Текст книги "Распутин наш (СИ)"

Автор книги: Сергей Васильев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Глава 14. Пли!

Орудийное жерло, словно пасть огнедышащего дракона, отпрыгнув назад в дыму и пламени, исторгло из себя тяжеленный 120-килограммовый снаряд. Ствол мортиры мотнулся в люльке, как пьяница в руках собутыльников. Фугас с заунывным воем вознесся в небо, чтобы визжащей смертью обрушиться вниз, на вторую линию немецкой обороны, проламывая основательные блокгаузы и раскидывая, как спички, завалы из вековых деревьев. Дымящиеся, звонко грохнувшиеся оземь гильзы, вылетев из чрева орудий, заглушили крик заряжающего “Рольбек ист нормаль!” (откат нормальный).

Над батареей ещё не прозвучала команда “Заряжай!!!”, а толстенные стволы мортир уже поползли вниз, кланяясь первым проблескам рассвета. Подпоручик Зуев спрыгнул на снег, невольно любуясь работой немецких артиллерийских расчётов. Темп стрельбы у 210-мм “мамонтов”, как он нарёк их за трубный глас, – два выстрела в минуту. Но только в том случае, если каждый солдат знает свой манёвр. Его команда, привыкшая обходиться с крохотной горной пушчонкой, ни за что бы не справилась с этими пятисотпудовыми монстрами. Артиллерийский двор батареи похож на заводской цех под открытым небом с кранами, рельсами-вагонетками и непонятными индустриальными приспособами. Около каждой из них “колдует” номер расчёта. Первая мысль разведчиков, ворвавшихся на позиции немецкой мортирной батареи – взорвать всё к чёртовой бабушке и следовать дальше за авангардом. Но “доктор” опять вмешался, спустился в штабной блиндаж, куда заперли немецких артиллеристов, предварительно отделив рядовой состав от офицерского, о чем-то говорил с ними четверть часа. Вылез усталый, но довольный. “Отставить минирование орудий! Будем стрелять, поможем нашим! Немцы согласны работать.”

Зуев даже не пытался узнать, что мог сказать "доктор" немецким солдатам, Восхищение этим человеком, зародившееся на глазах офицерского собрания во время ловкого разоружения Стаськи – зазнайки Балаховича, с каждым часом только росло, превращаясь в уверенность “Этот может всё!” Никогда еще отряд особой важности не воевал так нагло и эффективно. Чего стоила одна операция по захвату заставы! Когда Николай, изображая денщика “герра гауптмана”, и Грибель под видом его адъютанта появились перед окопами ландвера, он начал молиться, представляя, что произойдёт при обнаружении их нехитрого маскарада. Однако немцы, аккуратно составив винтовки в пирамиды, послушно построились перед заставой, и даже особо не удивились объявлению о своем пленении. То же самое повторилось на немецкой мортирной батарее с той лишь разницей, что её начальник решил погеройствовать. Николай не понял, что произошло. Доктор не сделал ни одного движения, не потрудился даже вытащить руки из карманов полушубка. Прозвучал приглушенный выстрел, и германский офицер тихо осел в сугроб. Стрелять через одежду? Зуев запомнил и этот чрезвычайно полезный для разведчика приём. Почему они раньше так не делали? Почему не щеголяли в немецкой форме? Вся прошлая тактика – тихо подкрасться и на “ура” – бросок в штыки. А здесь принципиально другая война и другие результаты – немецкая батарея кидает семипудовые гостинцы на головы тех, кого должна защищать. Неугомонный "доктор" уже укатил на рандеву с основными силами отряда. Эх, жаль, германский штаб возьмут без него, без подпоручика Зуева! В том, что там всё получится, Николай не сомневался. Ну, ничего, у немцев штабов еще много, зато он впервые руководит стрельбой из таких мощных орудий. Непередаваемые ощущения. Мечта любого артиллериста. И расчёты у немцев вымуштрованные – любо-дорого посмотреть.

