Текст книги "В бесконечном лесу и другие истории о 6-м «В»"

Автор книги: Сергей Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Сергей Анатольевич Иванов
В бесконечном лесу и другие истории о 6-м «В»

Предисловие, которое обязательно нужно прочитать

Да, обязательно, потому что без него не всё будет понятно…

Утром, между восемью часами и десятью минутами девятого, открывается тридцать семь дверей и на лестничные площадки выходит тридцать семь человек. Если б всех их, как точки в пространстве, соединить невидимыми прямыми, то получившиеся расстояния были бы не очень большими. Между самыми удалёнными точками – километра полтора, а то и меньше.

И по высоте точки эти находились бы примерно в одной плоскости – от первого этажа, где живу я, до шестого, где находится квартира известной спортсменки Машки Цаловой.

Все эти тридцать семь – ученики одного класса, шестого «В». И сейчас пути их будут представлять собою, не строго говоря, ломаные прямые. Пересекутся все эти ломаные в одной точке: в школе, на третьем этаже (дверь примерно в середине коридора), где и располагается наш класс.

Да. Наш класс… Люди соединяются в самые разные коллективы. Например, в футбольные команды, в новогодние компании… Или, скажем, в отряд разбойников под предводительством Робин Гуда. И у каждого коллектива есть своя как бы закономерность: в том смысле, зачем они соединились.

В отряд Робин Гуда идут из благородства и смелости. В футбольную команду – кто играть умеет, в новогодние компании – кто с кем дружит. И так далее и тому подобное. А вот класс – это такой коллектив, который образуется, наверное, случайней всех других коллективов в мире. Просто перед началом первого в твоей жизни первого сентября родители – чаще всего мамы, да? – приходят в школу отдавать документы. И тётенька в очках (или без очков) записывает тебя, твои так называемые данные, в большую книгу, разлинованную простым карандашом или шариковой ручкой. А потом говорит маме (а мама волнуется и неудобно сидит на краешке стула), говорит эта тётенька в очках (или без очков):

– Ваша дочка… ваш сын зачислены в первый «В» класс.

Вот тебе и всё! И получился человеческий коллектив. Да не просто, не какой-нибудь там краткосрочный, а на десять лет – не шутка!

Кажется-то: нужно с таким бы тщанием отбирать – как космонавтов для совместного полёта. А тут всё наоборот! Прямо диаметрально наоборот. Нахватали с бора по сосенке первого встречного народа, посадили в одно помещение (называется класс), и – будьте здоровы, до встречи через десять лет!..

Но странно. Почему-то ничего плохого не случается.

Хотя в первые-то дни, конечно… Даже в первые недели, даже, вернее, в первую четверть – ужас: все новенькие, чужие, у всех глаза торчат. Плакать и то не плачешь – не смеешь!.. Потому что никто тебя не знает, а стало быть, и не поймёт, а стало быть, и не пожалеет.

Я, помню, в уголочек забьюсь и реву, чтоб не видали… Часто даже и неизвестно из-за чего, просто так – по-взрослому говоря, от одиночества… Вот уж нареветься-то мне пришлось! Особенно за сентябрь тот, за первоклассный.

Но проходит месяц, второй, третий. И потихонечку-полегонечку всё утрясается. Начинают дружить.

И ты тоже с кем-нибудь сдруживаешься. Хотя бы за одной партой сидишь – вот тебе и дружба. Пусть не очень большая, а всё-таки. Или на физкультуре, когда строятся по росту, тут опять как бы друзья, потому что на всех физкультурах слева и справа у тебя всегда одни и те же люди… Ну и так далее. Например, ещё в буфете, за столом – тоже сидишь с постоянными тремя человеками.

Но это всё в самом начале. А когда проходит года три или четыре, то этот человеческий коллектив, который называется класс, уже становится абсолютно неслучайным. И ты просто даже не помнишь и не представляешь такого времени, когда жил без Ольги Лаврёновой, без Мариночки, да без Бори Сахаровского, да без Нельки Жужиной, да без Димки Соколова.

А уж когда ты в шестом классе, тут вообще знаешь всех как облупленных, как родных – даже некоторые поднадоели. Но всё равно они все твои!

