Текст книги "Детектив на исходе века (Российский триллер. Игры капризной дамы)"

Автор книги: Сергей Трахименок

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

– Не перевалит, – сказал шепотом Корж, – не дадут перевалить…

– Уголовное дело, возбужденное по признакам статьи 172 Уголовного кодекса РСФСР, примет к производству следователь прокуратуры Кроев.

Брови Кондака при этом радостно взметнулись вверх. Прокурор брал себе дело заведомо милицейской подследственности. Зачем?

– Я считаю, – продолжал, между тем, шеф, – что целесообразно создать группу из работников прокуратуры и милиции.

Услышав это, Кроев усмехнулся. Если из сотрудников милиции можно создать группу даже из десяти человек, то под прокурорскими понимался только Кроев. Шеф опроверг истину о невозможности одному корнету встать в две шеренги.

– От нас в группе будет работать Денисов, – заключил Кондак.

Началась защита ведомственных интересов. Кондак берег Коржа. «И еще Глинков, разумеется», – добавил он, понимая, что группа выглядит бледно.

– Так дело не пойдет, – вскочил со своего места Мазюк, – в группе должен быть Корж. – Он прекрасно понимал, что без Коржа перспектива раскрытия дела становилась призрачной, а так как он взял дело в свою «епархию», то «повесить» его так просто не собирался.

– У нас две кражи не раскрыты, – вяло сопротивлялся Кондак.

Но шеф твердо стоял на своем:

– Только Корж. Если вы не понимаете момента и не хотите со мной согласиться – перенесем наш спор в другие инстанции.

Упоминание об инстанциях сделало Кондака сговорчивым:

– Ладно, – сказал он, – пусть будет Корж.

– Ну вот, – облегченно вздохнул шеф, – организационные вопросы решены. Александр Петрович, спланируйте ход расследования и работайте. Повезло вам. Не каждому молодому следователю такие дела достаются.

Все зашумели и стали расходиться, и вскоре в кабинете остались только Корж и Кроев.

Кроеву ужасно хотелось спать, но, не желая перед Коржом выглядеть слабаком, он спросил:

– Над планом сейчас поработаем?

– Нет, – ответил Корж, – с лёта дело не взяли – торопиться некуда, теперь думать надо, а сегодня сделать это качественно мы уже не можем, да и народа ответственного кругом много – советами замучают. Завтра подумаем, завтра нас будет намного меньше.

– Почему?

– Сразу не объяснишь, поработаешь чуть больше – узнаешь. До завтра.

Кроев вышел из райотдела последним. Он сильно устал, но шел в общежитие неторопливо, небрежно неся следственный портфель и фотоаппарат. Не стоило заходить в прокуратуру: завтра с этим же портфелем и аппаратом он поедет в «Приозерный».

Бессонная ночь и сумбурный день, события которого картинками калейдоскопа складывались и рассыпались в голове следователя, утомили его, и он, добравшись до постели, мгновенно уснул.

Ясновидящий Корж оказался прав. На следующий день в «Приозерный» шла одна прокурорская машина, в которой на переднем сиденье рядом с Василичем сидел Кроев, а сзади подпрыгивали на кочках Корж и центральная фигура вчерашнего происшествия Тропин, вытрезвленный, но не опохмеленный.

Тропин не выглядел злодеем, на героя он тоже не походил. Это был в полном смысле невзрачный человек лет сорока с темным испитым лицом, оловянными навыкате глазами и полуоткрытым ртом. Он сидел, забившись в угол «Уазика», тупо уставившись в одну точку на полу. Шапка на его голове сидела криво, телогрейка была расстегнута.

Выехали за Кедровку. Под колесами машины хрустел ледок. Начинался очередной мартовский день.

Дорога предстояла длинная, и Корж решил не терять времени даром. Выждав момент, он спросил Тропина:

– Болит голова?

– Не болит, – зло ответил тот, – с чего ей болеть.

– Ну, конечно, с чего ей болеть, – сказал Корж, – ты же вчера выпил сто грамм, но с устатку опьянел. Так?

– Так, – ответил Тропин, не чувствуя иронии.

