Текст книги "Проклятие рукописи"

Автор книги: Сергей Пономаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Теперь Томмазо стало понятно, почему Папа Сикст IV решил тайно провести арест Арджиенто и уничтожить древний манускрипт, – он не хотел привлекать внимания из-за того, что автором этой рукописи был Папа, глава католической Церкви. Ведь одно дело – легенда, а другое – реальная книга, руководство по колдовской магии, написанное Папой и бросающее тень на всю Церковь. Судьба Арджиенто была предопределена – или его в подвалах инквизиции заставят навсегда забыть об обнаруженной рукописи, или он успокоится на костре. С манускриптом тоже все было ясно – его уничтожат. Вот только почему Папа настоятельно потребовал привезти его? Он хочет лично уничтожить рукопись грешного Папы?

– Этот манускрипт у тебя в единственном экземпляре? Есть ли у тебя еще колдовские манускрипты, книги? – Взгляд Томмазо остановился на шкафу – он решил на всякий случай осмотреть его.

Арджиенто внезапно выхватил кинжал и, размахивая им, решительно подступил к Томмазо, заставив того попятиться к двери.

– Я никуда не поеду и рукопись не отдам! – зашипел Арджиенто, как разъяренный кот.

Он, оттесняя Томмазо от угла, где находилось его оружие, делал резкие выпады кинжалом. Несмотря на то и дело зловеще приближающийся клинок, готовый в любой момент вонзиться в тело, Томмазо по лицу Арджиенто определил, что тот не готов убить и только пугает его. Он принял решение, и, хотя не осознал этого, его тренированное в подобных рискованных ситуациях тело уже само все выполнило. При очередном выпаде Томмазо не отступил, а лишь чуть отклонился назад, так что конец кинжала больно уколол его в грудь. Его левая рука крепко ухватилась за запястье правой руки Арджиенто, держащей кинжал, и резко вывернула руку противника, так что тот потерял равновесие. В тот же миг правая рука нанесла сильнейший удар по голове, отправив Арджиенто на пол. Томмазо вывернул руку с кинжалом на излом, но тут распахнулись двери.

– Что здесь происходит?! – закричал вошедший – полный чернобородый мужчина в длинной темной симаре с широкими рукавами.

Томмазо понял, что объяснять долго, и сразу переключился на него. После нескольких точных ударов по голове тот опрокинулся на стол, сломал его весом грузного тела и, хрипя, остался лежать на полу среди деревянных обломков и разбросанных листов рукописи. Томмазо краем глаза заметил наплывающую тень и едва успел среагировать – перехватил занесенную руку с кинжалом, но тут сам оступился, зацепившись за обломки стола, и, рухнув на пол, увлекая за собой Арджиенто, больно ударился затылком об пол. Окровавленное лицо бывшего монаха с выпученными глазами нависло над Томмазо. Арджиенто вцепился двумя руками в рукоятку кинжала и, налегая всем телом, проявил необычную для своего сложения силу, пытаясь «дожать», пересилить сопротивление рук противника, оказавшегося в крайне неудобном положении. Томмазо из последних сил слегка сдвинул влево нависшую над ним смерть и, неожиданно поддавшись, изменил траекторию движения кинжала, заставив его войти в живот Арджиенто по самую рукоятку. Ужасная, нестерпимая боль заставила бывшего монаха скорчиться, поджать ноги, обхватить руками живот, словно этим он мог ее остановить, как и вытекающую из раны алую кровь. Томмазо, пошатываясь, встал, понимая, что надо спешить, скорее выбираться отсюда, но все же решил довести дело до конца. Он подошел к шкафу, открыл его и сразу обнаружил несколько свитков и книг – значительно больше, чем ожидал. Сорвал с постели одеяло, вывалил на него манускрипт и обнаруженные рукописи и связал все в тюк. Собирать разбросанные по всей комнате листы рукописи Арджиенто для первой книги он не стал – это заняло бы много времени, а Томмазо решил не рисковать, тем более что чернобородый стал приходить в себя.

– Ты убил меня, а манускрипт убьет тебя! Ты был прав – он живой! Ха-ха-ха… Сегодня он напьется моей крови, а завтра – твоей… – послышался сзади голос умирающего Арджиенто.

