Текст книги "Дело привидений "Титаника" (СИ)"

Автор книги: Сергей Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Я двигался на него прямо лоб в лоб, так что он даже успел удивиться этому моему отчаянному курсу. Я знал, что меня выручит: я был уже иностранец и говорил по-русски с акцентом, и шляпы такой, какая была на мне, я в России ни на ком не видел.

С двух шагов я обратился к нему и спросил, как мне отыскать такой-то дом. Он сначала наморщил лоб, а потом весь от крайнего изумления откинулся назад и очень знакомо выдвинул вперед челюсть, что всегда делал, когда чего-то сразу не понимал... Дом-то я назвал наш!

– А позвольте вас, сударь, спросить, – громогласно проговорил он, словно призывая всю Москву в свидетели этого подозрительного казуса, – по какой такой надобности...

Тут уж я держал бомбу наготове.

– Я прибыл из Америки, где занимаюсь разведением странгалий... Мне стало известно, что в этом доме содержатся самые лучшие в России странгалии.

Мне показалось так: отец пошатнулся в одну сторону, а весь мир за его спиной пошатнулся в другую.

Через пять секунд мы уже мяли и душили друг друга объятиями, оба задыхались и рыдали ну прямо как настоящие гомеровские герои. Помню, набалдашник отцовской трости раза два крепко стукнул меня по затылку, и отец отшвырнул куда-то трость, напугав прохожих барышень, да так далеко запустил ее, что мы потом искали ее в снегу чуть ли не четверть часа. Да еще шляпу мою новую теперь оставалось выкинуть еще дальше...

Не успел я опомниться, как он силой потянул меня к дому, но я тут, без всякой ясной для меня в тот момент логической причины, уперся: нет, не могу, в дом только не сейчас.

«Будь по-твоему, не сейчас – так через час!» – по-молодецки выкрикнул отец и поволок меня в «Прагу».

Тут уж, по дороге, навспоминались мы наших странгалий!

Взялись они вот откуда...

Как-то в августе... в то, последнее лето перед нашим с матушкой исходом из Перовского, отец взял меня с собой на охоту... В сущности, прогулка была, не более как дроздов пострелять. Та прогулка-то и осталась в моей памяти, как самый сладкий, последний сон в раю. Там было совсем другое движение – умиротворяющее, вольное, хотя я и подчинялся воле отца, идя за ним следом, куда бы он ни повернул. Все было видно так особенно ясно, резко, как бывает в природе летом только в августе. Ветра не было, не пекло уже, но все вокруг было с жарком, золотилось. Всякая травинка и листок казались немножко пропеченными, хрустящими... Уже обильно блестели среди веток какие-то паутинки, ниточки, пушинки. Небо было синим, глубоким. Иногда я попадал в облако папиросного дыма, который оставался у отца за плечами. Но дым уже был растворен в лесном воздухе, весь пронизан и очищен солнцем... Знаете, какое чувство он вызывал во мне?.. Чувство волшебной, очень доброй власти над всем, что я видел вокруг – власти и над лесом, от его корней до вершин, и над опушками, и над всем, что было скрыто от меня ветками и кустами...

И вот отец, когда проходил мимо высоких лесных цветов, похожих на белые метелочки, остановился и аккуратно снял с одной такой белой метелочки жука. Голова у жука была черной с предлинными усами, а спина была желтоватой, с поперечными черными полосами. Отец положил его на свою большую ладонь и показал мне.

– Вот, братец ты мой, гляди, – сказал он, всегда так меня и называя: «братцем». – Знаешь, как именуется сия тварь Божия?.. Вроде просто «жук» и дело с концом, ан нет. Запомни: странгалия... Вроде, подумаешь, жучишка-мелочь – и не заметишь его, а на самом-то деле ведь и он при чине... Гордо зовется. Странгалия. Запомни, удивишь кого-нибудь потом.

Да, вот так и довелось удивить... И жука я очень хорошо запомнил, каждую черную щетинку, и как усами он сердито водил.