Перед любым – даже пусть серебряным-золотым – человеком, но из другого класса, ты за них заступишься – за любого, за самого неказистого, с которым никогда в жизни не подружишься!

Но это у себя в классе! А перед чужими – да ты за него глаза выцарапаешь, нос разобьёшь, спорить будешь до потери пульса. В общем, смотря по личным возможностям.

Вот такая странная вещь этот человеческий коллектив под названием «класс». Сперва был совсем не обязательный, а теперь стал – вроде обязательней и не бывает! И когда кто-нибудь из него уходит (например, отец у человека военный, и его перевели в другой город), то он ещё долго письма пишет, что на новом месте всё не так, что школа низкая, учителя злые, в классе какие-то шизики… А на самом деле, мне кажется, он просто никак не может расстаться с нашим шестым «В».

Или наоборот: появляется новенький. Все на него почему-то начинают коситься. Хотя какого вам аллаха надо от человека? Руки-ноги на месте. Свитер, штаны – всё как у людей. Но долго ещё мы будем – даже самые добрые из нас! – долго ещё мы будем к нему приглядываться да прислушиваться. Потому что он весь какой-то из другого человеческого коллектива.

Он, может, и рад бы по-нашему, да не получается. И наверное, он тоже пишет кому-то письма, что школа здесь какая-то слишком дылда, учителя ни рыба ни мясо, а в классе все до одного стукнутые пыльным мешочком и по-нормальному с ними, конечно, не законтачишь…

Наш человеческий коллектив. Один раз мне даже хотелось написать в новогоднюю газету такую заметку, что мы – как бы обособленный средневековый город… Только у меня не получилось.

А вообще это правильная мысль. У нас есть свой староста – «первый министр». И своя «королева» – первая красавица. И свои «богачи-отличники», и свои «бедняки-двоечники». Всё как в настоящем королевстве… И люди среднего достатка – вроде меня, – у которых то «четыре», то «три», а то и пятёрочка проскочит – вроде премии под праздник.

У нас даже есть свои разбойники, и свои мещане, и свои, которые тише воды, ниже травы. У нас даже есть свой писатель!..

В общем, мы вполне могли бы оказаться на каком-нибудь необитаемом острове и жить себе, поживать, добра наживать.

Вот какую хорошую заметку мне хотелось однажды написать. Но так она и не написалась. Тут надо, чтоб было с юмором, с разными остротами. А я этого совсем не умею. У меня и за сочинения-то выше четвёрки никогда не бывало. Но это, правда, в основном из-за ошибок.

Ага, ну вот и кончилась моя ломаная прямая. Школьный двор, народ, вон и наши топают… Таня Полозова.

– Привет, Тань. У тебя по алгебре все ответы сошлись?

Сейчас надо первым делом алгеброй заняться. Меня сегодня обязательно спросят…

Примечание. Мы не знаем, догадался ли читатель, что представляют собою первые несколько страниц, которые мы обозначили как «Предисловие». Если нет, то сообщаем: это были размышления ученика шестого «В» по дороге в школу. Кто он, этот человек, как его имя, пока не имеет значения.

Важно, что он, этот ученик, – часть того самого человеческого коллектива, который называется шестой «В». И если читателю так уж интересно, то, мы надеемся, в конце книги он поймёт, чьи размышления читал на первых страницах. А если даже не поймёт, тоже не беда. Будем считать, что на этих страницах звучал голос шестого «В»…

Книга будет о классе. Но так как класс состоит из ребят, то здесь мы собрали разные истории, случаи, которые происходили с учениками шестого «В» – то со всеми вместе, то с некоторыми по отдельности.

Кроме того, сюда войдут и отрывки из писем, из дневников, из разговоров, из размышлений перед сном и во время прогулок. Здесь даже будут записки и мысли совершенно личного характера.

Может быть, иной раз это выглядит не совсем, так сказать, корректно. Однако без них, как нам кажется, не получится полноты картины.

К тому же мы опять скроем имена авторов всех этих записок, размышлений, дневников. Шестой «В» – он автор.

* * *

Но предисловие предисловием, примечание примечанием. А с чего же всё-таки начать? Это действительно трудный вопрос.

