Текст книги "Шпоры на босу ногу"

Автор книги: Сергей Булыга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Но! – начал было сержант.

– Без всяких «но», – тут в голосе Мадам снова послышались властные нотки. – Вы всего лишь простой армейский сержант, и если вас не во все посвятили, то это вам только на пользу. Не так ли?

Сержант отвернулся. «Не так ли?». Конечно, так, вне себя от гнева подумал он. И трижды, триста раз, думал он дальше, будь проклят тот злосчастный день, когда он впервые попался в большую игру! Ведь не случись тогда, пять лет тому назад, той судьбоносной, трагической встречи, он бы сейчас… О, нет, сейчас бы он с огромным удовольствием споткнулся и упал! И пусть все проходят себе мимо, а он остался бы лежать – и лежал, коченел, замерзал в ожидании Белой Дамы. Она, так говорят, всех жалеет и всех забирает с собой. И это хорошо! А так…

Э, нет, тут же подумал сержант, нельзя так быстро вешать нос! Тем более то, что Оливьер подлец, это ему давным-давно известно. А эта женщина, она, конечно, лжет, она, конечно, русская шпионка, поэтому как только они придут в русский лагерь, их там сразу расстреляют: во-первых, как врагов, а во-вторых, чтобы не болтали лишнего. И так оно бывает всегда, когда попадаешь в большую игру и становишься свидетелем важных секретов. И так вполне могло случиться и пять лет тому назад, когда генерал еще не был генералом, а только полковником, то есть они оба тогда…

Но дальше сержант думать не стал, а только поморщился. А когда глянул на Мадам, на ее настороженное и уже вовсе не самоуверенное лицо… то вдруг подумал, что вот где было бы весело, если бы он и в самом деле все-таки как-нибудь исхитрился да сбежал от партизан, да и доставил эту особу к императору! Не к самому, конечно же, тут же спохватился сержант, а к генералу Дюбуа, шпионы – это его ведомство, и вот тогда бы этот Дюбуа спросил у этой, как ее…

И сержант опять посмотрел к Мадам. Выражение лица у Мадам было совершенно равнодушное. Сержант подумал и сказал:

– Хотелось бы мне знать, что будет с нами через час!

И Мадам равнодушно ответила:

– Извольте! Я тут кое-что от них уже услышала. Так вот, скоро нас приведут в партизанский вертеп, а там их командир, его зовут Игорка, решит, что с нами делать: расстрелять на месте или же отправить дальше.

– Игорка! – повторил сержант. – Слыхал!

– И я, к сожалению, тоже слыхала, – сказала Мадам. – И должна вам сказать, что всё это мне очень и очень не нравится. Я ведь надеялась, что нас сразу доставят в какую-нибудь регулярную армейскую часть, а там уже, поверьте, даже сейчас, невзирая на все наши нынешние неудачи, всегда можно найти… Ну, понимаете! По долгу нашей службы. Весьма разветвленной! А так… – тут Мадам мельком глянула на шагавших рядом с ней бородатых конвоиров и тихим голосом продолжила: – А эти, здешние партизаны, совсем не то, что их русские собратья. Те, когда грабили, любили говорить, что они сражаются за царя и отечество. А у этих отечества нет!

– Как это нет?! – удивился сержант.

– А вот так! – почему-то с улыбкой сказала Мадам. – Это непросто сразу объяснить. Так что… Всё может быть, сержант! Я их тут слушала, слушала… И вот что теперь думаю: возможно, что там, у реки, вы были совершенно правы – нужно было бежать!

И она замолчала. Поджала губы. И нахмурилась. А сержант, глядя на нее, только головой покачал. Потому что он опять запутался: эта шпионка – или, может, никакая не шпионка – на этот раз говорила совершенно искренне! Так, может быть…

Но дальше он подумать не успел, потому что тут вокруг вдруг зашумели, сержант поднял голову и увидел, что отряд подошел к просторной поляне, на которой располагался лагерь партизан. Смеркалось.

