Текст книги "Дело привидений "Титаника" (СИ)"

Автор книги: Сергей Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Я увидел, как он выводил их обеих из каюты отца. Она была совсем не такой, как в первые дни плавания, и не такой, как была недавно... Она двигалась, как сомнамбула, с широко раскрытыми глазами и что-то все время шептала. Мне подумалось, что она шепчет молитву. Девочка, конечно, мало что понимала, только все время поднимала голову и пыталась заглянуть матери в лицо...

Я видел, как он бережно усаживал их в шлюпку. Его можно было уважать за спокойную решимость. Кто-то из команды пытался его задержать, предупреждая, что мужчинам уже запрещено садиться в шлюпки. Он бесцеремонно отстранил этого человека в сторону, сказав ему по-английски:

– Вы что не видите, что я не пассажир, а грузчик.

Потом, когда он уже помогал ей перейти через поручни борта, я услышал ее голос, такой же сомнамбулически холодный. Она сказала ему довольно громко:

– Это наказание Божье.

Он как будто пропустил ее слова мимо ушей, спокойно отошел назад и, помахав рукой, прокричал вполголоса:

– Я сделал для вас все, что мог!

Наблюдая за ним, я стоял в гуще толпы, словно прячась, как хищник, в кустах. Когда шлюпка стала опускаться и мать с дочкой пропали из виду, я почувствовал, что вот-вот вся энергия мести вырвется из меня...

Он прошел через толпу и с очень сосредоточенным видом направился куда-то – и тут я налетел на него, схватил за лацканы пальто и изо всех сил ткнул в ближайшую стену.

Я заскрипел зубами от злобы. Я крикнул ему прямо в лицо:

– Мерзавец! Ты убил моего отца! Я удавлю тебя!

Он не удивился, не испугался, а только схватил меня за руки и стал отдирать от себя. Его глаза горели холодным, электрическим огнем. Он был очень силен, стал мотать меня из стороны в сторону, сжав губы и не издавая ни звука. Так мы и топтались позади всех. То я его дерну, то – он меня. Нагрудники мешали нам, и уж выглядели мы потешно, как два коверных клоуна, затеявших дурацкую потасовку...

Старший офицер, который командовал посадкой на шлюпки, заметил нашу возню, подскочил с вытаращенными глазами и стал размахивать у нас перед физиономиями своим револьвером. Я не могу передать всех его проклятий. Он изрыгал залпами самые крепкие морские ругательства. Краткое содержание его спича было примерно таковым:

– Блохастые русские медведи! Перепились, твари паршивые! Вышибу мозги обоим!

Нас растащили в стороны. Как всегда, постарались умелые и предупредительные стюарды.

Офицер процедил сквозь зубы: «Русские!», сплюнул и пошел заниматься более важными делами.

Сделав вид, что остыл и опомнился, я не нашел ничего лучшего, как спуститься вниз, в каюту отца.

Там еще оставались его вещи. У меня сжалось сердце. Теперь я осознал, что брать на память нечего, бесполезно... и моя смерть, возможно, очень близка... что корабль действительно тонет и шлюпок не хватает на всех. Не помню страха. Было только очень больно на душе, досадно. Стало нестерпимо жалко и отца, и мать. Мне стала невыносима эта несправедливость, эта отвратительная, издевательская циничность судьбы. За что мы все – мой отец, я, моя мать – за что мы все так расплачивались? За что нас всех так раскидало?

С минуту я посидел там в кресле, тупо смиряясь с наказанием, как маленький ребенок, которого поставили вечером в темный угол. Потом я перебрал машинальными движениями платки отца, заглянул в гардероб. Его висевшие на вешалках костюмы вдруг подались наружу... Наклон палубы стал заметно круче. Я потрогал рукава, словно прощаясь с отцом за руку...

Вот и всё.

Потом я снова пошел искать «канцлера», кстати прихватив с собой вторую, оставшуюся трость отца.

Я нашел его очень скоро, словно у меня открылся волчий нюх.

