Текст книги "Подмена"

Автор книги: Сергей Ермаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)

– Ты что – это серьезно? – спросил Антон Сергеевич, нахмурив брови.

– Тридцать три года я эту тайну в себе хранила, – ответила мать, – больше не могу… все так и было как я тебе рассказала. Ты не мой сын. Мой остался в роддоме, стал Сливянским, а тебя я забрала…

Антон Сергеевич резко встал со стула и отошел к окну. Понятно было, что мать уже не бредит. Мать… Он назвал ее «мать». А кто она ему? Чужая женщина, которая в пять лет сдала его в детдом, прикрываясь тем, что ей, якобы, одной тяжело его растить. Конечно, он же ей не родной! А отца «своего» Серегу-уголовника и алкаша, Антон почти не помнил. Всплывали, конечно, в памяти моменты, когда какой-то пьяный мужик кричал плохими словами, бил мать и его, маленького длинным ремнем. Потом «отец» пропал куда-то, а уже в детдоме Антон узнал, что отца его на зоне зарезали за карточный проигрыш.

Антон Сергеевич стоял у окна и не знал что ответить матери на этот ее рассказ. Ему даже не хотелось поворачиваться. Хриплый голос матери моментально стал ему неприятен.

– Прости меня, Антон, прости, – еле слышно сказала старушка, – как подменила я тебя в роддоме, так и стал бог меня наказывать болезнями разными и в личной жизни больше ничего не сложилось. Я этот свой грех переживала, сказать никому не могла, оттого внутри вся сгнила от переживаний. Искала своего Антона, этих Сливянских искала и не нашла. Кто же мне адрес-то их даст? Ведь они же по тем временам высоко летали – не подступиться. А тебе боялась правду сказать. Думала ты меня совсем возненавидишь и не придешь больше никогда.

Антон Сергеевич стоял и молчал, глядя из окна в больничный двор. Вспоминал свою корявую жизнь. После полуголодного детдомовского детства он сразу же пошел в армию, попал в пограничники на далекую заставу. Время было и физически окрепнуть, и в институт подготовиться. Писем матери не писал, потому что она его не шибко вниманием баловала, пока он в детдоме рос. Теперь понятно почему он ей никогда не нужен был – оттого, что не родной. Но тогда Антон всего этого не знал, и думал, вот выучусь, мать, докажу тебе, что я человек и что меня любить тоже можно.

Потом пришел из армии, учился, мать свою не искал, к ней не ездил, хотя всегда о ней помнил. Думал, приедет он к ней, а она скажет, чего, мол, приперся, ты и раньше-то мне не нужен был, а теперь и подавно. А тем временем у Антона дела шли в гору. Сначала ларек и спирт «Рояль» – не успевали подносить ящики – очередь стояла. Потом первый свой магазин открыл, потом второй, с бандитами цапался – ничего выжил, отстали от него они, а дела все разворачивались и разворачивались.

Чутье было какое-то у Антона подсознательное куда деньги вложить, как не прогадать – он даже поражался сам себе – как это у сына уборщицы и алкаша такая хватка взялась? И вот оно в чем дело – оказывается гены у него от дедушки партийного работника, да от родителей, которые на «Чайке» ездили. Антон Сергеевич быстро взял себя в руки, подавил в себе свой гнев. Жизнь его неожиданно дала такой хитроумный крендель, которого он никогда не ожидал.

– Ну а теперь-то что случилось, мама? – спросил Антон, поворачиваясь. – Почему теперь решила мне все рассказать?

– Так помираю я… – ответила мать.

– С чего ты взяла, что ты помираешь?

– Чувствую, – ответила мать, – и хочу, чтобы ты меня простил перед смертью.

– Я тебя простил, – сказал он, хотя, конечно, простить такое нелегко было.