– Так, – подтвердил Корж. – Ну, а прокурора зачем ругал и в вытрезвителе про пожар всем говорил? Меня чуть не избил, когда я тебя вечером в контору пел.

– А че я говорил? – насторожился Тропин, – я ни че…

Он, конечно, не поверил, что мог ругать прокурора и драться с Коржом. Но вот проболтаться спьяну мог, и это его забеспокоило. Корж умело заронил в его душу зернышко сомнения.

– Что-то ты там про ларь говорил, – продолжал разговор Корж.

Тропин словно проснулся, поднял голову, посмотрел на Коржа и медленно, чуть ли не с угрозой, процедил:

– Мягко стелешь, начальник.

Ответ этот, исходивший от неразвитого алкаша из Кедровки, буквально ошарашил Кроева и Коржа. Ни тот, ни другой не ожидали от него ничего подобного.

Первым справился с замешательством Корж:

– Ну, ну, Тропин, – не строй из себя блатного. Со мной эти штучки не пройдут. Я твою биографию лучше своей знаю. Ты мог бы Денисову баки заколачивать. Он бы тебя поддержал и по «фене» побазарил. Тебя послушаешь – ты всю жизнь в тюрьме сидел и зону в долгах и страхе держал. Об этом ты односельчанам рассказывать можешь. Ты им можешь сказать, что ты в те лаге’, что ничего не боишься и что тебе две пятницы жить осталось, а у меня это не пройдет. Я таких ухорезов насквозь вижу, – сказал Корж без тени иронии, – понял?

Тропин долго молчал, а потом буркнул:

– Понял.

– То-то.

Кроев в разговор не вмешивался. Как следователю, ему резало слух обращение с Тропиным на «ты», как это делал Корж. Однако он не вчера родился и видел, что «вы», сказанное таким людям, как Тропин, роняет в их глазах авторитет следователя, выставляет его «мозгляком и интеллигентом», с которым и разговаривать не стоит.

Прошло некоторое время, и Корж, дав Тропину переварить горькую пилюлю, стал подходить к нему с другого конца.

– Ты же умный мужик, Тропин, если с тебя, конечно, эту мишуру стащить.

Молчание.

– Умный же?

– Да не дурак, – произнес Тропин не без гордости.

– Восемь классов закончил, книги читаешь. Читаешь ведь?

– Читаю, – ответил Тропин, последний раз державший в руках книгу лет двадцать назад.

– Историю тебе хочу рассказать одну. Склад однажды в соседнем районе сгорел. Сторожа по подозрению задержали. Доказали, что пожар от замыкания произойти не мог. Грозы в то время не было, зима на дворе, как и сейчас. Посторонние в склад не заходили. В общем, все сходилось на том, что сторож виноват. Бросил, наверное, окурок и поджег склад неумышленно. Сторожу все говорят – признавайся быстрей, зарабатывай смягчающие вину обстоятельства, будет о чем адвокату на суде говорить. А он ни в какую: неграмотный был, книг не читал, не то, что ты… не знал, что признания его для суда не надо, если все другие обстоятельства налицо. Чуешь – история эта чем-то на нашу похожа. Да, а сторожа осудили тогда, и он в зоне раскаиваться стал, что сам не признался. Ты ведь понимаешь, есть разница одного петра[2]2
  Петр (жарг.) – пять лет.


[Закрыть] тянуть или двух. Так?

– Ничего я не брал, – взорвался вдруг Тропин. – Я знаю, вам посадить кого-то надо. И вы герои, и фраер сидит. Вам был бы человек, а статью вы подберете. Я не был в коровнике, я – ученый, я знал, что меня в первую голову таскать начнут и даже подходить к нему не стал. Мне медаль надо за то, что я народ поднял или че-нибудь еще, а теперь выходит – за мои же сухари, и я же пидарас. Нет, начальник, я чужую вину на себя не возьму. Горбатиться за кого-то не пуду.

Тропин говорил с придыхом, и Корж, видя, что тот пытается довести себя до истерики, решил выпустить пар.

– Успокойся, Тропин, успокойся, – сказал он, – никто на тебя ничего не вешает, пока, разумеется. Не такая ты важная персона, чтобы все следствие на тебе клином сошлось. Без тебя разберемся. Да и, честно сказать, что ты помнить можешь? Ты же в ту ночь пьяный был. Так?