Знаете, где он оказался?.. В «Парижском кафе». Он занимался делом: стоял на коленях у перевернутого стола и кухонным ножом выстругивал выемки у ножек. Рядом с ним лежала аккуратно смотанная веревка... И еще стояла бутылка бренди. Двое официантов, похоже, воодушевленные его примером, занимались тем же...

Я вошел внутрь, держа трость, как саблю.

Он сразу увидел меня. Наверно, знал, что хищник не оставит охоту, и следил за дверью краем глаза... Да, его лицо ничуть не изменилось, сохранило деловую сосредоточенность. Он схватил за ножку стул, быстро поднялся и метнул свой снаряд в меня. Он был очень силен. Я еле увернулся. Стул пролетел мимо и вышиб стекла вместе с изящными рамами. С веселым хрустом и звоном всё посыпалось за моей спиной, и сразу стали лучше слышны звуки регтайма, который продолжали исполнять на палубе музыканты корабельного оркестра.

С безумной веселостью я успел подумать: «Ну, теперь нас точно пристрелят!» И кинулся на своего врага. Он был вооружен двумя мощными кухонными ножами, но поначалу ретировался. Мы стали кружить вокруг столов. Я опрокидывал их, кидался на него, а он уворачивался, как будто дожидаясь, что я выдохнусь или совершу оплошность. От него я не услышал ни слова, и он сам казался совершенно спокоен. Я наступал тоже молча. Ему уже был известен повод к этой нелепой дуэли – и этих сведений было для него достаточно.

Официанты косо поглядывали на нас и продолжали свое дело, готовясь к спасению.

Он бросился на меня внезапно, не из лучшей позиции. Похоже, что он случайно поддался чувству. Я сумел ударить его тростью по одной руке. Нож вылетел. А лезвию второго ножа я подставил руку, оно скользнуло по рукаву, и острие вонзилось прямо в нагрудник. Вот еще забавная деталь: спасательные нагрудники теперь служили нам латами. Рыцари из нас были хоть куда!

Он изо всех сил толкнул меня назад. Я повалился на какой-то стол, стол рухнул на бок, и я, успев схватить врага за рукав, увлек его вместе с собой... Да, разрушений мы натворили на корабле не меньше айсберга.

На полу мы оказались лицом к лицу. Оба – уже потные, разгоряченные, мы рычали друг на друга, как псы.

Нож застрял в нагруднике, а трость оказалась у него под мышкой. И тут, признаю, он сделал предложение, достойное джентльмена.

– Надо бы снять эти слюнявчики, – с хрипом прошептал он. – Мешают... И к тому же выглядим на людях, как два полных идиота.

– Согласен, – ответил я. – На счет два – боксерский брэк.

– Три шага, – добавил он.

Мы оттолкнули друг друга и раскатились в стороны. Он не стал торопиться, я – тоже. Мы рассупонивались... говорят так?.. хорошо... так вот, мы раздевались медленно, чинно, как будто проверяли друг у друга выдержку... Мы даже, не сговариваясь, сняли с себя пальто... Каждый аккуратно сложил свои вещи на ближайших стульях.

Один официант поторопился удалиться с арены, а другой, явно более любопытный, – тот прихватил свою импровизированную шлюпку, стол, обвязанный веревками, пошел следом за первым, но у дверей остановился и решил дождаться результата гладиаторского боя.

– Готовы? – спросил меня «канцлер» и, усмехнувшись, задал еще один вопрос: – Вы уверены, что это не дурная ошибка? Времени на догадки остается совсем мало...

– А вы можете сказать, где мой отец, у которого вы служили «канцлером»? – спросил и я, переступая шаг за шагом в сторону: я хотел добраться до второго кухонного ножа, отлетевшего под один из столов.

– Сначала, по логике вещей, вам следует доказать, что вы приходитесь сыном моему работодателю, – хладнокровно заявил он.

Тут-то я и успел улучить свое мгновение: я кинулся в сторону, опрокинул еще один стол и распрямился уже во всеоружии – в одной руке у меня осталась трость, в другой появился нож, примерно той же длины, что был у него.

Он остался на месте и, криво улыбаясь, заметил мне:

– Очень романтически... Как я догадываюсь, назревает ацтекский поединок. Побежденному вырезают сердце, а победителя топят в мешке...