Вот в «Праге» в тот день и опрокинули мы с отцом за здоровье наших странгалий не одну рюмку. И опять целовались, и мочили там слезами всякие салфетки и свои рукава. Я себе волю дал, позволил за пятнадцать лет первый раз... Но хоть и начал пьянеть, а все же продолжал держать в голове свой расчет. Уже привычка была – держать... Хотелось тут же, не откладывая, удивить отца своими достижениями. Все эти достижения были у меня с собой: дюжина фотографических карточек. Предприятия, цеха, склады, мой рабочий кабинет, автомобиль. Я хотел сразу показать отцу, что мне нужны средства не на блажь, не долги отдать, а для прибыльного дела, для размаха, для того, чтобы стать вровень с самим отцом, который имел этот самый «размах» просто по своему происхождению, по всяким «высшим правам» своего рода. «Размахом» я и хотел быть вровень с ним, и думал, что отцу должны стать по нраву эти мои запросы. Все-таки я был его отпрыск... И я не ошибся.

Он стал очень внимательно рассматривать фотографические карточки и даже весь присмирел за столом, притих, как будто сразу протрезвел.

Еще отца ждал подарок. Если бы не тот подарок, у вас не было бы теперь работы...

Это тоже была как будто «странгалия». Настоящий древний раритет. Золотая жужелица с рубиновыми глазками. Ее отлили индейцы-ацтеки сколько-то там веков назад. Прежние владельцы сделали из нее очень изящную брелоку на цепочке. Я взял эту вещицу прямо перед отъездом у известного ювелирного антиквара, который торговал всякими сокровищами из американской древности. Отдал за нее немало... сколько – теперь неважно. В эту штучку я вложил двойной смысл... а, может, даже тройной. Я хотел отплатить отцу: честно признаюсь – сразу и обрадовать его, и удивить, и при том же уязвить в отместку за все эти годы, когда мы остались без него... К тому же все эти фотографические карточки я считал просто-напросто... как это сказать?.. да, незаверенными документами. А вот золотая «странгалия» уже была подтверждением... оттиском печати, если угодно...

Отец, ни слова не говоря, положил ее себе на ладонь, точь-в-точь как ту, настоящую, поглядел, отведя руку... потом сказал немного странные слова: «Вот это чин, я понимаю...» А потом уверенными быстрыми движениями повесил ее себе прямо на жилетку. Да, я замечу, он не говорил слов благодарности, не ахал, а просто всем своим видом показал, что это во всех смыслах дорогая для него вещь... У меня в ту минуту так хорошо стало на душе... Отец посмотрел на меня сначала очень серьезно, даже строго, затем улыбнулся и подмигнул:

– А дома даже и говорить ничего не стану. Скажу, вот так сидела на сугробе, а я взял да поймал.

Я уже знал к той минуте, что с необыкновенной шахматисткой после полутора лет связи он разошелся, «погулял бирюком», а потом женился вновь, на выпускнице-смольнянке – «милой, не кроткой, но тихой барышне», как он сказал. У них была дочка, мне сестра...

Отец выпил еще рюмку и от нее как будто совсем протрезвел. Он потянулся через стол, взял мою руку и сжал ее до боли. Вот что он мне еще сказал:

– Молчи-ка, братец... Поеду с тобой. Сам хочу на все посмотреть. Даже и обещать не стану, а просто будет картель: «Дубов и Белостаев». И станешь распоряжаться всем моим капиталом. Молчи. И фамилия твоя мне нравится. Пусть так. Отчим твой был крепкой кости. Уважаю. Царствие ему Небесное. Ему должен не меньше, чем тебе. Устрою все. Молчи, говорю...

Я еще помнил своей детской памятью, что прожекты были во вкусе отца, были даже его болезнями... а, может быть, как у поэтов бывают всякие поэмы и увлечения. Я подумал, что отец опять увлекся и хмель просто пошел глубже в него, в его воображение, так сказать, стал двигать поршнями мысли, потому как бы пропал снаружи.

Но вот тут я ошибся.

На другое утро, рано, точно на службу, отец заявился ко мне в гостиницу... Взял я номер с балконом в «Национале» – тоже более в доказательство, нежели из щегольства.

