Текст книги "Крестьянский Брест, или предыстория большевистского НЭПа"
Автор книги: Сергей Павлюченков
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 25 страниц)
Симптоматичный митинг состоялся 23 мая в Костроме. В два часа прекратили работу фабрики, вечером во дворе Дворянского собрания сошлись около 5 тысяч человек. Обсуждали вопросы об Учредительном собрании, о свободе хлебной торговли и т. п. Большевистским ораторам выступать не дали. После бурных прений, затянувшихся до ночи, была принята резолюция о возбуждении перед Совнаркомом вопроса о разрешении свободной торговли под контролем общенародной, небольшевистской власти. «Настроение в городе повышенное, особенно в связи с известиями о тревожном настроении в Рыбинске и Ярославле»[124]124
Там же. № 4–5. С. 45; ГАРФ, ф. 130, оп. 2, д. 705, л. 308.
[Закрыть], – сообщал корреспондент. Мягко сказано. По сведениям из Ярославля, на улицах города уже шли бои между Красной армией и еще не расформированной Красной гвардией с применением винтовок и пулеметов[125]125
Знамя труда. 1918. 22 мая.
[Закрыть]. Голод разыгрывал прелюдию к известным июльским мятежам в верховье Волги.
Майско-июньское законодательство 1918 года и перенос центра тяжести классовой борьбы из города в деревню, что явилось логическим следствием и продолжением всей политики предшествующего этапа, наиболее решительно продвинули общество в сторону развития гражданской войны и военного коммунизма. Провозгласив продовольственную диктатуру, государство было вынуждено приводить в соответствие с ней и остальные отрасли народного хозяйства. 28 июня был принят декрет о национализации всей крупной и части средней промышленности. Не менее закономерным явилось и другое важнейшее событие этого периода. В конце мая вспыхнул мятеж чехословацкого корпуса, который стал сигналом и опорой для объединения и выступления всех антисоветских сил на востоке страны и положил начало регулярной гражданской войне с образованием фронтов и вовлечением в военные действия широких масс населения.
«Само по себе восстание иноземных отрядов, заброшенных на огромном протяжении России, не представляло бы для нас столь серьезной опасности, – писал в докладе ВЦИКу, СНК и ЦК РКП(б) председатель Высшей военной инспекции Н. И. Подвойский, – если бы не сплетение сложных местных условий, которые были разумно использованы людьми, руководящими чехословацким движением. Испытанные в бою, прекрасно организованные и спаянные единым национальным духом, чехословацкие отряды дали возможность различным контрреволюционным элементам, от правых эсеров до черносотенцев, сгруппироваться вокруг себя, пополняя свои ряды. Вожди чехословаков сумели снискать к себе большое сочувствие среди крестьянского и мещанского городского населения…
Рабочие и крестьяне, принимавшие самое непосредственное участие в Октябрьской революции, не разобравшись в ее историческом значении, думали использовать ее для удовлетворения своих непосредственных нужд. Настроенные максималистски с анархо-синдикалистским уклоном, крестьяне шли за нами в период разрушительной полосы Октябрьской революции, ни в чем не проявляя расхождений с ее вождями. В период созидательной полосы, они естественно должны были разойтись с нашей теорией и методом»[126]126
РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 84, д. 4, л. 13–14.
[Закрыть].
Не совсем ясно, что подразумевал Подвойский, говоря о «созидательной полосе», тем не менее выдержки из его достаточно откровенного и объективного доклада красноречиво свидетельствуют о сложившихся политических настроениях в России в результате шестимесячной власти большевиков.
Первые шесть месяцев насыщены примерами поразительной самоуверенности обладателей истинной теории. Еще 19 марта Троцкий на заседании Моссовета негодовал по поводу того, что буржуазные газеты почти всех стран лживо заявляют, будто на Сибирской железной дороге находится до 20 тысяч враждебно настроенных по отношению к революции, хорошо организованных военнопленных. Источником этих провокационных сообщений, по его мнению, является японский генеральный штаб, который распространяет слухи, чтобы иметь повод для оккупации Владивостока и Сибири. Так Троцкий поразил в самое сердце коварный замысел японской военщины, что, впрочем, не помешало ему через некоторое время ничтоже сумняшеся в той же аудитории потрясать кулаками и призывать на борьбу с чехословацким мятежом.