– Делали наоборот, – поправил я его.

– Ну да. Вам лучше известно, – кивнул он. – Вы ведь и есть настоящий ацтек.

Не спуская с него глаз, я приставил отцовскую трость к стулу и сломал ее ударом ноги.

«Канцлер» еще раз усмехнулся, проронил три слова: «Благородно, черт возьми!» – ив следующее мгновение кинулся на меня.

Мне просто повезло. Я даже вспомнить не могу, как успел увернуться, как взмахнул рукой и как лезвие моего ножа рассекло ему лицо сверху вниз, от брови до подбородка... Его нож только скользнул по моему плечу. Кажется, я успел почувствовать шеей холод лезвия.

Он отскочил далеко от меня, снова чертыхнулся. Кровь сразу залила ему левый глаз. Я понял, что получил небольшое преимущество... но воспользоваться им не успел.

Он снова сделался чересчур осторожным, стал кружить по проходам, потихоньку отступая в сторону стойки... Не знаю, какой предмет он еще задумал применить в качестве оружия... но тоже не успел.

Вдруг со всех сторон раздался треск, и пол накренился еще сильнее, причем – коротким и мощным рывком.

Меня потянуло назад, ноги заскользили по полу... Столы поехали на меня. Я еще успел заметить, как посыпались с полок за стойкой последние бутылки, как заскользил и опрокинулся с помоста рояль.

«Канцлер», замахав руками, балансируя, кинулся к выходу, а я не удержался на ногах. Лавина столов, стульев, катившихся бутылок понесла меня... Помню, что я пытался перевернуться со спины на живот и еще успел ужаснуться тому гулкому грохоту, с которым меня догонял рояль. Потом сильный удар в голову... вернее, головой, левой стороной, обо что-то очень твердое... наверно, об стену... И тьма.

Я очнулся под грудой ресторанной мебели, прижатый к стене, которая уже почти сделалась полом. Меня напугала тишина. Я прислушался и осознал, что на самом деле никакой тишины нет, а только оборвалась музыка... Стоял кругом глухой и дробный шум, как будто ровным потоком ссыпались камни. Еще я услышал крики – их можно было принять за птичий гам большой стаи чаек.

Наконец меня охватил настоящий страх. Я представил себе ясно, как страшная сила утягивает меня в глубину... да еще погребенного в горе столов, бутылок...

Я стал извиваться, как придавленный червяк, не взирая на боль. Казалось, у меня были переломаны все кости. Когда я выбрался, я понял, что стоит воспользоваться здравой идеей «канцлера». Я повернулся назад, к мебельной свалке, и ужаснулся еще раз: рояль утрамбовал в щепки целый гарнитур всего в трех футах от того места, где оказался я.

Я выдернул из этой груды один из столов и, балансируя между стеной и полом, достиг окон. Пришлось добавить кораблю ущерба. Я вышиб стекла, но немного не рассчитал сил, так что стол, вылетел наружу и потянул меня за собой. Я не удержался, схватился за ножку стола и стремительно заскользил по палубе вниз. Куда меня несет, я не видел. Я врезался еще в одну стену, оттолкнулся от нее и, вцепившись в поручни, выглянул за борт. Вода была близко, пузырилась и вся дрожала. На то, чтобы сбросить туда стол, я потратил последние силы. Впервые за много лет я перекрестился, вдохнул в себя воздуха, сколько позволили ребра... а они болели ужасно... и я кинулся вниз, в черноту, приметив место так, чтобы не угодить прямо на стол.

Вода обожгла меня, как раскаленное масло. У меня свело челюсти... Кажется, я подумал, что второй вздох мне уже не сделать... За мной шипело, булькало. Могло затянуть... И я принялся бить ногами по воде и грести одной рукой, а другой, как крюком, зацепился за ножку стола. Возможно, этот стол меня и спас, позволив продержаться... Выходит, что меня спас «канцлер». Любопытный парадокс, вы не находите?

Дубофф сделал паузу и улыбнулся в ожидании моего ответа. Но я ничего не сказал. Тогда он снова достал свои часы, узнал время, нахмурился и покашлял. Видно было, что он хочет сдержать слово и уложиться минута в минуту.