– Че? – усмехнулся Тропин. – Пьяный, стакан красного для сугреву выпил, и уже пьяный.

– А с кем выпил?

– Один.

– Один? Ты что, алкаш, что ли, один пьешь?

– А что, только алкаши пьют одни, – проронил Тропин обиженно и вновь уставился в пол своими оловянными глазами.

Корж снова попробовал разговорить Тропина, но тот не откликался.

«А ведь он не дурак, – подумал Кроев, – он ничего не сказал о пожаре, не стал оправдываться, чтобы не дать невзначай Коржу какой-нибудь конкретный факт, за который в дальнейшем можно было бы зацепиться. А как ловко он переиграл Коржа, „обидевшись“ за алкаша. И теперь, прикрываясь обидой, как щитом, не будет отвечать на вопросы».

Так оно и вышло. Корж, получив на свои вопросы обиженное сопение, замолчал, а затем для порядка попросил Тропина хорошенько подумать обо всем, «так как время еще есть».

На отделение приехали поздно.

Заслышав «Уазик», на крыльцо конторки вышел Глинков.

– Принимай гостей, – сказал Корж, ступая на землю, – не нас, конечно, Тропина. Определи его в коридор, пусть ждет.

– Жрать хочу, – буркнул Тропин, выходя из машины.

– Придется потерпеть, – ответил Корж, – я тоже не завтракал, значит, обедать придется в одно время. Теперь у нас будет один распорядок: работать будем в одно время, есть в одно и так до тех пор, пока с пожаром не разберемся.

Оставив Тропина в коридоре, группа прошла в кабинет управляющего. Кабинет был свободен. Конкин с людьми разбирал пожарище, следуя указанию директора, «чтоб ни одной сажинки не осталось». Бухгалтер Степаненко после пожара приболел, простыл, наверное, и таким образом все «административное здание» отделения было в распоряжении прокуратуры и милиции.

– Проведем совещание, – предложил Кроев.

Корж быстро взглянул на него и, погасив улыбку, ответил:

– Разумеется. Прикинем, что вчера сделали, до чего, так сказать, докатились и чем будем заниматься сегодня.

После недолгого обсуждения решили допросить Тропина и телятницу, которую вчера установил Глинков.

– Марию я предупредил, – сообщил Глинков, – она тут поблизости.

Кроев мысленно отметил эту особенность жителя деревни.

Будь на месте Марии мужчина, Глинков назвал бы его независимо от возраста солидно – Степаном или Федором, не так, как в городе. Там иногда до седых волос доживают мужчины, а выше Вовчиков и Вольдемаров не поднимаются.

– Мария подождет, – сказал Кроев, – приглашайте Тропина. Где он?

– В коридоре.

Но Тропина в коридоре не оказалось.

– Глинков, – разозлился Корж, – скажи женщине, пусть зайдет, а сам найди Тропина, иначе он нам еще один день сломает.

– Есть! – ответил Глинков по-военному и исчез.

Весь день прошел в допросах.

Картина происшествия постепенно прояснялась, но и она не давала ответа на главный вопрос – кто или что?

Тропин твердо стоял на том, что в третьем часу увидел огонь в окне коровника и сразу поехал в деревню сообщить об этом начальству.

«Начальство» в лице бухгалтера Степаненко – сухонького старичка пенсионного возраста (молодых на отделение калачом не заманишь) – подтвердило это, добавив, что дало Тропину распоряжение поднимать людей, а само побежало в контору звонить в пожарную охрану.

Телятница Мария, фамилия ее была Ивахина, вообще ничего не видела, так как в момент загорания принимала телят в другом помещении.

Жена Тропина – худая издерганная женщина в течение часа жаловалась на мужа-пьяницу, но ничего интересного и относящегося к делу не сказала.

Завфермой вспомнила, что в коровнике по ночам должен был дежурить скотник, но «людей не хватает, и он там не дежурил».