Антон Сергеевич присел на стул и подумал как бы могла сложиться его жизнь, если бы не подменила его тогда «тетя Маша» в роддоме. Он попал бы он в обеспеченную семью, кушал бы шоколад и сгущенку без меры – продукты, о которых в детдоме можно было только мечтать, были бы у него и папа, и мама, а в школе климатозная училка не называла бы его тупым выродком и дегенератом, только потому что он детдомовский и заступиться за него некому.

А в армии? Всем пацанам приходили посылки с печеньем и конфетами, письма приходили от родителей, от родни, а Антону никогда ничего не было. Первые полгода только писала девчонка детдомовская Вера, с которой встречались еще до службы и которая обещала ждать. Да и та не дождалась его – замуж выскочила. Даже с днем рождения поздравить Антона некому было. Вот потому и не любил он своего дня рождения.

– Сынок, – позвала мать и Антон Сергеевич вздрогнул.

Только что призналась, что она ему не родная мать, а ведь все равно зовет его сыном.

И в этот момент Антону Сергеевичу очень сильно захотелось увидеть своих настоящих родителей. Как у них там фамилия? Сливянские? Он их найдет, только нужно поподробнее расспросить мать где находился тот самый роддом, где он родился и вообще выпытать все, что она знает о его настоящей семье. Может быть, и дедушка – партийный функционер еще жив?

Конечно, стопроцентно можно быть уверенным, что Сливянские не поверят в эту историю, что их родного сына в роддоме уборщица подменила на подкидыша. Кто бы в это поверил? Никто! Но и он сам, когда найдет родителей не будет им на шею кидаться, кричать, что он их настоящий сын и внук. Просто познакомится с ними, просто увидит кто они и как живут. А рассказывать правду им вовсе и не обязательно.

– Антон, – снова позвала мать, – что ты молчишь?

– Ничего, – ответил Антон Сергеевич, – просто задумался.

– Антон, – снова слабым голосом окликнула его мать, – а ты можешь их найти?

– Кого?

– Своих родителей и моего сына…

– А зачем?

– Я хочу повиниться перед ними перед смертью, попросить прощения…

– Зачем это делать? – повернулся Антон. – Люди живут себе и ничего не знают об этой подмене в роддоме. Возможно у них уже и внуки есть, семья большая, дружная. По пятницам и в праздники они, выезжают на дачу на шашлыки, поют песни, загорают, купаются в пруду. И представь – тут к ним приезжаю я и говорю, мол, здравствуйте, я ваш настоящий сынок, а этот Антон Сергеевич – сын тети Маши, которая полы мыла в роддоме. Нет, мама, достаточно и того, что ты мне всю душу сейчас перевернула, я теперь стою и не знаю то ли мне плакать, то ли смеяться? Зачем еще и людей ненужной твоей правдой мучить?

– Я только одним глазком бы хотела взглянуть на своего родного сына, – с грустью сказала мать, – какой он, чем занимается. Сложилась ли у него жизнь так, как я мечтала? Только один раз взглянуть и умереть спокойно. Не откажи мне в моей последней просьбе, очень тебя прошу…

– Ладно, – пообещал Антон Сергеевич, – постараюсь я найти я его. Захочет он приехать, поверит мне и твоей истории, привезу я его к тебе. Да только, думаю, с таким стартовым капиталом, который ему жизнь дала, он сейчас на джипе ездит с охраной, любит своих родителей и ни за что не поверит, что его настоящие родители уборщица тетя Маша и папаша покойный – уголовник и пьяница.

Мать ничего не ответила, вздохнула только, сухой своей рукой, сморщенной и сожженной хлоркой и хозяйственным мылом, вытерла со щеки слезу. Антон повернулся и пошел к двери. У самого выхода он вдруг резко обернулся и с неожиданной улыбкой вдруг спросил:

– Так выходит я не 10 сентября родился? И сегодня не мой день рождения?

Мать не сразу и поняла что Антон имеет в виду, а когда догадалась, то кивнула. Ведь этому Антону в метрике записали дату рождения ее родного сына – 10 сентября, а тому Антону, которого тетя Маша подменила, записали дату рождения Сливянского младшего – 17 сентября. То есть день рождения у Антона Сергеевича на семь дней позже.

