Текст книги "Прапорщик Щеголев"

Автор книги: Сергей Сибагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Глава третья

Шумело в голове, радостно билось сердце. Едва различая перед собой дорогу, Щеголев почти бежал по бульвару. В ушах еще звучали последние слова полковника:

– Несмотря на кратковременность вашего здесь пребывания, вы сумели показать себя исполнительным и энергичным офицером. Поэтому генерал счел возможным доверить вам самостоятельное командование. Он выражает уверенность, что с поставленной перед вами задачей вы справитесь, как и подобает русскому офицеру! – Но дальше тон менялся: – Не скрою, что мы придаем вашей батарее весьма небольшое значение и даже полагаем, что в бою она участвовать не будет, поскольку море перед ней мелко и корабли близко подойти не смогут.

Эти слова несколько смутили прапорщика. Почему батарея не будет участвовать в бою? Для чего же она устроена? Впрочем, мало ли как могут сложиться обстоятельства!..

Подойдя к краю лестницы, спускавшейся к морю, Щеголев огляделся: вон там Военный мол, на нем длинный сарай, с боку мола причален пароход «Андия».

Сбегая по ступенькам, прапорщик громко запел. Вдруг он остановился. А что, если не справится и у него отберут батарею? Нет, нет! Он низачто не отдаст батарею.

– Справлюсь, спра-а-авлюсь! – кричал юноша, пугая чаек. Вокруг не было видно никого, и можно было дать волю своим чувствам. – Моя батарея будет не хуже других, а может быть, и лучше!

На берегу лежали лодки, висели рыбацкие сети. На песке валялись рыбьи кости, блестела чешуя. Было пустынно и тоскливо.

Щеголев подошел к основанию мола и направился по нему вдоль сарая. Вот, наконец, и батарея. Прапорщик взглянул и замер: вместо грозного бастиона перед ним были кучи камня, поросшие мхом, усыпанные ракушками и птичьим пометом. Между камнями виднелись четыре какие-то полуразрушенные повозки, в которых прапорщик с трудом узнал пушечные лафеты. В стороне стояла маленькая будка. И это все. Ни пушек, ни порохового погреба – ничего!

Вокруг пронзительно кричали чайки; завывал ветер, гоня низкие тучи; с шумом набегали волны. Одна из чаек уселась у самых ног прапорщика, поглядывая на него круглым красным глазом. Казалось, птица вот-вот насмешливо подмигнет. Почему-то она напомнила Щеголеву чиновника со звездой, присутствовавшего на совете у генерала. Прапорщик со злостью топнул ногой, чайка взлетела.

«Что же делать с такой батареей, с чего начать?.. Неужели и на Карантинном молу батарея в таком состоянии? Нет, не может быть! Ведь та батарея – полковник Гангардт ясно сказал – считается основой защиты города! А Четвертая – резервная. Но здесь, собственно, нет никакой батареи. Есть только место для батареи».

– Нет! – закричал прапорщик, грозя чайкам кулаком. – Не быть по-вашему. Не будете вы тут гадить мне на пушки, слышите? А батарея все-таки будет! Ба-т-а-р-е-я б-у-у-дет!!! – старался он перекричать шум ветра. Будет, будет, будет!!!

В окне будочки мелькнуло чье-то лицо, дверь приоткрылась, и из будки высунулась голова с пышными усами, сросшимися с бакенбардами. Увидя офицера, появился и сам ее владелец – широкоплечий, коренастый солдат. Он вытянулся, приложил ладонь к шапке.

– Здравия желаю, ваше благородие!

Ответив на приветствие, прапорщик спросил:

– А скажи, братец, где тут батарея?

В душе его теплилась еще какая-то надежда: а вдруг он ошибся и его батарея не здесь.

– Да это же она и есть, – кивнул солдат на насыпи.

– Это и есть Шестая батарея?

– Так точно!

– А где же укрепления, пушки?

– Не могу знать!

– А прислуга батареи?

– Прислуга здесь, – указал солдат на будку. – Эй, ребята! Вылезайте, их благородие требуют.

Из будки один за другим вылезли три солдата и пристроились к первому.

– Это вся батарейная прислуга? Что же вы тут делаете? Чаек караулите?