Артикул восьмой
САМОГО НАПОЛЕОНА БАРАБАНЩИК

На поляне горели костры, у костров сидели партизаны. Чуть поодаль виднелись землянки. При виде пленных кое-кто из партизан поднялся посмотреть, кого же это там ведут. Тогда старший в отряде – а его, как шепнула Мадам, звали Тит – строго оглянулся на солдат, расправил плечи и что-то приказал. Может, его приказ был вовсе и не плох, однако, заслышав непонятную команду, пленные смешались еще больше и окончательно сломали строй.

А зря: за ними внимательно наблюдал человек, во власти которого было решать – казнить или миловать. Таковым всесильным человеком был деревенский староста Егорка или, что будет точнее, Егорка Бухматый. Староста, костистый и не старый еще мужик, сидел на трофейном барабане и постукивал кнутовищем по валенку. На плечах у него был небрежно накинут щегольской, расшитый узорами кожушок. За спиной у Егорки стояли двое партизан с короткими кирасирскими ружьями наперевес.

Пленных остановили поодаль. Увели лошадей, укатили карету. Пленные мрачно молчали и ждали, когда же примутся за них. Но Егорка не спешил – тоже молчал, разглядывая пленных, больше всего, конечно же, Саида… А после важно кашлянул и, почесав за ухом, спросил – на местном, разумеется, наречии:

– Откуда они, Тит?

– Да из Пышач.

– Ну и как они там?

Вместо ответа Тит неопределенно пожал плечами и оглянулся на Мадам. Мадам несмело улыбнулась и только уже собралась отвечать… Как вдруг:

– Дядька Егор, а я все видела! – восторженно крича, выбежала вперед та самая, сбежавшая от старика, девчонка. – Как наскочили они, как наскочили! Забор повалили, сено растащили. Потом… Потом… – и она замолчала, растерянно оглядываясь по сторонам.

– Так, хорошо. Ну а… горит деревня? – важно спросил Бухматый.

Партизаны посмотрели в сторону деревни – не видать ли зарева? Но нет, горизонт был спокоен. Вот только где-то вдалеке все не смолкала артиллерийская канонада.

– Ага! Значит, мельчает хранц, торопится, – с явным удовлетворением заключил староста. – Прежде, бывало, все дымом пускали. А теперь некогда! – и, еще помолчав, он повернулся к сержанту и спросил: – Так сено, говоришь, растащили?

Спрошено это было на местном, конечно, наречии, то есть Бухматый нисколько не заботился о том, поймет его хранц или нет. И хранц, то есть сержант, ничего и не понял. Но все равно сделал шаг вперед, потому что это к нему ведь обращаются, так рассудил тогда он. Да и кому, как не ему, первым держать ответ?!

И был ответ: староста не спеша огладил бороду, еще раз – с ног до головы – внимательно осмотрел сержанта… и совершенно беззлобно продолжил:

– Сено, конечно, дело наживное, но это все равно непорядок. И вообще, нам такие, как вы, гости не нужны. Нам и без вас мало радости. И поэтому… А ну, где моя веревка?!

Подали веревку. И Тит тут же, перед старостой, принялся вязать удавку. Партизаны, разглядывая пленных, вполголоса о чем-то переговаривались.

А сержант обернулся к Мадам и сказал:

– Вы уж простите, Мадам! Ведь это всё из-за меня. Я был очень нерешителен на переправе. Ну да чего теперь! – и он даже махнул рукой.

Мадам не отвечала. Она как завороженная наблюдала за тем, как Тит пробовал петлю на крепость. Убедившись, что веревка не подведет, Тит шагнул к сержанту и хотел было уже примериться… Но тут сержант резко оттолкнул его руку и возмущенно воскликнул:

– Нет, нет! Я протестую! – но, тотчас же опомнившись, уже куда спокойнее добавил: – Я требую справедливости.

