладовке затаился полуживой фрак, чтобы посоветоваться, как жить дальше, если то, что с ними происходит, можно назвать жизнью. И облапошить кого-нибудь, чтобы развлечься. И через дырку в стекле, которое никто по причине всеобщей халатности так и не починил, цилиндр забрался внутрь присутственного места и прошмыгнул в кладовку.

Если благоразумный читатель, который после работы спешит домой, чтобы насладиться семейным уютом, и не впутывается в разные дурацкие истории, от которых один ущерб и здоровью и кошельку, думает, что Голова уже возвратился под Галочкино крыло, то мы вынуждены сообщить, что читатель ошибается. Нарцисс и вправду приезжал за ним, но был отпущен в город со словами: «Я сам приеду, только позже». И Нарцисс радостно уехал, чтобы доложить Галочке, с тем чтобы подчеркнуть собственное благоразумие и попытаться втереться к ней в доверие, о том, что Голова по причине весенних флюидов в природе, вероятно, собирается всласть покуролесить в корчме или еще где-нибудь. Забегая вперед, скажем, что вместо благодарности хозяйка отругала Нарцисса последними словами за доносительство и душевную черствость и уехала на другой машине домой, приказав немедленно ехать за Василием Петровичем и доставить его в город. И Нарцисс по ночной дороге скорби, проклиная блудного Голову, умеющего чем-то завораживать женщин, мчался в Горенку, чтобы побыстрее притащить домой старого потаскуна, а самому убыть наконец на Оболонь, чтобы, за отсутствием понимания в Галочке, припереть Инессу к стенке и заставить ее выполнять супружеский долг. «Цветов что ли купить?» – думал Нарцисс. Он по своей наивности не знал, что у Инессы был сегодня день довольно трудный и что единственное, на что он мог рассчитывать, так это на мойку полов. Но ему об этом ничего не было известно, скажем так, на его счастье, потому что ведь именно неведение является залогом счастья большей части человечества. Даже страшно представить, что произошло бы на земле, если бы мужья вдруг узнали обо всех проделках своих жен, и наоборот. Нет, знания, конечно, нужны, но только в меру, чтобы они не мешали нам жить в мире, в котором живет большинство из нас, – в мире грез.

А Голова тем временем вышагивал в направлении своего бывшего дома, чтобы отобрать наконец у зловредной Гапки свой галстук. Упыря он уже не боялся, потому что решил, что тот ему просто привиделся после вчерашнего. «Гапка, разумеется, может быть не в духе из-за сервиза, но это ее сервиз, а не мой, поэтому пусть она о нем и тоскует. А мне нужен мой галстук. А то получается, что я уже не в состоянии забрать у своей бывшей супружницы предмет, который мне так необходим», – думал Голова, бодро вышагивая в этот прохладный весенний вечер по песчаным улицам Горенки. Неведение, однако, не всегда бывает сладостным, а Голове не было известно о том, что затаившаяся в кладовке нечисть – цилиндр и фрак – снова подняла голову и у них теперь появилось транспортное средство – ноги цилиндра. Не знал Голова и о том, что фрак теперь разъезжает на цилиндре, хотя его ободранные фалды и волочатся по земле. И что этот своего рода кентавр, пронюхав про его намерения, притащился на Гапкину усадьбу и только и дожидается того, чтобы его во что-нибудь втравить. Вот так клад он тогда обнаружил под собственным домом! Погибель, а не клад. Но будущее, как известно, открыто лишь богам, а мы, смертные, вынуждены блуждать в тумане жизни, не догадываясь даже об истинном смысле того, что с нами происходит.

И Голова в своем солидном синем плаще притащился на Гапкино крыльцо и давай барабанить по двери кулаком, требуя, чтобы его немедленно впустили. Но Гапка и Светуля, услышав голос, который не предвещал ничего, кроме очередного мордобоя и битья посуды, и думать не думали о том, что следует броситься к двери, чтобы встречать дорогого гостя. А он все стучал по неприступной двери, но дверь ему так никто и не отрыл. Забираться в дом через дымовую трубу у него желания не было, равно как и пытаться пробраться сквозь подземелье: Голова был жизнелюбом и все потустороннее – упырь, фрак, цилиндр, привидение кота Васьки – вызывало у него брезгливость, доходящую до отвращения. И так бы и ушел Голова несолоно хлебавши, если бы не притаившиеся за домом мерзавцы, которые решили развести Голову с Галочкой. И они, притворившись внутренним голосомй Василия Петровича, подсказали тому, где следует искать зо-^ лотой ключик. И он, хлопнув себя по лбу, пошарил под тем ковриком, что лежал на крыльце, и сразу же нашел то, чего ему так недоставало. А Светуля и Гапка чуть не подавились тем борщом, который жадно хлебали, когда перед ними предстал Голова, в праведном гневе зажавший в кулаке ключ от своего бывшего жилища. ^

Двое соседей, которые притаились в одежном шкафу, злобно фыркнули, увидев хорошо им известного начальника, которого они до поры до времени обходили десятой дорогой, опасаясь неприятностей. Им удалось прошмыгнуть в дом, и они напряженно ждали того момента, когда дамы закончат ужин и проследуют в опочивальню, в надежде добиться от них благосклонности. Соседям, однако, не было известно, что белокурая красавица слишком буквально истолковала то, что ей наговорил некий харизматический лидер харизматической церкви и что от мужчин ее теперь воротит, а Гапка, хотя и выглядела лет на шестнадцать, но общение с ее бывшим муженьком привило ей скептическое отношение к возможности хотя бы временного перемирия между полами и она серьезно подумывала о том, чтобы уйти в монастырь вместе со Светулей. Наталке она пока ничего не рассказала, потому что опасалась, что по причине ее некоей несдержанности в отношении языка о ее планах узнает вся область и, кроме того, она ее отговорит. И баловались они всего лишь постным борщом, чтобы приучать себя к монастырской трапезе. И поэтому на Голову, который явился перед ними довольный собой, как статуя Свободы, им было по меньшей мере наплевать.