Самый молодой из солдат расплылся в улыбке. Но усатый резко оборвал его.

– Чего зубы скалишь! – И строго Щеголеву:– Никак нет, ваше благородие, чаек мы не караулим; мы есть солдаты четырнадцатой артиллерийской бригады, поставлены здесь для несения царской службы...

Щеголеву стало стыдно за свое замечание о чайках. Он спросил:

– Что же все-таки вы тут делаете?

– Командира своего дожидаемся. Утречком сегодня унтер приказал идти на Шестую и дожидаться командира. А кто он будет и откуда, того не сказывал. Вот мы тут и сидим. А вы, извиняюсь, кто будете, ваше благородие?

– А я, братцы, и есть ваш командир.

Солдаты оживились.

– То-то мы смотрим, чего это ваше благородие батареей интересуетесь.

Внезапно из будки вылез еще один человек, одетый в матросскую одежду, с солдатскими усами.

Подойдя поближе, человек вытянулся и отрекомендовался:

– Отставной фейерверкер[2]2
  Фейерверкер – в дореволюционной русской армии звание «нижнего чина» артиллерии.


[Закрыть], ныне служитель одесской таможни Осип Ахлупин. Мы, ваше благородие, тут неподалеку живем, так я часто на молу бываю, рыбку ловлю; лодки своей не имею – так я отсюдова.

Открытое лицо отставного солдата понравилось прапорщику.

– Может быть, ты, как местный житель, объяснишь нам, куда пушки девались, где укрепления и вообще что тут такое?

– Не извольте сомневаться, господин прапорщик, это самая настоящая батарея и есть. Только с тех пор, как ее укрепляли, тринадцать лет прошло.

– Неужели тринадцать лет на батарее ничего не делали?

– Так точно, ничего. Я тут уже двадцать лет живу, все знаю... Были и мерлоны насыпаны, но их ветром сдуло да волной посмывало.

Щеголев оглянулся на кучи камня. Трудно было представить, что когда-то это были мерлоны.

– Лафетики тоже тринадцать лет под дождем и солнышком стоят, – продолжал Ахлупин. – А известно, дерево этого не любит... Оно бережного обращения требует... Вот и пропало.

– Ну, а пушки?

– Про пушки не знаю. Того не упомню, чтобы они тут были. Сказывали, что в прошлую турецкую кампанию пушки тут стояли, а куда потом делись – не знаю. Должно, увезли куда-то.

Прапорщик, за ним и все остальные, медленно пошли по молу. Щеголев внимательно осматривал все сооружения, Ахлупин старательно объяснял их назначение.

– Это вот, извольте видеть, пороховой погреб, – указал он на какие-то бревна, торчавшие из земли. – Засыпан, правда, да откопать не трудно. Своды в нем будто целые. Разве что добавить ряд бревен на крышу придется. А это пароходский сарай. Груз в нем хранится.

Окончив осмотр «батареи» и всего мола, Щеголев отпустил солдат, велев им прийти завтра с утра, а сам отправился на Карантинный мол, – хотелось посмотреть, что там делается, и спросить совета у поручика Волошинова. Его догнал Ахлупин.

– Ваше благородие, разрешите на время войны к вам на батарею, солдатом.

– Сам, голубчик, я не могу этого сделать. Но спрошу генерала, может, он и разрешит.

– Сделайте милость, ваше благородие. Останетесь мною довольны. Только чтоб на вашу батарею...

– Почему именно на мою?

– Да мы ж тут близко живем, нам сподручно сюда бегать... Опять же с ребятами я познакомился... Ну и с вами тоже... Ведь я на время войны только, чтобы с турками сразиться.

– Вряд ли моя батарея в бою участвовать будет.

– Как не будет? – удивился Ахлупин. – Не может быть того, ваше благородие?

– Отчего же? Море, сказывают, вокруг мелкое, вражеские корабли близко не подойдут...

– Да здесь, ваше благородие, как задует норд-ост, так столько воды в бухту нагонит, что едва мол не затапливает. Тогда и самые большие корабли подойти смогут!

«А ведь прав этот бывший солдат, – подумал Щеголев. – Действительно могут появиться здесь нежданные гости!» А вслух сказал:

– Ну, спасибо, голубчик! Обязательно доложу о тебе генералу. Пожалуй, и в самом деле ты полезным быть сможешь.