Насмешливо прищурившись, Егорка внимательно слушал сержанта и как будто понимал его. Сержант, ободренный этим, продолжил:

– Вешают только разбойников и дезертиров, – и он опять оттолкнул от себя веревку. – А честные солдаты достойны расстрела.

Егорка добродушно рассмеялся.

– Егор Апанасыч! – напомнил Тит, расправляя петлю поудобнее.

Егор отмахнулся – мол, подождешь, – и с интересом посмотрел на сержанта. Егору было любопытно: обычно пленный падал на колени и умолял о пощаде, иные даже ползали, кричали – а этот явно оскорблен! Выкрикивает что-то, машет руками и – ты только посмотри! – как будто нажимает на невидимый курок. Грозит, наверное! И это Егору очень не понравилось, лицо его сразу стало очень серьезным, почти даже злым. Он многозначительно крякнул и вытащил из-за пояса трофейный седельный пистолет.

Мадам тихо вскрикнула, а сержант напротив успокоился и, улыбнувшись, сказал:

– Благодарю вас, мсье.

Егор благосклонно кивнул и аккуратно взвел курок. Сержант, чтобы не думать о близкой смерти, стал с интересом рассматривать пистолет. Прекрасный пистолет, подумал сержант, он из подобного летом стрелял. Однако только думать – это мало, тут нужно говорить, говорить без умолку, потому что разговор еще сильнее отвлекает! Бухматый поднял пистолет и начал уже целиться, а сержант торопливо сказал:

– Отменная, надежная штука! Я, помнится, точно такую же подарил одному славному малому, его звали Матео Шилян.

Бухматый растерялся.

– Шилян? – переспросил он недоверчиво.

– Шилян, Матео, – подтвердил сержант, еще не понимая, что к чему.

А староста уже опустил пистолет и вопросительно оглянулся на своих мужиков-партизан. Тит снова выступил вперед, нетерпеливо кашлянул. Сержант, увидев в руках у него веревку, брезгливо поморщился и подумал, что дело тут вот в чем: у партизан, наверное, очень мало пороха, вот они теперь на нем и экономят. Крестьяне! Обидно, конечно, да только разве им что втолкуешь?!

Но тут Бухматый вдруг строго спросил:

– А где Трахимка, Тит?

Среди партизан прошло движение, и к командиру вытолкнули Трахимку – худого, белобрысого мальчишку в длинном, не по росту, армяке. Трахимка нерешительно потоптался на месте, вопросительно глянул на Бухматого, но почти сразу понимающе кивнул и, повернувшись к сержанту, сказал:

– Говорите, я слушаю вас, господин сержант.

Сержант от неожиданности вздрогнул и, помолчав, удивленно спросил:

– Мальчик, откуда ты знаешь французский?

– От французских солдат. Говорите.

Сержант сказал:

– Веревка – это нечестно. Вы нарушаете законы войны. Меня, как солдата, должны расстрелять. Я готов.

Трахимка перевел. Бухматый нахмурился и ничего не сказал. Тогда Трахимка сам спросил:

– Откуда, господин сержант, вы знаете Мацея Шиляна?

– Я с ним познакомился летом, – сухо и явно нехотя сказал Дюваль. – И некоторое время мы были вместе. А потом наши дороги разошлись.

Но вдруг он сильно покраснел и крайне раздраженно продолжал:

– А вспомнил я его совершенно случайно! Совсем не для того, чтобы теперь упрашивать кого-то о каком-то снисхождении. Я же понимаю, что порядок есть порядок. Ну так и давайте его соблюдать! Поэтому я еще раз говорю: стреляйте, но не вешайте! А что Матео… – но тут он явно сник и уже совсем тихо закончил: – А про Матео, про него переводить не надо, я прошу. Из-за чего, я надеюсь, понятно?