На своем пути чехи не встречали особого сопротивления. Противоречия между центральной властью и местными Советами привели к тому, что некоторые Советы, например в Сызрани, пропускали их беспрепятственно. В. К. Вольский, председатель Самарского комитета членов Учредительного собрания, образовавшегося после взятия Самары чехословаками, вспоминал, что «Самарский совет решил не пропускать их дальнейшего прохождения, несмотря на то, что рабочие отнеслись к этому решению с большим сомнением и отрицанием»[127]127
Там же, ф. 17, оп. 84, д. 43, л. 1.
[Закрыть].
«Оно потерпело поражение со стороны 2-х диктатур»[128]128
Там же, л. 17 об.
[Закрыть], – так резюмировал сам Вольский опыт реанимации Учредительного собрания в Поволжье летом и осенью 1918 года. Тем не менее история Самарского Комуча представляет интерес с той точки зрения, что она стала кратковременным экспериментом демократической, насколько это было возможно в военных условиях, альтернативы большевистской диктатуре. Любопытно, что над зданием Комитета в Самаре развевалось красное знамя, причем в официальном разъяснении говорилось, что этим знаменем не предрешена форма национального знамени и что оно есть лишь эмблема революционной борьбы за народное государство. В области социальной политики Комуч придерживался незыблемости законов Всероссийского Учредительного собрания об уничтожении частной собственности на землю, об охране труда и прав рабочих, запрещении локаутов, свободы коалиций и т. п. По свидетельству того же Вольского, Комитет считал бессмысленным возврат к законам Временного правительства и «вышвыривание вместе с большевистской властью того социально ценного, что имелось в ее декретах». Декреты были просматриваемы, и некоторые из них, например о страховых присутствиях, подверглись лишь ничтожным исправлениям.
Отношения с крестьянством у Комитета складывались куда удачнее, нежели у большевиков. В продовольственном деле был произведен целый переворот, единогласно принятый и продовольственниками, оставшимися от большевиков, и кооператорами, и представителями рабочих, и Советами крестьянских депутатов, и хлебной биржей. Были отменены твердые цены и создан государственно-торговый регулятор. На опыте обнаружилось, что частная торговля почти ничего не дает в создании хлебных запасов, поэтому главная масса продовольствия поступала через кооперативы и продовольственную управу. Впоследствии, при падении Самары, Красная армия обнаружила на элеваторе несколько сот тысяч пудов хлеба по цене 30 руб. за пуд, тогда как большевики тратили до 600 руб. на пуд, включая стоимость всех своих аппаратов насилия над крестьянином для конфискации хлеба. Комуч, не ассоциируя население Советской России с враждебным большевистским режимом, еще в начале июля предложил большевикам свободный пропуск и закупку хлеба для Советской России, но ответа из Москвы не последовало.
Сохранилась скупая запись в протоколе Коллегии Наркомпрода от 26 июня 1918 года: «По докладу члена Коллегии Фрумкина о получении хлеба из Самары через посредство Центросоюза – постановлено: вопрос о получении хлеба из Самары через посредство Центросоюза отклонить». И еще: «О получении хлеба из Сибири, согласно докладу представителей продорганов, оставшихся в Сибири, – постановлено: ввиду осложнившихся политических условий, вопрос о заготовке хлеба в Сибири отклонить». И еще: «… вопрос о заготовке хлеба на Северном Кавказе отклонить ввиду отсутствия в настоящее время сообщений с этим районом и предложенной закупки по ценам значительно выше твердых»[129]129
РГАЭ, ф. 1943, оп. 1, д. 38, л. 96, 96 об.