Его натужный смех перешел в хрип, и, оглянувшись, Томмазо увидел, как тело бывшего монаха содрогается в предсмертных судорогах.

Забросив тюк на плечо, Томмазо стал поспешно спускаться по лестнице. Но спокойно уйти ему не удалось – на него налетела, как тигрица, пожилая хозяйка, что-то отчаянно крича. Томмазо, освободив одну руку, грубо ее оттолкнул и выскочил из дома. Джованни оказался на месте и быстро подвел лошадей. Уже сев на лошадь, Томмазо вспомнил, что забыл пояс с оружием наверху, но это было не самое страшное. Ужасало то, что бежать было некуда – городские ворота откроются только утром. Они оказались в ловушке.

Из дверей покинутого дома показалась женщина и начала истошно кричать, так, что стали открываться двери соседних домов, зажигаться свет в окнах.

Томмазо понял – после поднятого шума вряд ли удастся соблазнить стражу у ворот серебром. Оставалась единственная надежда на епископа. Им удалось добраться до дома епископа значительно раньше, чем появилась ночная городская стража. За это время Томмазо успел рассказать недовольно хмурящемуся епископу о происшедших событиях и смерти Арджиенто.

– Боюсь, сын мой, я ничего не смогу сделать – вас ожидает виселица. Я буду молиться о спасении вашей души! Да пребудут с вами Господь всемогущий и Дева Мария! – И круглолицый епископ перекрестил его, рассчитывая поскорее продолжить прерванный сон.

– Ваше преосвященство, вы забываете – я посланник Папы! – жестко произнес Томмазо. – Вы не выполнили требование Папы арестовать чернокнижника Арджиенто, а сейчас умываете руки и спокойно отдаете на смерть его посланника?! Как, думаете, Папа отнесется к этому? Уверен, вас ожидают большие неприятности в будущем!

– Пока они есть у вас, сын мой, – мягко возразил епископ. – Зачем вам понадобилось убивать несчастного Арджиенто?

– Он должен был уехать со мной или умереть. Арджиенто выбрал второе. А вы что выбрали, ваше преосвященство? Заигрывание с чернью, плебсом или добрые отношения с Папой?

В двери постучали, и появился встревоженный служка:

– Ваше преосвященство, прибыла стража с командиром – требуют выдать преступников, совершивших убийство. Кроме того, у ворот начинает собираться толпа местных жителей.

– Сын мой, я подумаю, что можно сделать. Возможно, святой Мартин, мой покровитель, надоумит меня принять верное решение. Но знать, что делать, не всегда означает возможность это сделать. – Епископ покачал головой и прозрачно намекнул: – А наши возможности крайне ограничены.

– В сумке у седла моего коня найдется достаточно серебра для решения этого вопроса. – Томмазо верно истолковал слова епископа.

– Это известно только Господу Богу! – поднял руки вверх епископ. – Идите, сын мой, отдайтесь на волю Божью, а я подумаю о спасении вашей души и тела.

Томмазо вместе с перепуганным Джованни вышел из дома епископа под конвоем стражей-алебардщиков. Всю дорогу их сопровождали угрозы и камни, летевшие из толпы местных жителей, неотступно следовавших за ними.

В качестве городской тюрьмы использовалось глубокое подвальное помещение, разделенное металлическими решетками на несколько камер. В подземелье воняло тухлой капустой, вместо постели лежала охапка старой полусгнившей соломы, кишевшей насекомыми.

– За что нас сюда посадили? Что мы сделали? – все допытывался у Томмазо Джованни, не владевший местным наречием, но тот уходил от ответа.

Несмотря на тревогу и ужасную обстановку, Джованни напомнил, что они уже двенадцать часов ничего не ели. У Томмазо не оказалось денег – его кошелек был привязан к поясу, оставшемуся в комнате, где был убит Арджиенто. За серебряную монету из кошелька Джованни им принесли немного сыра, лепешек и вина. Насытившись, они не рискнули лечь на солому, а, присев на корточки и опершись спинами о решетку, провели в полудреме ночь.

Утром за еще одну монету их осчастливили лепешками и чуть теплой похлебкой с требухой. После еды потянулись томительные часы ожидания.