Мальчик кивнул и, повернувшись к старосте, заговорил на местном языке. Сержант внимательно следил за его речью и с удовлетворением отмечал про себя, что имени Матео он не слышит, и теперь не слышит, и даже теперь…

Но вот Трахимка замолчал, и Бухматый надолго задумался. История Шиляна была ему хорошо известна. Когда пришли французы и крестьянам надоело ждать обещанной воли, тогда дьяков сын Мацейка Шилян сказал, что указ-де написан, да шляхта его придержала, бей шляхту! И били долго, и сгорело много маёнтков. Было это в июле, крестьяне штурмовали помещичьи усадьбы вместе с французами – не то добровольцами, не то мародерами. Но вскоре Великая Армия ушла на восток, здешние губернии были заняты пруссаками генерала Граверта, и жандармские команды Великого Княжества Литовского сразу же начали карательные выступления против непокорных. Мацей Шилян был схвачен, осужден «до горла» и повешен. По деревням читали указ, требовавший как и впредь «отправлять предписанные дворовые повинности». Бухматого тогда не взяли; Бухматый до нашествия был мельником и, следовательно, знался с нечистой силой…

А вот теперь батька Егор сидел корчем, оцепенев, и крепко думал. О чем – трудно сказать. Возможно, он был поражен тем совпадением, что ведь и Мацейка тоже кричал, что он не вор, и не желал, чтобы его вешали, как мародера, а казнили, как врага. Вот чего он хотел, и вот о чем тогда вспомнил Бухматый. А, может, он и что другое вспомнил – кто знает! А, может, просто думал – он думать любил…

Но, наконец надумавшись, Бухматый поднял голову и, повернувшись к своим подчиненным, сказал:

– Да, сено они растащили. Но ведь скотину кормить нужно? Ну а солдатский конь, он же тоже скотиной является. Так, братки?

Мужики, немного погодив, согласно закивали, завздыхали. Тогда:

– Ну, а если дальше глядеть, – продолжал вслух рассуждать Бухматый, – так солдаты, они хоть этого царя, а хоть того, а все равно ведь те же простые люди, только военные. И над ними тоже своя шляхта есть – то офицеры. Так или нет, братки?

Партизаны и с этим, ворча, согласились. Тогда Егор Апанасыч сказал вот такое:

– Мацейка Шилян хорошим человеком был. А этот, – и тут он кивнул на сержанта, – этот коня кормил, а сам, небось, голодный. Думайте, братки, думайте! А если что, какие вдруг сомнения, так ведь и завтра повесить не поздно. Ну, что? Так когда? Или как?

Но мужики молчали. Тогда Мадам осторожно сказала:

– Егор Апанасыч…

– Молчи! – строго перебил ее Егор.

Мадам замолчала, но глаз с Егора не сводила. Егор ненатурально зевнул и опять отвернулся к толпе мужиков. Мужики по-прежнему молчали, никто из них не хотел заговаривать первым.

И вдруг как раз от них, из толпы мужиков, выскочил тот самый пес из той деревни. Пес молча бросился к сержанту. А девочку следом за псом не пустили, ее удержали в толпе. Она теперь только звала:

– Вьюн! Вьюн!

Но Вьюну, то есть псу, теперь было не до нее – Вьюн остановился прямо напротив сержанта, поднял голову и посмотрел ему прямо в глаза. Если этот пес сейчас залает, подумал сержант, то тогда точно повесят, а если начнет вилять хвостом, то расстреляют.

Однако Вьюн молчал. Но и хвостом тоже даже не шевелил. Хвост у него был довольно облезлый, зато лихо закрученный. Вьюн смотрел на сержанта, сержант на Вьюна. В толпе партизан зашушукались. А Вьюн вплотную подошел к сержанту и начал деловито обнюхивать его сапоги…

И всё быстрей, быстрей, быстрей вилять хвостом! Сейчас расстреляют, подумал сержант!..

Но ошибся! Потому что Бухматый поднял вверх руку и важно сказал:

– О, глядите! Собачка, и тот заморился! Уже не кидается, во! А вы что, братки?