Все больше становилось в папке следователя протоколов и все меньше надежды за что-нибудь зацепиться. Все было гладко и правильно. Будто некий рашпиль зачистил все нужные следствию шероховатости и неправильности. Только теперь понял Кроев шутливые слова Коржа о том, что скоро они останутся одни. Их более опытные коллеги смекнули, что дело сразу не раскрыть, и отошли в сторону. Сумеет Кроев установить истину – хорошо, не сможет, что с молодого возьмешь?! Но позиция шефа непонятна, взял в прокурорское производство дело милицейской подследственности. Для чего?

В куцей, как заячий хвост, практике Кроева еще не было таких дел. Почти все источники доказательств исчерпаны, а вывод о причинах пожара сделать невозможно. И призрак большого «глухаря» стал прорисовываться в сознании Кроева все явственнее.

К вечеру сосущее чувство тревоги усилилось, и Кроев вспомнил, что не обедал и не дал это сделать другим.

Дорога обратно прошла в молчании, если не считать ворчания Василича о том, что «желудок надо берегчи смолоду, да и о других думать не мешает».

Водитель кривил душой. В багажнике машины он всегда возил с собой термос из нержавеющей стали, хлеб и сало. Но для Василича горячий чай и бутерброд – не еда, а так, «баловство одно».

Завезли на центральную усадьбу Глинкова и поехали дальше. Корж дремал на заднем сиденье, а Кроев, огорченный неудачей, анализировал обстоятельства дела и, как свойственно человеку, ругал начальство и оправдывал себя. Ему вспомнились вчерашние высказывания шефа и Кондака, каждая их реплика теперь наполнилась определенным смыслом. Кроев вспомнил также телефон в конторке, не зазвонивший за день ни разу. Гнетущее ощущение собственной беспомощности навалилось на него.

В общежитии он долго не мог заснуть: вспомнился город, летний, вечерний, с мокрым асфальтом, фонарями синего цвета, большим количеством куда-то спешащих людей.

Чтобы причинить себе боль, почувствовать себя оторванным от мира, брошенным всеми, он выглянул в окно. И надо ли говорить – ему это удалось.

В фиолетовой темноте ночи виднелись одинаковые окна, освещенные красноватым светом, сизый дым одинаково струился из одинаковых кирпичных труб, где-то лаяли собаки – и ни одной души не было на улице…

Ночью ему снилось, как он, одетый в белый халат, присутствовал при вскрытии погибших во время пожара животных, а потом, выходя из помещения ветстанции, нос к носу столкнулся с Тропиным. Тропин испугался и убежал. Потом он долго бродил вокруг дымившегося коровника и что-то безуспешно искал и спохватился, когда уже стемнело. Он хотел идти в деревню, но тут из дыма, клубами поднимавшегося над пожарищем, вышла знакомая фигура грозы всех ребятишек его двора хулигана-переростка по кличке Тортила. Тортила шел к нему вихляющей походкой, засунув руки в карманы брюк. Кожаная кепочка с коротким козырьком была надвинута на нос так, что нельзя было сразу разглядеть глаз. Десять лет назад Тортила устроился работать на самоходную баржу и после обмывки первой получки ступил мимо трапа…

Тортила приближался с неумолимостью удава, и Кроев, как двенадцать лет назад, от страха не мог произнести ни слова.

– Что притих, птенчик, – хрипло, как из могилы сказал Тортила, – поприветствуй дядю… иль следователем стал, заелся?

– T-ты же в затоне утонул, – выдохнул наконец Кроев.

– А это не значит, сынок, что со мной здороваться не надо.

И Тортила, приподняв рукой козырек кепки, взглянул на следователя неживым взглядом, от которого тот проснулся.

Электронные часы Кроева показывали пять сорок. Можно было поспать еще, и он, стряхнув с себя тяжесть кошмара, снова заснул.

Однако долго спать ему не пришлось, в дверь постучали, и Глафира передала ему просьбу шефа явиться срочно в прокуратуру. Еще не рассвело, на улицах никого не было, перед прокуратурой стоял знакомый «Уазик», а перед ним нервно расхаживал шеф.

– Доигрались, – сказал он, увидев Кроева, – разумеется, вы тут не при чем. Я уже позвонил куда надо. Это, конечно, Коржа работа. Поэтому поедете в «Приозерный» – Тропин повесился…

И снова знакомая дорога, и снова хрустит подмерзший за ночь ледок, и только совсем не трясет, и машина мчит как на крыльях, хотя Кроеву не хочется, чтобы она ехала так быстро.

