Текст книги "Три сердца, две сабли (СИ)"

Автор книги: Сергей Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц)

А после кончины законной жены Аристарха Верховского началась иная история, тоже удивительная. Верховский применил всю свою природную изобретательность, чтобы дать дочери будущность не ласкаемой судьбою полупростолюдинки, но истинной барышни. Тайну рождения Полины он обставил основательно и заковыристо. Всю посвященную дворню он озолотил и – не поверите! – услал обозом в Курляндию, подарком к одному своему приятелю-однополчанину, мелкотравчатому помещику, к коему самолично пред тем съездил, обо всем договорился да еще и приплатил… Себе же набрал новый «гарнизон».

Содержание тайны и будущность дочери требовали средств. И тогда случилось странное чудо… Как полагаешь, любезный читатель, может ли Господь оказать помощь в карточной игре? Никак! Один грех игра, тут только лукавый фармазон помощник. Но ведь порой попускает Господь лукавому ввязаться в праведное дело, а потом и проиграть на его пользу, не так ли? В общем, пускай каждый сам объяснит себе то событие. Верховский, скрепя сердце, заложил имение, остался у него в полной власти только московский дом. И вот в тот самый день, когда сделан был заклад, объявился вдруг старый дружок, «однополчанин» по ломберному столу, встретился прямо на пороге закладной конторы.

Такой примерный разговор произошел меж ними.

– Не играю более, – отказал Верховский.

– Ты ж сейчас при хороших деньгах! – удивился с усмешкой приятель. – И в долг брать не нужно, в кои-то веки. Хоть одну-то партейку в фараона ради души разогрева и пробужденья?

– Душа-то, наконец, разбужена, а то она раньше спала, – отвечал Верховский. – Играть не стану, уволь.

Приятель пригляделся, прищурился.

– Сам ты себя от жизни уволил, Аристархушка, – вновь усмехнулся он. – Вон какой осторожный да скрытный сделался, что за дела у тебя? Очи долу теперь. А раньше-то орлом только по высям и глядел, и летал, недаром Верховским звался. А нынче, не ровен час, Низовским прозовут.

Вспыхнул Аристарх, через полчаса сели играть. И что же! Первый раз в жизни выиграл Верховский у того пройдохи и не просто выиграл, а расчистил по орех. Тот уж и своё имение ставил, но теперь Верховский отказался наотрез.

– Жалко, не ты у меня в веке минувшем имение-другое прихватил по дурости моей же, – сказал он. – На них бы сыграл. А так – довольно.

– Чёрт ли тебя мне нынче послал! – прошипел приятель, вставая из-за стола и обтирая платком шею.

Поди рассуди в нашей жизни, кто кого и кому посылает, то ведомо лишь небесной канцелярии. Радостный наш игрок помчался первым делом не в ресторацию выигрыш праздновать, а в храм свечки ставить. Нищих в тот день тоже Бог посетил. Вернул Верховский свой заклад, снова проездился меж столицами, устроил дочь Полину в хороший пансион, стремительно, хоть и с известными тратами, справил важные документы о страховке усадьбы и о том, что Полина Верховская является законной наследной владелицей всего имения, и по завершении всех благих дел… запил на радостях, как давно не запивал.

И в тот самый день, когда русская гвардия погибала у Фридлянда, отставной поручик Верховский едва и сам не погиб, да только – позорно: еле не утонул во хмелю на Патриарших прудах, кинувшись вместе с порывом ветра за зонтиком какой-то барышни, в пруд тем ветром унесенным. А когда вдруг захлебнулся было насмерть сей куртуазный кавалер и вытаскивали его едва не бездыханного на берег, привиделся ему другой старый друг, настоящий однополчанин, дослужившийся до полковника, да и сложивший голову в той самой битве. Корил он Верховского за многое, а больше за то, что тот жизнь свою прожигал без дела, да и теперь не ценит сию жизнь, данную ему, между прочим, для особых дел. А вот в скором времени, предупредил погибший друг, повалят на Россию Бонапартовы гоги и магоги, и пройдет несметная чужеземная орда теперь не с востока, а с запада, пройдет прямо через его имение Веледниково на Москву, и сгорит Москва. И в той беде немало будет повинен сам Аристарх Васильевич Верховский… коли не образумится ныне и присно и во веки веков.