И братки как бы оттаяли, повеселили и заговорили в голос. А вот уже один из них протиснулся вперед и, делая пленным призывные знаки, сказал:

– Филес, филес! Проходи. Каша! Тепло – вот как!

– О! Водка? – оживился Курт и первым двинулся за угощением.

За ним пошли и остальные. И партизаны тоже. И даже Вьюн… Нет, этого поволокли, он упирался и рычал. И вот уже возле костра Бухматого остались только сержант да Мадам. Сержант был насторожен, Мадам тоже, и поэтому когда Бухматый предложил им сесть, они не сразу – да еще и с оглядкой – опустились на лежавшее рядом бревно. Зато когда им передали по котелку с кашей, то тут особого приглашения уже не потребовалось. Мадам ела быстро, сержант глотал жадно, но, правда, делал вид, что это у него такая привычка – делать всё с натиском и резко. Да только разве тут кого обманешь? И оттого-то мужики и понимающе качали головами – да, голод дело невеселое!

(Далее Иван Петрович без каких-либо объяснений вымарал едва ли не целую страницу, однако я позволю себе восстановить написанное. – С.К.)

А Бухматый, словно ни к кому не обращаясь, вдруг сказал:

– Твое счастье, коза, что царь в силу вошел. А не то висеть бы тебе на осине. Ей-бо! Вот сидишь себе, кашу мою глыщешь, а помнишь?

Мадам мельком глянула на Егорку, но ничего не сказала. А тот недобро улыбнулся и продолжал:

– Всех бы вас повесить, да руки у меня коротковатые. Но ничего! Вот, плохо живем, в лесу, голодно, холодно. Зато вольные! Только, жаль, кончается та воля. Ты думаешь, что одни хранцы мерзнут? А мы что, медведи, что ли?! Обманул Наполеон, и Алексашка обманет. Дураки мужики, выслуживаются! Думают, волю им выпишут. Нет, врет им царь и не краснеет. Но не все дураки, нет, не все! Вот мне бы для начала хоть два уезда поднять, а там никакой Кутузов, никакой Наполеон не остановит! Что, скажешь, отечество продал? А у меня свое отечество; без вас, панов, и без хранцев!

Мадам перестала есть и посмотрела на Бухматого.

– Он что, пугает? – спросил сержант, расслышав в голосе Бухматого угрозу.

Но Мадам ничего не ответила. А Бухматый усмехнулся и сказал:

– А я тебя, коза, с прошлого года запомнил. Ты у наших панов на Троицу гостевала. А теперь негде будет плясать: Егор Апанасыч все начисто сжег!

И снова Мадам ничего не ответила.

(Далее наш любезный майор оставил текст в сохранности. – С.К.)

Бухматый недобро прищурился и добавил:

– Ладно, пока что… – подумал и спросил: – Что он там про Мацея еще говорит? Спроси, мне интересно.

Мадам хотела сделать вид, что ничего не понимает, однако не решилась и, повернувшись к сержанту, перевела вопрос Бухматого. А от себя добавила:

– Подумайте, как следует. Быть может, ваш ответ принесет нам свободу.

Сержант нахмурился. Он понимал, что попал в глупейшее положение. Вот сидит перед ним бородатый дикарь и ждет, что сейчас пленник начнет лебезить и выставлять себя в самом наилучшем свете, лишь бы только остаться в живых. Дикарь небось считает, что он, сержант, кривил душой, требуя расстрела, да и про Шиляна-то вспомнил единственно ради того, чтобы спасти свою шкуру. Эх, был бы я, подумал так сержант, здесь, в вашем логове, один, так я бы уже вам тогда всё как есть высказал! А так чего!? А так солдаты с ним, да еще и Мадам, которую, кем бы она ни была, нужно доставить в ставку, и это дело чести. Но с этим дикарем все равно, при каких бы то ни было условиях, нельзя себя ронять! И поэтому, неспешно расправив усы, сержант сказал вот что:

– К моему величайшему сожалению, я с Матео Шиляном почти не знаком. Про него мне рассказали мои солдаты. Так как это именно они сражались над его началом, а я был совсем не при чем.