Для производства заряжания орудие приводится к нулевому углу. Снаряд подаётся на специальном кокоре, поднимаемом к казенной части мортиры четырьмя заряжающими. С железным чавканьем открывается многопудовый затвор. Замочный делает шаг вперед, а прибойничный поднимает свою палку-прибойник, держа ее горизонтально, на уровне затвора.

– Снаряд!

Замочный отступает полшага назад. Кокор на рычагах-параллелограммах поднимается к каморе, совмещая с казёнником тускло отблёскивающий латунью боеприпас. Заряжающий, словно фехтовальщик, делает левой ногой выпад к тому месту, где только что стоял замочный. Прибойничный прикладывает клоц ко дну снаряда и сильным толчком вгоняет его вглубь.

– Есть снаряд!

Заряжающий подтягивает правую ногу и замирает у разверстого замка.

– Заряд!

Куцый стакан гильзы с лязгом вгоняется в чрево орудия.

– Есть заряд!

– Замок!

Замочный закрывает замок и, вскинув правую руку, кричит:

– Готов!!!

В бешеном темпе наводчики крутят маховики грубой наводки. Мортира задирает “голову”, словно волк, воющий на Луну.

Из блиндажа высовывается непокрытая голова Серёги фон дер Лауница. В руке зажата трубка полевого телефона. Из бывшего штаба первого батальона 49-го полка ландвера артиллерийский корректировщик передаёт поправки, губительные для огрызающихся шверпунктов второй линии немецкой обороны.

– Два дальше, три вправо!

– Поправки принял! – перекрикивает канонаду Зуев. Земля под ногами подрагивает. В трех верстах от мортир, над позициями 427-го пехотного полка Германии разверзлось жерло вулкана. Это все 150 тяжелых орудий 12-й армии одновременно начинают артподготовку. Садят по узенькой полоске в полверсты на две. Такую плотность огня трудно себе представить и почти невозможно пережить. Шестая, самая неопытная, необстрелянная бригада, скоро пойдёт в атаку на этом участке в полной тишине, при отсутствии огневого противодействия. Там, где час назад были немецкие позиции, в полуразрушенных блиндажах и блокгаузах стрелки обнаружат полностью седых, неистово хохочущих сатанинским смехом, чудом уцелевших пехотинцев противника. Линия обороны будет прорвана с нулевыми потерями.

Командарм-12 Радко Дмитриев, прибыв к месту прорыва вместе с начальником штаба бригады, будет креститься, шептать молитву, а уходя, произнесёт загадочную фразу: “Теперь я понимаю, что он имел ввиду, рассказывая про наложение взрывных волн…”

Но это всё будет позже, а пока наводчик довернул “барашка” вертикальной наводки и вскричал, как оглашенный:

– Фоярберайт (К стрельбе готов)!

– Пли!

* * *

Распутин, упёршись спиной в распорку передка, а ногой – в боковую грядку саней-розвальней, с удивлением разглядывал папаху, свалившуюся с головы во время переезда из разгромленного батальонного штаба к немецким мортирам, обнаружив в верхней части маленькую дырочку. “Удивительно, даже выстрела и свиста не слышал! Думал, что на кочке тряхнуло… Однако, мир полон неожиданностей. Казалось – всё предусмотрел, а тут шальная пуля – и “game over”. Что бы тогда делал отряд, захватив мортирную батарею? Подорвал и пошел дальше, и немцев при штурме покрошил в капусту. А так двойная польза – и жизни сохранили, и к делу приспособили. А требовалось-то всего ничего – спуститься в блиндаж, насупиться и предложить на выбор добровольную помощь или немедленную казнь. После показательного расстрела командира батареи в решимость «гауптмана» поверили, отказников не было. А ведь мог и не доехать. Вот так свистнет между глаз, и поминай, как звали.