Раз тут не будет единого и строгого сюжета, то начинать будто бы можно с чего угодно. Как мозаику можно начинать с любого камешка. А потом окажется, что это чей-то глаз, или чья-то рука, или кусочек неба, кусочек облака…

Однако книга всё-таки не мозаика. Это мозаику, картину не важно, с какого угла смотреть: хочешь – с правого, а хочешь – с левого, а хочешь – сверху, а хочешь – снизу… Книгу-то всегда начинают читать с первой страницы и потихонечку подбираются к последней. Если, конечно, она не окажется слишком скучной.

Что же должно быть здесь первой страницей? Может быть, история о том, как шестой «В» выбирал себе старосту? Это действительно интересное было дело. И по времени оно произошло раньше других. Тогда ещё шестой «В» был пятым «В»: это произошло в мае прошлого года.

Так придумала Тамара Густавовна, их классный руководитель. Говорит:

– Давайте выберем старосту для будущего нашего класса сейчас.

– А зачем?

– А просто для интереса… Интересно же, угадаем мы себе хорошего старосту или нет.

– А если не угадаем?

– Переизберём! Например, в середине будущего октября устроим собрание…

И всё-таки, кажется нам, с этого случая начинать не стоит. Читатель ведь пока совершенно не представляет себе, что же такое шестой «В». А в истории с выборами участвует сразу весь класс. Поэтому очень легко оказаться в книжке «новичком» и с удивлением глядеть на незнакомых ребят. И размышлять, недоуменно усмехаясь: «А зачем этот кричит это, а тот – то. Глупо ведь!»

Давайте-ка начнём с чего-то другого, лучше бы похожего на обычный рассказ, где есть главный герой, второстепенные, где есть основное событие, завязка, развязка, ну и тому подобные необходимые литературе штуки… А когда все оказываются главными героями, все одновременно орут… Нет, с этого начинать нельзя!

История первая. В бесконечном лесу

Итак, начнём с простого и ясного. Главная героиня здесь будет Маринка Оленина – первая красавица класса. Это фигура всем понятная. Такие в том или ином виде есть у любого человеческого коллектива под названием «класс». Второй главный герой – новичок.

Тоже, в общем, всё ясно.

И ситуация ясна.

Пятые, шестые, седьмые классы (то есть пионерская дружина, но без малышни) поехали в лесопитомник – копать ямки для саженцев и потом эти саженцы сажать, уж извините за нескладную фразу!

Не стоит говорить о том, как это здорово в начале погожего и тёплого ещё октября проехать километров сорок на электричке, да ещё в простую среду, когда тебе положено учиться – сидеть, сжав руки под партой в ожидании, спросят или не спросят (урок-то выучен, но спросят ли!), на переменке глотать испуганными глазами какие-то страницы, какие-то формулы, потому что сейчас контрольная по физике… ну и всё тому подобное…

И до чего ж хорошо вдруг нечаянно почувствовать себя совершенно счастливым, совершенно свободным! Даже не заболевшим, а просто – бывает же в жизни такая вещь, как везение.

И ехать в довольно-таки потрёпанном, но оттого особенно милом вагоне – скачущем, звенящем. И потом высыпать всей толпою, с весёлой давкой, распугивая редких взрослых, – высыпать на тихую платформу, которая сразу становится громкой.

И отправиться в путь по жёлтой вихрастой траве, по влажной дороге, растянувшись длинным извилистым отрядом чуть ли не на километр… Шагаешь, а над тобою солнце. Нет, буквально над всеми солнце.

И песни – штук десять, все разные! – носятся поверху обрывками птичьих стай.

И потом разобрать в сарае лопаты: белые, звенящие, с полированными ручками – от работы, которую они успели уже проделать за свою лопатную жизнь.

Взять эти жутко рабочие лопаты и рыть… Вернее, больше, конечно, мальчишки роют. А «всем известная М. Оленина» стоит, опершись на свою лопату, и улыбается как бы со значением…

Из записок к М. Олениной

«Оленина Мариночка – красивая картиночка!

Марина! Если хочешь, то можно пойти сегодня к одному человеку смотреть повторение фигурного катания (по цветному телевидению)».