Мадам внимательно посмотрела сержанту прямо в глаза – тот даже не моргнул, – потом покосилась, нет ли рядом Трахимки… и так перевела:

– Сержант говорит, что они вместе сожгли два поместья неподалеку от Орши, а потом войска двинулись дальше, и они, к великому сожалению сержанта, больше не виделись.

– Это маёнток Синькевича, что ли? – задумчиво спросил Бухматый.

Мадам перевела:

– Вам не верят, сержант. Вас видели при штурме усадьбы пана Синькевича.

Сержант вздохнул. Ну что же, видели так видели, подумал он. И сердито сказал:

– Да, это правда. Но теперь я очень сожалею о содеянном. Шилян был подданным русского царя, так что, помогая ему, я невольно потворствовал неприятелю.

Сержанту было обидно, что его уличили во лжи, ложь – это последнее дело, и поэтому ему хотелось, чтобы разговор как можно скорей закончился, и вообще, чтобы всё это решилось – пусть отведут, пусть расстреляют… Э! Нервы, нервы, черт бы их подрал, нервы совсем сдают, рассерженно подумал он, а может даже и высказал вслух…

А Мадам перевела Бухматому вот что:

– Да, вы правы. При взятии маёнтка сержант был ранен в руку, но пуля, не задев кости, прошла навылет, и рана быстро зажила.

Бухматый недоверчиво посмотрел на сержанта и сказал:

– А ты не врешь?

– Он говорит, что вы храбрый солдат, – перевела Мадам.

Сержант улыбнулся. Дикарь ему определенно нравился. Дикарь его понимает! Знает, что нельзя сержанту иначе, нельзя, потому что тут лучше пулю в лоб, чем унижаться, вилять и выпрашивать. А что было, то было, подумал сержант. Горели поместья, стреляли из окон, его однажды даже зацепили, но легко, в руку, и кость не задели, и он опять ходил с Шиляном, помогал. А, спросите, зачем он это делал? Он сражался! Да и потом, ведь и у них в Бордо тоже было такое – жгли, стреляли, топили, волокли на фонарь – давно это было, забылось, а матушка помнит. Отца – того тогда не зацепило, а уложило прямо в грудь. И сержант, помрачнев, сказал так:

– Да, я сражался вместе с Матео, он был веселый человек. А что я? Мне приказали, и я ушел. И все это было давно, еще летом. Ну а теперь… Если по вашим законам меня должны расстрелять, то я готов. А при чем здесь Матео? Смешно!

Мадам смешалась, не зная, как перевести. И вдруг:

– Давайте, я, – сказал вдруг кто-то по-французски.

Мадам поспешно обернулась – и увидела стоявшего у нее за спиной Трахимку.

– О! Это вы! – растерянно воскликнула Мадам, привстала…

Но Трахимка, опять по-французски, угрюмо сказал:

– Да не волнуйтесь вы! Сидите! – и, повернувшись к Бухматому, перевел последний ответ сержанта слово в слово.

Выслушав Трахимку, Бухматый некоторое время молчал, а потом, так ничего и не сказав, встал и ушел в темноту.

– Строгий у нас Егорий, – задумчиво сказал Тит. – Не приведи господь, если в силу войдет. Всех перешерстит! А после передушит.

И у костра надолго замолчали.

И у соседнего костра тоже молчали. Там все давно уже поели, и теперь ждали маленького щуплого мужичонку, который все никак не мог справиться со своей порцией каши. Но вот и мужичонка отставил котелок, достал из-под себя бутыль и взялся разливать по кружкам. Мужики принимали, глотали и согревались. Дойдя до себя, мужичонка налил до краев… однако пить не стал, а протянул угощение Саиду. Но Саид молча отказался. То есть сидел на снегу, дрожал от холода… а ведь не брал! Мужики пораженно молчали.