Лишь после полудня в подземелье спустилась группа из шести человек, двое из них были хорошо знакомы Томмазо: пожилая женщина, хозяйка дома, где проживал Арджиенто, и чернобородый, так некстати тогда появившийся. При виде их у Томмазо сжалось сердце от плохого предчувствия. Среди этих людей был и монах в одеянии ордена францисканцев, с наброшенным на голову капюшоном. Высокий грузный мужчина лет пятидесяти в темном камзоле и шапке-пирожке приблизился к решетке, за которой находились узники, и жестом приказал им встать.

– Фрау Катарина, укажите на того негодяя, который вторгся в ваш дом и убил постояльца, – громко обратился он к женщине.

Та приблизилась, словно пытаясь лучше рассмотреть заключенных, окинув их взглядом с ног до головы. Коґда взгляды Томмазо и женщины на мгновение встретились, ему показалось, что в глубине ее глаз горят зловещие огоньки. Он не сомневался: старуха сразу узнала его и тянет время лишь для того, чтобы помучить. Ему припомнились слова умирающего Арджиенто: «Ты убил меня, а манускрипт убьет тебя!» Он стал читать про себя спасительную молитву.

– Что он старой карге сказал? – встревоженно спросил Джованни. – Чего она на нас уставилась, словно собирается проглотить?

– Она потеряла мужа на войне и теперь ищет себе жениха из обитателей темницы, – мрачно пошутил Томмазо. – Кто-то из нас может оказаться ее счастливым избранником.

– Господи, пронеси! – перекрестился Джованни.

– Вот он! – воскликнула женщина и указала на Джованни.

– Я не хочу быть с ней! – взревел Джованни, как раненый буйвол, но, повинуясь повелительному знаку высокого мужчины в камзоле, сразу умолк.

– Герр Кнут, а теперь вы укажите на того негодяя, который нанес вам вчера побои и убил постояльца, – обратился он к чернобородому, у которого остались на лице следы от кулаков Томмазо.

«Ну, уж этот точно припомнит мои вчерашние тумаки!» – решил Томмазо.

– А этому борову что от нас надо? – испуганно поинтересовался Джованни.

– Это брат невесты. Твой будущий шурин. Он должен одобрить или отвергнуть выбор своей сестры. – Мрачный юмор не покидал Томмазо.

– Точно, этот! – Рука чернобородого метнулась было в сторону Томмазо, но указала на Джованни. «Он тоже узнал меня, – сообразил Томмазо. – Своим жестом он показал я не слепой, но так надо. Видно, мои ссылки на Папу подействовали на епископа, и он за это время хорошо поработал со свидетелями».

– Она старая – я не хочу быть с ней! – отчаянно закричал Джованни.

Высокий мужчина махнул рукой стражникам, и через минуту Джованни забился в их руках. Его выволокли из камеры и потащили по ступенькам к выходу. За ними потянулись остальные, замыкал шествие высокий мужчина в камзоле.

– Сеньор Томмазо, вы довольны? – Только теперь Томмазо заметил, что темницу не покинул монах, который откинул капюшон, дав узнать в себе служителя из дома епископа, отца Томаса. – Только что пролетела мимо вас птица смерти, чуть не коснувшись крылом.

– А нельзя было, чтобы Джованни… не трогали? – после минутного размышления спросил Томмазо.

– Нет. Или он – или вы. Мне пришлось немало потрудиться, и это обошлось недешево, пока убедил Катарину и Кнута, чтобы они «узнали» вашего спутника.

– Благодарю, – сухо произнес Томмазо. – Теперь я свободен?

– Почти. Сейчас совершается правосудие, решают, каким образом покарать вашего спутника: веревкой или мечом. Я пойду наверх, приму исповедь несчастного… Как его зовут?

– Джованни.

– И причащу последний раз Джованни. Вы уплатите небольшой штраф и до захода солнца обязаны покинуть город.

– У меня с собой денег нет – все, что у меня оставалось, находится у епископа.

– Аппетиты Катарины и Кнута были чрезмерными, ушло все ваше серебро, ничего не осталось. Но епископ внесет за вас штраф из личных средств, и через час вы будете свободны. Помните: если задержитесь дольше положенного времени, вас уже ничто не спасет. Я бы рекомендовал уехать даже раньше – Кнут не из тех, кто прощает чужеземцев, когда они бьют его по голове в собственном доме.