– Рад стараться, ваше благородие! – радостно ответил отставной солдат.

* * *

Волошинова на Третьей батарее Щеголев не застал.

Осмотрев батарею, прапорщик убедился, что ее состояние ничуть не лучше Шестой. Рыбаки, находившиеся вблизи, рассказали, что и здесь укрепления строились тринадцать лет назад...

Обратно Александр Щеголев брел медленно и уныло. Дела везде непочатый край. А средств нет. «Крепостей не стройте!» – вспомнились слова генерала.

Что же писать полковнику?..

С трудом преодолев лестницу, прапорщик побрел по бульвару. От того радостного чувства, которое охватывало его всего только три часа назад, не осталось и следа.

Подняв голову, Щеголев увидел вдруг Волошинова. Весело насвистывая, поручик бодро шел по улице.

Щеголев бросился к нему навстречу.

– Господин поручик! Мне необходимо сказать вам несколько слов. Вы разрешите?

– Пожалуйста! Только на улице, может, не совсем удобно. Давайте-ка мы зайдем... – Он посмотрел вокруг и, увидев маленькую кофейню напротив, указал на нее, – зайдем хотя бы вон в то укромное местечко... Там никто не помешает нам.

Поручик держался несколько натянуто, видно было, что к беседе о служебных делах он не расположен. Но Щеголев чувствовал необходимость выговориться.

– Был я на своей батарее, – начал он, – и должен сказать: никак не ожидал, что она в таком состоянии...

Поручик как будто удивился.

– В каком же состоянии вы думали ее застать?

– В каком угодно, только не в таком. Ведь там даже не батарея, а только место для батареи, иначе назвать нельзя... Там же и пушек нет!

Волошинов захохотал.

– Какая наивность, прапорщик! Неужели вы думали, что ваша батарея сразу же сможет стрелять? Шутник вы, право!.. Моя не намного лучше.

– И ваша не лучше. Был я на ней, видел.

– Вот как? – поручик сразу сделался серьезен. – Вы даже и на моей успели побывать? Ну и что же вы там нашли? – прищурил он глаза.

– Да то же, что и на своей. Я объяснял плохое состояние своей батареи тем, что на ней командира не было. Но вы же на батарее давно!

– Состояние батареи не от меня одного зависит, – уклончиво ответил Волошинов. – Не знаю, известно ли вам, что моя батарея не чинилась целых тринадцать лет...

– Так же, как и моя...

– Денег для этой цели не отпускалось. Тут уж я, извините, ни при чем! Неужели вы думаете, что я сам не вижу всего? Вижу, дорогой Александр Петрович, хорошо вижу, да поделать ничего не могу. Ну посудите сами, что я буду писать и кому? – Поручик склонился к Щеголеву и заговорил вполголоса. – Что фактически батареи не существует и денег для ее восстановления нет, это я должен был, по-вашему, написать? Или о том, что деньги, отпущенные на нее, в чей-то глубокий карман попали? Уверяю вас, что все начальство об этом знает. Кому же писать?.. Может быть, главному начальнику артиллерии российской армии? Но ведь до великого князя мое письмо никогда и не дойдет!..

– А если написать самому государю?.. Он уж наверно не знает.

– До бога высоко, до царя – далеко... Бросьте вы об этом думать! Ничего тут не сделаешь. Нам горы сей не сдвинуть.

– Но как же быть, ежели неприятель появится?