[Закрыть]. Совнарком даже рискнул опубликовать обращение Временного Сибирского правительства с предложением обеспечить быструю непрерывную отправку продовольствия в голодающие центры России в обмен на отказ от попыток вооруженного вторжения советских частей в Зауралье. Но руководителям большевиков нужен был не только хлеб, нужна была борьба и «за социализм», которая разжигалась как на внешних, так и на внутренних фронтах. С точки зрения классовой борьбы выход из продовольственного кризиса был найден идеальный. 27 июля Коллегия Наркомпрода поставила первоочередной задачей введение классового пайка[130]130
Там же, л. 97.
[Закрыть].
Цюрупа в воспоминаниях приписывал появление идеи классового пайка Ленину. Ленин еще при Шлихтере сказал: «Хлеба у нас нет, посадите буржуазию на восьмушку, а если не будет и этого, то совсем не давайте, а пролетариату дайте хлеб». «Это было блестящей идеей, – считал Цюрупа, – благодаря этому мы продержались»[131]131
РЦХИДНИ, ф. 158, оп. 1, д. 1, л. 10.
[Закрыть]. Первым блестящую идею начал проводить в жизнь Петроград – в июне 1918-го, а в июле присоединилась Москва. Население было поделено на 4 категории: 1 категория – особенно тяжелый физический труд; 2 – обыкновенный физический труд, больные, дети; 3 – служащие, представители свободных профессий, члены семей рабочих и служащих; 4 – владельцы различных предприятий, торговцы, не занимающиеся личным трудом и пр. К сентябрю выдача продуктов была официально установлена в следующих пропорциях 4:3:2:1 (Москва) и 8:4:2:1 (Петроград). Но, как утверждали мемуаристы, «евшие» в то время по низшим категориям, паек практически получали только первые две категории, третья – изредка, а четвертая – почти никогда и была вынуждена либо искать иные источники пропитания или угасать от «умеренности»[132]132
По данным кооперативных организаций, за весь 1918 г. гражданам III категории в Москве было выдано 33 1/4 фунта всех нормированных продуктов, 30 фунтов картофеля и 12 яиц (Союз потребителей. 1919. № 8. С. 2).
[Закрыть]. Это могли бы засвидетельствовать все непролетарские писатели, художники и другие представители творческих профессий, в Петрограде наибольший процент смертности от голода был зафиксирован среди мелких лавочников, приказчиков, потерявших работу. Однако некоторые назойливые исследователи уже тогда обращали внимание, что классовый паек имел скорее политическое значение. На 2 августа 1918 года в Петрограде по 1-й категории получало 43,4 % населения, по 2-й – 43,3 %, по 3-й – 12,2 %, по 4-й – 1,1 %. Так что того «буржуя», за счет которого хотели накормить пролетария, не оказалось. Улучшить питание 99 человек за счет 1 человека оказалось достаточно проблематичным.
5 июля на V съезде Советов, за считанные часы до начала мятежа, Ленин после пламенной обвинительной речи Спиридоновой, какие она умела произносить, и беспрецедентной обструкции, устроенной ему во время доклада на прощание левыми эсерами, пытался смягчить противоречия. Нет, убеждал он оставшихся в зале делегатов, неверно и тысячу раз неверно, что это есть борьба с крестьянством! «Это борьба с ничтожным меньшинством деревенских кулаков». «Война им и война беспощадная!» «У нас нет ни тени сомнения, что девяносто девять сотых крестьян, когда они правду узнают, когда декрет получат, проверят, примерят… эти крестьяне будут с нами»[133]133
Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 36. С. 506, 507, 510.
[Закрыть].
Когда власть неуверенна, заражена рефлексией – это губительно для всего общества; когда власть не имеет ни тени сомнения в собственных начертаниях – губительно вдвойне. Крестьяне очень быстро «примерили» новые декреты большевиков, и по всей территории Советской России начала разворачиваться ответная война крестьянства против продовольственных отрядов и комбедов. В истории гражданской войны существует проблема насколько интересная, настолько и трудноразрешимая – получить максимально полную картину размаха крестьянских выступлений против продовольственной диктатуры летом и осенью 1918 года. По данным Наркомата внутренних дел, с июля по конец года в 16 губерниях Европейской части России произошло 129 восстаний, в том числе в июле – 13, в августе – 29, в сентябре – 17. Но, без сомнения эта статистика охватывает только самые крупные выступления крестьян, переросшие в серьезные восстания[134]134
Спирин Л. М. Классы и партии в гражданской войне в России. М., 1968. С. 180.