Отец был очень важен при встрече, чинно со мною троекратно расцеловался, а потом сдержанно поглядел вокруг и сказал:

– Горжусь... хоть и заслуги не имею.

Сам он оделся строго, совсем по-европейски. Был в сером твиде и с бриллиантовой заколкой на галстуке.

Всем своим видом он показывал, что окончательно собрался со своими мыслями, все обдумал и пришел теперь именно делать дела.

Признаюсь, я волновался не меньше, чем накануне, перед встречей с ним... и приготовился к любой развязке.

Конечно, отец был сильнее меня. С его совершенно окончательными решениями я уже ничего поделать не мог. Семья его, разумеется, ничего не знала, а он уже знал будущее досконально: и какой капитал внесет в дело, и какую часть наследства оставит за мной, и то, когда поедет в Америку, и то, главное, – на чем.

Когда и я узнал на чем, признаюсь, как ни готовился к причудам, а так и разинул рот.

Про «Титаник», плывя в Россию, я уже был наслышан и неплохо осведомлен. Я сказал отцу, что каюты первого класса стоят больше четырех тысяч долларов и что вместо пары таких билетов в кармане можно было бы открыть свой автомобильный конвейер, как у самого Форда.

– Плевать нам на Форда, – отрезал отец и грохнул ладонью по столу. – Откроем два конвейера. На все хватит. Я еще не прожился, как некоторые, братец ты мой... Будет «Титаник» – и молчи. Вот скажу тебе, слушай. Я виноват перед тобой кругом, и вдоль, и поперек, и по радиусу, и по всему диаметру. Ну, пеплом голову посыпать не стану... А только дай ты мне один раз доставить удовольствие и тебе, и себе. Был бы ты еще барчуком, так посадил бы тебя на карусель... А тут будет тебе и мне «Титаник». Потом вспомним оба, не пожалеешь.

Оказывается, у него уже был готов целый заговор. План был таков. Отец берет с собой в это грандиозное плавание все свое семейство, ну и, разумеется, ошеломляет их всякими чудесами... а уж потом будет последний и главный сюрприз. Обо мне он до определенного часа никому из своих ничего не скажет, и я должен буду ехать как бы инкогнито, за несколько кают в стороне.

– Вот это будет бал-маскарад! Хоть Жюлю Верну роман закажи! – уже воодушевившись и побагровев, решительно обещал отец. – Рано этот придумщик помер.

Финалом этого грандиозного путешествия он замыслил истинно библейскую сцену. Он уже в совершенной ясности видел в своем воображении картину, как внезапно нагрянет к матушке, бросится перед ней на колени с покаянием, а потом сразу отбудет в туманное далеко, «потому что судьбу уж не согнешь, засохла...»

На возможные трудности с билетами он тоже махнул рукой:

– Сейчас телеграфируем хозяевам. Мол, должен быть у них на борту представитель древнего княжеского рода из земли русов, а то не ковчег у них будет, а просто баржа грузовая. Скажешь, я для рекламы их дела не сгожусь?..

Тут я признал, что отец в самом деле, хоть и представитель каких-то древностей, но умеет мыслить по-современному.

И знаете, как потом он весь кипел от негодования, когда ему не досталась каюта-«люкс» из тех, что на самой верхней палубе! Но это я уже забежал вперед.

Хотя, наверно, «забежать» уже давно пора...

Мой «гость» неторопливо достал часы и открыл крышку.

– О! Торопиться надо. Я заказывал полчаса, время – деньги, – проговорил он, спрятал часы таким же уверенным, спокойным движением и продолжил: – Итак, действие второе... или даже третье, смотря от чего считать... Мы на «Титанике». Циклопическая машина. Разумеется, чудо света. Отец со всем семейством и в придачу со своим личным секретарем. Знаете, как он называл его?.. «Канцлером». «Мой канцлер». Ну, разумеется, отец убедил меня, что «канцлер» ему необходим для оформления всех дел и что он потом будет вести всю деловую переписку и прочее, прочее. Отец даже пытался убедить меня, что этот «канцлер» уже не раз спасал его от разорения и от всяких сомнительных предприятий, что он очень верно различает мошенников и вообще он «светлая голова во всяком капитализме». Ну и разумеется, чтобы я на такие слова не думал обижаться.