– Короче говоря, я толком опомнился только в госпитале, – продолжил он. – Меня подобрало маленькое рыбацкое судно, которое добралось до места крушения позже «Карпатии». «Карпатия», как известно, спасала тех, кто оказался на шлюпках... Мне опять повезло. Не исключаю, что это же судно подобрало и «канцлера», ведь пару суток я оставался практически без сознания... Если так, то о том, почему мы не оказались в одной палате, можно только гадать. Полагаю, что он собрал все свои силы, чтобы скрыться как можно скорее.

Не сказал о главном: судно было канадским и завезло меня Бог знает куда. Поэтому я и попал поначалу в списки погибших. Возможно, что «канцлер» намеренно старался попасть в тот же список...

Когда матушка вошла в палату, я увидел, что она постарела на десяток лет и стала совсем седой. Я не хотел ей говорить о том, что я плыл к ней вместе с отцом... но она уже о главном знала, а об остальном догадалась. Она читала все эти проклятые списки и успела заказать панихиду по нам обоим...

Вот, господин сыщик... Следующее действие драмы началось спустя четыре года, едва ли не накануне печальной годовщины.

В первых числах апреля мне позвонил Левенштейн, тот самый ювелир, у которого я покупал золотую ацтекскую жужелицу. Он попросил о конфиденциальной встрече. Я был удивлен... А потом – поражен.

Мы встретились в маленьком кафе на Пятой улице. Он развернул передо мной на столе бархатную салфетку, и я увидел... вы угадали!

Это было еще одно доказательство!

Я забросал Левенштейна вопросами. Он уже был готов ответить на все, кроме главного. Вещицу он приобрел у знакомого перекупщика, а тому она досталась тоже от какого-то приятеля из Бронкса. Концов не было видно.

За мной дело не стало. Пока я выписывал ему чек, то уже лихорадочно размышлял, на какой пароход в Европу мне брать билет.

Скажу вам, что, встав на ноги, я снова крепко закусил удила и за четыре года успел добиться немалого... Я хотел, чтобы отец был мною доволен, глядя на меня с небес. К тому же я получил крупную страховую сумму. А тот патент, признаюсь, без сожаления продал. Я не был суеверным, но все же посчитал, что он не принесет мне добра...

Новую тайну мне дома удалось сохранить. Поездке в Россию я придумал объяснение: выгодная продажа еще одного рецепта резины. Однако матушка смотрела на меня с болью в глазах.

Теперь предстояло привезти в Россию хотя бы одно совершенно неоспоримое доказательство.

Мне пришла в голову идея. С некоторых пор матушка стала поговаривать, что я с годами все сильнее похожу на отца. И вот я стал отращивать усы и бакенбарды. Такие же, какие, по моим воспоминаниям, носил он сам. В Нью-Йорке таких не носили... На улицах на меня начали оглядываться, а знакомые дельцы при встречах, если не задавали вопросов, то старались скрыть ухмылки...

Однажды утром матушка посмотрела на меня, вся побледнела и, закрыв лицо руками, прошептала:

– Боже мой! Всеволод! Как же ты теперь похож на отца!

Я решил, что пора немедленно отправляться в путь.

Однако дела удержали меня еще на целое лето. Я спал и видел, как свершается священная месть. Да, не скрою, я был готов убить его – убить столько раз, сколько он сумеет воскреснуть.

И вот мой путь наконец начался, а завершился неделю тому назад в Перовском.

Я задумал прийти туда под вечер. Признаюсь и в том, что я опасался приступа ностальгии, страшился, что ностальгия «обезоружит» меня. Лучшим временем я посчитал сумерки: меньше свидетелей, меньше видно вокруг того, что слишком дорого сердцу, того, что хранилось в самом дальнем тайнике памяти.

Все равно сердце защемило, когда я увидел свои дорожки, и деревья, и дом...

Я уже знал, что моя тетка теперь опекает именье отца и что само именье перешло в наследство его дочери. Очень хотелось взглянуть на свою сестренку, но делать это было опасно. Теперь она, должно быть, уже все замечала вокруг и недурно понимала действительность.