– Мой меч, кинжал, деньги – все вчера осталось в том доме. Кроме того, там находится рукопись еретика Арджиенто, которую он хотел напечатать. Ее следует изъять и уничтожить.

– Придется забыть о том, что оставили в доме Кнута. Оружие в дорогу я вам найду: путешествовать в одиночку безоружным – полное безумие. Что касается рукописи, то лучше Кнута не тревожить – он вообразит, что это нечто очень ценное, и запросит непомерно высокую цену. Кнут и Катарина не умеют читать и писать, так что, скорее всего, рукописью бедняги Арджиенто будут растапливать камин. Я пойду – наверняка приговор уже вынесен и начали готовиться к казни.

Через час Томмазо в сопровождении монаха направился к дому епископа. По дороге, пересекая Торговую рыбную площадь, они прошли мимо эшафота. На виселице болталось вытянувшееся тело Джованни. Его мертвые глаза были выпучены, из полуоткрытого рта нелепо торчал кончик синего прикушенного языка. Лишь несколько ротозеев глядели на висельника и весело обменивались впечатлениями от недавней казни – основная масса зрителей разошлась сразу после окончания представления.

Томмазо не мучили угрызения совести по поводу смерти слуги – он напряженно раздумывал, какой дорогой лучше вернуться в Рим, везя с собой добытый колдовской манускрипт и книги. Он решился тайком навестить родное поместье в Ломбардии, повидать младшего брата Никколо, а уж потом направиться в Рим.

Несмотря на предположения монаха о дальнейшей судьбе рукописи, Катарина не сожгла ее в печке, а, собрав все листы, аккуратно связала их и засунула в сундук, не строя ни каких дальнейших планов относительно ее. Написанная на латыни рукопись пролежала там почти сто лет, пока правнук Кнута и Катарины там ее не обнаружил и не продал преподавателю местного университета, последователю Парацельса. В 1575 году первая книга «Магии Арбателя» была Напечатана в Базеле.

 2. Миланское княжество

Оставив за спиной холодную горную Швейцарию, Томмазо, как только въехал в Паданскую долину, расположенную между реками Тичино и Минчио, ограниченную с севера Альпами, а с юга Апеннинами, сразу оказался в царстве весны. Кругом все цвело, зеленели поля, луга, леса, воздух был насыщен неповторимо тонким свежим ароматом. Сердце сурового мужчины затрепетало от предстоящей встречи с родными местами и со своими близкими. Воспоминания о прошлом оглушили его, теперь оно, в дымке прошедших лет, казалось безмятежным и счастливым. Он многое дал бы, чтобы вернуться жить в родные края. Рим представлялся ему холодным, чуждым, безразличным. В его понимании сравнивать Рим и Ломбардию было то же самое, что сравнивать красоту каменной скульптуры известного мастера с красотой живой женщины. За время изгнания ему удалось лишь раз, восемь лет тому назад, тайно навестить родных.

Старый герцог Франческо Сфорца умер, его место занял сын – Галеаццо Мария, но смертный приговор продолжал висеть над Томмазо как дамоклов меч. Несколько лет тому назад с помощью кардинала Сен-Дени он вел переговоры и попытался заявить о своей невиновности, но молодой герцог Галеаццо Мария был непреклонен и потребовал, чтобы Томмазо лично явился на суд в Милан. Будучи наслышан о чудовищной жестокости герцога по отношению к приближенным, его непредсказуемым вспышкам ярости при плохом настроении, Томмазо не ожидал от суда ничего хорошего и не поехал в Милан.

С роскошью замка миланского герцога не могли тягаться дворцы европейских королей, разве только мог соперничать замок бургундского герцога Карла Смелого. Но по распутству и количеству скандалов герцог Галеаццо Мария держал первенство. Ширился даже слух, что подобно римскому императору Калигуле он предавался блуду со своими незаконнорожденными сестрами. Известен он был любовью к роскошным нарядам и своими причудами: к примеру однажды приказал расписать за ночь герцогскую залу изображениями древнеримских языческих божеств.