«Канцлер» мне, однако, сразу не понравился, хотя я мог разглядывать его только издали... Ну, иногда в коридоре проходил мимо него вплотную. Не понравился именно потому, что на вид и вправду был всем хорош. Такой высокий брюнет, повыше меня, идеально выбритый, какой-то весь сверкающий, в лоске, в общем, джентльмен... Не понравился и тем, что по всему было видно, что «светлая голова». Взгляд ясный, уверенный, кисти продолговатые, но явно крепкие – по тому, как держал трость, как брал чашку или бокал со стола. Дамы глядели и на отца, и на него... Отец, по-моему, думал, что смотрят так долго – значит, на него одного. А сам этот «канцлер» смотрел на отца со снисходительностью. Как на дряхлеющего льва, знаете ли... Тут как будто и гордость есть, что – при царе зверей, и другая гордость – что, мол, силенки у царя уже не те, а своих мы при нем не покажем... И с женой отца он переглядывался так, что я, стоя и вдалеке от них, весь деревенел... Отец жил в облаке благодушия, различал вокруг себя разве что египетские пирамиды и дирижабли. Никаких намеков он никогда не понимал.

В общем, новая супруга моего отца мне тоже не понравилась. Впрочем, это и так вполне естественно. Но здесь, заметьте, было чем гальванизировать мое предубеждение. Она была невысокой, ниже моей матушки... и вообще какой-то бесцветной. Она казалась слишком покорной отцу. Ее движения были очень неторопливы, голос тихий. Взгляд немного смутный. Посмотришь, так сначала скажешь – стыдливый, а приглядишься – как будто усталый, сонный. Она одевалась и ходила в своих драгоценностях с таким видом, словно никому себя не хотела показать, хотя повод для того был исключительный. Улыбалась она как-то очень незаметно и тоже – стыдливо... Возможно, все это были ее бесспорные достоинства... Так вот, отец у них был как впередсмотрящий, а они так тихонько, низом, переглядывались между собою и явно понимали друг друга без всяких слов.

Зато сестренка моя была прелесть. Волосы золотистые, густые. Прямо зайчик солнечный по кораблю летал... Я с удовольствием находил в ней гораздо больше отцовских черт, чем материнских. Мне казалось, что она, конечно, «на моей стороне»... Причем заметьте, стоило ей расшалиться, как мать тут же обращалась не к своему мужу, а к «канцлеру». Она только называла его по имени, говорила: «Поль» – и тот сразу находил, как управиться с девчонкой. Подхватит под локоть или за талию, что-то с улыбочкой скажет, и, знаете, девчушка сразу захохочет и тут же затихнет и перестанет носиться. Похоже, она слушалась «канцлера» больше, чем родного отца. Хотя отец попросту не замечал этих шалостей... всех, вместе взятых.

Я догадывался, что его теперь больше всего занимает наша с ним общая тайна. Он наслаждался той минутой, когда мог издали подмигнуть мне, сделать какой-нибудь тайный знак наподобие масонского. Я при этом обычно улыбался куда-нибудь в сторону, улыбался небесам и бескрайнему океану...

Отец на этом циклопическом корабле был сам по себе очень заметной фигурой. Хоть он был одет так же, как все высшее общество, а все равно ходил среди американцев, будто средневековый рыцарь в латах... или, вернее, древний князь в кафтане. Даже капитан, когда проходил, здоровался с ним как-то особо... с удивлением на лице. Впрочем, это неважно...

Так вот. Все это... как бы сказать?.. вся эта таинственная идиллия продолжалась первые два дня плавания. Время на корабле течет медленней, чем в обычной жизни... Вдруг на них на всех нашла туча. Что-то случилось. Жена отца и его «канцлер» начали вдруг горячо перешептываться, как только оказывались в стороне отца... говорили оба без остановки... морщили лбы... У отца тоже, я заметил, появились на лбу морщины, и брови как-то грозно сошлись... а на губах у него появилась растерянная такая, виноватая улыбка. Он поначалу даже начал отворачиваться от меня. Дочка стала часто дергать его за рукав, а он оставался неподвижной горой.