На ферме его встретил Глинков.

«Надо бы спросить его, как это произошло», – подумал Кроев.

Но Глинков был сам ошарашен, таращил глаза на следователя и молчал. К дому Тропина подошли молча, и только тут Глинков заговорил:

– Свет в деревне вырубил кто-то, но у меня свеча есть.

Кроеву вдруг стало страшно, но он, пересилив себя, толкнул двери сенцев, прошел по длиннющему коридору со свечей в руках и, наконец, вошел в комнату. Она была пуста. Он решил повернуть обратно, но чья-то железная рука намертво закрыла ему рот и нос.

– Просыпайся, Шерлок, – услышал он знакомый голос.

У постели сидел Корж.

– Некогда мне, – сказал «урка», – тороплюсь. Я сегодня занят до обеда. Начальство просит Денисову помочь. Но ты не огорчайся, езжай в «Приозерный», займись там документами, а я, как освобожусь, сразу к тебе. И еще вот что. Скоро тебя торопить начнут, поэтому не надейся, что вечно будешь в «Приозерный» ездить. И меня скоро отзовут, а чтобы успеть как можно больше, надо денек-другой плотно по делу поработать. Возьмем дело – мы на коне, не возьмем – нас изобьют. Я к тому, что, может, нет смысла каждый день в совхоз мотаться, времени много уходит. В «Приозерном» гостиница, там переночевать можно. Я Любаню уже предупредил. Усек?

– Ладно, – согласился Кроев.

Корж ушел, а следователь стал собираться на работу. По дороге он вспомнил сон.

Да, давно ему не снилось ничего кошмарного. Пожалуй, с тех пор, когда он, будучи студентом, свалился с моста в реку и ударился грудью о старую сваю. Тогда он три дня пролежал без сознания и такого в бреду насмотрелся…

В приемной прокуратуры с обиженным видом сидела секретарша Тамара. Кроев подумал, что шеф с утра отчитал ее за какую-то провинность, а может, и не провинность, а просто так, чтобы не забывала, что на свете есть начальство. Следователь поздоровался с ней, сочувственно подмигнул и прошел к прокурору.

– Докладывайте, – сходу сказал шеф.

Кроев коротко доложил о событиях вчерашнего дня.

– Так, так, – недовольно пробормотал прокурор, – все это – действия по достижению результата, а где же сам результат?

– Его пока нет, – ответил Кроев, – дело не раскрыто. Есть, однако, надежда на экспертизу.

– Экспертизу говорите, – перебил его шеф, – это ту, о которой вы еще постановление не вынесли?

– Да, – ответил Кроев обескураженно, – у меня не десять рук, и я не могу одновременно работать по делу в «Приозерном» и выносить постановление с назначением экспертизы.

– Я не об этом, – сказал шеф, – я просто хочу предупредить вас, чтобы вы по молодости не запустили других дел, которые у вас в производстве. У них тоже сроки, и они на месте не стоят, и вы должны об этом помнить. Поэтому не увязайте надолго в совхозе… И еще всегда помните, что вы – прокурорский работник, не сближайтесь особо с розыскниками. Жизнь – булгахтерия сложная…

Зазвонил телефон. Прокурор снял трубку, и строгое его лицо приняло мягко-умильное выражение. Прикрыв микрофон рукой, он произнес:

– Василич тебя до совхоза подбросит, но ты его там не держи: машина здесь нужна.

И шеф махнул рукой Кроеву, дескать, давай, действуй.

Дорогу чуть развезло, потому ехали медленно. Весеннее солнце бликами играло на окнах «Уазика», пуская зайчики в глаза водителям встречных машин.

Кроеву вдруг стало весело. Он забыл разговор с шефом, забыл ночные кошмары. Двадцать пять – возраст, когда даже плохой сон не приносит головных болей, восстанавливает силы, снимает отрицательные эмоции. Где-то далеко остались вчерашняя беспомощность и растерянность, и положение уже не казалось совсем безнадежным. Кроеву даже почудилось, что именно сегодня он схватит за хвост птицу удачи. Веселость эта вдруг переросла в злость, хорошую веселую злость, не на начальство, бросившее его в трудную минуту, не на обстоятельства, складывающиеся не в пользу, злость на себя.