[Закрыть]. Количество же сравнительно мелких возмущений и стычек не поддается учету.
С крестьянами-фронтовиками сладить было не просто. Кроме злости и боевой выучки, они привезли из окопов массу оружия вплоть до пулеметов и запас патронов. Вот сведения еще за июнь.
Телеграмма из Воронежа: Реквизиция возможна лишь с большими силами. Крестьяне все вооружены до зубов. Борьба с кулаками-богатеями невозможна, они составляют подавляющее большинство населения. (Вспомним пресловутое «ничтожное меньшинство деревенских кулаков».)
В Малмыжском уезде Вятской губернии при реквизиции хлеба убиты члены закупочной комиссии и красногвардеец, несколько ранено, избит член совдепа.
В Землянском уезде Воронежской губернии толпа расстреляла начальника реквизиционного отряда Епифанова.
Организованная в Курской губернии продовольственная милиция для отобрания хлеба встречает жесткое сопротивление со стороны крестьян, выступающих с винтовками, бомбами и пулеметами.
Близ станции Инза, в селе Титовке, на почве реквизиции идет сильный бой между крестьянами и красноармейцами. Красноармейцы разбиты. На помощь им послан сильный отряд.
В Костромской губернии по реке Костроме почти ежедневно происходят бои между крестьянами и красногвардейцами.
В село Баевка Сызранского уезда явился вооруженный отряд в количестве 40 человек. Отряд был окружен вооружившимися крестьянами, которые схватили десять человек из отряда и тут же их повесили. По остальным убегавшим был открыт ружейный и пулеметный огонь[135]135
Известия Наркомпрода. 1918. № 9. С. 29.
[Закрыть].
Таковой была та малоутешительная информация, которую телеграфные провода несли в Верхние торговые ряды, что на Красной площади, где тогда широко расположился Народный комиссариат продовольствия.
Большевики пытались решить задачу по импорту хлеба из деревни взамен на экспорт в деревню социальной революции, и на первых порах возмущению крестьян немало способствовали образуемые комитеты бедноты. Процесс формирования комбедов растянулся на все лето и осень 1918 года. Безусловно, трудно даже для части такой страны, как Россия, дать обобщенную характеристику каких-либо процессов. Специфика расстояний, неповторимых местных условий всегда накладывала на них большое своеобразие. Но вот одна из служебных информационных сводок Наркомпрода по Пензенской губернии так подводит итоги комбедовской кампании: «Комитеты бедноты всюду, положительно везде, оставили уже совсем безотрадные воспоминания о таких их делах, которые иначе как уголовными преступлениями назвать нельзя»[136]136
РГАЭ, ф. 1943, оп. 3, д. 491, л. 15.
[Закрыть].
Состав «бедноты», организованной в комитеты, был крайне пестрым. Зачастую в них попадали пришлые элементы из потребляющих губерний, рабочие, которые, сколачиваясь в продотряды, спешили покинуть голодающие города и обустроиться в деревне. А. Устинов, видный деятель прокрестьянской партии революционных коммунистов (в которую вошла часть бывших левых эсеров), так описывал деятельность комбедов на местах: «Они становятся в деревне источником величайшей неразберихи, и от них идет там дым коромыслом. В комитеты входит голытьба, деклассированные, бесхозяйственные элементы деревни, всякие „перекати-поле“… Эта теплая компания, ничего за душой не имеющая, кроме сознания полноты власти, отправляется походом на хозяйственные элементы деревни, на всех тех, у кого хоть что-нибудь есть. При этом не щадятся и трудовые хозяйства: расхищаются скот, мертвый инвентарь всех видов, самые ничтожные запасы продуктов – растаскивается и проматывается все и вся, идет не созидание ценностей, а их уничтожение»[137]137
Устинов А. О земле и крестьянстве. М., 1919. С. 27.