Я подумал, что дело плохо, что отец проговорился, причем проговорился как-нибудь совсем нелепо и всех напугал тем, о чем вообще нельзя было никак намекать: разделом наследства. Я весь день делал ему знаки, порой очень рискованные, и наконец мы нарушили правила игры и сошлись наверху, на открытой палубе. Похоже, отец сам выразил своей супруге желание погулять в уединении, а она, видимо, с радостью согласилась. Мы встали у борта, шагах в трех друг от друга, как незнакомые, знаете ли, джентльмены, любующиеся общей картиной бескрайней, мерно волнующейся стихии... Внизу, я думаю, тем временем вызревал заговор...

Я спросил отца прямо.

– Ну, главного-то фокуса они не знают, братец ты мой, – виноватым, но, однако, уверенным голосом ответил он. – Не беспокойся. Я просто готовлю их издали. Так ли – эдак ли, а все равно им пришлось бы померехлюндиться. Пусть начнут здесь, скорее проветрятся. Обстановка подходящая. Деться некуда. Не за борт же прыгать.

Я не высказал отцу никаких тревог, а просто повернулся к нему и все свои опасения, как мог, выразил одним взглядом.

– Ты о наследстве?.. – усмехнулся он, этой усмешкой тоже показывая всю пустячность события. – Не бери в голову. Чепуха. Кто мы с тобой, братец ты мой?.. Подумай и успокойся. Чей верх, того и воля.

Не то, чтобы я успокоился, но решил терпеть и готовиться к издержкам.

И вот наступил тот роковой вечер.

Я заметил, что они стали часто оставлять девочку в своей каюте, а сами – переходить в каюту «канцлера», видимо, для того, чтобы вести напряженные переговоры. В тот вечер они спустились к себе из «Парижского кафе» не позднее девяти и поступили так же: уложили дочку и сразу перешли в другую каюту.

Признаюсь вам, я после разговора с отцом устроил за ними настоящую слежку. По примеру Шерлока Холмса, я напрягал свою мысль, испытывал свою наблюдательность, старался определить положение дел и все замыслы этих моих «оппонентов» по выражениям лиц, по походке, по жестам... Как я хотел, чтобы до меня донеслось хоть бы одно слово из их разговоров... Я ни с кем не играл в карты или в сквош, не шатался по буфетам. Слежка была хорошим лекарством и от душевной тревоги, и от скуки. Мой слух был очень напряжен.

И вот, оставшись в своей каюте, я за чтением какого-то журнальчика, услышал дверной стук. Невольно я вскочил на ноги и выглянул наружу... Я не ошибся. Отец и «канцлер», очень тепло одетые, уходили по коридору в сторону лестницы.

В течение дня они уже не раз оставались наедине, что-то оживленно обсуждая. Именно в такие минуты я старался подобраться к ним как можно ближе, встать с подветренной стороны, придумывал всякие хитрости. Однако филерство мне не удавалось...

И тут я опять не вытерпел. Я собрался, как в горячке, и устремился за ними.

Наверху стоял уже очень крепкий холод. У меня даже дыхание перехватило... Все фонари были окружены мутным ореолом и напоминали огни святого Эльма. Отец заглянул в курительный салон, но там все еще веселилась большая компания американцев. Кажется, они играли в бридж. Отцу эта обстановка не понравилась, они пошли дальше, но зайти в зимний сад почему-то не захотели, а как будто решили обсудить дела на холоде... на ясную голову. Они пошли дальше, на самый угол палубы.

У меня оказалась очень невыгодная позиция. Я не хотел оказаться замеченным, а скрываться в курительном салоне было неловко. И тогда я спрятался в зимнем саду. Угол, где остановились отец с «канцлером» оттуда был виден плохо... И вообще вся эта затея со слежкой показалась мне теперь вполне идиотской. Но все же я решил довести дело до конца: возможно даже, подгадать подходящий момент и устроить тот самый «сюрприз», а именно, пока отца не замучили упреками и не запутали всякими «юридическими основаниями», внезапно раскрыть свое инкогнито, поразить этим противника и провести немедленно, в этой атмосфере шока, всеобщие мирные переговоры...