– Вот почему я никогда не любил свой день рождения, – понял Антон Сергеевич и сказал матери, – ты погоди, мать, умирать, пока мы с тобой еще с родней не повидались.

Он вышел в больничный коридор, взглянул на часы и увидел, что на свое чествование в родной фирме в честь «своего» чествования он еще успевает.

«А что? – подумал Антон Сергеевич. – Поеду-ка я в фирму, пусть меня поздравят, все равно рожусь я только через семь дней! Вот забавно-то будет, что никто об этом ничего не знает».

Антон Сергеевич набрал на воем мобильнике номер бухгалтерии фирмы, трубку подняли и он нарочито суровым тоном произнес:

– Елена Петровна, я еду, готовьтесь меня поздравлять!

И трубку отключил.

«Ну и переполох сейчас там начнет твориться, я же сказал, что не приеду», – подумал Антон Сергеевич, садясь в «Мерседес».

И тут же мысли его, несомые течением сегодняшних откровений матери, вдруг перескочили в другое русло.

– А я то думал, что в моей жизни уже ничего интересного уже не случится! – неожиданно для себя сказал он вслух, захлопывая дверцу автомобиля.

– Что вы сказали? – переспросил шофер, слегка повернув голову назад.

– Ничего, Саня, ничего я не говорил, – ответил генеральный директор, – давай, поехали обратно в фирму.

Водитель завел мотор и выехал за ворота больницы.

«Вот сейчас отпраздную в своей фирме «свой-чужой» день рождения, а завтра же поеду искать настоящего именинника, – подумал Антон Сергеевич, – как его, выходит, зовут-то? Сливянский Антон Сергеевич. Родился 17 сентября 1970 года в привилегированном роддоме для партийных номенклатурщиков и коммунистической элиты. Информации более чем достаточно».

Тусклое настроение, свалившееся, как ушат холодной воды на него после разговора с матерью, сменилось радужно-веселым. Еще бы – у него только что появились родственники и настоящие родители. Пусть эти родственники даже никогда не узнают о том, что Антон Сергеевич с ними одной крови. Достаточно и того, что он будет об этом знать. Ему не терпелось встретиться со своими родителями и особенно хотелось увидеть, что же сталось с родным сыном тети Маши, которому она насильно впихнула в рот «золотую ложку», предположенную Антону Сергеевичу самим фактом его рождения.

3

В колонии строгого режима, расположенной далеко на севере до отбоя осталось всего пятнадцать минут. По коридору одного из отрядов туда-сюда бродили зеки с полотенцами и без них, дежурный унылым голосом напоминал, что пора уже всем накуриться и умыться, и хождения прекратить. В холодном умывальнике человек десять заключенных брызгали на лица обжигающе морозной водой, когда туда ввалился татуированный бугай из соседнего отряда, прихвостень блатных по кличке Дохлый.

Дохлый был двухметрового роста детиной с пудовыми кулаками, которые ломали с одного удара положенные друг на друга стопкой кирпичи. За Дохлым в умывальник вошел Жупел – пронырливый тип с одной золотой фиксой на переднем зубе. Все же остальные зубы у Жупела были железными, сделанными местными мастерами-«стоматологами». Жупел был в авторитете, но до настоящего вора ему было далеко, хотя он всеми фибрами души желал получить это звание. Если Жупел закрывал глаза, то на его веках можно было явственно прочитать надпись «Не буди». Но в данный момент Жупел жадно посасывал коротенький «бычок» и щурил только один глаз, поэтому видно было только «буди» и то не очень явно.