[Закрыть]. Сколько тогда жалоб легло на стол уездным, губернским и даже московским начальникам, нацарапанных крестьянами на разнообразных клочках, чайных обертках и других неподходящих обрывках бумаги, о конфискации нетрезвыми комбедчиками любимой гармони, платков, колец, сапог, избиениях и заключении в холодные подвалы.
Но по мере комбедовской передележки из деревни стали поступать сведения, идущие вразрез с ожиданиями большевиков и их теорией классовой борьбы среди крестьян. Деревня начала образовывать единый фронт борьбы с городскими реквизиционными отрядами. Редактор «Известий Наркомпрода» Н. А. Орлов был первым, кто на страницах официальной печати уже в июле открыто признал существование того, что сокрушало все первоначальные расчеты ленинского правительства. Народники правы, писал Орлов, когда говорят, что энергичное наступление на деревню сделает ее аморфной, единодушной. Беднейшему и среднему крестьянству по пути с пролетариатом, поскольку пролетарская власть закрепляет аграрную революцию и кормит голодающую деревню. Как только рабочий класс предъявляет революционный счет на хлеб – пути резко расходятся. «Последние сообщения с мест как будто подтверждают это, как будто обнажают перед нами любопытнейший из парадоксов: 1) опираясь на силы пролетариата, сельская беднота экспроприирует хлеб у своих кулаков и распределяет его между собой для пропитания и… для спекуляции (на место крупного кулака появляется по десятку мелких жуликов); 2) кулаки, спасаясь от своих беднейших односельчан, готовы (в запальчивости и раздражении) по ночам, тайно от комитетов бедноты, свозить свой хлеб на государственные ссыпные пункты»[138]138
Известия Наркомпрода. 1918. № 12–13. С. 11.
[Закрыть].
Беднота Уфимского уезда, выступая категорически против реквизиции хлеба у своих кулаков, заявила продовольственникам, что не доверяет государственным организациям и что от богатого мужика всегда легче взять хлеб, чем от продовольственных органов[139]139
Там же. С.56.
[Закрыть].
Центральная власть предпринимала попытки провести в жизнь декрет 13 мая о продовольственной диктатуре. В развитие этого декрета постановлениями Наркомпрода крестьянскому населению устанавливались нормы душевого потребления – 12 пудов зерна и 1 пуд крупы на год. Вместо крупы разрешалось оставлять 1,5 пуда зерна или 7 пудов картофеля. Нормы зерна для рабочего скота зависели от размеров обрабатываемой площади, а для молочного скота – от числа едоков в семье. Весь хлеб сверх указанных норм получал название «излишки» и подлежал отчуждению. Помимо множества острейших политических проблем, явившихся неизбежным следствием такого порядка, сразу же возникла проблема учета излишков. К каждому крестьянскому амбару требовалось подобрать ключ, чтобы точно знать количество имеющегося хлеба. В качестве такой отмычки вводилась система подворного учета. Но крестьянин не спешил в исповедальню к продкомиссару, комбеды, которые в основном были озабочены собственными имущественными делами, также оказались плохой подмогой. Свидетели и участники этой кампании констатировали повсеместный провал попыток подворного учета. «Эти попытки привели к таким результатам, что в урожайном 1918 году в самых богатых хлебом губерниях обнаруживались целые районы, не только не имеющие излишков хлеба, но еще нуждающихся (разумеется, на основании данных таких исследований) во ввозе его извне, между тем со стороны было видно, что эти же районы охотно посещались мешочниками и производили самогонку, стало быть, располагали скрытыми излишками хлеба»[140]140
Огринь К. Продовольственная политика Советской власти. Б.м., б.г. С. 14.
[Закрыть].
Можно было приводить в газетах сколько угодно бумажных резолюций сельских сходов, собраний бедноты о поддержке и одобрении советской продполитики, но вот самая главная резолюция, вынесенная крестьянством летом восемнадцатого года по продовольственному вопросу и отношению к власти: за июнь и первую половину июля продовольственные отряды численностью в 10 с лишним тысяч человек собрали 2045215 пудов хлеба[141]141
Известия Наркомпрода. 1918. № 16–17. С. 55.