«Марина! Так поступать не нужно! Эту ручку я лично тебе подарил, несмотря на то что ты ко мне относишься плохо! А если не нравится, то выброси или поломай! Но Шуйскому-то зачем отдавать?»

«Оленина! Имей совесть! Зачем ты пристаёшь к Боре Сахаровскому? Он же тебе совершенно не нужен. Зачем же ты тогда: «Боря, что по алгебре?.. Боря, как задачку решить?» Ты сама прекрасно знаешь, что в классе полно народу, которые по математике сильней. К ним и надо обращаться, а не вести такую двуличную политику. Ты меня извини, если я тебя обидела чем-то. И не думай, что я в него влюблена. Просто он мой друг, и я хочу его защитить!»

* * *

…А потом вдруг говорят, что, мол, кто свободен, идите, ребята, за саженцами. И ты, конечно, идёшь. Все таскают на носилках штук по пять, по шесть. А ты несёшь свою рябинку в руках, словно детёныша, особенно аккуратно.

И дело не в том, что ты, как говорится, решила пофилонить. Тебе нельзя по-другому. Ты – Маринка Оленина! И если б ты начала вдруг работать со всеми, то, пожалуй бы, даже сказали (а не сказали, то уж точно подумали бы): «Чего это она сегодня?» А некоторые девчонки: «Опять Оленина выхваляется!»

Так что надо держать свою марку! Марку Маринки.

(Есть такое выражение, что, мол, каждый должен нести свой крест. Его Маринка Оленина понимала очень хорошо и относила к себе полностью.)

Итак, ты несёшь свою тоненькую, вздрагивающую при каждом шаге рябиночку… И если попадутся навстречу мальчишки с пустыми носилками, то можно… вернее, даже нужно сказать:

«Мальчики, прокатите вон до той ямки».

В носилках здорово ехать! Совсем как дочь персидского падишаха. А мальчишкам тяжело тащить, хотя она и лёгонькая… Тот, кто сзади идёт – это она видит, – весь надулся, покраснел. Но обоим неудобно друг перед другом. И тащат, улыбаются через силу. Пальцы побелели… Им даже замертво нельзя упасть – засмеют. Потому что она же лёгонькая!

Да они и сами ни за что не согласятся замертво. Ведь это и для них слава: на глазах у всей дружины нести Мариночку… А вы носили? Да никогда в жизни она не согласится на ваших дурацких носилках ездить!

И вот сейчас они её донесут – уже немного осталось! – опустят на землю, осмотрятся кругом… Нет, даже и осматриваться не надо – все взгляды тут как тут. Поэтому они лишь спросят самыми обычными голосами:

«Хочешь ещё прокатиться, Маринчик?»

И она великодушно откажется: королева – это не только то, что все замечают, но и то ещё, что ты знаешь и думаешь о себе сама!

* * *

Дальше в этот день всё шло примерно так же, то есть как заведено, как можно было ожидать. Работали до полтретьего. Потом сели обедать – в складчину, по классам. Развели костры, хотя они совсем не нужны были в солнечный этот, тёплый день.

А может быть, даже и вредны!..

Стоявшие рядом, уже засыпающие деревья, наверное, с ужасом смотрели на посвистывающий быстрый огонь…

Но кому это объяснишь – про вредность костра? В кои-то веки, скажут, люди за город выбрались – и то костёр не дают!

После обеда занялись кто чем: разрешено было оставаться здесь до шести. Ещё было светло, ещё день казался длиннее ночи… А может, и самим учителям хотелось побродить, погулять – побыть простыми людьми, а не учителями.

Через убранное картофельное поле стояла кленовая роща. Это редкость в наших краях. Клёны как-то больше рассаживают по скверам. А если встретишь клён в лесу, то обычно одиночку. Редко два или три. Здесь же была целая роща! Она осыпалась жёлтыми и красноватыми крупными листьями. Тяжёлые эти листья не летели по ветру, как берёзовые или осиновые клочочки, а отвесно падали на землю.

Маринка шла навстречу роще по мягкой разрытой земле, и ей самой не верилось, что может быть так красиво!