Умывающиеся зеки сразу поняли, что дело пахнет «керосином», стали моментально сворачивать свое умывание и протискиваться вдоль стенки, стараясь не задеть случайно ни Жупела, ни Дохлого. Открытые краны с водой продолжали шуметь и повизгивать, заключенные один за другим покидали умывальник. Жупел кинул докуренную сигарету в сливное отверстие, она закрутилась, уносимая грязной водой и, нырнув, пропала в глубине канализации. Жупел припал к открытому крану умывальника и стал жадно пить, щелкая кадыком. Вместе со всеми заключенными попытался улизнуть из умывальника и мужчина лет тридцати, облаченный в форменную майку, штаны от зековской робы и сапоги.

– А ты куда собрался, Слива? – удивленно окликнул его Жупел, оторвавшись от льющейся воды.

– Так отбой же, – стыдливо улыбнулся тот, кого назвали Сливой и стал тереть лицо казенным полотенцем.

– Для кого отбой, а для кого и хвост трубой, – съязвил Жупел и отбил подкованными сапогами по звонкому кафелю короткую дробь.

Он неплохо танцевал чечетку, научился этому искусству еще от своего отца – потомственного вора-домушника, который в перерывах между отсидками крутил кино в каком-то деревенском клубе под Саратовом. Но никогда Жупел не выступал со своими танцами в деревянном клубе колонии, потому что считал для себя в падлу кривляться перед «звездюками». «Звездюками» назывались в зоне все те, кто исправно работал на производстве и не относился ни к ворам, и ни к «опущенным».

Слива все вытирался – как будто и не понял, или притворился, что не понял, что и Дохлый, и Жупел пришли из соседнего отряда именно по его душу, а не просто попить холодной водички из-под крана. Утеревшись полотенцем, он безмятежно повернулся и направился к выходу из умывальника. Но Дохлый своим огромным телом уже перекрыл дверь, отрезав для Сливы всякую надежду на спасение.

– Ну ты, хер деревянный, – зловещим тоном остановил его Жупел, – ты чего, в натуре, бесконечно будешь «восьмеру крутить»? Ты куда опять намылился, звездюк?

– А? – спросил Слива, повернувшись к Жупелу, якобы и не расслышал, что тот спросил, а для достоверности поковырял полотенцем в ухе, типа, вода попала, бурчит.

– Хер на, – ответил поговоркой Жупел на его «А?», – где «бабло»?

– Дык, в натуре, Жупел, я же сказал вчера, что бабки будут на днях, – ответил Слива, продолжая тереть правую щеку своим вафельным полотенцем, – мне с воли кореша должны передать сегодня – завтра…

– Кончай, баклан, кружева плести, – угрожающе надвигаясь, процедил сквозь зубы Жупел, – мы «пробили» по воле и «выстригли», что нет у тебя на воле никакого спонсора, чтобы тебе, чмырю, полторы тонны баксов за просто так «отстегнул». У тебя на воле только долги, гнида ты, фуфлогонская!

Невольно отступая назад от брызжущего слюной и эмоциями Жупела, Слива попал в железные объятия Дохлого, который моментально сдавил его, как медведь обезьянку. Жупел в это время быстрым движением кисти руки вооружился длинным лезвием и приставил нож к нервно пульсирующему горлу Сливы.

– Бля буду, Жупел, – прохрипел Слива, косясь на нож, – завтра к вечеру деньги будут, мне должны привезти. Мамой клянусь! Не надо резать!

– Завтра ты, сука, должен будешь уже не полторы тонны, а две, понял? – истерично взвизгнул разнервничавшийся Жупел. – Две тонны баксов с тебя, ты понял, ты, клоун зачухованный? Если, сука, завтра в это же время ты, дундук, не отдашь мне две тонны баксов, то, бля буду, шоментом переедешь в петушиный угол!!! Всосал, баклан?

– Да-да, Жупел, – осторожно кивая, чтобы не порезаться, сдавленно ответил Слива.

– И запомни, сука, я не Минздрав, два раза предупреждать не буду, – добавил напоследок Жупел, убирая нож в карман.