– Надеюсь, что начальство, быть может, опомнится. Война ведь не шутка! Главное, чтоб не слишком поздно опомнились. А наше с вами дело – стоять до последнего. И будем стоять! За отечество все отдадим. А они... – Поручик помолчал, задумчиво глядя на пол, затем глубоко вздохнул. – Вот о глубоких карманах мы говорили. Почему, вы думаете, выслуживается эта бестия Гангардт?.. Об отечестве печется?... Ничего подобного! – Голос поручика снизился до свистящего шепота. – Наворовал слишком много, вот и боится ответственности. В Люстдорфе – есть такая немецкая колония под Одессой – у него такое хозяйство! Помещик первой руки. И все это – на казенные деньги... Вот теперь изо всех сил старается, чтобы хоть как-нибудь батареи в порядок привести, а то и под суд угодить можно, – с нашим генералом Федоровым это не долго, этот ни на что не посмотрит!.. Не поможет Гангардту и его немецкое происхождение. Рафтопуло тоже себя не обижает. На правах коменданта он ведает содержанием всех войск, находящихся в городе. Многое от него зависит. Взятки берет прямо по тарифу. За то столько-то, а за это – столько. Не сам, разумеется, берет, а через адъютантов. Сам вроде чист, да только чистота эта лживая. Вся Одесса про него знает... А деньги на содержание солдат... Они ведь тоже через него идут. По спискам здесь должна находиться чуть ли не целая дивизия, а тут и бригады нет! – Глаза поручика гневно сверкали. Щеголев видел, что Волошинов глубоко переживает общую неподготовленность к обороне, что беззаботность и веселость его напускные.

– Неужели генерал ничего не знает?

– Генерал наш – честнейший человек. Свое отдаст раньше, чем чужое возьмет. Он сам потер солдатскую лямку, нужды солдатские очень хорошо знает. Вся беда только в том, что генерал слишком доверчив и наивен. Время от времени ему подсовывают какого-нибудь особенно проворовавшегося пристава, вроде того, о котором вы мне рассказывали... И старик уверен, будто исправляет зло тем, что собственноручно отдубасит провинившегося...

– Да у вас просто бунтарские настроения! – улыбнулся прапорщик.

– Поневоле станешь бунтарем, коли этакое видишь! Вот, к примеру, меня возьмите. Когда меня выпустили в офицеры, сколько надежд и планов у меня было!.. Не меньше, чем у вас сейчас. Ведь в мое время еще были живы сподвижники Суворова, бонапартово нашествие было в памяти у всех – я ведь лет на десять старше вас... Декабристами восхищался, – шепотом сказал Волошинов, – портреты казненных в тайном месте держал. На Пестеля чуть не молился. Считал себя революционером. Речи Марата знал наизусть!.. Но все это – прошлое... – вздохнул поручик. – Все из души вылетело, осталась только рутина, картишки, вино...

– Но почему же? Почему? – горячо заговорил прапорщик. – Вот вы видите окружающее зло, а не задумывались над тем, как его исправить. Мы же любим Россию, наш долг подумать о том, как сделать ее счастливой.

– Обо всем думал. Как же мог я не думать о таких вещах!.. Только дальше раздумья дело не пошло. То ли инициативы не было, то ли просто развития нехватило... – Поручик помолчал. – Вы, может быть, удивляетесь, что я так с вами разоткровенничался. Такое настроение на меня нашло. Подумать только, до какой степени мы не подготовлены к войне, сколько жизней будет погублено даром лишь потому, что разворованы средства, что... Впрочем, ну их всех! Даже вспоминать не хочется... Одно ясно: правительство само готовит революционеров своими действиями. Память о декабристах свежа. Многие из офицеров сочувствуют им, мечтают завершить то, что начали они. В вас я вижу самого себя десять лет назад. Искренне желаю вам подольше оставаться таким, каким вы есть сейчас. Если вы переживете эту войну, то увидите большие дела! А теперь – прощайте.

Поручик махнул Щеголеву рукой и, как-то сгорбившись, вышел из кофейни. Прапорщик молча смотрел ему вслед. Нет, нет! Он таким никогда не будет. Он не опустит рук!

* * *

Разговор с поручиком долго не выходил из головы Александра Щеголева. Прапорщик в раздумье бродил по городу. Вспомнилось «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева. Десятки лет прошли с тех пор, а многое ли изменилось в России? Сыны России разгромили Наполеона, прошли с победой всю Европу, а что толку?.. В чем же дело? Где причина умственного оцепенения, в котором находится отчизна? Декабристы усматривали всю беду в том, что огромнейшим государством правит один человек, что в России личность и дух человека подавляются. Вспомнились слышанные где-то слова: «В стране, где люди продаются и покупаются, как скот, не может быть свободы...»

Уже темнело, когда Щеголев с тяжелыми думами своими возвратился домой.

В столовой, кроме хозяев с детьми, были и старые знакомые – Деминитру и Скоробогатый. Подавленный вид прапорщика сразу бросился всем в глаза.