Редкая минута – Маринка осталась одна. Мальчишки, занятые футболом, забыли про неё. А девчонки разбрелись кто куда или остались поболеть. Но Маринка даже рада была своему одиночеству…

Вернее, не то что рада – это уж слишком: подумаешь, какой Наполеон! Просто душа её была довольна, что никто не будет мешать ей в чудесной кленовой роще.

Словами и мыслями она сказать себе этого не умела. Чувствовала только, что у неё хорошее и удивительно какое-то мирное настроение…

Несмотря на то что одна…

Издали слышались победные клики и препирательства футболистов шестого «В».

Вот примерно с этого места и начинается подлинно рассказ. Он о том, как первая красавица шестого «В», королева Маринка Оленина, заблудилась. Да, заблудилась! В бесконечном лесу.

Наверное, это правильное название: заблудившемуся человеку лес кажется именно бесконечным…

Причём хватились Маринку только в городе: объявлено было два поезда – восемнадцать двадцать и восемнадцать сорок пять. И хотя Маринка Оленина фигура заметная, светлячок, но одни с сожалением решили, что она уедет позже, другие – что она уехала раньше…

* * *

Она шла по лесу, как ходят по картинной галерее. Она и в мыслях не держала, что может заблудиться. Где-то внутри жила уверенность, что, когда настанет время, зазвенит какой-нибудь звонок – на закрытие. И пожилая тётенька-служительница проведёт её к выходу. Или кто-то прибежит за ней: «Ну, Марина! Тебя же все ждут!» Так бывало обычно.

Однако сейчас ничего этого не происходило.

От мыслей своих она очнулась в незнакомом березняке. Глянула кругом – ещё почти без всякого беспокойства. Белые берёзы, словно белый туман… Посмотрела на часы – времени без десяти пять.

Она остановилась. Под ногами только жёлтые берёзовые пятаки. И запах тоже – крепкий, берёзовый… А кленовых листочков ни одного! Куда идти, где та кленовая роща?

На тонкой ветке отдыхала какая-то птица – она-то знала, куда лететь. Маринка передёрнула плечами. Но не холодно было ей, а тревожно.

Она сразу решила не пугаться. Испугаешься – тогда конец! Она сказала себе: «А что я вообще-то? Пока ещё ничего не случилось. Я даже и не знаю точно, заблудилась я или нет… Погоди… Я пришла вон с той стороны. Туда надо и возвращаться».

Из письма

Здравствуй, Ира! Ты пишешь, что я давно не писал. Но ты зря заволновалась, у меня лично и у родителей ничего не случилось. Живём хорошо, обосновались на новом месте. Отец здесь встретил двух однокашников по академии, теперь служат вместе, он доволен. Мама опять пошла работать в больницу, как и было у нас… Вернее, теперь уже можно сказать – у вас.

Здесь народу (и вообще всего – машин, улиц) куда больше, чем у вас. И я пока хожу какой-то не то удивлённый, не то сонный. И думаю: неужели я здесь буду жить?! Вчера пошёл мамино пальто из химчистки забирать и заблудился. Ну это естественно – новый город, я ещё ничего не знаю.

Боксёрской секции здесь нет. Здесь бы ты пригодилась со своим волейболом. В этой школе он почему-то выбран как главный спорт. По-моему, глупо. Я в волейбольную секцию идти не хочу. Да меня бы и не взяли.

Ира! Я тебе должен сказать одну вещь. Всё собираюсь, а сказать всё никак не выходит. Не получается! Как будто бы я трус. Но я не трус. Ты же про это знаешь и сама говорила и даже решила со мной дружить из-за того, что я далеко не трус (как ты сказала).

Ира! Мне очень неудобно тебе это говорить. Но я всё-таки тебе скажу. Я здесь, очень хочу дружить с одной девочкой. У меня пока ничего не получается. Но я своего добьюсь, ты же это знаешь! Её зовут неважно как. Я бы вообще мог тебе про это не писать. Но так было бы нечестно, правильно?

Привет всем ребятам и учителям.

* * *

Березняк скоро кончился. Пошли высокие старые ели. Стало темнее и глуше. Толпа серых молчаливых деревьев казалась бесконечной. Дятел, нисколько не боясь человеческого существа, обмолачивал шишку. И снова Маринка подумала, что эта птица здесь – хозяин. А она – гостья незваная!