Очнулся к жизни наш счастливый игрок, питие предал анафеме и на первых порах предался пророчествам. Вещал при случае, в свете и у храмов даже, что Бонапарт придет на Москву и спалит ее. Ясное дело, принимать Верховского и вовсе перестали, рекомендуя его друг другу как опасного юродивого, распускающего панические слухи. Едва в сумасшедший дом не упекли в честь подписания Тильзитского мира и по «рапорту» Дворянского клуба московским властям. Вовремя вспомнил Верховский про репутацию и будущность дочери и тихо исчез из Москвы, уехал в свое имение.

Что происходило в Веледникове в последующие годы, пока оставлю тайной столь же запечатанной, коей оставалась она и для дочери его Полины, возраставшей в пансионе. К шестнадцати годам она и возросла вершка на три выше всех своих подруг-пансионерок и стала ими верховодить, как раньше верховодила всей дворней ее покойная матушка. Нрав у Полины созрел от матери хозяйственный, спокойный и решительный, а разум от отца, хоть и не утонченный, зато не склонный к излишним мечтаниям, любознательный и раскидистый. Прозвали ее в пансионе Полиной Великой – и выходила она таковой по всем статьям. Смотрели на нее иные хладнокровные и высокородные девицы и дамы и прозревали в дородности ее, в здоровом румянце, не сходившем со щёк, таинственное смешение кровей. Как тайну под спудом ни держи, а душок-слушок она даст наружу. Доходили слухи и о том, что отец Полины Великой заперся в имении и чудит. В общем, стала рваться Полина прочь из пансиона всей душой и, не задержавшись ни на день в столице после выпуска, полетела в родное гнездо, кое нашла чудесно преобразившимся. До Бонапартова нашествия, меж тем, оставалось два года, кои мы за ненадобностью пропустим, а сразу перейдем к канунам бунта.

Незадолго до вступления в Веледниково эскадрона французских гусар и вашего покорного слуги при нем помещик Аристарх Верховский уже радовался большой победе. Не над неприятелем, а над своей дочерью. Наконец-то, ему удалось уломать ее, уговорить покинуть усадьбу в виду угрожающего приближения врага. Отправлял он Полину не в Москву, судьбу коей уже считал предрешенной (да и московский дом свой он уже успел загодя и вполне выгодно застраховать), а к дальней тетке в Ярославль. Сам же оставался в усадьбе, как он говорил сам, «во исполнение перед Отечеством и Государем Императором священного долга, на который уже набежали большие проценты». Легко догадаться, что расставание отца с дочерью было слезным и полным разных благословений и последних напутствий.

Что ж, в одиночку ли собирался воевать храбрый помещик со всей чужеземной ордой? Отнюдь нет. Неспроста он чудил минувшие годы в своем имении. Он со своими мужиками «играл в солдатики». Две деревни тайно и самолично забрал в рекруты, вещал мужикам, что на Русь идет рать антихриста и они, мужики то есть, вкупе со своим барином, должны не выю покорно склонить, а врага, сколь хватит сил, побить. Была и муштра, были и заимки, устроенные в глухих лесах, учил помещик мужиков делать засады и воевать подручными крестьянскими средствами, дружно брать врага в топоры, косы и вилы. Ружьями Верховский своих мужичков, слава Богу, не снабдил, но стрелять, так сказать, из своих рук учил, чтобы при случае трофейные ружья годились не только в палицы. В мирное время отпусти таких мужичков в отход, так, глядишь, не артель плотничью или биндюжную они собьют, а прямиком разбойничью шайку, да такую, что и самому Кудеяру не снилась. И еще один, особый подарок, особый хлеб-соль приготовил помещик Верховский неприятелю, но о том подарке, опять же, умолчу до поры.