– Что это, батюшка, с тобой? – забеспокоилась Марья Антоновна. – Не захворал ли? Как ушел с утра...

Корнила Иванович, читавший газету, сдвинул на лоб очки и насторожился.

– Не неприятель ли приближается?

– Нет, неприятель пока не приближается, – улыбнулся Щеголев. – По крайней мере нам об этом ничего неизвестно. А вызывали меня в штаб, дали назначение – командовать батареей.

Больше всех обрадовался этому сообщению Ваня. Узнав, что батарея помещается на Военном молу, он от восторга захлопал в ладоши.

– Близко совсем! Я буду приходить к вам на батарею! Вы разрешите?

– Что ты, господь с тобой! – испугалась Марья Антоновна. – Чай, там из пушек палить будут.

– К сожалению, пока не будут, – горько усмехнулся Щеголев. – Там сейчас и пушек нет.

– Как нет? – огорчился Ваня. – Что же это за батарея такая?.. Куда же пушки делись?

Щеголев рассказал о том, в каком виде застал батарею.

– А про пушки так мне никто и не сказал ничего! – закончил он свой рассказ.

– Украли! – понимающе поджала губы Марья Антоновна. – Не иначе!

– Почему вы так думаете? – поразился прапорщик. – Кому они нужны, да и как увезти такую тяжесть незаметно для людей? Обязательно заметили бы!

– Как бы не так! У нас тут, батюшка, что угодно украсть могут, не то что твои пушки...

– Да-а, – тяжело вздохнул Корнила Иванович, – трудно в этой войне придется нашей матушке России, ох, как трудно... От Англии добра не жди!

– Да и Франция от нее не отстает, – вставил Скоробогатый.

– Вот и нужно всем вместе против супостата встать, – заметила хозяйка. – А иначе чем же это кончится?

– Если поражение, – предполагал Деминитру, – то первым делом отнимут у нас Кавказ и Крым... Во-вторых, Пруссия и Австрия отрежут у нас Польшу...

– И что ты говоришь такое, – возразила Марья Антоновна. – Да разве можно Россию до поражения допустить?

– На этот счет будьте спокойны, – сказал прапорщик. – Костьми ляжем, а до погибели наше отечество не допустим. При Наполеоне хуже было, а выстояли.

Кукушка в стенных часах начала куковать. Щеголев заторопился в штаб.

* * *

– Кто докладывает первым? – спросил Гангардт, открыв совещание. – Самый младший здесь, кажется, прапорщик Щеголев? Начинайте, господин прапорщик. Слушаем вас.

Щеголев встал и прерывающимся голосом начал:

– Вверенную мне батарею я обнаружил в таком состоянии...

– О состоянии не надо, – сморщившись, прервал его Гангардт. – Нас интересуют меры, с помощью которых вы думаете привести батарею в надлежащее состояние. Что она представляет собой теперь, мы знаем не хуже вас!

– Чтобы привести батарею в боевую готовность, полагаю необходимым: устроить земляные мерлоны для укрытия прислуги от огня неприятеля, изготовить под орудия деревянные платформы, расчистить и укрепить, если понадобится, своды погреба, а также соорудить ядрокалильную печь и снести пароходный сарай.

– Отлично! – сказал полковник. – Вот только чем вам сарай помешал? Огню батареи он ведь не препятствует?

– Опасно очень. Если загорится сарай, то пороховой погреб взорваться может, – слишком близко тот сарай расположен.

– Н-да... – задумчиво проговорил Рафтопуло. – Все это не так просто. Сарай принадлежит частной компании. Если снести его без разрешения компании, то после казна должна будет платить убытки.

– Как же так? – воскликнул Щеголев. – Но ведь этот сарай опасен для батареи! И в бою он легко может сгореть.

– Пускай себе горит от неприятеля, – засмеялся Рафтопуло. – Пусть тогда неприятель за него и платит. А если мы его снесем, то мы и в ответе будем.

– Хорошо! – хлопнул ладонью по столу полковник. – Этот вопрос решит генерал. С Шестой покончено. Поручик Волошинов!

Щеголев внимательно слушал. Все командиры говорили о том же: нужны насыпи, деревянные платформы под пушки, пороховые погреба...

Гангардт рассеянно одобрял, обещал обо всем доложить генералу.