– Ну, – сказал себе Кроев грозно, когда на горизонте появилась центральная усадьба «Приозерного», – с ним или на нем.

«Приозерный», а точнее его центральная усадьба, за годы правлений Клягина преобразилась и стала похожа на город (из статьи в районной газете). Директор построил контору в два этажа, отгрохал Дом культуры. Да что там дом – дворец с огромным залом, мягкими креслами, деревянным паркетом.

На площади перед ДК и конторой, а также частично на центральной улице появился асфальт. Такую роскошь в Кедровском районе мог позволить себе только райцентр. И хотя качество асфальта было неважным – в нем преобладал гудрон, и в жаркие дни он лип к ногам и колесам машин – это был асфальт, асфальт «такой же, как и в Кедровке». Укладывала асфальт бригада шабашников из четырех человек. Руководил ими крепкий старик по имени Ахмет, почти не говоривший по-русски и общавшийся с жителями «Приозерного» через переводчика, своего племянника Шамиля. За селом у бригады стояло сооружение, похожее на паровоз братьев Черепановых. В нем и варился асфальт, который доставлялся потом в село и укатывался ручными катками.

Кроме асфальта, бригада занималась строительством двухквартирных домов – коттеджей, «мечты специалистов других сел».

Однако венцом Клягинских нововведений была картинная галерея. Она была создана «по инициативе самого директора» и размещалась в Доме культуры. Клягин лично ездил в Н-ск и за совхозные деньги приобрел несколько картин профессиональных художников. Остальное место в галерее заняли репродукции классиков. В картинной галерее «проходили экскурсии ребятишек местной школы», туда приглашали всех проверяющих из района и области. Такой галереи не было даже в Кедровке.

С приходом Клягина резко изменился ритм и темп жизни в «Приозерном». Он не давал застаиваться ни себе, ни специалистам, ни рядовым совхозникам. Все горело у него в руках, и постепенно на директорский темп работы перешли все и даже учреждения, не входящие в структуру совхоза: школа, детский сад, Дом культуры.

О «Приозерном» заговорила сначала районная, а затем и областная пресса, а двухметровая фигура директора стала завсегдатаем президиумов всех совещаний и заседаний. И хотя показатели выхода сельхозпродукции не увеличились, о «Приозерном» стали говорить как о маяке, на который следовало равняться.

Кроев отпустил Василича и пошел в сельский совет, где его должен был ждать Глинков. В кабинете Кроев застал заплаканную женщину, что-то объясняющую участковому. Разговор, видимо, уже закончился, женщина приводила себя в порядок, промакая платочком глаза и хлопая ресницами.

– Все, Галина, – сказал ей Глинков, – я с ним поговорю сегодня же.

– Вы уж, пожалуйста, – попросила женщина и, придав своему лицу строгое выражение, ушла.

– Заведующая нашей гостиницей, – объяснил Глинков, – на мужа бывшего жалуется. Он на севере работает, а когда в отпуск приезжает, пытается с ней под хмельком за жизнь поговорить. Надо его установить… Он где-нибудь у приятелей остановился. И профилактировать. Я недолго. На отделение поедем?

– После обеда, – ответил Кроев, – когда Корж подъедет. Да, мы сегодня в «Приозерном» ночевать будем.

– Вот хорошо, – обрадовался Глинков, – если я мужа не найду, хоть вы его отпугнете. Ночевать-то в гостинице придется… у Галины.

– Нам все равно, – ответил Кроев.

На том и расстались. Глинков побежал устанавливать и профилактировать бывшего мужа заведующей гостиницы. А Кроев направился в контору совхоза.

В конторе он зашел в бухгалтерию. Главбуха Егорыча на месте не оказалось. Две женщины: пожилая и помоложе, с любопытством рассматривая гостя, в голос сообщили, что за главного остался Алексей Кравцов.

– Он сейчас подойдет, – сказала та, что помоложе.

– А вы к нам по какому вопросу? – спросила та, что постарше.

– По делу, по делу, – ответил Кроев и хотел уйти, чтобы не стоять под кинжальным взглядом любопытствующих женщин, но его остановили новым вопросом:

– Вы из сельхозуправления, с проверкой к нам?