Дохлый с силой оттолкнул Сливу от себя, он отлетел, поскользнулся на склизком кафеле и растянулся во весь рост в лужах грязной воды, натасканной сюда с улицы сапогами заключенных. Жупел небрежно перешагнул через него и вышел из умывальника вслед за Дохлым. Слива медленно поднялся, отряхиваясь и подошел к зеркалу.

– Сука, порезал ведь меня, – сказал он громко, разглядывая на шее небольшой шрам от ножа из которого сочилась кровь.

За спиной Сливы появился маленького роста зек по кличке Моча, который отбывал срок за мелкую кражу оттого и с нескрываемым уважением относился к Сливе, сидящему за вооруженный грабеж.

– Чего, в натуре, делать будешь? – спросил Моча.

– А че, бля? – с вызовом отозвался Слива, наслюнявливая палец и протирая им ранку.

– Ну деньги-то где возьмешь? Блатные ведь просто так не слезут!

– Да пошли они… – негромко пробурчал Слива с деланным безразличием. – Срать я на них хотел и на их угрозы!

– На хрена ты, Слива, вообще с шулерами в буру подвизался играть? – участливо спросил Моча, разглядывая в зеркале свои пожелтевшие зубы. – У них же весь бой крапленый.

– Хер ли теперь охать и ахать? – с вызовом спросил Слива. – Думать надо где «бабки» достать.

– Для тебя теперь самое то – загреметь в одиночку, – посоветовал Моча, – оттуда тебя никто не достанет какое-то время. Пока суть да дело, с воли тебе и «подогрев» подтянется.

– Некому, Моча, меня с воли «подогреть», – ответил Слива, – нету у меня столько бабок и взять негде.

– Ты ж говорил, что завтра отдашь все бабки, которые должен, – удивился Моча.

– Это я им сказал, чтобы они отвязались от меня до завтра.

– Ну так, бля, а завтра-то что? – недоумевал Моча. – Завтра-то они снова придут!

– Завтра будет завтра, – ответил Слива, – а сегодня я хочу спать.

И он демонстративно зевнул и с хрустом потянулся.

– Ну, ты, Слива, змей каленый, – покачал головой Моча, что означало в его устах признак глубокого уважения.

Как-никак, человека стопудово завтра или на перо посадят, или, что хуже, отпетушат, а он не кипишится, не бегает, не суетится, а спокойно гонит фуфло блатным, кормит завтраками. И ведь, что удивительно, сейчас пойдет в отряд, рухнет на шконку и через минуту захрапит. Так думал мелкий уголовник Моча, на которого если бы Жупел цыкнул, он бы полночи трясся и ворочался с боку на бок. Хорошо что ему через месяц на свободу – срок кончается и для него весь этот кошмар кончится. А для Сливы кончиться, судя по всему, еще скорее. Только Моча сам из ворот выйдет, а Сливу вывезут ногами вперед.

Назавтра прямо с утра Сливу вызвали на свиданку.

– Что еще за хрен? – недоумевал Слива, собираясь на своих нарах.

Ему и в голову не приходило кто мог к нему приехать. Наконец, в отряд зашел надзиратель и окликнул его:

– Заключенный Сливянский, давай на выход!

Слива накинул робу и пошел закинув руки за спину впереди вертухая по длинному коридору. Когда он вошел в комнату для свиданий, то увидел, что его ждет какой-то незнакомый мужик. Рассудив по импозантному цвету костюма и отливающему многодолларовым блеском галстуку, что это адвокат Слива стал гадать – чего же нужно от него этому прощелыге? Мужик тоже минуты три с интересом рассматривал Сливу, тот уже обматерил его всеми известными матами, но внешне это ни в чем не выражалось.

– Извините, – наконец-то опомнился визитер, вскочил со своего места, шлепая кожаными, явно из дорогого бутика, туфлями, – присаживайтесь.

Он сам пододвинул Сливе стул и тот сел вальяжно, как король, закинув ногу на ногу.