И ещё страшно было, что дятел её нисколько не боится. Непуганый дятел. Значит, она далеко забралась куда-то… Она подумала: а что, если ей крикнуть? Какое-нибудь там самое безобидное: «Эге-гей!» Ведь далеко она забраться не могла – услышат! В самом деле, не одна же она в этом лесу… Дятел продолжал молотить шишку.

– Эге-гей! Э-эй!..

Дятел соскочил с дерева и помчался прочь, быстро ударяя по воздуху крыльями, подныривая от трусливого усердия вверх-вниз, вверх-вниз… И всё. И больше ничего не пошевелилось!

От крика этого Маринке сразу стало не по себе. То ещё ничего было, а как крикнула… Ох, никому мы не посоветуем кричать в пустом, вечереющем лесу!

И волосы у Маринки зашевелились на голове, когда что-то прошуршало в заросли молодых тёмно-зелёных ёлок. Она прижалась к корявому стволу, понимая, что пачкает смолой юбку, но не в силах была двинуться…

В следующую секунду такое облегчение свалилось на неё, такая радостная тяжесть, что она не выдержала, опустилась на корточки, проехав юбочкой по шершавой, смоляной, наверное, коре, и заплакала.

И, заплакав, опять стала обретать силы. Она плакала и злилась, что не может остановить слёз.

Перед нею, но всё же шагах в пяти, почтительно стоял человек по фамилии Стаин. Невысокое его социальное положение определялось уже тем, что он был новичок. Явился в класс числа десятого сентября. Из-под его форменной куртки выглядывала довольно-таки простецкая ковбойка.

Дня через два на физкультуре, когда они выстроились по линии баскетбольной площадки и все сверкали шортиками или красивыми трусиками, Стаин один оказался в длинных сатиновых трусах, которые обычно называют «семейными». На ногах его красовались чёрные полуботинки на микропоре, в которых он обычно ходил. А в семейные трусы была вправлена та самая ковбойка.

Физкультурник Степан Семёнович осмотрел строй. Подчёркнуто остановил взгляд на Стаине:

– Вот ты, шаг вперёд.

– Извиняюсь, – сказал Стаин, – позабыл, шо у вас сегодня физра.

– Стань в строй, физра! – сухо бросил Степан Семёнович. – В таком виде допускаю тебя до своего предмета в последний раз!

Эта позорная история, эти «извиняюсь», «шо», «физра» сильно испортили репутацию Стаина. Народ между собой стал называть его «Семьянин».

В довершение этой комедии Семьянин дежурно влюбился в Маринку. Тут не было ничего, как говорится, предосудительного, наоборот – нормальная вещь. Но и влюбился-то он как-то не по-человечески.

У Маринки был целый класс подданных. Да ещё из других государств на неё приходили поглазеть. И она, даже при всём своём желании, не могла выделять кого-то. Все это так или иначе понимали: королева есть королева.

Семьянин же не желал понимать, что Маринка – личность музейная. «Коллекционная девочка» – как сказал один известный девятиклассник.

Может, формулировка эта была пошловатой, но в то же время она отражала суть вопроса.

А Семьянин всем своим видом… действительно – чуть ли не требовал, чтобы Маринка дружила только с ним одним. И без конца лез со своими разговорами, яблоками и тому подобное. Ясно, что Маринка этого и двух дней не потерпела. Потому что есть правила: всем хорошо, всем интересно. А ты если не можешь играть, так и не лезь!

Тогда Семьянин избрал другую тактику. Он вообще перестал с ней разговаривать, не приближался более чем шага на три. Но куда бы Маринка ни посмотрела, она почти непременно натыкалась на его угрюмую физиономию и серые глаза, глядевшие из-под густых насупленных бровей.

Постыдное это глядение тянулось уже недели три. Народ, естественно, веселился от души. И Маринка таким образом хоть и косвенно, однако тоже стала объектом для хохмочек. Это, конечно, никому бы не понравилось, а тем более ей, признанной королеве!

А теперь ещё оказалось, что Семьянин посмел следить за нею даже в лесу. Коленки его мешковатых джинсов волдырились и были в земле. Значит, он за нею полз, как какой-нибудь волк за Красной Шапочкой.