Мне удалось подгадать самое подходящее время. Мне даже удалось так явиться перед теткой и так представиться ей, что её не хватил удар от внезапного появления брата, чудесно помолодевшего за пределами нашего мира... Мое главное доказательство подействовало как нельзя лучше: оно оказалось, как я и думал, главной гарантией доверия.

Тетушка приняла меня в кабинете отца. Это был уже поздний час. Мы говорили с ней почти до утра. Я всё, что знал, рассказал ей. Показал и золотую жужелицу. На мою удачу, тетка узнала её: брат хвастался ей своим «необычайным приобретением» перед самым отъездом в злополучную Америку. Мария Михайловна крепко задумалась. Мне она тоже сообщила достаточно много. Теперь не нужно было тратить сил и времени, чтобы выследить «канцлера», сделавшегося заезжим коммерсантом. Я предупредил её: чтобы вывести Румянцева-Гурского на чистую воду, нужно еще проделать большую и весьма тонкую работу. Тетушка, согласившись со мной, пообещала терпеливо ждать и сообщать мне по ходу дела все необходимые сведения.

Пока я вел свой рассказ, я так жадно приглядывался ко всем предметам, которые видел в кабинете, что порой забывал о самой тетушке... Я едва удерживал себя, чтобы не вертеться на стуле, как мальчишка! Как я хотел прогуляться по всему дому, заглянуть в закутки, известные как будто лишь мне одному со времен моих игр в индейцев и следопытов!.. Однако теперь я оказался в своем доме мрачным призраком, которому положено исчезнуть с наступлением утра...

Через два дня я узнал о смерти тетушки.

Какой намек она сделала «канцлеру», трудно сказать... Как-то проговорилась. Я слышал, что она была очень хозяйственной, но, видимо, – не слишком благоразумной. Поддавалась эмоциям, как и ее брат. С какой стати она выдумала это раннее свидание на мосту?.. Или же сам «канцлер» первым предложил его... Рок витает над нашей семьей.

Ясно было, что «канцлер» станет меня подстерегать. Но я был готов к этому. Я сам без труда подстерег его. Догадываетесь, где это случилось?.. На том же Рождественском бульваре. Я был готов пристрелить его на месте без лишних слов. Бесшумный револьвер уже давно лежал в моем кармане.

Народу на бульваре было достаточно. Я двинулся ему навстречу, не скрываясь. Мне было интересно, как он поведет себя. Я был уверен, что он никуда не свернет, не перескочит через ограду, не скроется в переулках.

Он заметил меня издали. Шаг его не изменился.

Ни я, ни он не отступили в сторону. Мы сошлись, как два паровоза на одной колее – почти нос к носу.

Он сильно изменился, вы сами видели. Только глаза сверкали тем же электрическим блеском.

– «Канцлер», – бросил я ему в лицо, – я привез свои доказательства. Слово за вами.

– Замечаю... – усмехнулся он и учтиво вопросил: – Что вам будет угодно?

Я слышал, как его учтивость потрескивает электрическими разрядами.

– Тоже доказательства, – напомнил я ему. – Мой отец... Теперь – моя тетка.

– Вы имеете в виду этот несчастный случай, – словно удивившись моей неосведомленности, проговорил он. – Я читал о нем в газетах... Если угодно, я могу пересказать вам подробности.

– Окажите любезность, – попросил я, уже ненавидя себя за многословие: следовало сейчас же вогнать ему пулю прямо в мерзко улыбавшийся рот.

– Хорошо, – сказал он, огляделся по сторонам, и предложил место: – Встретимся в Перовском. Завтра, допустим, в девять вечера. Как я догадываюсь, дорогу вам объяснять не нужно.

«Очень опасно!» – подсказал мне внутренний голос, но я решил не отступать и приглашение принял.

На другой день, хотя было дождливо и холодно, я позволил себе затемно неторопливо прогуляться по родным местам.

Моего пруда не оказалось на месте. Это меня так поразило, что я потерял всякую осторожность. Я торчал, как столб, на краю этой ямы, чувствуя, что попал в совершенно чужое место. «Канцлер» мог преспокойно пристрелить меня прямо здесь. Он не использовал самую лучшую возможность... Не исключаю, что он поверил в свою «роковую» безнаказанность.