[Закрыть]. В течение июля – августа эта цифра увеличилась примерно вдвое, но от этого не стала менее ничтожной. Со сбором нового урожая и первыми успехами Красной армии заготовка несколько оживилась; по приблизительным данным, с июня по декабрь 1918 года было заготовлено всего около 60 млн. пудов, которые удалось получить несоразмерной ценой поголовного возмущения и волны крестьянских восстаний[142]142
Кондратьев Н. Д. Рынок хлебов к его регулирование во время войны и революции. М., 1991. С. 231.
[Закрыть]. Этим нельзя было накормить ни город, ни армию, в создании которой возникла большая потребность для большевиков. «Вооруженный поход в деревню» потерпел полный крах. И для того чтобы понять это, лично Ленину потребовалось немного времени.
«Два течения, переплетаясь и по какому-то странному недоразумению враждуя между собою, определяют сегодня нашу продовольственную политику», – признавала передовица сентябрьского номера «Известий Наркомпрода»[143]143
Известия Наркомпрода. 1918. № 18–19. С. 1–2.
[Закрыть]. Представители одного говорят: неуклонное проведение августовских (1917 г.) твердых цен, заготовка и распределение хлеба исключительно собственными силами государственного аппарата, последовательная реквизиция излишков у тех, кто их скрывает от государственного глаза.
Представители другого мнения утверждают: да, твердые цены должны быть незыблемыми, но не те, произвольно установленные 27 августа 1917 года и несколько видоизмененные наспех в марте 1918 года, а новые, соответствующие твердым ценам на промышленные товары; да, заготовка хлеба должна вестись единым централизованным аппаратом, но аппарат этот должен быть гибким, деловым, вобравшим все силы трудовых организаций; да, борьба со спекуляцией, мешочничеством, сокрытием хлеба должна вестись неуклонно, но не столько мерами полицейскими, сколько экономическими – согласованной системой твердых цен, товарообменом…
«И здесь, подходя к делу совершенно объективно, мы должны признать, что никаких серьезных практических предложений от наиболее ярких представителей первого течения мы не получали. Все наиболее важные мероприятия советской власти в области продовольствия, поскольку они укрепляются в жизни и приносят положительные результаты, продиктованы с другой стороны… На стороне первых – энтузиазм и обаяние стройности символа веры, на стороне вторых – жизненный опыт и деловой такт».
Такой «предательской» статьей, к огромному неудовольствию руководства Наркомпрода, его официальный орган приветствовал крупный поворот в крестьянской и продовольственной политике большевиков, наметившийся в августе 1918 года.
Много факторов – аграрная революция в деревне, возвращение солдат домой, недостаток продовольствия в городах и развитие спекуляции, помимо возбуждения у мужичка хищнических инстинктов и жажды наживы, – возымели своим результатом то, что мужичок очень добросовестно поработал весной и, несмотря на «крестовые походы», сумел вырастить летом восемнадцатого года неплохой урожай. В столице головы кружились и от голода, и от радостных известий из провинции о выращенном урожае. Но требовалось отыскать те каналы, которые бы сделали деревню и город сообщающимися сосудами, чтобы продовольственное изобилие села наконец увлажнило сухие стенки городской емкости. Под влиянием политических, военных и хозяйственных неудач, обрушившихся на большевиков летом, «обаяние стройности символа веры» отчасти потускнело, и Ленин круто поворачивается в сторону «жизненного опыта и делового такта». Уже в начале августа, перед новым заготовительным сезоном, он начинает решительно пересматривать прежние политические установки.
В выступлениях и деловых документах за этот период Ленин неоднократно подчеркивает, что «с средним крестьянством социалистическое правительство обязано проводить политику соглашения»[144]144
Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 37. С. 45.
[Закрыть]. Употребление универсального термина «среднее крестьянство», всегда и всюду имевшего крайне расплывчатое и произвольное толкование, позволило вождю сохранить достойную осанку при фактически фронтальной ретираде.