После совещания Щеголев подошел к Гангардту:

– Извините, господин полковник. Ко мне обратился старый отставной артиллерист, просит зачислить его на время войны в батарейную прислугу.

– Зачем это вам нужно? – удивился полковник. – Ведь у вас будут люди, полагающиеся по штату!

– Так точно, прислуга у меня имеется – четыре человека! – Щеголев думал удивить этой цифрой полковника, но тот и бровью не повел.

– Когда батарея будет готова, вы получите пополнение.

– А кто же будет приводить батарею в порядок? Работы там очень много, четырем солдатам не справиться!

– С завтрашнего дня, – вмешался Рафтопуло, – по распоряжению властей будут выходить на работу по двести – двести пятьдесят арестантов. Вот и к вам их пришлют. Вы и заставляйте этих подлецов делать все, что вам надо.

– Но отставной солдат может быть очень полезным на батарее. Я очень прошу вас, господин полковник.

– Это сложный вопрос, – ответил за Гангардта Рафтопуло. – Куда нам вписать его на довольствие? Где взять форму? Кто будет платить ему жалованье? Очень сложно это. Вот если бы в бою убили кого-нибудь, тогда дело другое: можно было бы подать прошение на имя начальника гарнизона... А так – не знаю...

Полковники отошли.

По пути домой прапорщик все рассказал Волошинову, к которому после беседы в кофейне чувствовал особенное расположение.

– Теперь вы убедились, что я прав? – улыбнулся поручик. – Вы хотите, чтобы Рафтопуло зачислил живого солдата вместо подставного? Это для вас три рубля небольшие деньги, а он из таких рублей вон сколько набирает! Я же еще днем вам говорил... Бросьте думать об этом. А солдат этот пусть приходит, если вам так хочется. Никуда его не зачисляйте, а будете составлять список своих солдат, вот туда и впишите... Уверяю вас, что никто этого не заметит...

* * *

Утром следующего дня, когда Щеголев подходил к батарее, навстречу ему поднялся Ахлупин и встал во фронт, приветствуя командира батареи.

– Здравствуй, братец, здравствуй, – ответил прапорщик.

– Разрешите спросить, ваше благородие!.. Как мое дело-то?

– Видишь ли, братец, мест, говорят, нет. Да и с формой плохо. И на питание опять-таки зачислить некуда... Только ты не печалься, – поторопился добавить прапорщик, видя помрачневшее лицо солдата. – Пока я командир на батарее, приходи, когда захочешь. И жалованье сам тебе платить буду, и прокормим как-нибудь...

Ахлупин обиделся.

– Да неужто, ваше благородие, я о форме говорить буду али там о жалованье? Не надо мне... И ваших денег не возьму, ваше благородие. Не о выгоде я хлопочу. Хочу отечеству послужить, защищать родную землю хочу. А ихнего нам не требуется, ежели рубля и щей пустых миску старому солдату пожалели!..

Солдат на батарее еще не было. Ожидая их прихода, Щеголев отправился на стоявшую вблизи «Андию».

Командир парохода встретил гостя сердечно и тотчас разрешил прапорщику пользоваться судном, как только тот найдет нужным.

– Считайте «Андию» частью своей батареи! – сказал он.

На молу тем временем собралась батарейная прислуга. Тут же толпились какие-то люди в оборванной одежде, заросшие бородами. Возле них стояли два солдата с ружьями. Увидя Щеголева, спускавшегося по трапу, один из них подошел и отрапортовал:

– По приказу его высокоблагородия господина начальника городской каторжной тюрьмы для выполнения работ на батарее нумер шесть прислано двадцать арестантов.

Прапорщик подошел поближе. Арестанты при виде офицера стали в линию. Все они были страшно измождены.

«С такими людьми много не сделаешь, – подумал он. – Надо что-нибудь придумать».

– Вы знаете, зачем сюда прибыли? – обратился он к арестантам.

– Знаем, – ответило несколько голосов. – Батарею строить, чтоб неприятеля отразить.

– Так вот помните: от вас требуется хорошая работа. Батарею необходимо построить в кратчайший срок.

Вперед выдвинулся здоровенный детина, видно, вожак арестантов, заросший бородой чуть не до самых глаз.