Вдумчивый читатель назовет множество героев, рискующих жизнью под свинцовым ливнем, не покидающих поле боя даже ранеными, не считая, сколько таких же храбрых и решительных полегло, не дойдя до соприкосновения с врагом, не успев сделать вообще ничего в своей воинской жизни. Шальная пуля, шальной снаряд… На одного героя приходится 999 зряшно, бестолково сгинувших. Сегодня Григорий спас… Нет, даже не стоит считать, сколько душ… Остались в живых Фриц Нойман с его взводом и большая часть фрицевского батальона. На участке их обороны без единого выстрела просочился второй полк 3-ей сибирской дивизии. Соседний батальон ландштурма, обнаружив неприятеля в тылу и на левом фланге, без боя покинул позиции. Немецкая оборона по правому берегу Аа оказалась вскрыта на ширину в пять вёрст. Но на этом душеспасение закончилось. Вторую линию обороны у Калнциемса десанту пришлось прогрызать пушками канонерок. Позиции левофлангового 427-го пехотного полка, попавшего в полное окружение, но отказавшегося сдаться, усилиями тяжелой артиллерии 12-й армии превратились в лунный пейзаж.

Немецкие потери под сосредоточенным огнем крупного калибра были страшны, и предотвратить их не представлялось возможным. Зато оба берега Аа оказались полностью освобождены от неприятеля. В прорыв, догоняя речной десант, рванула 4-я отдельная кавалерийская бригада – 20-й драгунский Финляндский полк и полк офицерской кавалерийской школы, имевшие особую задачу – приведение к молчанию немецких гаубичных батарей. Тяжеловесные пятитонные пушки могли находиться и снабжаться только вблизи хороших дорог, способных держать этот немаленький вес. Таковых в болотистой местности совсем немного. Растекаясь по ним, эскадроны бригады шли на звук канонады, и тяжелая артиллерия немецкой армии, находящаяся в собственном тылу, умолкала батарея за батареей. Каждое подавленное орудие сокращало потери наступающей армии и снижало дух обороняющейся. Это правило работало и в обратную сторону. Любая активная точка сопротивления, сбивающая темп наступления, снижает воинский дух атакующих войск. Поэтому Радко Дмитриев, прислушавшись к Распутину, счел его доводы убедительными, приказав обходить очаги упорного сопротивления, оставляя рядом с ними небольшие заслоны.

Гладко было на бумаге… В реальности ротные и батальонные командиры, почувствовав вкус победы и желая снискать лавры героев с прицелом на награды и чины, бульдогами вгрызались в шверпункты, гоняя солдат в лобовые атаки и строча боевые донесения о превозмогании активной обороны противника. Полугород-полудеревня Калнциемс с большим количеством добротных каменных строений, где были расквартированы штабы 427-го, 261-го пехотных полков и 49-го ландверного, идеально подходил для организации местной “битвы на Сомме”. Оттеснённые от реки убийственным огнем корабельной артиллерии, комендантские роты немцев засели в версте от берега в прочных каменных фольварках и патронов не жалели. В присутствии непосредственного начальства отступать им было некуда, не покидала надежда на подход резервов. Этих окруженцев правильно было бы обойти, ликвидировав линии связи и оставив речной заслон с пушками и пулеметами. Но стратегическая целесообразность вошла в непримиримые противоречия с амбициями взводных и ротных офицеров, останавливающих перевозящие их бронекатера и азартно ввязывающихся в перестрелки с целью лично захватить вражеское полковое знамя вместе с каким-нибудь полковником. Военные действия в застройке тактически сложны и кровопролитны. Десант вяз в уличных боях, как муха – в сахарном сиропе.

Отряд особой важности ничем не отличался от других подразделений русской армии, честолюбия и амбиций у его офицеров хватило бы на три полноценных батальона. Поэтому, вместо выполнения приказа следовать к Митаве, отряд блокировал одну из мыз, определив присутствие вражеского начальства по им одним понятным признакам, и активно перестреливался с защитниками, безголово тратя боезапас и время – самый дорогой ресурс в любом сражении.