«Че-то надо от меня, – подумал Слива, – суетится, как воробей в навозе. Что ж послушаем что он мне скажет».

– Меня зовут Антон Сергеевич, – представился мужчина.

«Большое дело, – с мысленной усмешкой подумал Слива, – меня тоже зовут Антон Сергеевич и что из этого?».

– М-м, – сказал мужчина, – у меня к вам есть несколько вопросов…

– А вы че прокурор, чтобы вопросы мне задавать? – спросил Слива, скрещивая руки на груди.

– Я? – переспросил Антон Сергеевич. – Нет, я не прокурор, я ваш… так скажем… дальний родственник.

– Родственник? – усмехнулся Слива. – Я всех своих родственников знаю.

– Не всех, – уверенно сказал Антон Сергеевич.

Своим безапелляционным тоном он убедил Сливу, что тот кое в чем заблуждается.

– Тогда, может быть, покурим, родственник? – предложил Слива.

Антон Сергеевич без слов вытащил из кармана пачку сигарет «Marlboro» и протянул Сливе.

– Я возьму парочку? – осведомился Слива.

Антон Сергеевич без слов отдал ему всю пачку.

«Ничего, – подумал Слива, – я тоже когда-то курил «Marlboro» и ботинки такие же точно носил. Это сейчас я в керзачах и рад «Беломору». Так что не очень-то тут понтуйся, Антон Сергеевич. От тюрьмы, да от сумы не заречешься».

Но Антон Сергеевич и не думал понтоваться. Казалось, он был чем-то взволнован и не знал как начать разговор. Слива достал сигаретку и затянулся ароматным дымком, не обращая внимания на Антона Сергеевича, который нервно постукивал пальцами по крышке стола.

– Слушай, родственник, – напрямую спросил Слива, – у тебя не будет взаймы пары тысяч долларов? Я освобожусь, отработаю и тебе отдам.

– Что? – рассеянно переспросил Антон Сергеевич.

«Вот гнида, – подумал Слива, – у самого ботинки по штуке каждый, а делает вид, что не слышит».

– Вам что – деньги нужны? – уточнил Антон Сергеевич, обрывок фразы, который сумел услышать, витая в собственных мыслях.

– Ну дак, – рассеянно пожал плечами Слива.

– А зачем такие деньги в тюрьме? – спросил Антон Сергеевич. – Вас же здесь всем снабжают, кормят. Проблемы какие-то?

– Ну ладно, родственник, – с презрением ответил Слива, затушивая окурок о подошву сапога, – не хочешь помочь мне, не нужно. Только не делай вид, что не слышишь. Короче, что тебе надо? Только давай побыстрее выкладывай, а то я на обед опоздаю.

– Вы родились в семье Сливянских 17 сентября 1970 года в привилегированном роддоме для партийной элиты, так? – спросил Антон Сергеевич.

– Ну родился и что из этого, – ответил Слива, – у меня что дядя миллионер в Америке нашелся?

– Нет, пока не нашелся, – помотал головой Антон, – дело в другом.

– В чем же? – без интереса спросил Слива.

– История эта, – начал говорить Антон Сергеевич, – она, возможно, покажется неправдоподобной и странной, но все на самом деле обстоит именно так, как я хочу вам рассказать.

– Ну чего ты порожняк гонишь? – спросил Слива, доставая вторую сигарету и решив, что к родственнику можно обращаться и на «ты». – Давай короче и по существу.

– Короче и по существу дело обстоит так, что на самом деле в семье Сливянских 17 сентября 1970 года в привилегированном роддоме для партийной элиты родился я, – сказал Антон Сергеевич, – а ваша мама работала в этом роддоме уборщицей…

Слива вытаращил глаза на визитера и, казалось, что даже дым из его рта застыл, как айсберг около его носа.

– Ты чего мне тут гонишь, мужик? – возмутился Слива. – Я свою маму хорошо знаю и она никогда в своей жизни не работала никакой уборщицей. Она даже дома никогда не убиралась, у нас всегда была домработница.