– А ты лучше скажи прямо: будет нам облегченье, ежели мы хорошо на твоей батарее поработаем?

– Будет облегченье. Приложу к тому все усилия.

– Табачку бы, ваше благородие, – крикнул кто-то из арестантов. – Душу согреть...

– Будет и табак, – пообещал поручик. – Только хорошо поработайте. Прежде всего нужно расчистить пороховой погреб, посмотреть, какие там своды. Кирки, лопаты у вас есть?

Но инструментов ни у кого не было.

– В тюрьме не полагается! – строго заметил солдат.

– Чем же работать будем? – сокрушался прапорщик. – Неужто и сегодня день пропал?..

– А мы здесь достанем и кирки и лопаты, – отозвался Осип Ахлупин.

Щеголев повеселел.

– Расстарайся, голубчик, достань на сегодняшний день.

– Да это мы сию минуту. Эй, братцы! – крикнул он арестантам, направляясь к берегу. – Давай со мной человек восемь. – Вслед за ним бросилось несколько арестантов.

– Куда?! – всполошились конвойные солдаты. – Отлучаться с молу не дозволено!

– Не бойся, не убегут, – густым басом сказал арестант, которого прапорщик принял за вожака. – Не для того пришли, чтобы бегать!.. Сами понимаем.

Но конвойный побежал за уходящими.

– Пусть его бежит, кислая шерсть! – заметил арестант и обратился к прапорщику. – Ты, ваше благородие, не бойся – никто не сбежит, в ответе не будешь.

– Ты тут, я вижу, старший? – спросил Щеголев. – Как тебя звать-то?

– Какое у каторжника имя! Дали нумер и все. Так и зови – нумер тридцать семь!..

– Зачем же, по номеру я тебя звать не стану. Ты ведь живой человек, крещеный.

– Ну, ежели хочешь, так знай: звали меня когда-то Ивашкой.

– Вот и хорошо. Значит, Иван, все разговоры я буду вести только через тебя, табак ты тоже сам делить будешь. Только чтобы честно, своих же товарищей не обманывать!

– Что ты, барин!.. За это камень на шею да в воду – и то мало!

Вскоре возвратились арестанты, нагруженные лопатами, кирками и какими-то мешками. Подойдя, они свалили все в кучу, вытерли потные лбы.

Остальные разобрали инструменты и приступили к работе.

Щеголев вздохнул свободнее.

– Теперь, братцы, – обратился он к своим солдатам, – слушайте вы меня.

Прапорщик распределил между солдатами обязанности.

– А помощником моим будет фейерверкер Осип Ахлупин, – закончил Щеголев.

Позвали Ивашку, прапорщик сказал строго, показывая на Осипа:

– Гляди, Иван! Ты старшой над своей артелью, а над солдатами и всеми вами вот он! Когда меня нет, слушать его беспрекословно.

– Не сумлевайся, барин! Будет исполнено!

Возле сарая Щеголев заметил вдруг женщин. Сидя на камнях, они что-то шили.

– Что это они там делают?

– Рукавицы из мешков шьют, – объяснил Ахлупин. – Трудно ведь голыми руками камень брать да бревна таскать... Я из дому захватил мешочки.

Прапорщику понравился и хозяйственный тон старого солдата и его предусмотрительность.

– Слушай, Осип, надо бы и об обеде подумать.

И тут Щеголев изумился еще больше.

– А как же, ваше благородие, – сказал Осип. – В мешках все принесено. Соседи надавали, на три дня хватит. Часть дома оставили.

– Ну-ну, – улыбнулся прапорщик. – Хорошо. На «Андии» можно будет готовить. Табаку еще надо купить. Вот деньги. – И он протянул фейерверкеру рубль.

Работа постепенно подвигалась. Скоро из земли стали видны двери погреба, – старые, трухлявые, негодные даже на дрова. Соорудив носилки, арестанты относили ненужные камни и землю.

С батареи Щеголев ушел последним. Наскоро пообедав, он уселся за чертежи. По распоряжению Гангардта к вечеру надо было представить в штаб план батареи. Еще в Дворянском полку Александр Щеголев отличался уменьем хорошо чертить, и теперь ему не составляло труда вычертить маленькую четырехпушечную батарею.