Распутин наткнулся на этих “махновцев” совершенно случайно. Уставшая коняшка узнала своих сородичей, заржала и понеслась к одиноко стоящему отрядному обозу. Через пять минут Григорий лежал за исполинским валуном рядом с воодушевленным поручиком Грибелем.

– Виктор Фёдорович, – попытался воззвать он к совести “охотника за привидениями”, – как долго вы собираетесь упражняться в стрелковом деле и когда продолжите движение в соответствии с предписанием?

– Доктор, – поручик яростно набивал магазин маузера, стараясь не поднимать на Распутина глаза, – это дело чести. Меня не поймут, если я сейчас дам команду отступить.

– Но Виктор Фёдорович!

– Доктор! – жестко произнес Грибель, и Григорий понял, что нашла коса на камень.

Выглянув из-за валуна, оценив диспозицию, Распутин тяжело вздохнул. Скрытно подобраться к этому каменному зданию, стоящему на небольшой горке, не было никакой возможности. Скоро рассветёт, метель уляжется, и защитники через узкие окна-бойницы перещелкают, как куропаток, весь отряд, залёгший в чистом поле… Если только…

– Как далеко моряки?

– С полверсты, а что?

– Ничего не предпринимайте до моего возвращения! Соберите пять человек самых шустрых и все гранаты. И обещайте мне, Виктор Фёдорович, когда мы возьмем эту “чертову мельницу”, больше никаких пострелушек до конечного пункта назначения!

До запорошенной канонерки “Хивинец” Григорий добрался посуху. Корабль притёрся к ледовой кромке, заслоняя своими высокими бортами прильнувшие к нему бронекатера, и хищно водил стволами 120-мм скорострелок, выцеливая полевые батареи немцев, опомнившихся и начавших обстрел акватории. Командир канонерской лодки, капитан 2-го ранга Степан Александрович Паскин, находился в радиорубке и на чем свет стоит ругался со штабом, требуя внятных инструкций в нештатной ситуации. Показав “вездеход”, выданный Непениным, по содержанию очень похожий на полученный в своё время миледи от кардинала – “оказывать всемерное содействие предъявителю сего”, Распутин предложил не ждать падения никому не нужного Калнциемса, не собирать рассеявшийся по берегу десант, а взять на борт отряд особой важности и с двумя буксирами идти на Митаву, не давая опомниться германцам.

– Хорошо, – возвращая бумагу, облегченно вздохнул капитан, – что для этого требуется?

– Час времени и помощь в постановке “дымов”.

Через четверть часа Распутин широким шагом направлялся к позициям отряда, а за его спиной, сопя и чертыхаясь, морячки тащили здоровую бочку – дымовой буй с красным фосфором. Ещё через четверть часа с наветренной стороны мызы заклубилось рукотворное облако и угрожающе двинулось в сторону строений. Для Распутина, готового к броску под прикрытием дымовой завесы, дальнейшее развитие событий стало сюрпризом. С криками “Алярм, газе!” из всех окон и дверей на снег посыпались защитники мызы, бросаясь врассыпную от белёсой пелены, ползущей в их сторону. Крепкая оборона прекратила своё существование меньше, чем за минуту. Бой распался на отдельные очаги рукопашных схваток, быстро гаснущих ввиду численного преимущества осаждающих. Через пять минут всё было кончено.

Распутин, ворвавшийся во внутренние помещения в числе первых и потерпевший полный крах при попытке организовать грамотную зачистку захваченного здания, бродил среди разгромленного полкового штаба, с любопытством разглядывая трофеи и ничегошеньки не понимая в их ценности. Офицеры отряда, наоборот, были преисполнены победной эйфории. Их радостные крики раздавались с обоих этажей, а лица светились так, будто они только что пленили самого кайзера.

“Ну конечно, – вздохнул Распутин, – для тебя победа – это Красное Знамя над Рейхстагом, а для этих ребят, не раз битых германцем и отступающих второй год, – первый серьезный успех. Понять можно.”