С тяжелым чувством, почти в полном смятении я двинулся к дому, зашел во флигель и встретился с управляющим. Он был напуган, но деловито объяснил мне, куда идти и где меня ждут... Видно, получил все необходимые инструкции.

Всё же я решился пройтись по дому: знал, что вижу его в последний раз... В любом случае: и если меня через несколько минут убьют, и если я, по сомнительному счастью, останусь в живых.

Я походил по комнатам. Побывал в детской. Всё было так и уже не так. В детской некогда, хотя уже в начале нашей эры, обитала девчушка. Запахи теперь были другие. Какие-то сладкие... И все-таки я почувствовал, что дом не забыл меня... Помню, я сказал ему несколько добрых слов.

Да, всё было теперь по-другому. Я стоял посреди детской, а рука моя в кармане пальто сжимала ручку револьвера... и пальцы холодели.

Мой дом мне помог. Там, в детской, я собрался со всеми моими чувствами и мыслями, а потом двинулся туда, где уже довелось побывать в качестве привидения.

«Канцлер» ждал меня. Он стоял посреди кабинета, одетый в пальто... явно не собираясь задерживаться надолго. Только шляпа его лежала на краю отцовского стола.

– Опоздали на целых семь минут, – заметил он. – Не свойственно деловому американцу.

Я не стал приносить извинений...

Он пристально посмотрел мне в глаза, словно пытаясь предугадать какой-то мой поступок, потом высокомерно улыбнулся и очень вежливо, едва ли не с угодливостью слуги, указал на кресло, где за своим рабочим столом обычно сидел отец.

– Прошу вас, присаживайтесь, – негромко сказал он.

– С какой стати? – пожал я плечами.

– Я очень вас прошу, не откажите в любезности, – уже вкрадчиво настаивал он. – Вы так похожи на человека, у которого я долгое время служил, что имеете полное право.

Я решил принять странное предложение и, не спуская глаз с «канцлера», расположился в кресле.

Он остался стоять против меня, в двух шагах от стола. Примерно полминуты протекло в молчании. Он внимательно смотрел на меня и улыбался. Я устроился в кресле как можно вольготнее, и только одна правая рука осталась у меня настороже.

– Теперь всё точно так же, как в добрые старые времена, – как бы с самой искренней грустью проговорил он и добавил: – Не пойму, зачем вам на этом месте могут требоваться какие-то никчемные доказательства... Но раз уж вы так страстно желаете их, то извольте...

Он стал отворачиваться в сторону, вправо, словно ища глазами то место, где были оставлены эти «доказательства»... которые ему, как секретарю, только и оставалось подать мне на стол.

Но я очень настороженно следил за движениями его правой руки. Я заметил, что его рука прячется в карман пальто.

Я оказался быстрее его на долю секунды...

Он быстро повернулся мне навстречу, но дуло его револьвера еще глядело в ковер, когда мой уже глядел прямо в цель.

Я сам не ожидал, что попаду ему в лицо, а не в грудь. Ударом пули его отбросило назад, но он перевернулся в падении и упал ничком, в полный рост. Я слышал, что, если падают на живот, то рана не смертельна.

Я вышел из-за стола, пригнулся к нему, соблюдая осторожность. Он был несомненно мертв... Только теперь я обратил внимание, что у него на руках надеты перчатки... Кто знает, возможно, он считал себя хорошим стрелком и решил изобразить мое «самоубийство»... Это был бы третий зловещий спектакль в его жизни. Но может быть, я ошибаюсь.

Когда я уходил из дома, мне казалось, что он совершенно пуст. Я не заметил ни одной живой души. И по дороге до самой станции мне не попался ни один человек, словно весь этот мир обезлюдел в одно мгновение.

Остальное вам известно лучше, чем мне.

Дубофф устало вздохнул и в третий раз вынул свои часы... Любопытно, что он не оставлял их на столе.