– На вас было серое пальто и черные блестящие ботинки? – поймав паузу, с хитрейшей улыбкой вопросил я.

«Атмосфера шока» воцарилась в комнате.

– Вы что, там были? – как-то безвольно проронил Дубофф.

Я, однако, решил не темнить и рассказал все как есть.

– Странные совпадения случаются в жизни, – признал он. – Вот еще одно подтверждение... Всё было предопределено. Всё. Все тайны. Они вышли из каюты примерно четверть двенадцатого... Я просидел в зимнем саду не более двадцати минут. Я успел перебрать все пути дальнейшего развития событий... Разумеется, я не учел только одного. Веса...

– Простите, чего? – удивился я.

Дубофф слабо улыбнулся и сказал:

– Веса... Он был очень большой... Наш рок. Судьба, как метеорит или же айсберг, имеет вес. Часто – не столь опасный. Тогда случается просто короткая вспышка в небе… или же слабый толчок в борт.

– Любопытная аллегория, – признал я.

Дубофф кивнул и продолжил свой рассказ.

– Внезапно я ощутил порыв ветра. Очень было похоже на порыв... Это было какое-то встречное, мощное движение... Порыв, как перед шквалом грозы. Ветви пальм качнулись в мою сторону. Скамейка подо мной вдруг подвинулась назад... Я еще не испугался, я будто проснулся от толчка, от окрика. Я растерялся и стал оглядываться по сторонам. Какие-то возгласы донеслись со стороны курительного салона.

За окнами, в сумраке, возникла неясная широкая тень, и я, словно по магнетической команде извне, поднялся на ноги, вышел из зимнего сада и прошел несколько шагов по палубе в направлении носа.

И тут я оказался перед людьми, которые смотрели на меня и совершенно меня перед собой не различали, будто я сам превратился в невидимую тень из загробного мира. Я помню их взгляды: застывшие и отрешенные...

Я невольно повернулся назад – и тогда увидел это... Огромная масса удалялась во тьму, бледно светясь отраженным светом, угасая совсем, пропадая в бездне...

– Неужели это настоящий айсберг? – раздался у меня за спиной голос женщины, удивившейся по-английски.

– Разумеется, – ответил мужской. – Здесь север. Полюс недалеко.

– Пойдемте скорее! – донесся, уже издали, еще один голос. – Там столько замечательного льда!

Люди, стоявшие за мной, поспешили куда-то, оставив меня одного, и тут только я опомнился и перевел взгляд из тьмы на палубу: там, у крана, никого не было. Отец и его секретарь исчезли. Я смутно подумал, что они увидели айсберг едва ли не первыми и сразу двинулись в носовую часть корабля, где, по-видимому, произошло короткое столкновение двух гигантов...

Туда уже двигалось много пассажиров, и я устремился вслед за ними.

Сверху я затем увидел, что на нижней палубе лежат сверкающие груды льдин, и веселая компания уже разбирает мелкие куски на сувениры.

Пассажиры смеялись, отпускали шутки, даже кидались кусочками льда друг в друга.

Я вдруг ощутил в себе ужасное одиночество... Отца здесь не было.

Тогда я устремился вниз, к каютам, в полной решимости зайти к отцу без стука. Я бегом спустился по трапу, побежал вдоль коридора и как раз оказался рядом со своей каютой, когда дверь каюты «канцлера» впереди отворилась. Одним прыжком я скрылся у себя и оставил щелку в двери.

Что я увидел, заставило меня содрогнуться. Она как будто выпала из каюты наружу, опрокинувшись навзничь... а он успел поймать ее. И она повисла у него на шее, и они оба вывалились в коридор.

Он придушенно прохрипел:

– Ты с ума сошла!

Ее голос я совсем не узнал. Она прокричала громко, неистово, как птица:

– Да! Да! Свобода! Поль!

И впилась ему в губы... Он еле оторвал ее от себя и снова назвал сумасшедшей.

Тут она потащила его обратно в каюту, снова крича на весь коридор:

– Поль! Пойдем! Пойдем! Теперь нужно!