– Ну, что я говорил?! – обрадовался щуплый. – Во, гля еще! – и опять предложил.

И опять – на этот раз уже куда решительней – мамелюк отказался от водки. Мужики с интересом посмотрели на щуплого – что скажет, чем объяснит.

– Вера! – сказал им щуплый. – Нельзя по закону.

Мужики сомневались, пожимали плечами. А щуплый не унимался:

– Я и сам раньше не верил, думал, неправда. А после раз, второй глянул… И точно! Вера такая, – подумал, признался: – Вот бы мне такую же веру сыскать! – и, поморщившись, выпил до дна.

Вокруг засмеялись.

А солнце тем временем уже опускалось за деревья. Отставив пустой котелок, Саид жестом поблагодарил щуплого за угощение, отошел от костра и, повернувшись лицом к югу, медленно опустился на колени и зашептал:

– Бисмоллую Рахману Рахим, Авзу Биллаю шайтану раджим…

И красная куртка согбенного мамелюка как будто горела на белом снегу.

А Франц как ни в чем ни бывало сидел у третьего костра и наигрывал грустный, очень многим знакомый мотивчик. Ему было тепло и сытно, отчего глаза у него сами собой слипались, а флейта фальшивила пуще обычного. Рядом с Францем сидел Чико и вторил флейте на донышке пустого котелка. Стучать по котелку и в то же время не моргая смотреть на огонь, это, возможно, глупое занятие. Зато:

– Самого Наполеона барабанщик, – глубокомысленно заметил Тит, стоявший неподалеку с удавкой через плечо. В удавке темнела вязанка дров.

А еще дальше, у самых землянок, Гаспар, подвязав себе холстину наподобие салфетки, подбирался «козьей ножкой» к больному зубу того самого старика, который днем наотрез отказался от фальшивых ассигнаций. Пришел-таки дед, хотел на врагов посмотреть, и вот же на тебе – попал на лекаря!

– Полегче, полегче! – просился старик. – Куда-а-а?! – и попытался вырваться…

Да только Курт и Хосе не пустили. Старик рассерженно сплюнул и недобро покосился на солдат.

А Гаспар уже показывал вырванный зуб обступившим его любопытным.

– Ловок, черт! – было их общее мнение.

Да только аптекарь не слушал похвал. Натосковавшись по привычной работе, от тщательно вытирал «козью ножку» не очень-то чистым носовым платком и объяснял стоявшему рядом Трахимке:

– И еще скажи ему: пусть возьмет гвоздь от старой подковы, сделает из него кольцо и носит; если болит правый зуб, то на правой, а левый – на левой руке. Ну а чтобы зубы совсем не болели, нужно всегда обуваться и разуваться с левой ноги. Запомнил?

– Запомнил.

– Ну, тогда, смотри, не перепутай, – и Гаспар убрал «козью ножку» за пазуху. Гаспар был горд собой. Гаспару было хорошо. И Францу хорошо, и Чико, то есть всем.

А почему? Сержант поморщился. Да потому, подумал он, что все они решили, будто для них война уже закончилась. Их накормили, им тепло, и что им теперь до императора, что им до кареты и что до Мадам?

Которая почему-то наотрез отказалась объяснять, что же такое ей сказал Бухматый! И вообще, дальше думал сержант, Мадам ведет себя очень странно и даже как будто совсем нелогично. Поэтому сержант никак не мог решить, кто же она все-таки такая. Ведь в самом деле! На русскую шпионку она не похожа, потому что будь она русская, ее бы здесь встречали совсем по-иному. А если же она, как она сама это утверждает, шпионка, но французская, тогда…

Но тут на самом дальнем краю поляны, то есть там, где стояли партизанские караульные, раздался чей-то громкий командирский голос. Сержант сразу же повернулся в ту сторону…