Томмазо понимал, что его желание навестить родных таит смертельную опасность, но не мог противиться ему, лишь принял меры предосторожности: в пути назывался вымышленным именем, а к родному дому подъехал, когда совсем стемнело.

Никколо со своим многочисленным семейством – женой и пятью детьми – очень обрадовался приезду старшего брата, накрыл богатый стол – устроил настоящее пиршество, замучил расспросами. Томмазо скупо отвечал, больше налегая на еду – за время путешествия по Швейцарии ему ни разу не довелось поесть досыта: то спешил добраться до Базеля, то поскорее убраться как можно дальше. Сытная еда, обилие вина, а больше – родные стены дома, где он вырос, действовали успокаивающе, расслабляли, незаметно заставив забыть об опасности. Никколо похвастался: теперь он вхож во дворец Галеаццо Мария, ведает в Павии библиотекой – герцог уделяет ей большое внимание и не жалеет денег на книги.

Томмазо удивился:

– А я думал, что он, кроме соколиной охоты, распутства и хвастовства своими богатствами, ничем больше не занимается.

– Ты не прав – он очень образованный человек, при его дворе много людей искусства: поэты, художники, философы, а особенно – музыканты. Он собрал оркестр из лучших музыкантов и хор, подобного которому нет ни в одном известном нам королевстве. Некоторых певцов и музыкантов он переманил из Фландрии.

– Свита из шутов для развлечения его светлости, – иронически усмехнулся Томмазо.

– По его приказу несколько лет тому назад на каждом поле высажено по пять тутовых деревьев, и теперь у нас очень развито шелкопрядение, приносящее значительные доходы. Кроме того, при его деятельном участии у нас начали выращивать рис. Ломбардия богатеет на зависть соседям, а воинскими победами он не раз доказывал венецианцам свое могущество.

– Ангел во плоти, да и только. Однако я слышал, что он удавил знатного миланца лишь за то, что тот стал привселюдно роптать из-за повышения налогов. – Томмазо горько рассмеялся.

– Ты прав, он и самодур изрядный, – вздохнул, помрачнев, Никколо. – Поймав браконьера, рискнувшего охотиться в заповеднике, он заставил его съесть свою добычу целиком, сырой, со шкурой, отчего тот скончался в ужасных мучениях. Недавно, принимая венецианского посла, встретил того радушно, приветствуя, произнес целую речь, а под конец визита ужасно оскорбил гостя – тот отбыл в страшном гневе Не исключено, что это вновь приведет к ухудшению отношений с Венецианской республикой.

– А что ты, сеньор библиотекарь, скажешь об этом манускрипте? – Томмазо достал из тюка и положил на стол объемистую рукопись Папы Сильвестра II, добытую у Арджиенто.

Никколо взял старинную рукопись дрожащими от нетерпения руками, полистал и воскликнул:

– Я думаю, герцог за этот старинный манускрипт очень щедро наградит. Сколько ты за него хочешь?

– Манускрипт не продается и будет вскоре уничтожен… – Томмазо был категоричен, но все же добавил: – А чего бы я хотел… Иметь возможность здесь жить без опаски, не скрываясь.

– Неплохая мысль, Томмазо, – загорелся Никколо. – Зачем понапрасну уничтожать древнюю рукопись? Лучше оставь ее мне. Я уловлю момент, когда герцог будет в хорошем настроении, и преподнесу ему ее в подарок от тебя. Если он примет твой дар, это будет означать, что у тебя есть шанс вернуться. Я тебе сообщу в Рим, а ты еще раз попросишь о прощении.

– Я не был заговорщиком и не виноват. Думаю, дядя Чарполлоне тоже невиновен и пал жертвой наговора, – сухо произнес Томмазо. – А манускрипт я должен отвезти Папе в Рим.

– Какая теперь разница: был ты виноват или нет? Столько лет прошло, и уже не докажешь своей невиновности, тогда как «повинную голову меч не сечет». А благодаря этому древнему манускрипту ты сможешь завоевать расположение герцога.

– К сожалению, сечет, и еще как сечет, – вздохнул Томмазо и перевел разговор на другую тему. – Как наша сестра Джулиана поживает со своим мужем?