Что же Полина Аристарховна? Поехала ли она спасаться от нашествия? Отправилась ли она, обливаясь слезами по отцу, оставшемуся геройствовать, к дальней своей родне? Легко догадаться, что не была бы она дочерью своего отца, когда бы так покорно и сделала. Она тоже приготовила отцу подарок и сюрприз.

Полина Аристарховна по-своему, по-свойски мужиков обходила, круто им пригрозила несладким будущим, когда в наследство войдет, коли они расскажут отцу о ее затее. Побожились мужики, и устроила она себе тайное прибежище в дальней из деревень, куда и удалилась благополучно, мысля себя достойным заместителем командира поголовного ополчения, а в случае геройской гибели отца – вот при этой мысли слёзы и катились из ее глаз! – и самим командиром. Еще только собирался Денис Васильевич Давыдов объяснять князю Багратиону выгоды партизанской войны, а уж тут, в Веледникове и окрестностях его, располагалась в полной готовности грозная партизанская партия…

И вот только успела Полина укрыться и устроиться на месте, только дала она волю своему воображению представить, как в трудную минуту обороны объявится она пред отцом своим, как кинется ему в ноги и как встанет потом рядом с ним плечом к плечу в битве с чадами антихриста, как вдруг объявляется пред ней взмыленный от спешки, волнения и страха самый верный ее человек в имении – молодой кузнец Пашка, тот самый, что руку барышне у повозки подавал и встал перед французским эскадроном грозно, с топором за поясом… Да Пашкой-то его не назовешь, а только уважительно Павлом. За что – в свой черед отдельный разговор.

Объявился кузнец Павел, весь сам как в горячке, и говорит: беда, с барином удар случился, положен в постели, едва языком шевелят. Встрепенулась Полина, полетела к отцу. Не так она представляла себе возвращение.

А случилось вот что. Оставшись один, без дочери, пред коей капли вина в рот не брал, решил Аристарх Евагриевич обойти все свои тайные фортификации и напоследок заглянул в особый подвал, где держал для приема гостей доброе французское вино не только в бутылках, но и в бочках. Любил он порой спуститься в подвал и ласково погладить те бочки. Неспроста то делал. Но до сих пор во хмелю никогда из подвала не поднимался. А вот теперь на радостях, что все устраивается, как он и предполагал, взял и задержался в подвале. Задержался да и не сдержался. Думал: вот враг найдет, не гоже такое добро врагу оставлять.

В подвале том и при открытом-то затворе все одно темно, счет времени помещик потерял, как в былые времена за бутылкой да за ломберным столом, так и сам потерялся. Ищут его, и слышит вдруг кузнец Павел из-под пола громогласные тосты за победу русского оружия. Он свечу зажёг, стал спускаться в подвал со свечой. Увидел его барин, так глазами сверкнул, будто в ночи разом из двух пистолетов пальнул залпом.

Рассказывал Павел барышне:

– Как закричит-то на меня барин: «Куда с огнем прёшь, дурень! – да и вынес меня из подвала в единый миг, как пушинку. По сю пору дух закладывает, верить не могу, откуда столько сил у барина, ведь пудов шесть во мне. А у барина глаза-то вдруг налились, багрец по лицу выступил, задышали и валиться стали… Беда, барышня Полина Аристарховна, виноват, казни.

Какие уж тут казни, когда каждый человек на счету! Домчали живо. Увидала Полина Аристарховна отца в постелях, обомлела: у того и вправду левая рука с левой же ногою плетьми лежат, слова отдельные помещик выговаривает, но ни сил, ни воли дать выволочку дочери, ослушавшейся отца. Глазами вращает, и слеза из одного, из правого, все течет и течет, не прерываясь.

Собралась с духом Полина, первым делом страх от себя отогнала.

– Батюшка, война отменяется, – решила она. – Увозим вас прочь, пускай пока усадьба пропадает. Прогонит наше войско Бонапарта, тогда и вернемся, пусть и на пепелище.

Отец вдруг крепко схватил ее за запястье здоровой рукой и головой замотал: «Ни… ни…»

– Не перечьте, батюшка, уж простите. Сам Бог, видать, распорядился не воевать вам нынче.