Не на пустом месте возникли слова в мемуарах генерала Нокса: “Нельзя не удивляться тому, что многие из русских военачальников настолько подавлены убеждением в превосходстве немцев, что считают – немец может всё… Их убеждения проникли в войска и уже среди солдатской массы было много случаев сдачи в плен и дезертирства в тыл при одних только слухах о немецком наступлении.” Одним словом, рыба гниёт с головы, армия – с высшего генералитета. Про него Григорий в своё время начитался столько и такого, что невольно начал одобрять солдатский самосуд 1917-го. Впрочем, сейчас это – лирика, не относящаяся к выполнению поставленной задачи. “Надо найти Грибеля и напомнить о его обещании…”

Распутин нашел поручика в наименее пострадавшей комнате, куда сносили всех раненых. Два пулевых – руки и брюшной полости – не давали ему ни малейшей надежды на продолжение рейда. И таким был не только он. Отряд за пять минут лишился всех своих командиров эскадронов. Как и было заведено в русской армии тех лет, офицеры первыми, с шашкой наголо, бросились на сигающих из здания немцев и получили, кто пулю, кто резаную-колотую рану, а кто и тупым твёрдым предметом по бесшабашной голове.

– Хоть кто-то остался цел? – сглотнув ставшую вязкой слюну, спросил Распутин.

– Поручик Ставский, ему только штыком рукав пропороли, кожу рассекли и всё.

Григорий беспомощно оглядел импровизированный лазарет. Даже беглого взгляда достаточно, чтобы понять – без срочной медицинской помощи в строй вернутся не все. Учитывая расстояние до армейских лазаретов, неразбериху, сопутствующую наступлению, ударивший под двадцать градусов мороз и дефицит медперсонала во фронтовых госпиталях, большая часть раненых просто не дождется медицинской помощи. Кто не погибнет от потери крови, скончается от обморожений, геморрагического и травматического шока. Оставшихся добьёт внесенная в рану инфекция. Выживут единицы. Распутин помнил “Дневник ратника”[36]36
  Автор имеет ввиду “Дневник ратника ополчения” – подлинный документ, написанный в 1915 году участником военных событий Первой мировой войны прапорщиком Яковом Полежаевым. Полный текст дневника: https://author.today/post/231066


[Закрыть] – рассказ офицера, умершего в рижском госпитале в 1915 году, и шок от способа лечения полостной раны, с которой в середине ХХ века справились бы в любой районной больнице. А вдруг среди этих пацанов есть тот самый, от спасения которого зависит его возвращение?

– Илларион Михайлович, – обратился Распутин к Ставскому, отойдя с ним в отдельную комнату, – принимайте командование отрядом. У берега вас ждёт канонерка. На её борту поспешайте к Митаве, ни на кого и ни на что не отвлекаясь. Только умоляю! Обнаружив штаб, не пытайтесь его штурмовать, лучше снесите корабельной артиллерией к чертям свинячим. Нам нужно обезглавить 8-ую армию, сделать её войска неуправляемыми. Всё остальное – второстепенное. И ради Бога – не лезьте под пули. Вы – последний старший офицер, оставшийся в строю. Мы не должны провалить операцию.

Ставский посмотрел внимательно на Распутина, словно ожидал от него чего-то другого.

– А разве вы не возьмёте на себя командование?

– Нет, – покачал головой Распутин, – это ваши люди и ваша ответственность. А мне придётся остаться здесь. Постараюсь, насколько это возможно, помочь раненым…

– Так значит докторский мундир – не маскарад?

– Скажу больше, – усмехнулся Распутин, – это то немногое во мне, что является полной и безусловной правдой. Всё остальное – очень относительно.

Ставский улыбнулся, сбив на затылок папаху.