Бойко водя пером, он изобразил мерлоны, расставил размеры, показал пушки, зарядные ящики, ядрокалильную печь.

Уже давно стемнело, когда прапорщик подошел к штабу.

– Кроме штабс-капитана, никого нет, – сообщил швейцар.

– Как нет? Мне полковник приказал чертежи обязательно сегодня ему принести.

– А вы прошли бы к штабс-капитану.

Наверху, в слабо освещенной комнате, в двух креслах развалился адъютант генерала. На столике стояла бутылка из-под вина и тарелки. На спинке стула висел мундир.

Услышав шаги, адъютант, спросонья не попадая в рукава, стал торопливо одеваться. Но тут Щеголев вышел на освещенное место, и адъютант сразу изменил тон.

– А-а-а, это вы... – и снова повалился в кресла. – Садитесь, пожалуйста... Чем... э-э... – широко зевнул он, – чем могу служить?

Прапорщик сообщил о приказе и показал на чертежи подмышкой.

– Понятия не имею! – развел руками адъютант. —Уверен, что полковник просто забыл, с ним это случается. Отправляйтесь-ка вы лучше домой. Утро вечера мудренее. А план ваш я могу передать. Покажите-ка, что вы там нарисовали.

Щеголев развернул чертежи.

– Неплохо сделано, весьма неплохо. Оказывается, вы прекрасный чертежник... Надо будет доложить генералу, пусть заберет вас с этой батареи в штаб...

– Что вы, господин штабс-капитан! Я вас очень прошу ничего генералу не говорить. Не хочу я в штаб... Я уже полюбил батарею.

– Но ведь там только место для батареи, вы же сами говорили.

– Это ничего, что только место... Будет и батарея. Пожалуйста, не говорите об этом генералу.

– Да я для вас же хотел сделать лучше, – удивился адъютант. – В штабе спокойнее и безопаснее, а если вы о наградах думаете, так их и здесь получить можно. Даже легче, чем там.

– Не об ордене я хлопочу, о пользе для отечества! – довольно резко сказал прапорщик.

– Извольте!.. – адъютант презрительно скривил губы. – Сидите себе на батарее. Таких охотников не так уж много!..

* * *

На следующий день после полудня, когда люди, пообедав, отдыхали, к батарее подкатила щегольская коляска.

Приехал сам генерал Федоров, с ним полковник Гангардт и штабс-капитан Свидерский. Увидев их, прапорщик подбежал с рапортом.

– Хорошо, голубчик, хорошо, – говорил генерал, направляясь к «Андии». – Вот я только побеседую с командиром парохода, потом и к тебе.

Навстречу, генералу сбежал по трапу капитан «Андии». Потом оба поднялись на палубу и скрылись. Гангардт пошел с прапорщиком по батарее.

– Послушайте, прапорщик, – что это у вас за сборище такое? – указал полковник на арестантов.

– Это работные люди, господин полковник; они только что пообедали, а теперь отдыхают.

– Какие работные люди?! – широко раскрыл глаза полковник. – Вы и в рапорте упоминаете о работных людях. Что это за работные люди?! Это арестанты! Каторжники! А вот я вижу еще кто-то посторонний бродит у вас на батарее.

– Это тот самый солдат, о котором я вас просил. Я разрешил ему приходить на батарею. От этого ведь, кроме пользы, ничего не будет.

– Это непорядок, прапорщик, – отрезал Гангардт. – И, если хотите, вольнодумство! Да-с милостивый сударь, вольнодумство! А позвольте вас спросить, почему арестанты не ходят обедать туда, куда им положено?

– Я считаю, господин полковник, что ходить туда и обратно – значит потерять два часа, а день и без того короткий. Да и устают меньше.

– Неужели? – насмешливо произнес полковник. – Скажите на милость, какая забота!.. Вы бы еще перины для них притащили!

Незаметно подошел генерал.

– О чем спорите? – спросил он.

Полковник быстро ответил.

– Что же, готовить здесь еду – мысль неплохая, – одобрил генерал. – Очень удачная мысль – экономия времени и сил..

–Да, пожалуй, – поспешил согласиться полковник. – Прапорщик удачно придумал.

– Ну, показывайте, что тут у вас сделано, – обратился Федоров к командиру батареи.