И уж кузнецу велит бежать на конюшню, передать приказ новой хозяйки: заложить лучшую коляску, а в нее – перину, подушку и одеяло.

– Сначала в Москву, до доктора.

– Ни… ни… – прямо весь багровеет, а то белеет помещик и указывает здоровой рукой. – Перо… перо… писать…

Решила Полина: пускай отец успокоится, попишет, коль сможет, а она пока всем успеет распорядиться. И только поднесла постельный столик с пером, листом бумаги и чернильницей – «да пускай и постелю чернилами зальет, Бог с ней!» – как слышит шум во дворе и крики. Вот он бунт!

Услыхав, что барина паралич свалил и защиты никакой не стало, струсила ближняя дворня и собралась в бега. Да и, сказать, сам помещик тому страху заранее пособил, поддерживая поистине мифические слухи о том, что хранцы – не только отъявленные нехристи, но и людей едят, а у иных песьи да волчьи головы на плечах. Сгущал краски больше смеху ради, а вот теперь аукнулось.

Разгневалась Полина Великая. Не долго думая сорвала со стены два пистолета, в каждую руку по одному. А надо сказать, у Верховского в любой комнате арсенал был не только на виду развешан, но и по укромным местам разложен. Одна пороховница в туалетном столе лежала. Живо зарядила Полина оружие, как отец показывал, и поспешила на двор.

А там уже самого Павла и его младшего брата Ваську – он возницей был при встрече с гусарами – уже как врагов поколотить готовы: они остановить панику взялись, да у народа в безумстве страха найдется сил целое войско смести.

– Ах вы, черти неблагодарные! – воскликнула Полина отнюдь не по-французски. – Батюшку предать! В бега пуститься! Вот я вам!

И первый выстрел в небо – бах! У иных уши заложило, иные и обделались. Сникла дворня контуженная.

– Сейчас же из деревни все поголовное ополчение батюшкино приведу! – пуще оружия пригрозила Полина Аристарховна. – Оно с вами со всеми по-свойски разберется, как с подлыми изменниками!

Барин только мужиков партизанщине учил, а дворню продолжал держать в нежностях, чтобы не слишком смелела. Надо ли говорить, что мужики дворню баринову терпеть не могли и военные маневры против нее, только дай приказ, провели бы на славу.

Совсем нишкнула дворня. Второго выстрела не потребовалось. Отдала Полина сразу дюжину распоряжений, чтобы занять утихомиренных слуг делом и толпу их рассеять, посмотрела – все уж сломя головы кинулись исполнять волю барышни, – и тотчас поспешила обратно в дом.

На одеяле несколько капель чернильных нашлось, зато записка была завершена:

«Дороги не вынесу, в том клянусь (тут клякса приличная, как печать клятвы). Отлежусь, так полегчает. Велю: спасайся. На все воля Божья.

Твой несчастный отец»

Лежит Аристарх Евагриевич, глаза прикрыл. То ли вид делает, то ли в самом деле еле не при смерти. Дочь внимательно присмотрелась к отцу. Поглядела еще раз на записку: каракули не слишком уж в разброде. И сказала решительно:

– Ладно же, батюшка, ваша воля. Но теперь и мое условие есть: или вместе уезжаем сейчас же, или вместе остаемся. Жить или умирать совместно, как Бог повелит.

Помещик широко раскрыл глаза.

– Я вас одного, пока сами на ноги не поднимитесь, здесь не оставлю, так и знайте, батюшка, – продолжала примерная дочь. – Сама же вас и обиходить буду. И компрессы поставлю, и кровь пущу, учена. Враг придет, приму врага достойно. Но войны покамест никакой. Пока Господь вас с одра болезни не поднимет, никакой партизанщины. А там видно будет. Сами горячо молитесь, батюшка, и я молиться стану. А меня более не гоните. Не выгоните ничем. Я ваша дочь, вы меня знаете.