– Я очень внимательно наблюдал за вами, доктор. Как вы себя ведете под огнём, как выбираете позицию, как двигаетесь на поле боя. Даже проворонил из-за этого выпад полудохлого немца… Простите, но такой подготовки, как у вас, нет ни у одного нашего пластуна. Не знаю, что за войну вы прошли, но сквозь ваши партикулярные знаки отличия явно просвечивают капитанские, а то и полковничьи погоны. И это не только моё мнение…

– Илларион Михайлович, – перебил поручика Григорий, – отдаю должное вашей наблюдательности, но если я пойду с вами, бОльшая часть ваших товарищей не доживёт и до завтра. Поэтому давайте делать то, что лучше всего умеем. Вы уничтожите штаб 8-й армии, я постараюсь помочь выжить тем, кому еще можно помочь. Поторопимся, у нас крайне мало времени. А вечер откровений оставим на потом.

– Хорошо, доктор, – ответил Ставский после секундных колебаний, – я оставлю с вами всех, кто может помочь с ранеными, весь перевязочный материал… Кстати, мы захватили штабную походную аптеку. Лекарь германский погиб, сломал шею, неудачно выпрыгнув в окно. Его имущество – в вашем распоряжении. Всё сделаю, как вы сказали, на рожон не полезу, но… Пообещайте при следующей встрече рассказать о себе поподробнее. Людей, вам подобных, мне лично встречать не приходилось. По рукам?

Ставский сбросил перчатку и протянул Распутину ладонь, испачканную запёкшейся кровью и полусгоревшим порохом. Григорий улыбнулся, крепко пожал руку офицера и неожиданно для себя самого размашисто перекрестил его, чего никогда не делал ни в той, ни в этой жизни.

– С Богом, поручик! Возвращайтесь живым. Встретимся – научу вас пить текилу, все гусары обзавидуются. Так где, вы говорите, аптека?

Больше им не удалось перемолвиться ни словечком. Уже через пять минут Ставский во главе поредевшего отряда особой важности бежал к канонерской лодке, пытаясь вспомнить на ходу – что такое текила, и с чем её едят. Вся его деятельная, любознательная натура требовала продолжения “банкета”, чувствуя прикосновение к тайне. Ради разгадки, положительно, стоит поберечься! Он обязательно выживет и узнает, кто этот таинственный доктор, лицо которого ему кажется таким до боли знакомым…

Историческая справка:

Илларион Михайлович Ставский покончил жизнь самоубийством 27-го августа 1927 года в туберкулезной больнице города Изберге во Франции.

Ему посвящен очерк А.И. Куприна «Полковник И.М. Ставский».

Отрывок:

"Истинный воин, по призванию, он после карпатского отката армии решил, ради ближайшего участия в войне, перевестись в пехоту. Это удалось ему после больших усилий. Сравнительно с пехотой, инженерные войска считались привилегированными, и для главного начальства понятен был перевод из высшей части в низшую лишь по дурной аттестации. Тем не менее в 1916 году И. М. Ставский вступил в партизанский отряд Пунина, в котором он командовал конно-саперной командой. После смерти Пунина – уже при Керенском – И. М. принял командование этим отрядом… При отступлении, в начале 1918 года, он разделил свой отряд на три части. Из них одна обошла Чудское озеро в северном направлении через Нарву, другая – с юга через Псков; Ставский же, с третьей частью, перешел озеро в самом узком месте, привлекая на себя внимание немцев, по льду, и засел в деревне Самблово.

Преследуя Ставского, немцы перешли вслед за ним озеро и попали в ловко стянувшийся мешок, поплатившись множеством пленных, пулеметов и снаряжения.

Это была последняя схватка с немцами на Северо-Западном фронте."

Офицер и сам брал в руки перо:

“…Если воззвание к христианским чувствам ныне не достигает до сердец культурных людей, то есть же – черт побери – у них человеческое достоинство?

И страшная жизнь безвольных, бессудных, бесправных миллионов людей проходит ведь не в дурных сновидениях мира, не в ужасной книге, не на Луне или Марсе, а здесь, на маленькой прекрасной Земле, всегда знавшей тяжесть страдания, великую цену сострадания и благостную помощь твердой руки в час катастрофы.”