– Почти, – ответил Кроев.

– Что-то мы там таких не видели, – игриво сказала молодая.

Кроев открыл было рот, чтобы ответить, но тут появился Кравцов – маленький, метр с кепкой, мужчина, больше похожий на школьника, чем на заместителя главного бухгалтера совхоза. Он пригласил следователя в кабинет Егорыча, находившийся через стенку с общим залом бухгалтерии.

Кроев представился.

– А мы вас ждем, – простодушно сказал Кравцов, – директор дал распоряжение подготовить справку об ущербе. Вот она… главным подписана.

Кроев взял из рук Кравцова справку. В конце небольшой колонки цифр значился итог – 12 тысяч 547 рублей.

– Все правильно? – спросил Кроев. – Нет необходимости сверять стоимость с документами?

Кравцов покраснел и пожал плечами.

– Главный сам подсчитывал, – обиделся он, – а документов нет… Точнее, они есть, но где-то у главного, а он сейчас болеет…

В это время раздался стук в дверь и в кабинет просунулась голова секретарши:

– Директор просит вас зайти, – передала она.

Кроев поднялся со стула, а Кравцов облегченно вздохнул: роль громоотвода, которую поручил ему главбух, не очень подходила его характеру. Но главный – старая лиса от бухгалтерии – все рассчитал правильно, да и директор начеку, не оставил в трудную минуту.

Приемная директора от обилия светлого пластика и алюминиевого уголка напоминала салон современного авиалайнера. В свое время Клягин через дружеские связи под ширмой шефской помощи выпросил на авиазаводе в областном центре некоторое количество крылатого металла и пластика, которые затем и употребил для отделки приемной и кабинета.

Пройдя сквозь две обитые кожей двери, Кроев оказался в царстве темных полированных столов и мягких стульев, двумя рядами стоящих по левую и правую руку от директорского кресла. Сиденья правого ряда стульев были обтянуты полиэтиленом. На них во время планерок и совещаний сидели руководители среднего звена и специалисты в рабочей одежде и спецовках. Левый ряд предназначался для конторских служащих.

Увидев Кроева, Клягин поднялся из кресла во весь свой саженный рост и пошел навстречу.

– Доброго здравия, – приветствовал он громоподобным голосом. – Как успехи?

– Пока никак, – ответил Кроев.

– За что вам деньги платят? – Деланно возмутился Клягин. – Прошу садиться.

Кроев присел на стул, а Клягин прошел к креслу и прочно уселся в нем.

– Прокурор звонил, – сообщил он, – просил подготовить справку по ущербу. Вам ее передали?

– Да, – ответил Кроев, – но я хотел бы сам ознакомиться с документами о балансовой стоимости.

– Ну вот, – ответил Клягин и укоризненно покачал головой. Затем он снял трубку телефона и резкими нервными движениями набрал номер.

– Мазюк, – начал он, – ты почему работников моих от дела отрываешь? Они бьются, ущерб подсчитывают, а твой сотрудник приезжает и обвиняет всех в фальсификации. Что ж это вы – законники – в одной фирме работаете, а в разные дудки дуете?

Что ответил шеф, Кроев не слышал. Клягин некоторое время подержал трубку у уха, а затем передал ее Кроеву.

– Вы почему там отсебятиной занимаетесь? – спросил шеф. – У вас что, времени воз или ущерб тот факт, который приведет вас к раскрытию дела?

Такой подножки со стороны шефа он не ожидал, первую минуту он даже не нашел, что ответить. А шеф под ехидную ухмылку Клягина продолжал отчитывать следователя.

– Владимир Юрьевич, – оправился наконец Кроев, – но справка – откровенная липа, и в ней нет ссылок на балансовые документы. С таким же успехом я сам мог написать сумму ущерба, глядя на потолок. Поэтому я решил…

– Какова сумма? – спросил шеф, видимо, догадавшийся в чем дело.

– Двенадцать тысяч.

– Правильно решил, – неожиданно ответил шеф, – я вижу, Клягину палец протянешь, без руки останешься. Изымайте документы и подсчитывайте ущерб сами.