Последние слова самыми убедительными пришлись. Опустил помещик веки, к перу не потянулся – вотще было брать перо. Только протянул здоровую руку к дочери. Полина схватила руку отцову, припала к ней губами – и только тут, пока отец не видит, пустила слезу.

А спустя два дня Полина самолично встретила и приняла неприятеля таким образом, что впору написать примерное руководство к тому, «Как сдать неприятелю крепость без боя и при том сохранить собственное достоинство вкупе с уважением в памяти потомков».

Меж тем коляска неторопливо тронулась в обратный путь, а за ней следом – и неприятельский эскадрон. Посмотрел бы со стороны непосвященный наблюдатель, так, верно, подумал бы, что выехала на утреннюю лесную прогулку некая особа едва ли не императорских кровей с отрядом почетного охранения.

И вот с той минуты, как открылась взору завоевателей усадьба Веледниково, несомненно началась новая глава сей истории…

Глава 3

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

С восхвалением отважных сабинянок, дружеской попойкой

с неприятельским капитаном, одним невыполненным обещанием

и новой нежданной контузией

Никогда дотоле не видал я усадеб, подобной Веледникову. Своим необычным планом показалась она мне чем-то средним между патрицианской виллой времен императорского Рима и укрепленным острогом времен Петровских у дальних пределов Империи нашей Российской.

Дом и прочие строения выглядели новенькими, как говорится, с иголочки. Дом, любезный читатель, вообрази себе обычный, без лишней роскоши, помещика средней руки. Флигеля при нем тоже особого удивления не вызывающие. Иное дело службы: все они распространялись не на задворках, не в сторонке, а двумя ровными рядами фланкировали хозяйский дом и выстроены были по подобию галерей. Так весь передний двор усадьбы напоминал собою внутренний двор римской виллы – перистиль. Здесь получалось каре, однако с одной открытой на въезд стороной. На открытой же стороне располагался неизменный при усадьбе пруд. Он был копаным, продолговатым по форме и занимал все пространство между службами. Как же подъехать к дому? А по мосту, перекинутому через тот пруд! Убери или разрушь мост – и не станет никакого подъезда к парадному фасаду усадьбы, только брод.

Имея от природы богатое воображение, я представил себе, как в случае опасности мост поднимается с помощью особого механизма подобно въездным мостам при древних замках. В случае опасности! Необычайная встреча, которой удостоила неприятельский эскадрон молодая хозяйка усадьбы, и вид самой усадьбы вдруг соединились в моем разумении в единое целое. Образ был не слишком ясен, но в уме вызвал подозрения, а в душе тревогу. Мне уж раз досталось от своих – и немало, а пуганая ворона куста боится… хотя, признаюсь, никогда я не видел себя в трусливом десятке.

– Верно же: не то форт, удобный для постоя гарнизона, не то просто-напросто весьма удобная ловушка, – проговорил Евгений, зорко приметив, как, взойдя на мост, я начал озабоченно вертеть головою. – Вы тоже так разумеете, как я погляжу?

Говорил он не то чтобы шепотом, потому как деревянный мост в те мгновения весь гудел и грохотал под копытами коней.

– Подобных усадеб в России немало, – прямо солгал я, думая, что Евгений в отрочестве сидел на Мойке безвылазно, да и при непрошеном своем вторжении на Русь не много усадеб успел повидать.

– Полагаю, сей обычай построек здесь утвержден со времен монгольского нашествия, – язвительно ответил Евгений.

Я остро глянул на него и смолчал, не желая вступать в перепалку. Евгений усмехнулся. Дуэль взглядов обошлась двумя единовременными выстрелами, не причинившими противникам никакого вреда.

Между тем произошла остановка, а следом за ней – короткая заминка. Я приметил слегка недоуменное лицо капитана, приметил и прятавшуюся у него под усами снисходительную улыбку. Капитан стал сдержанно командовать, как оказалось, уже исполняя приказы на правах младшего офицера. Немногим раньше, пред тем, как эскадрон встал, остановился его авангард – коляска с хозяйкой усадьбы. Полина Аристарховна подозвала капитана и… и всем распорядилась: сказала ему, где и как разместить в усадьбе нижние чины, где и как получить фураж и провиант, потом указала на окна второго этажа усадьбы, где уже была подготовлена комната для командира эскадрона. Указано было, где разместиться в доме и другим офицерам. Все было продумано загодя.