– Целых шесть минут избытка с моей стороны, – признал он с досадой. – Приношу вам искренние извинения... Теперь вы знаете больше, чем каждый из участников драмы по отдельности.

– Отнюдь нет... – не согласился я с его утверждением, но обосновал свой ответ не сразу: надо было собраться с мыслями, ведь эта история произвела-таки на меня сильное впечатление.

Мое молчание вселило тревогу в моего «гостя».

– У вас есть сомнения? – приглядываясь ко мне, осведомился Дубофф.

Я уже был готов и стал говорить:

– Основания вашей версии очень зыбкие... Нет ни одного неопровержимого доказательства того, что ваш отец был убит «канцлером». Нет также неопровержимых доказательств того, что сестра вашего отца тоже была убита им. Наконец, и у меня нет никаких доказательств – ни общих, ни частных, так сказать... то есть я не могу быть уверен, что все происшедшее на «Титанике» описано вами правдиво. И кроме того, я не могу быть уверен в том, что Румянцев первым достал свое оружие, а вы только оборонялись... Ведь вы и раньше хотели убить его, не так ли?

Дубофф как-то мучительно улыбнулся и кивнул.

– Наконец, я не могу утверждать, что он убит именно вами, – добавил я. – В настоящую минуту могу лишь подозревать вас.

– Я предусмотрел ваши выводы, – сказал Дубофф.

– Надеюсь, – в самом деле понадеялся я, стараясь не думать о дальнейшем развитии событий. – Я надеюсь, что вы предусмотрели хоть одно, но очень веское доказательство в свою пользу. Надеюсь также, что оно окажется оригинальным.

– В каком смысле? – удивился Дубофф.

– Не станете же вы пользоваться «доказательством» своего антипода... – таков был мой самый сильный ход.

Дубофф переменился в лице. Он засиял так, будто суд только что прочел над ним оправдательный приговор. Он расправил плечи и вздохнул с необыкновенным облегчением.

– Вы... как бы это сказать?.. вы очень достойный партнер в деле, – назвал он меня, широко улыбаясь. – Да, я приготовил одно такое доказательство. Только одно. И я тоже очень надеюсь, что вы оцените его.

Аккуратным движением руки он перевернул револьвер дулом в свою сторону, поднял его со стола и, потянувшись ко мне, положил свое оружие прямо передо мной.

– Вот мое доказательство, – сказал он и снова откинулся назад.

Не помню, чтобы я растерялся в эту минуту. Теперь мне кажется, что у меня куда-то пропали все чувства и все мысли.

Я просто взял оружие со стола и осмотрел его. Это был револьвер системы Кольта. Я заглянул в гнезда барабана: лишь одно оказалось пустым.

Как только я начал щелкать барабаном, Дубофф неторопливо поднялся и так же неторопливо взял свою шляпу с края стола.

– Вы приняли решение? – деловито спросил он.

Я ничего не ответил ему... Я не знал, что ответить. Я солгу, если скажу, что во мне боролись чувство долга с чувством чести. По-моему, во мне ничто не боролось. Я просто равнодушно наблюдал, как он с намеренной медлительностью удаляется к двери.

Там, уже выходя, он еще раз повернулся ко мне и сделал короткий поклон.

– Если вы приняли решение, – спокойно проговорил он, – то прошу вас довести дело до конца: использовать мое доказательство в течение последующих двадцати четырех часов... Я искренне благодарен вам. Прощайте...

И он исчез.

Ровно через двадцать четыре часа я пришел в рабочий кабинет Аркадия Францевича Кошко. Начальник уголовной полиции часто задерживался на работе допоздна. Он уделил мне достаточно времени, чтобы я вкратце, без живописания ярких сцен и психологических экскурсов, изложил свои сведения о «Деле привидений «Титаника» и попросил полной отставки.

Сначала Аркадий Францевич покачал головой, потом, к моему глубокому изумлению, таким же движением, как это делал Дубофф, достал свои часы и с досадой взглянул на циферблат. Взглянул и затем печально вздохнул.

– Да вы уж не торопитесь теперь, голубчик... с этой своей отставкой, – хмуро проговорил он. – Уж в крайнем случае могли бы пригласить его на свое место. Служи он в сыске, цены бы ему не было.