Никколо стал рассказывать о Джулиане, ее детишках, по количеству которых она вскоре догонит его – у нее уже три девочки, а ее муж, Пьеро ди Миньянелли, все не дождется мальчика. Высказал пожелание – вот если бы Томмазо смог навестить семью сестры в Милане, они ему будут очень рады, на что старший брат лишь горько усмехнулся.

Этой ночью Томмазо приснилась его бывшая невеста Франческа. Они, совсем юные, скакали на белых лошадях по весенним изумрудным лугам. Ему было хорошо, легко на душе. Когда на их пути оказалась река, Франческа, не раздумывая, прыгнула на лошади с крутого берега в воду, а Томмазо остановил коня. Он видел, как всадница и лошадь вынырнули и их понесло быстрым течением. А он стоял у края обрыва и все не мог решить, как ему поступить.

Проснувшись, он долго лежал на кровати, раздумывая: к чему приснился этот сон? К добру или к неприятностям? Утром недомогание сковало уставшее тело, он посчитал это следствием усталости от бесконечных дорог и решил задержаться у Никколо еще на день, отправиться в путь завтра. С ним происходило непонятное – внезапно начинала кружиться голова, ноги не держали, силы полностью покидали его и овладевало безудержное желание есть. Презирая себя, он жадно поглощал пищу, дрожащими от нетерпения руками буквально заталкивая куски в рот, не замечая ничего вокруг, и, лишь насытившись, понимал бестактность своего поведения. Это приводило его в бешенство, он требовал оседлать лошадь, собираясь немедленно тронуться в путь, но вновь накатывала слабость, заставляя отправляться в постель. И так несколько раз за день. Перепуганный Никколо рискнул и привез из соседнего местечка лекаря, но тот ничем не смог помочь больному.

Томмазо понимал, насколько опасно ему оставаться у Никколо, но ничего не мог поделать с собой – его тело, послушно служившее ему на протяжении более четырех десятков лет, вдруг вздумало бунтовать. В глубине души он осознавал: стоит ему приказать себе уехать отсюда, и никакое недомогание его не остановит. Но он медлил, поражаясь своей слабости, поддавшись хвори, причины которой были скорее душевного характера. Возможно, так проявилась тоска по родным местам, удерживая его здесь. На третью ночь ему приснился весело смеющийся Джованни, уплетающий только что запеченную баранью ногу. Жир стекал по его щекам, подбородку, рукам, а он пребывал в блаженном состоянии, поглощая еду. Томмазо эта картина раздражала, и он попытался прикрикнуть на Джованни, на что тот повернул к нему лоснящееся от жира лицо:

– Эй, Томмазо, ты не мой сеньор! Ты ведь предал меня, отправив на эшафот вместо себя!

Томмазо молча отвернулся и тут же натолкнулся на Арджиенто в окровавленном колете.

– Манускрипт живой – ему требуется кровь! Не дашь ему крови – он убьет тебя, как ты меня. Ты понял меня? Ты – обречен!

Проснувшись, Томмазо истолковал сон как знак, что ему здесь больше оставаться нельзя, и приказал седлать лошадь, но было уже поздно – во двор въехали судебный исполнитель, кавалерий и несколько стражников. Томмазо лишь успел приказать смертельно побледневшему Никколо спрятать его багаж с рукописями и книгами, чтобы они не попали в руки людей герцога. Давая Никколо на это время, он бесстрашно вышел навстречу судебному исполнителю, с удивлением почувствовав, что непонятная хворь, мучившая его все эти дни, отступила и он снова здоров и полон сил. «Для чего? Чтобы бодро пройти последний путь до эшафота?» Он понимал: вооруженное сопротивление бесполезно и только принесет неприятности Никколо и его семье. В его ушах вновь зазвучал голос умирающего Арджиенто: «Ты убил меня, а рукопись убьет тебя! Ты был прав – она живая. Ха-ха-ха…»

Ему оставалось надеяться лишь на милость герцога – умереть от меча, а не позорной смертью на виселице. И снова зазвучал зловещий смех Арджиенто, а потом его слова: «Я же тебя предупреждал: сегодня манускрипт напьется моей крови, а завтра – твоей. Твой черед пришел!»