И увидел, как на поляну выехал какой-то верховой. И хоть был он в потертом кожухе и вислоухой поселянской шапке, но выправка в нем чувствовалась отменная, сержант это сразу отметил. И не ошибся: когда незнакомец спрыгнул с лошади, то полы его кожуха распахнулись – и под ними показался офицерский мундир. Единственно, что смутило сержанта, так это то, что поверх мундира на груди у приехавшего поблескивало несколько не то иконок, не то амулетов. Уж не местный ли это капеллан, подумал сержант. Заметив это его недоумение, Мадам шепотом пояснила:

– Это русский ротмистр. А образа у него для того, чтобы не приняли за иноверца. Партизаны не очень-то разбираются в мундирах.

Ротмистр мельком глянул на сержанта, потом – уже куда внимательней – посмотрел на Мадам… хмыкнул, огладил ус и, подойдя к старосте, громко сказал:

– Егор Афанасьевич, срочное дело, надо помочь! Тут, знаешь ли…

И они отошли в темноту. И тотчас же, совсем немного погодив:

– Сержант! – тихо окликнула Мадам.

Только сержант ее уже не слышал – он пристально следил за ротмистром и командиром партизан, которые ходили по лагерю и отдавали какие-то приказания.

– Сержант! – снова окликнула Мадам.

Но сержант опять не отозвался. Это, конечно же, было крайне невежливо с его стороны, но зато при каких обстоятельствах! Да тут разве до бесед, думал сержант, когда вы только посмотрите, что тут вокруг происходит! Партизаны, отделение за отделением, спешно вставали от костров, брали оружие и выходили строиться на край поляны. И все это делалось на редкость для иррегулярных частей толково и расторопно. Честно сказать, сержант даже на некоторое время забыл о своей главной задаче…

И вспомнил о ней только тогда, когда первые два отряда, примерно по взводу каждый, выдвинулись из лагеря и на ближайшей же лесной развилке повернули туда, откуда днем доносилась стрельба. Так это, значит, у них срочная передислокация, предположил сержант. На новые позиции – скорей всего к той, второй переправе. А как они поступят с пленными? Да как всегда и все в подобных случаях – к стене. А здесь, наверное, к сосне – здесь же, как-никак, лес. Сержант усмехнулся и снова подумал, что вот он, наконец, дождался справедливости, теперь будет так, как он хотел – он примет смерть не от веревки, а от пули. То есть чего еще желать? Да как будто бы уже нечего. Подумав так, сержант еще раз осмотрел заметно опустевшую поляну…

И только теперь заметил что их лошадей больше уже никто не охраняет! А ведь до лошадей всего каких-то полсотни шагов! Вон и Мари стоит, и даже смотрит в его сторону! Конечно, подумал сержант, вряд ли партизаны оставили здесь всё совершенно без присмотра, однако упустить такой шанс будет стыдно! Конечно, шанс дрянной, чего и говорить, будет много пальбы и почти что никакой надежды… Но все же пуля не бегу – это совсем не то, что она же на месте! На бегу она легкая, мягкая, шлёп и готово! Значит, главное – её теперь не упустить! И сержант быстро пошел по поляне, к своим.

Первым он встретил Чико, почти сразу. И сразу сделал ему знак – и Чико подошел к нему. Но как-то очень медленно и неохотно!

– Ну, ты как муха сонная! – строго сказал сержант. – Быстрей надо! А остальные где? Надо их всех срочно собрать! Ну! Ты чего?!

– Я-то как раз ничего, – сказал Чико. – А вот, мне кажется… – но тут он вдруг поспешно замолчал и красноречиво посмотрел сержанту за спину.

Сержант обернулся… И только головой мотнул. Еще бы! Ведь к ним подходили Тит, Трахимка и еще с десяток вооруженных партизан. Сержант беззвучно чертыхнулся и опустил глаза. И подумал: опять не судьба! Не успели!