2 августа он пишет поистине революционные по отношению к проводившейся политике «Тезисы по продовольственному вопросу», в которых предлагает ряд мер с целью «нейтрализовать в гражданской войне наибольшее возможное число крестьян»[145]145
Там же. С. 31.
[Закрыть]. В первую очередь он отбрасывает незыблемый доселе пункт продовольственной политики и предлагает повысить твердые цены на хлеб не более не менее как до 30 руб. за пуд, т. е. хорошей цены вольного рынка. Далее, он предусматривает возможность корректировки принципов товарообмена для большей выгоды крестьян и временное (на 1 месяц) отступление от хлебной монополии, т. е. позволить рабочим в порядке мешочничества вывезти для себя по полтора пуда хлеба, а также предоставить рабочим организациям право посылать отряды для самозаготовок в хлебные губернии, вместе с тем усилив контроль над чудовищно развившимся произволом заградительных отрядов.
Большинство из его предложений было почти немедленно облечено в соответствующие декреты Совнаркома 3, 4, 5 и 6 августа и сразу же получило среди определенной части публики название «маленьких брестов». Главнейший признак капитуляции увидели в повышении твердых цен на хлеб – из-за чего, собственно, и шла битва между Москвой и провинцией в течение весны и лета 1918 года. Повышение твердых цен на хлеб было промежуточным этапом той работы по сбалансировке цен на промышленные и сельскохозяйственные товары, которая давно велась в ВСНХ. Однако там не рискнули требовать увеличения твердых цен на хлеб до бесконтрольно возросшего уровня цен на промышленные товары. Это означало бы резкий нажим на печатный станок и привело бы к падению курса бумажных денег. Так что ленинское предложение о 30 руб. не прошло. Но нереальным сочли и вариант понижения цен на промышленные изделия до уровня твердых хлебных цен 1917 года, поэтому соломоново решение состояло в том, что в отношении к этому уровню повышались цены на хлеб и понижались цены на промтовары. Для реализации этого плана требовалась уже не только крепкая рука Наркомпрода в деревне, но и не менее сильная рука ВСНХ в городе, хотя печальный опыт не давал никаких гарантий, что теперь даже двумя руками удастся удержать огромный раскачавшийся маховик спекулятивного рынка.
Тем не менее даже такое повышение хлебных цен было сочтено оппонентами большевиков главной капитуляцией советской продовольственной политики. По новой таблице цен теперь пуд ржи. например, в типичной потребляющей Новгородской губернии стоил 18 руб. за пуд и пуд пшеницы – 22 руб. 50 к., а в типичной производящей Самарской губернии пуд ржи – 14 руб. 25 к. и пуд пшеницы – 19 руб. 50 к.[146]146
Известия Наркомпрода. 1918. № 16–17. С. 28–29.
[Закрыть] Но у правительства, именовавшего себя в первую очередь рабочим, а затем крестьянским и всегда имевшего желание покрепче сжать руку на горле у деревенского хозяйчика, рука, лежавшая на горле у фабрично-заводского пролетариата, часто давала слабину. Поэтому, как докладывал в ЦК партии резидент Военно-продовольственного бюро ВЦСПС в Иваново-Вознесенске, «окрестные крестьяне страшно восстановлены против города, против фабрично-заводских рабочих, ничего не везут из овощей на базары, говоря, что раз вы продаете сапоги за 200–250 руб., паскудный ландрин за 17–20 руб. фунт, нет керосина и т. д., а у нас хлеб хотите отбирать за 17 руб. пуд, то ничего не повезем, лучше сгноим, издыхайте с голоду!»[147]147
РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 4, д. 123, л. 43.
[Закрыть]
Поскольку обесценившиеся дензнаки теперь уже мало привлекали крестьянство, 5 августа Совнарком принял декрет об обязательном товарообмене в хлебных сельских местностях, по которому продорганы обязывались компенсировать часть сдаваемого крестьянами хлеба промышленными товарами. Однако и в этом случае необходимость в нормальном экономическом обмене между городом и деревней была роковым образом перечеркнута сомнительными политическими и идеологическими соображениями классовой борьбы и социалистической революции. Декреты Советской власти каждый раз сопровождались тучей оговорок и ведомственных инструкций, так же как три знаменитых декрета о товарообмене (март, август 1918 и август 1919 г.). В инструкции к декрету 5 августа 1918 года шеф Главпродукта Наркомпрода М. Фрумкин наказывал: «Следите за тем, чтобы деревенской бедноте и пролетарским элементам выдавались товары согласно нормам распределения»[148]148
Известия ВЦИК. 1918. 15 августа.