– Ваша родная мама Мария Ивановна Ермишкина работала уборщицей в роддоме, – твердо повторил Антон Сергеевич, – и когда мы с вами были младенцами она подменила меня на вас.

– Да пошел ты, знаешь куда со своими фантазиями! – вскочил со стула Слива. – Кто ты такой вообще, а? Ты мент что ли?

– Успокойся и сядь на место!!! – тоном директора большой фирмы приказал Антон Сергеевич.

Слива подчинился, сел и спросил:

– Ну и че тебе надо?

– Мне лично ничего от тебя не надо! Я хочу только выполнить просьбу твоей же родной матери – дать ей взглянуть на тебя, ее родного сына, до того как она умрет, понял? Только посмотреть на тебя живого она хочет и все на этом. Сам ты можешь верить в то, что я тебе рассказал, можешь не верить, но для умирающей старой женщины это последнее, о чем она меня просила!

Антон Сергеевич сказал эту фразу настолько убедительно, что Слива даже растерялся.

– Ты это… – неуверенно спросил он. – В натуре, что ли не гонишь?

– Не гоню, – ответил Антон Сергеевич.

Слива почесал стриженую макушку, сел на стул, обхватил голову руками, некоторое время молчал, а потом спросил негромко:

– И что ты сам думаешь, что все что ты мне рассказал об этой подмене в роддоме, это на самом деле правда? Какие есть доказательства, улики там?

– Мать сейчас умирает от рака, – ответил Антон Сергеевич, – и я думаю, что ей совершенно ни к чему врать и что-то придумывать. Зачем ей это нужно, скажи?

– В общем-то незачем, – ответил Слива, – тут у нас один подыхал от туберкулеза, так раскололся еще в двух убийствах перед тем как «озяб». Чтобы, типа, грех снять с души…

– Вот именно, – подтвердил Антон Сергеевич.

– Так, значит, ты говоришь, что тебя поменяли на меня в роддоме? – переспросил Слива. – А поподробнее можно об этом узнать?

Антон Сергеевич сел напротив него и пересказал ему слово в слово то, что рассказала ему в больнице тетя Маша. Слива слушал внимательно, куря сигареты из пачки одну за другой пока они не закончились. Когда Антон закончил свой рассказ, Слива сидел не шелохнувшись и низко опустив голову. Пепел его сигареты, зажатой между пальцами обвалился и упал на пол, но Слива даже этого не заметил.

– Ну вот и все, – сказал Антон Сергеевич.

– А ты знаешь, ведь мне всегда казалось, что они относятся ко мне как-то не так, – сказал Слива, – как будто чувствовали что-то чужое.

– Кто «они»? – спросил Антон.

– Мои отец и мать, – ответил тот, – они никогда не любили меня. Ольга всегда была для них на первом месте. Ей было и внимание, и забота, и лучшие игрушки. Думаешь я случайно на зоне оказался? Нет, братан, все закономерно.

– Кто это Ольга? – заинтересованно спросил Антон Сергеевич, отметив, что Слива переменил тон и назвал его братаном.

Возможно, это было обычное «зоновское» выражение, а может быть, в этом слове скрывалось нечто большее. А кем они были друг другу, если не братьями?

– Ольга? – переспросил Слива. – Это моя младшая сестра. Извини, братан, я так понимаю, что теперь это твоя младшая сестра. Она родилась через пять лет после моего рождения и сразу же обо мне все вокруг просто позабыли. Нет, не подумай, что я уж так был брошен – у меня были деньги, вещи из-за бугра, я ни в чем не знал отказа. Не было у меня единственного – родительской любви!

– У меня тоже не было родительской любви, – хмуро ответил Антон, – я воспитывался в детском доме с пяти лет.