Он еще немного помолчал и добавил:

– Вы несомненно очень умны, дорогой Павел Никандрович, но еще не слишком благоразумны. Ничего страшного. Это по молодости.

На том мы и расстались. Я ушел, очень хорошо понимая, что оправиться не смогу и мое, так сказать, «служебное хладнокровие» подорвано на всю жизнь: память уже не даст покоя.

Шел к концу октябрь 1916 года... И мы еще не видели во тьме тот огромный айсберг, что уже неумолимо приближался к кораблю, который назывался Россией.

V

Ровно через два года, в октябре 1918-го, поздним вечером раздался дробный стук в дверь моей квартиры.

Так началось новое действие... Московские декорации были уж не те. Я уже не просил швейцара пропустить ко мне гостей и уже не был беспечен, а лихорадочно размышлял, нести к двери заряженный браунинг или поостеречься. Решил, что для встречи брать его не стану. Окажись там какой-нибудь большевистский «разъезд» – будет хуже.

Дождавшись повторного стука, я пошел в прихожую и встал сбоку от двери – на тот случай, если начнут палить сразу. Затем вежливо, но решительно задал вопрос.

– Господин Старков, – слабо донесся женский голос, – откройте, умоляю вас!

Удивившись, я приоткрыл дверь – и был поражен окончательно. Поздними гостями были Анна Всеволодовна Белостаева и ее американский брат.

Войдя, они сами поспешили затворить за собой дверь.

– Это мой брат, – сторонясь, представила гостья своего спутника.

У нее на лице был написан сильный испуг.

– Мы неплохо знакомы, – с поклоном ответил я и протянул ему руку.

В прихожей было довольно сумрачно, но я заметил, что Дубофф очень бледен и лицо его покрыто крупными каплями испарины.

– Извините, руки подать не могу, – хрипло проговорил он, – испачкана...

Заметил я и то, что правую руку он держит под бортом пальто, словно прижимая к боку какой-то предмет.

– Господин Старков! Он очень сильно ранен, но запретил об этом говорить! – срывающимся шепотом выдала его сестра.

Меня бросило в жар.

– Покажите! – решительно потребовал я и сам отвел в сторону борт его расстегнутого пальто.

Его рука и весь костюм от кармана донизу был уже залит кровью. Пуля попала чуть ниже ребер. Рана, несомненно, была очень опасной, а выдержка Дубоффа была поистине героической.

– Вам нужен доктор! – сказал я, зная где найти Варахтина.

– Никаких докторов! – отрезал Дубофф. – Прошу вас уделить мне ровно минуту – выслушать и не перебивать. Затем вы примите решение.

Он с трудом сдержал стон и заметно согнулся.

– Пойдемте, я положу вас, – предложил я.

– Нанесу крови... Опасно, – выдавил он и тут собрал все свои силы и вновь распрямился, чтобы смотреть мне прямо в глаза. – Вы здесь единственный человек, кого я знаю и кому полностью доверяю. Мне – конец... Не перебивайте... Анна, я требую, возьмите себя в руки! (Его сестра в эти мгновения закрыла лицо и задрожала в беззвучных рыданиях). Я хотел вывезти сестру к себе, в Америку... Как видите, возникли осложнения. Теперь я намерен поручить ее вам. Разумеется, вы можете отказаться. В этом положении невозможен ни малейший упрек. В случае согласия ваши действия будут очень хорошо оплачены. Анна, отдайте!

Белостаева дрожащей рукой протянула довольно увесистое портмоне... Я без слов принял его, но оставил держать на весу.

– Здесь все необходимые документы, адреса, деньги на период дороги, – пояснил Дубофф. – Услуги всех людей, которые организуют выезд, уже оплачены. Места встреч указаны. Вы прибудете в Крым, оттуда – в Константинополь. Там вас встретят. Далее, вы обратитесь в торговую фирму... о ней есть вся информация... Там вас еще раз снабдят наличными деньгами и помогут добраться до Америки. Я гарантирую вам, что на первое время вы будете вполне обеспечены и сможете, при желании, открыть свое дело. Ваше решение?