Он, видно было, и страшился ее криков, что могли привлечь внимание, и, в то же время, старался удержать ее на месте. Он приказывал ей тоже в полный голос.

Он хватал ее за руки, упирался и говорил:

– Подожди! Уймись же! Нам надо приготовиться! Корабль наверняка получил повреждения! На него обрушились глыбы льда. Сейчас начнется суматоха. Возможна даже временная посадка на шлюпки. Приди в себя!

Этот «канцлер», я думаю, и вправду имел очень светлую голову. Может статься, он был единственным человеком на всем корабле, кто в считанные секунды предугадал все последствия столкновения с айсбергом.

Но тут с ней вдруг что-то случилось. Она стояла внутри, то есть в каюте. Я видел только ее руки. Она как будто оттолкнула этого... Румянцев была его настоящая фамилия, вы должны знать...

– Боже! Боже! – донесся ее голос, теперь уже совершенно подавленный, истерический. – Что же теперь?! Что же ты сделал, Поль?!

Он лихорадочно огляделся, решительно оттолкнул ее внутрь своей каюты, зашел туда и захлопнул за собой дверь.

Если бы кто увидел меня в эту минуту... Я, себя не помня, кинулся к той двери и весь приник к ней, успев только подумать, что имею не больше десятка секунд.

Я расслышал всего несколько слов, потом что-то у них загремело прямо под дверью, и я сорвался назад.

Вот эти слова. Он говорил ей громко, с напором:

– Ты же хотела! Ты ждала!

Потом мгновение тишины – и еще:

– Я же вас спас! Всех! У вас же теперь всё в руках! Что ты говорила...

Тут был грохот.

Я кинулся обратно и нырнул в каюту. Меня кровь била в голову. Меня охватил жар.

Я забыл про все. Я скажу вам: прошло три самых омерзительных в моей жизни минуты. Я растерялся. Я растерялся до полного умопомрачения. Вероятно, что сознание в эти минуты еще отказывалось принимать истину, страшную истину.

Я опрометью бросился по коридору к каюте отца... Что любопытно, вместе со мной по коридору теперь спешили еще какие-то люди. Что-то отчаянное уже начало происходить не только в моем собственном мирке, но и за пределами моей личной паники. Я стукнул кулаком по двери и, различив в ответ только звон в собственных ушах, бешено толкнул ручку.

Каюта оказалась открытой. В ней стояла тьма.

Тогда я помчался дальше, взлетел наверх по трапу и успел два раза пробежаться по всей длине палубы. Я панически искал отца. Его нигде не было... Я едва сдерживал себя, чтобы не закричать, не позвать его, как выкликают в лесу заблудившихся...

Я не обращал ни малейшего внимания на людей, одетых небрежно и снующих туда-сюда с растерянным видом.

Знаете, кто меня образумил? Стюард. Низенький такой... Они все утонули...

Так вот, я наткнулся на него и спружинил, он учтиво затормозил меня, выставив руки.

– Вы кого-нибудь ищете, сэр? – совершенно умиротворяющим тоном спросил он.

– Да! – выдохнул я и тут же захлебнулся ледяным воздухом.

И я отчаянно выкрикнул ему в лицо:

– Своего отца!

– Когда вы его найдете, сэр, окажите любезность проводить его к шлюпкам, – спокойно сказал стюард и указал направление общего сбора. – Возможно, что до устранения повреждений всем придется спуститься на воду.

Он куда-то ушел, а я остался на месте, совершенно остолбеневший... да, как соляной столб.

Вдруг все ясно мне открылось, моему рассудку. А все чувства вдруг как бы онемели. Я прозрел.

«Да ведь он же убил моего отца!» – с поразительно холодной ясностью возникла в моей голове мысль... да, мысль, сама похожая на огромный прозрачный айсберг.

Вся моя паника куда-то девалась. Я видел все, как видят пророки.