Маринка всё плакала, сидя на корточках, и никак не могла унять слёз. Страх прошёл, но теперь ей было ужасно обидно. До каких же пор это будет продолжаться!

– Неужели ты не понимаешь, что это низко! – крикнула она. – Низко! Мало ли что я собиралась здесь делать.

Семьянин стоял с опущенной головой.

– Не беспокойся, – сказал он тихо. – Я никогда не подсматриваю!

Маринка вскочила, опять корябнув юбочкой по стволу.

– Надо же, какой благородный выискался! А ну иди отсюда на фиг!

– Не пойду!

– Как миленький пойдёшь! Или ты только ползать умеешь? – Она усмехнулась.

Семьянин пошлёпал ладонями по своим зелёно-земляным коленям и сказал:

– А зачем ты кричала тогда? Я же слышал, что ты испугалась… И поэтому я никуда без тебя не пойду!

По правде говоря, Маринке понравился его ответ. Но она не позволила себе этого признать, только подумала: «Да пускай остаётся. Я же всё равно не знаю, куда идти».

– Ну пошли. – Она дёрнула плечом. – Только если ты ко мне приблизишься…

– Не буду я к тебе приближаться.

Они постояли несколько секунд.

Но в лесу, в этой серой еловой тишине, показалось обоим, что очень долго.

– Ты знаешь, куда идти-то? – как можно небрежнее спросила Маринка.

– Я?.. Это… – Он растерянно посмотрел налево, направо, впервые понимая то, что несколько минут назад уже поняла Маринка. – Я же всё время прятался и… это…

– Ползал? – спросила Маринка ехидно.

– Я вообще, понимаешь, раньше жил в степной полосе. И ваших лесов я совершенно не представляю.

«В степной полосе»…

Ну и текстики же он выдаёт! Как в «Географии»! Маринке стало даже весело.

– Идём уж… степняк!

И спокойно пошла вперёд, совершенно уверенная в своей стройности.

* * *

Лес теперь не казался ей таким угрюмым, а главное, она уверена была, что вот сейчас, сейчас вся эта ерунда кончится и они… вернее, она выйдет на картофельное поле или куда-то поблизости. Или хотя бы услышит ребят… Семьянин плёлся чуть сзади и сбоку. Это её смешило.

Так они шли…

А лес был совсем незнаком. Он уводил куда-то в низину, сырел… Наконец Маринка просто вынуждена была остановиться, когда под ногой у неё выступила вода и булькнул, как ойкнул, подозрительный болотный пузырь.

– Ну?! – спросила Маринка требовательно.

Семьянин пожал плечами. Он ни капли не чувствовал себя виноватым. Он размышлял, дубина!

– Делать-то что-нибудь будем?

– А ты зачем сюда пошла? Я думал, ты знала…

– Я-то хоть пошла, а ты вообще стоял!

Семьянин покачал головой.

– Что? Уже испугался?

– Не собираюсь. Просто думаю.

– Чего ж ты, интересно, думаешь?

– Одну очень простую вещь… Как выбраться из этого леса, я, например, не знаю. Но мы ведь не в тайге, правда?

– Гениальное открытие!

– Прекрати, пожалуйста… Я просто говорю, что леса у вас небольшие, так? Даже перелески. И если мы будем идти всё время в одном направлении, то куда-нибудь выйдем. А там спросим… Как считаешь?

Маринка была удивлена. Даже, кажется, хлопнула глазами от удивления. Ей никогда и никто ничего подобного не говорил. «Как считаешь?» Обычно всегда за неё решали, ей предлагали: «Мариночка, хочешь?.. А может, это?..» Теперь она должна была решать почти что сама.

Но если бы она согласилась с его планом, то, значит, должна была признать, что они заблудились.

Однако страшно почему-то от этого не было. Даже, пожалуй, проще стало: ну заблудились, так выберутся!

И ещё вдруг до неё дошло: на самом деле он не требовал от неё никаких решений, он просто предлагал ей единственное, что сейчас возможно… И опять Маринка была удивлена.

– Ну, – спросил он, – в какую сторону хочешь?