– Через час прошу всех господ офицеров к столу, – заключила хозяйка усадьбы перечень своих распоряжений по вражескому эскадрону. – С дороги позавтракаете– так, верно, добрее будете, и угроз от вас меньше ожидать придется.

Капитан только моргал удивленно, да усами, как рак, шевелил.

Отдав приказы своим, он наткнулся взглядом на нас и задумался. Особенно его смущал мой щегольской мундир императорского порученца.

– А с вами, господа офицеры, что прикажете в сем положении делать? – прямо и вполне простодушно вопросил он. – Под стражу и на запор в амбар сажать – позорно окажется для всей Великой Армии… На смех этим варварам.

– Зачем же под стражу, господин капитан? – явно сдерживая собственную снисходительную усмешку, стал успокаивать капитана Евгений. – Мы и так отсюда никуда деться не сможем. Тут кругом одни бородатые варвары с топорами и косами… А за их кругом, вероятно, казаки. Те еще свирепее. Вот императорский порученец подтвердит, он едва спасся от них. (Я кивнул, тоже кусая губы, чтобы подавить улыбку иного рода, вполне саркастическую.) Если вы полагаете, что у нас в мыслях побег, то, право, я тотчас же готов и вас на дуэль вызвать.

– Удивляюсь, Нантийоль, как вы до сих пор голову сносили, – вовсе без смеха, холодно проговорил капитан. – Выходит, слово даете?

– Безоговорочно, господин капитан! – тотчас же встрял я, заметив, что Евгений опять начинает закипать и вот-вот новую беду на себя некстати накличет.

Едва ли не всякий, нарушающий обычный порядок вещей, успевает стяжать свою минуту славы. Так капитану пришлось представлять нас хозяйке усадьбы на особый манер и к нашему вящему удовольствию.

– Вот, мадемуазель Верховская, вынужден представить вам двух офицеров, кои здесь будут находиться на особом положении.

Полина Аристарховна посмотрела на одного, посмотрела на другого… и зарделась. И право сказать, один был лучше другого, а какой кого лучше, пока неизвестно… Мундирами и видом своим мы оба сильно отличались от прочих гусар, чем особое внимание к нам уже было обеспечено. Мундир, сидевший на мне, был куда блистательнее егерской одёжи Евгения, зато тот был дьявольски красив: черты тонкие, глаз черен, волос врановый.

Мы с поклонами представились сами в известных подробностях.

– Трудность заключается в том, что есть необходимость разместить их как можно дальше друг от друга, – сказал вздохнув капитан.

Вот и загадка нам была теперь обеспечена, от чего уж не кто иной, включая престарелого капитана, не мог стать нам соперником в битве за сердце девицы, буде такая разыгралась бы… а дело к тому несомненно шло.

– Что же… – улыбнулась смущенная хозяйка усадьбы. – Неужели они взаимодействуют между собою подобно пороху и горящему фитилю?

« Прелюбопытно, кого из нас чем она определила?» – мелькнула у меня в голове веселая, но ревностная мысль.

– Меж ними тянется старая тяжба, о которой они сами вам расскажут, коли соизволят, – сообщил капитан просто, не выражая по поводу той таинственной тяжбы никаких чувств. – Их не стоит оставлять наедине, они начнут бесконечные споры и распри, забывая о воинском долге.

Я глянул искоса на Евгения: он сдерживал в себе разные дерзости. Видно было, что наш поединок стоит для него важнее прочих неприятностей.

– Но надеюсь, за одним столом вместе со всеми им позволено находиться? – Вот удивительно: Полина уже начала просить за нас!

– Разумеется, сударыня, – кивнул капитан и сказал с особым нажимом: – Они же не под арестом… Разве что на разных концах стола.