Он воспользовался случаем. В миг удара ему открылось дьявольское ясновидение. Он предугадал, что начнется суматоха и в крайнем случае можно будет безо всякого опасения заявить о пропаже человека... Рок: не было ни одного свидетеля, никто не видел его вдвоем с моим отцом там, у самого края бездны... Если кто и бодрствовал, то уже был поражен иным зрелищем. Эта ледяная махина поддела корабль, двигалась вдоль борта... Он действовал молниеносно. Я не могу сказать, что он применил: сильный удар тростью или еще что-то. Он опрокинул отца за борт прямо подо льдину, точно жертву, которую приносили жестоким богам. Был ли у него расчет заранее, а чудовищное совпадение только оказалось сигналом к действию?.. Можно лишь строить догадки. Они, эти любовники, наверняка, обсуждали и такой способ устранения разом всех препятствий. Проговорившись, отец усугубил их замыслы... Она очень испугалась за свое наследство – сомнения нет. Но я допускаю, что ясного расчета могло и не быть. Тогда сам айсберг, как страшный идол, подействовал на этого мерзавца. Эта огромная холодная масса... В момент удара замысел убийства и возник – и тут же был исполнен. Все сложилось в его пользу.

Все эти мысли появились у меня там, пока я стоял, как столб, посреди палубы, а меня все обходили с разных сторон. Теперь мне кажется, что мысли текли медленно, спокойно... Вывел меня из этого транса другой стюард. Он вернул меня в действительность, сказав:

– Сэр, вам следует надеть нагрудник.

Действительность становилась всё более трагичной. Расчехляли шлюпки. Лица у всех были нервные.

Я, однако, был в полной власти прошлого. Оно, это прошлое, минуло только что, и я с ужасом сознавал, что мог бы ухватить его, остановить. Но теперь – поздно... По черной иронии судьбы, отцу так и так наверняка было суждено оказаться в числе погибших. Но жизнь должна была кончиться по-иному... с честью, по крайней мере.

Пообещав стюарду выполнить правило, я повернулся и опять, совершенно не торопясь, двинулся в сторону кормы. Я теперь знал, что никого уже не найду, и все больше оттягивал момент... как бы это сказать?.. последнего свидетельства – и невольно замедлял шаг.

Я глупо постоял там, на углу. Кто-то крикнул мне сверху... не помню что. Я посмотрел сначала вниз, на совершенно черную и вязкую на вид воду, а потом посмотрел назад, за корму, в такую же черную, уходящую в прошлое тьму. Я все пытался уложить в своем сознании образ, картину... и свыкнуться с ней... картину того, что отец теперь там, вместе с айсбергом, погребен в глубине...

И, наконец, я пришел в себя. Вернее, я весь превратился в целенаправленное действие, что было для меня гораздо привычнее всяких трансов и растерянного брожения мысли.

Я устремился оттуда. Я был теперь движим одним порывом: убить, уничтожить этого мерзавца. Не помню, чтобы у меня в те минуты появилась хоть одна мысль об аварии и о собственном спасении.

Я спустился по трапу и, как воплощенный дух мести, двинулся по коридору. Стюарды все еще ходили тут, вежливо стуча в двери и вызывая пассажиров, которые до сих пор верили в непотопляемость судна.

Я шел, помню, так легко, будто ветер подталкивал меня в спину. Теперь я догадываюсь, что шел уже под уклон корабля, бравшего направление в бездну.

Так вот, стюарды стучали. Я тоже собирался постучать – как в сказках стучится в двери Смерть...

И вдруг, обернувшись, я увидел его. Он торопился следом. Он двигался с такой же решимостью и нес на плече девочку, мою сестренку, единственного родного мне человечка на этом корабле. Я вдруг понял, что он озабочен ее спасением и что она послушается теперь лишь его одного... На миг я опять замер в растерянности. Я даже уступил ему дорогу. Не нападать же на него тут, в самом деле... Он протиснулся мимо меня с извинениями, удалился и вошел в каюту отца.

Мне снова напомнили о нагруднике, и тогда я, кстати, немного позаботился о себе: зашел в свою каюту, укрепил, как требовалось, нагрудник, распихал по карманам какие-то мелочи, показавшиеся мне дорогими... И поспешил наружу. Теперь мне оставалось подстеречь его, как подстерегает волк кабана.