Текст книги "Начинали мы на Славутиче..."

Автор книги: Сергей Андрющенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц)

К утру форсировала Днепр и 30-я стрелковая дивизия, наш сосед справа. Как рассказывал мне потом начальник штаба корпуса, ее части переправлялись в более тяжелых, чем мы, условиях, особенно на участке 71-го стрелкового полка. Десант здесь был обстрелян еще задолго до подхода к правому берегу и понес большие потери. Высадилось всего сорок человек, однако связь с ними вскоре была потеряна. Ни одна лодка не вернулась обратно. Группа под командованием капитана К. С. Морозова, окруженная и прижатая к реке, продолжала сражаться в районе дачи Тальберга. Она отбила восемь вражеских контратак. Воины дрались до последнего патрона и предпочли смерть позорному плену. Капитан Морозов, даже будучи тяжело раненным, продолжал до конца руководить боем.

Преодоление реки силами 71-го полка было приостановлено. Зато 35-й стрелковый действовал более успешно и выполнил поставленную перед ним задачу. При сильном огневом сопротивлении противника 1-й батальон сумел захватить небольшой плацдарм и продвинуться вперед метров на двести. Первыми здесь высадились комбат старший лейтенант В. И. Перевердинцев, заместитель командира полка по политчасти майор К. К. Ермишин, командир взвода старшина Г. Ф. Уманец, старшина роты сержант С. С. Литвиненко, красноармеец И. И. Хохленко. Все они проявляли чудеса героизма. Операторы, приехавшие из штаба корпуса, сообщили мне потом некоторые волнующие подробности. Например, сержант Литвиненко, когда подразделение было окружено гитлеровцами, а командир убит, поднял своих товарищей врукопашную, заколол штыком четырех фашистов, но и сам погиб. А командир расчета старший сержант И. И. Радайкин, как только плот достиг берега, вместе с товарищами на руках вытащил орудие на песок и сразу же открыл огонь по врагу. Вскоре его сильно контузило, но коммунист не покинул командирского места. Придя в сознание, он продолжал корректировать огонь, а когда был сражен наводчик, стал на его место и подбил два танка.

256-й стрелковый полк 30-й дивизии достиг другого берега чуть позже, вслед за 225-м, уже по нашей переправе. Ею же воспользовался потом и сосед слева – 3-й гвардейский мехкорпус, занявший к 4 октября позиции в районе Селища.

Таким образом, к исходу 26 сентября 1943 года частями 23-го стрелкового корпуса на западном берегу реки был захвачен и удержан плацдарм, получивший у наших воинов наименование «каневский». Он был тогда, конечно, невелик: всего до двух километров по фронту и до четырехсот метров в глубину. Нам предстояло еще его расширить.

Задача по захвату и удержанию каневского плацдарма, была, несомненно, трудной и потребовала от всех нас максимального напряжения сил. Однако ее выполнение могло быть в значительной степени облегчено. Дело в том, что в тылу немецких войск, в районе сел Тростинец и Литвинец, штабом Воронежского фронта планировалась высадка воздушного десанта. И его удар, совмещенный с нашим, наверняка имел бы большой эффект. Однако действия 5-й воздушно-десантной бригады в тылу врага почему-то не были согласованы с наступлением войск с фронта. Выброска десанта была осуществлена в ночь на 24 сентября, мы же начали форсировать Днепр двумя сутками позже. Кроме того, видимо, был неправильно определен район десантирования. Командование бригады не имело ясных данных о противнике. В результате наши воины, заброшенные во вражеский тыл, неожиданно попали в центр расположения гитлеровских войск. Многие из них были уничтожены. Вот почему десант, как справедливо отмечает в своих мемуарах Маршал Советского Союза К. С. Москаленко, «своей задачи не выполнил»[2]  Москаленко К. С. На юго-западном направлении. М., 1972, с. 135.


[Закрыть]. Следует добавить, что мы не знали о готовящемся броске 5-й бригады в тыл фашистов и при всем желании не могли помочь ей, хотя десантирование производилось в полосе наступления нашего корпуса. Лишь отдельные группы парашютистов сумели потом выйти к нам на плацдарм. Из их рассказов мы, собственно, и узнали о разыгравшейся трагедии.