– Вот северный флигель, вот южный, – изящным жестом указала хозяйка усадьбы. – Между ними довольно ли станет расстояния, чтобы весь дом не загорелся от близости сих господ офицеров друг к другу?

Она вновь так мило зарделась, что все трое готовы были припасть перед ней на колено.

– Вполне, – кашлянув, сказал капитан.

– Что ж, милости прошу, вступайте в мой дом, я сама покажу вам ваши пристанища, – пригласила нас Полина Аристарховна.

Так вот и получилось, что в ее гостеприимный дом первыми из непрошенных гостей вошли командир французского гусарского эскадрона, капитан Фрежак, а следом за ним два опальных, подверженных трибуналу офицера. Воображаю, как смотрели нам в спины прочие чины. Уже в ту минуту мы оба нажили себе еще полдюжины врагов.

Капитан шел впереди с Полиной, декламируя комплименты.

– Скверный вы, однако, разведчик, из начинающих, – явно пользуясь глухотой капитана, обратившегося в токующего тетерева, прямо в дверях шепнул Евгений мне в ухо, едва не опалив его своим дыханием.

Он испытывал меня! Что ж!

– Добавляете повод к поводу, – живо ответил я, собрав все свое хладнокровие.

– Отнюдь нет, – привычно усмехнулся он. – Напротив, спасаю. Только что вы совершили то, чего не смог бы совершить ни католик, ни безбожник. И тем едва не погубили себя и наш поединок. Благодарите, что прикрыл вас…

Признаться, он крепко обескуражил меня. Я стал горячечно соображать, какую же опасную оплошность успел совершить. И похолодел.

Еще одна деталь усадьбы была крайне необычной. Прямо над входом дома, как на въезде в монастырь, находилась небольшая икона. То была икона Божьей Матери «Умягчение злых сердец», она же «Семистрельная». С детства эта икона вызывала во мне самое острое чувство. Невыносимо было смотреть на Богородицу, пронзенную стрелами. В храме я всегда старался держаться подальше от этой иконы, а при случае проходя мимо, закрывал глаза и во тьме начинал мелко креститься. Выходит и здесь, на пороге сего дома, я по меньшей мере один раз перекрестился. Порученец самого императора Наполеона Бонапарта, француз от концов волос до сапожного каблука, лейтенант Александр Суррей, перекрестился по-православному справа налево! Вот уж воистину Бог уберег, послав вкупе с Ангелом-хранителем сего француза, коего еще надобно было убить, сведя земные счеты.

Поблагодарить Евгения я не успел. Капитан Фрежак развернулся к нам фронтом и сурово заговорил:

– Обещайте мне, что не станете приближаться друг к другу менее, чем на десять шагов.

Мы невольно переглянулись, как друзья-заговорщики.

– Клянемся, – сказал я, видя, что гордый Евгений не склонен давать никаких клятв даже под угрозой немедленного расстрела.

– …пока мы в ваших руках, капитан, – добавил свое условие Евгений.

– Пусть будет так, пока вы в моей власти, лейтенант, – утвердил капитан, уже явно питая к Евгению ненависть старого и опытного, а посему сдержанного на всякую ненависть вояки. – На завтраке и вообще за общим столом вам присутствовать позволено. – И подмигнул мне. – Обоим. Благодарите хозяйку.

Мы рассыпались в самых искренних благодарностях перед беспримерной Полиной Аристарховной. Счетов к Евгению у меня прибавилось, когда он первым был удостоен ее руки. Что ж, поле нашей обоюдной брани все расширялось!

Нас немедленно развели по комнатам, расположенным в противостоящих друг другу флигелях. Вообрази, любезный читатель: мы могли встать перед раскрытыми окнами и приветствовать друг друга… даже и стреляться при случае – расстояния хватило бы на излет пуль из двух славных стволов Лепажа. Конечно, не пятнадцать шагов, а поболе, но все же… для утоления жажды чести довольно.