В трубке коротко запикало, и Кроев отдал ее Клягину, которому концовка разговора с шефом явно не понравилась. Из всего этого Кроев понял, что шеф действительно просил подсчитать ущерб, но не знающий середины Клягин «злоупотребил доверием» шефа.

– Ну вот, – сказал Кроев, – приглашайте главбуха, будем смотреть документы.

– Ну и контора, – ответил Клягин, – один одно, другой другое… никакой субординации.

Он нажал на невидимую кнопку, и в кабинет тотчас же вошла секретарша.

– Ниночка, – попросил ее директор, – пригласи кого-нибудь из бухгалтерии.

Ниночка, кивнув, исчезла, а через минуту на пороге показалась пожилая бухгалтерша.

– Где у нас главный? – спросил ее Клягин.

– Приболел он, – ответила та.

– Надолго?

Женщина посмотрела на Кроева и сказала:

– На неделю, не меньше.

– Кому он передал свое хозяйство? – спросил директор.

– Главный, если на неделю уходит и зарплаты нет, ключи от сейфа не передает.

– Безобразие, – ухмыльнулся Клягин, – как вернется, ко мне его…

Пожилая ушла.

– Не судьба, – проронил директор следователю, – ждите неделю, не взламывать же сейф. Да и не горит это. Ущерб всегда подсчитать можно. Это не преступника найти, который коровник поджег…

Кроеву спектакль, разыгранный директором, был неприятен. Он никогда не думал, что этот гигант и «организатор совхозного производства» такой тонкий интриган. Следователь представил себе, как он через неделю будет вынужден снова встретиться с Клягиным, решил пойти на компромисс, успокоив себя тем, что, если директор и иже с ним будут опять делать липу, он изымет документы и сам подсчитает ущерб.

– Поступим иначе, – сказал Кроев. Он вытащил из папки бланк прокуратуры и тут же написал запрос на имя директора совхоза с просьбой предоставить «данные о стоимости помещения, инвентаря и животных сгоревшего коровника со ссылкой на документы балансовой стоимости». Закончив писать, Кроев сообщил директору, что отдаст на регистрацию секретарше, и, не прощаясь, вышел.

После посещения конторы Кроев допросил водителя пожарной машины.

Молодой парень – ровесник Кроева – стучал себя в грудь, доказывая, что он и не мог доехать до отделения. И ему не стоило даже выезжать, так как машина больше километра пройти не могла. Она и сейчас в таком же состоянии, так как запчастей нет, а начальству на это наплевать. У них от этого зарплата не убавляется…

Кроев слушал его, механически записывал показания, думая, что это хороший факт для прокурорского представления.

К обеду он закончил допрос и вернулся в Совет. Там были Корж и Глинков.

– Как ущерб? – иронически поинтересовался Корж.

– А-а, – махнул рукой Кроев, – тянут что-то, говорят, через неделю сделают.

– Ну-ну, – усмехнулся Корж, – время обеденное, перекусим и за работу.

Глинков, почтительно выслушивающий разговор следователя и Коржа, предложил:

– Можно у меня…

Но Корж отклонил домашний вариант.

– Пообедаем в столовой, а ты можешь сходить домой.

– Зачем, – ответил Глинков, – я с вами. Тем более вас без меня не накормят. Распоряжение директора – посторонних не кормить.

– Точнее, кормить с его разрешения, – поправил Корж, – у Клягина болезненное чувство того, что о нем кто-нибудь забудет. Ну да ладно, собираемся.

В столовой было пусто: летний сезон еще не наступил, приезжих на центральной усадьбе не было, а школьники интерната, тоже кормившиеся в столовой, уехали на каникулы. Поэтому для персонала столовой конец марта – затишье. В это время их работа сводилась к приготовлению десятка порций на всякий случай. Если такой случай представлялся, то обед поедали приезжие, в отсутствие таковых – его пожирали местные хавроньи, толстея на казенных харчах на радость работников столовой.

Полная краснощекая женщина стояла за стойкой и выдавала «комплекс номер один»: гороховый суп, котлету с картошкой и компот. «Комплекс номер два», значившийся в меню, отсутствовал, и группе ничего не оставалось делать, как взять то, что им предлагалось.