Маринка улыбнулась:

– Давай жребий бросим!

Семьянин тоже улыбнулся, но покачал головой:

– Может… это… по солнцу хоть?

– По какому солнцу?

– Ну, когда ты шла, оно куда светило?

Маринка этого абсолютно не помнила. Она сказала:

– Эх, ты! Земля же крутится. Теперь оно вообще в какую-нибудь другую сторону отъехало.

– Не, Марин. Оно всегда с востока на запад. Это железно!

Но увидел, что Маринка сердится, и уступил:

– Ну, а хочешь, давай по жребию. Всё равно же выйдем.

Он поднял с земли сучок, показал на короткую рогульку с одного конца:

– Согласна? Это стрелка.

Потом подкинул сучок, ударил по нему снизу ладонью, как при игре в чижа. Сучок завертелся, зажужжал, стукнулся о нижние сухие ветки, о ствол, рыбкой нырнул в траву… Они вместе бросились смотреть, куда показывает стрелка, столкнулись плечами.

– Эй, ну ты что!

– Тихо, не столкни!

Теперь им ужасно важно было идти именно в том направлении. И почему ещё верилось, что сучок правду сказал, потому что он болото не выбрал, а показал налево, немножечко в горку… Семьянин хотел поднять его.

– Не трогай! – быстро сказала Маринка.

– А чего? Возьмём на память.

– Не, – она покачала головой. – Может, здесь ещё кто-нибудь заблудится, тоже дорогу узнает. – И улыбнулась.

Семьянин был почти прощён. Ну, а заблудились… Да подумаешь! Зато уж завтра разговоров будет, охов-ахов: «Маринка – всегда с ней что-нибудь такое…»

И они опять пошли: сперва весело, а потом просто шагали – и всё. Лес не светлел и не темнел, он продолжал быть, какой был: еловый, не слишком частый, иногда с островами молодых колючих зарослей. Очень хотелось, чтобы уж скорее что-нибудь произошло. Но ничего не происходило. Они давно замолчали, они шли и шли. Лес был всё такой же – не то чтоб очень глухой, а какой-то безнадёжный. Бесконечный, как осенний дождь.

* * *

Наконец это произошло. Событие! Значит, ура! Значит, всё-таки они спасены.

А заметил, между прочим, опять Семьянин: не такой уж он глупый парень!.. Вдруг взял Маринку за руку:

– Марин!

Она метнула в него две молнии.

– Да нет же, Марин! – Он топнул ногой: – Ты видишь? И тут Маринка поняла: он топает, чтобы ей показать – земля-то под ними твёрдая. Они на дороге стоят!

– Ну куда? Направо или налево? – спросил Семьянин.

Дорога, словно граница, пересекала их направление почти точно поперёк.

Выходит, надо было им всё-таки взять тогда жребийную палочку. Маринка нахмурила брови – вот угадать бы! Направо – вверх, налево – под горку. Она сказала:

– Налево!

Семьянин кивнул. Снова перед Маринкой замелькали блистательные картины завтрашних охов и ахов…

Скоро, однако, дорога разбилась на несколько тропинок. Они выбрали первую попавшуюся, пошли по ней, удивительно ненадёжной, длинной, виляющей перед каждым деревом тропе.

Не было никакого смысла идти по ней. Напрямую получилось бы явно короче. Но что это была бы за прямая и куда бы она повела? А в тропинке хоть какая-то была надежда… Потом Маринке показалось, что это уже вовсе не тропинка, а просто след высохшего ручейка.

– Чего-то не то, Марин. Давай вернёмся.

Она готова была буквально сжечь его своим презрением. Однако ничего не сказала. Прислонилась к жёсткому стволу: идти назад было, наверно, правильно, но слишком уж далеко и в горку…

Ну и лес же столпился вокруг неё! Даже ни одного пенька кругом не было, ни одной бумажки, ни одного окурочка… Словно тут отродясь людей не бывало.

– Ты о чём думаешь? – спросил Семьянин.

– Ни о чём я не думаю. Я отдыхаю!

– На. Хочешь? – Семьянин вынул из кармана что-то завёрнутое в газету. И на вопросительный Маринкин взгляд сказал: – Хлеб, три куска.