Об обстановке дома скажу не много. Меня сразу удивила новизна всего, что бросалось в глаза. Прекрасные штофные обои. Предметы немалой стоимости. В предоставленной мне комнате, разумеется, ничего особенного, но в гостиных и парадной столовой я увидел весьма дорогие предметы в новомодном императорском стиле – empire, – сего воинственного и величественного римского духа, возрожденного мастерами Персье и Фонтеном. Сии предметы обстановки совсем недавно, по подписании Тильзитского мира, привезли не иначе как из Парижа. Я был смущен: неужто хозяева усадьбы и вправду были искренними поклонниками Бонапарта? Но ведь тогда и встреча должна была стать иной, без угроз и условий. Что-то не укладывалось в моем разумении и усиливало тревогу.

Завтрак же был великолепен! Если бы не помнить партизанских угроз и кондиций, на первый взгляд казалось, что происходит долгожданный прием войска, вернувшегося из похода. Полина Аристарховна, разумеется, возглавляла стол, одетая в новое платье, более скромное, чем при первой встрече эскадрона, однако придававшее ей более свежего очарования. Капитан Фрежак был усажен по правую ее руку. Мы с Евгением, как и было предупреждено, были рассажены на дальних сторонах стола овальной формы. Однако хозяйка… коротко говоря, глаза у нее разбегались, а офицеры иногда поглядывали на нас искоса так, будто мы оба были внезапно свалившимися на их головы кредиторами.

Первый тост за императора Франции был неизбежен.

Капитан Фрежак поднялся. Бравые офицеры грянули дружно «Vive l’Impereur!». И тут произошло нечто неожиданное. Послышался шум – и в южных дверях столовой появился в домашнем стеганом халате, наброшенном на исподнее, в одном тапочке и то на босу ногу, величественно-обвисший Аристарх Евагриевич Верховский собственной персоной. Как он дошел, доковылял, будучи наполовину парализованным, одному Богу было известно и крепкой при нем служанке, которая теперь смотрела страшными глазами на дочь помещика, ожидая всяких кар за то, что не смогла удержать барина в постели. В умоляющем ее взгляде можно было прочесть: «Убейте, ничего не могла поделать!» – Единственное, что она «поделала» – завязала пояс хозяйского халата, а потерю тапочка по дороге в приступе ужаса даже не приметила.

Все оцепенели.

– L’Impereur… ici… ici… – с превеликим трудом и в то же время с неким болезненным воодушевлением выговорил Аристарх Васильевич, привалившись плечом к косяку и бессмысленно поводя глазами, будто не в силах никого разглядеть определенно.

Двух мгновений хватило Полине Аристарховне, чтобы собрать воедино волю, чувства и мысли.

– Извините меня, господа, – очень сдержанно сказала она и поднялась из-за стола. – Это мой отец, он очень болен. Извините и его.

– Теперь вы понимаете, почему я не могла представить его вам и пригласить на завтрак, – добавила она через плечо, уже подлетая к отцу.

– Однако ваш добрый отец, похоже, был бы рад видеть в гостях императора, – как бы подбадривая и успокаивая хозяйку, непринужденным тоном сказал капитан ей вдогонку.

– О, несомненно! – бросила через плечо Полина Аристарховна и заслонила от нас отца.

– Папенька, так вас другой удар хватит! – повелительно обратилась она к отцу на русском. – Прошу вас обратно в постель. Будет тут император – позову вас без промедления… Пойдемте же! Представлю вас в другой раз, когда отлежитесь.

И, о чудо: ни слова не говоря, помещик покорился дочери и, едва не повиснув на ней, двинулся в обратный путь.

– А кто… кто… – высоким голосом вопрошал он дочь.

– Капитан гусар Фрежак и офицеры, – негромко отвечала Полина. – Не торопитесь, батюшка, всему свое время…

За столом все продолжали стоять с незаконченным тостом.

– Забавное явление! – усмехнулся капитан, учтиво глядя уже не в след хозяевам, а на свой бокал, зависший в руке. – То одно, то другое. В России одни неожиданности, пора привыкать… И то признаться, мне была приготовлена такая роскошная комната, в которой и самого императора не стыдно принять… не говоря уж о каком-нибудь маршале. Эти русские ни в чем не знают меры.