Слива глянул на него исподлобья и сказал:

– Одно дело, когда предки далеко и ты их не видишь, а другое, когда рядом, но их словно и нет. Теперь-то мне понятно почему отец всегда говорил мне, что я им словно не родной. Потому что я не родной им и был. А ты говоришь, что моя родная мать еще жива?

– Да, пока жива, но у нее серьезная форма рака, – ответил Антон, – и она очень хочет тебя увидеть.

Слива неожиданно закрыл лицо ладонями и всхлипнул. Антон Сергеевич с удивлением для себя заметил, что Слива плачет. Он не ожидал такого проявления сентиментальности от показавшегося ему вначале их знакомства весьма циничным Сливы. Поэтому он спросил с некоторым удивлением:

– Ты чего, плачешь что ли?

– Не-а, – ответил Слива, утирая мокрые глаза жестким рукавом робы, – не обращай внимания, так, накатило. Сам понимаешь, здесь на зоне житье не сахар, волки кругом – того и гляди сцапают. Нервы на пределе, да еще тут проблемы кое-какие. Так чего ты говорил насчет матери?

– Увидеть тебя она хочет.

– А ты в курсе сколько мне еще здесь «парится»?

– Я в курсе. Четыре с половиной года.

– Думаешь мать проживет еще четыре с половиной года? Дождется меня?

– Этот вопрос я попробую решить, – со своей непоколебимой уверенностью пообещал Антон Сергеевич, – у меня есть хороший адвокат именно по уголовным делам, он завтра же займется этим вопросом…

– Хорошо, поставим вопрос по-другому, – перебил его Слива, он словно бы и не слушал что ему говорит Антон, – а ты в курсе сколько мне самому жить осталось?

Антон Сергеевич с недоумение посмотрел на собеседника.

– А что такое? – спросил он. – Ты тоже болен, что ли?

Слива ответил не сразу, заглянул в пустую пачку сигарет в поисках мало-мальски приемлемого для курения окурка, не нашел и спросил:

– У тебя еще пачечки сигарет нету?

– Нету, – ответил Антон, – но я тебе передам блок завтра.

– Завтра меня уже не будет на свете, – с грустной усмешкой сказал Слива.

– Да в чем дело-то? – спросил Антон. – Ты можешь объяснить?

Слива опять выдержал паузу, вздохнул и сказал:

– Я вообще-то в карты не играю никогда. А тут чего-то позавчера тоска такая накатила, подошел парень с последнего этапа, говорит, давай, мол, перекинемся в буру от тоски. Слушай, сам не пойму отчего повелся, да только потом мне объяснили, что он профессиональный катала…

– И много проиграл?

– Тысячу долларов, – ответил Слива, – но сегодня за просрочку мне блатные выкатили проценты еще штуку, теперь я две должен.

– Это поэтому ты у меня в долг попросил в начале нашего разговора?

– А что было делать, видишь шею вчера порезали, – и Слива ткнул пальцем в царапанную ранку с запекшейся кровью, – ты пришел, сказал, что родственник, я и подумал, а вдруг ты мне поможешь? Я же когда-то выйду отсюда, я отработаю эти бабки под любые проценты.

– Ладно, не суетись из-за двух тысяч, – махнул рукой Антон Сергеевич, – этот вопрос вообще не вопрос. Кому ты должен?

– Должен я катале, но на меня блатные насели, – ответил Слива, – Жупел и Дохлый. Ты не подумай, что я жалуюсь тебе или прошу деньги без отдачи. Дай мне в долг, проценты назначь, я освобожусь, отработаю все до копейки!

Антон Сергеевич жестом руки прервал поток обещаний Сливы, показав ему тем самым, что дело на самом деле выеденного яйца не стоит и в это время вошел надзиратель, многозначительно позвякивая ключами. Слива встал с места, привычно закинул руки за спину и сказал напоследок:

– Если до отбоя у тебя не получится – то мне край.

И Слива многозначительно провел ребром ладони себе по горлу. Антон Сергеевич кивнул и Сливу увели.