– За галстуком пришел, – сообщил Голова, хотя они ни о чем его не спрашивали.

– Ты уже днем приходил, – напомнила ему Гапка. – И сервиза как не бывало. Что ты сейчас собираешься уничтожить? И как вообще тебя, негодяя и распутника, земля носит? Справедливо ли?

Голова, однако, пришел сюда, как он думал, не для философских дискуссий. Он внимательно посмотрел на Светулю, но та была одета скромно – во все темное и непрозрачное, и, недовольно поморщившись, словно его обманули, Голова направился к шкафу с проклятиями, вспоминая при этом цыганочку и то, чем она его наградила. И открыл шкаф, и стал искать свой галстук, темно-синий в желтый цветочек, который так подходил к его плащу. Но между одеждой взор его наткнулся на двух мордастых соседей, которые сделали вид, что смутились, когда их накрыли с поличным, и, подняв руки вверх, как будто им угрожали оружием, стали вылазить из шкафа, чтобы смыться, пока не надавали по шее. Но у Головы кровь вскипела в жилах от бешенства и оттого, что нечистая сила совсем распоясалась, и он, углядев на трюмо известную ему дудочку, бросился к ней, как доходяга-больной к кислородной подушке, и принялся в нее дуть, тревожно посматривая на соседей. А те от первого же ее визгливого звука превратились в двух здоровенных крыс и давай прыгать на задних лапах, злобно посматривая на дудочника.

Удивительно, что Гапка и Светуля тоже запрыгали, отставив миски с борщом. А Голова, победно трубя, вышел на улицу и повел их к озеру, намереваясь освободить Горенку от нечистой силы раз и навсегда. «И у меня теперь будет свой дом в селе, – радостно думал Голова. – Ведь не упекут же меня в каталажку за героизм на рабочем месте». А крыс становилось все больше, они вылазили отовсюду и присоединялись к странной процессии, во главе которой шествовал Голова, за ним Гапка со Светулей, а за теми – разношерстные крысы всех цветов и оттенков. На отдалении их сопровождала толпа горенчан, потому что слух о подвиге Головы распространился по селу с быстротой звука. Опустели даже, корчма и заведение Хорька, который принялся подсчитывать убытки, проклиная чрезмерный патриотизм Василия Петровича. Цилиндр с фраком тоже не были довольны ходом событий, потому что у них были на сегодняшний вечер совсем другие планы. И они, никем не замеченные, тащились по ночной улице вслед за крысами. Цилиндр немного подпрыгивал и с негодованием размышлял о том, что свою блестящую карьеру ему предстоит закончить в компании крыс на дне холодного озера в никому не известном населенном пункте из-за прихоти похотливого негодника. В своем праведном гневе он как-то позабыл о том, что довело его самого до такого жалкого состояния, но короткая мужская память – это ведь своего рода терапевтическое средство, которое значительно упрощает нашу жизнь, не правда ли? А тем временем процессия приблизилась к озеру, но лезть в холодную воду у Головы никакого желания не было и он пошел вдоль берега в надежде, что кому положено добровольно залезут в воду и сами. Но не тут-то было. И Голова в очередной раз сообразил, что надеяться на справедливость не приходится. Но и воспаление легких ему тоже не было нужно. Но как заманить постылых грызунов туда, откуда никому нет возврата?

Но вот и мостик – тот, что соединяет два берега в самом узком его месте. Голова ступил на него и перебежал на противоположный берег, отчаянно дуя в загадочный музыкальный инструмент. Он находился теперь напротив толпы. И крысы, повинуясь дудке, стали неохотно приближаться к холодной воде. Светуля и Гапка, однако, прыгать перестали, словно припадок у них закончился. «Неужели они не нечистая сила», – подумал Голова, рассматривая их в призрачном лунном свете. Луна бесшумно зависла на черном холодном небе, не веря собственным глазам, – каждый вечер в Горенке какие-нибудь новости! А крысы тем временем с проклятиями уходили на дно: вода бурлила, потому что их собралось великое множество. Последними в воду вошли цилиндр и фрак. Они на мгновение взглянули на звезды и плавно отправились на илистое дно. Никому они не были нужны, и никто не собирался оплакивать их бесславный конец. Кроме них самих, разумеется. Забегая вперед, можем сказать, что больше их никто никогда не видел. Поговаривали, правда, что в лесу стали встречаться два призрака, гнусно ругающиеся на неизвестном языке, но это, скорей всего, вранье.

Вот так и закончился понедельник в селе Горенка. Нарцисс увез Голову к Галочке, и та ему поверила и даже похвалила за храбрость. А Гапка и Светуля, красивые и недоступные, доели борщ и забрались в кровать, не подозревая, что гном Мефодий обыскивает их дом в поисках еды и денег. И что Мефодия выслеживает безутешный Васька, но хитрый Мефодий скрывается от того заблаговременно, потому что от Васьки, даже в его нынешнем состоянии, воняет рыбой и вонь предупреждает о его приближении. Грустно, не правда ли?