[Закрыть].
Крестьянин, сдав хлеб и получив зачетную квитанцию, сам не имел права получить по ней промтовары. Он был обязан сдать ее в волостной комбед или совдеп, каковые и должны были получить товар и распределить его в соответствии со своим классовым «чутьем» и политическими установками власти. «Состоятельные крестьяне, – писал в 1922 году уже покаянный Фрумкин, – во многих местах рвали квитанции или производительно использовали их на цигарки, приговаривая, „если нам товары не достаются, то пусть и эти лодыри (беднота) ничего не получают“»[149]149
Германов Л. (Фрумкин М.). Указ. соч. С. 67.
[Закрыть]. Если же квитанции и не были порваны, а сданы по назначению, то, как сообщали агенты Северной областной продуправы из Саратовской губернии, после раздела Совдепами полученной мануфактуры на одно лицо пришлось по 7 вершков ткани, И это при огромных запасах мануфактуры на складах, опечатанных после национализации (в одном Иваново-Вознесенске на 30 000 000 руб.).
Подобной постановкой дела, отказом от нормального обмена между отраслями народного хозяйства, большевики окончательно отвергали возможность его государственного регулирования, отдавали Россию во власть спекулятивного хаоса и сами скатывались на путь исключительно реквизиционной политики, несущей быстрое разрушение экономики.
Крестьянство по-прежнему саботировало государственные заготовки, и по-прежнему основная масса хлеба проникала в города через нелегальные торговые каналы. Статистика свидетельствует, что доля вольного рынка в ежедневном потреблении хлеба жителями Москвы в июле – сентябре 1918 года равнялась 91 %, а в октябре – декабре – 71 %[150]150
Экономическая жизнь. Приложение. 1919. № 1. С. 6.
[Закрыть]. Следовательно, своим существованием Москва была почти всецело обязана преследуемому заградительными отрядами мешочнику. И не только Москва. Во всех докладах и сообщениях, касающихся любого пункта или волости, бесконечно встречались трафаретные фразы: «мешочничество всеобщее», «повальное», «бесконечной вереницей едут мешочники» и т. д. и т. п. Костромские умельцы строили особые лодки с двойными днищами для тайного провоза хлеба. Голод, напор и техническая мысль делали свое дело. Так, в Вятской губернии за первую половину лета 2400 вооруженных продотрядников сумели заготовить от силы 40 тысяч пудов хлеба в условиях смертельной опасности. Как только становилось известным, что в уезде появился отряд, в соседнем уезде начиналась организация для отпора, и один отряд из 140 человек был полностью истреблен крестьянами. В то же время, по некоторым данным, мешочники вывозили из губернии по 30 тысяч пудов ежедневно[151]151
Известия Наркомпрода. 1918. № 14–15. С. 43.
[Закрыть].
Повсеместной тенью военно-коммунистической политики были прежде всего всевозможные Сенные и Сухаревские площади – пресловутые толкучки, где с молчаливого согласия властей происходил нелегальный вольный товарооборот. Существуют различные подсчеты доли вольного рынка в снабжении городского населения в период гражданской войны, и даже самые скромные из них говорят, что доля эта была никак не меньше 50 %. Но есть все основания полагать, что она была намного весомей. По существу, продовольственная политика в 1918–1919 годах являлась скорее не политикой государственного снабжения, а политикой ограничения свободной торговли, «возрождающей капитализм», своего рода экономическим тараном против политических противников, который в самые критические моменты социальной напряженности ослаблял свои удары. Такое ослабление наступило осенью 1918 года в виде так называемого «полуторапудничества» в Москве и Петрограде.