Бои между тем продолжались. Мы делали все, чтобы закрепить плацдарм, а местами даже расширить его, но явно не хватало переправочных средств. На правобережье Днепра следовало бы уже перебросить не только полковую, но и значительную часть дивизионной артиллерии, что намного повысило бы устойчивость нашей обороны. Поэтому, как только командир корпуса на рассвете 26 сентября появился у нас на КП, генерал Королев первым делом спросил его о понтонерах.

– Вы говорили, что придадите их тому, у кого наметится успех, – напомнил он генералу Чувакову.

– Раз обещал, дам, – сказал Никита Емельянович. – Только не зазнаваться. Успех невелик, надо развивать его.

– Когда же прибудут саперы? – спросил Королев.

– А они уже прибыли. Знакомьтесь: командир двадцать третьего отдельного моторизованного понтонно-мостового батальона майор Тихонов.

Высокого роста офицер шагнул из-за спины комкора. Мы пожали друг другу руки.

– У майора Тихонова большой опыт по части форсирования рек, – заметил Чуваков. – Да и люди у него отличные, можно сказать, асы понтонного искусства. Верно, комбат?

– Так точно, товарищ генерал, – смутился офицер, – народ в батальоне работящий.

Скромность офицера мне понравилась, так же как и его спокойная уверенность. Держался он с достоинством. Чувствовалось, что комбат дело свое знает отлично. Дальнейшие события подтвердили это.

Чуваков, приказав наращивать усилия на плацдарме, уехал. Мы остались в блиндаже втроем, и Королев сразу же стал расспрашивать командира понтонеров о его возможностях и намерениях. Оказалось, что майор А. П. Тихонов и дивизионный инженер Д. В. Слепинкин уже провели разведку района форсирования и имеют хорошо продуманный план. С наступлением темноты было решено организовать пять пунктов переправ, из них две паромные, грузоподъемностью до 12 тонн, и три десантные, легкие. В местах переправ намечалось соорудить пристани, оборудовать укрытия.

Мы одобрили эти предложения. Тут же усилия понтонеров были согласованы с действиями частей 30-й дивизии, которые тоже следовало перебросить на западный берег, уточнен расчет переправы по времени.

Теперь мы получили возможность передислоцировать на противоположный берег не только свою артиллерию, но и орудия приданной дивизии 29-й истребительно-противотанковой бригады, в чем наши полки очень нуждались. Кроме того, на плацдарм предстояло перебросить большое количество боеприпасов, горячую пищу, оружие, а оттуда вывезти раненых. Работа предстояла огромная, а в нашем распоряжении было лишь темное время суток. Днем зеркало реки простреливалось сплошным огнем, и переправляться через нее было почти невозможно.

Понтонеры блестяще справились со своей задачей. Батальон майора А. П. Тихонова переправил на правобережье приданные нам и поддерживающие нас средства, а также главные силы 30-й стрелковой. И все это – под почти непрекращающимся артиллерийско-минометным огнем врага. Майор Тихонов лично руководил переправой, неоднократно перебирался с одного берега на другой, организовывая быструю разгрузку и погрузку понтонов. Умело и бесстрашно действовали его подчиненные. Каждый из них делал за ночь по семь-восемь рейсов. Хотя гитлеровцы стреляли по площадям, тем не менее снаряды иногда поражали и личный состав, и понтоны. Саперы прямо на плаву исправляли повреждения и продолжали свой опасный путь.

За отличное выполнение задания и проявленные при этом отвагу и мужество А. П. Тихонову было присвоено звание Героя Советского Союза. Такой же высокой награды удостоился и моторист ефрейтор С. Е. Седнев. На своем катере БМК-70 он под непрерывным огнем пересекал Днепр более трехсот раз, переправив множество боевой техники и личного состава. Во время одного рейса паром Седнева был поврежден прямым попаданием снаряда и мог быстро затонуть. Но Сергей, не обращая внимания на продолжающийся обстрел, выбуксировал паром на песчаную отмель и тем спас его вместе с грузом и людьми. В другой раз при подходе катера Седнева к берегу снаряд угодил в его корму. Однако воин и тут не растерялся: с помощью трактора он вытащил суденышко из воды, тут же, на берегу, за несколько часов восстановил его и продолжал перевозить войска и технику.

Как только паромы подходили к берегу, расчеты вручную, на лямках подхватывали орудия и по сыпучему песку, утопая в нем по щиколотки, вытаскивали пушки на огневые позиции. Видя, как трудно артиллеристам, на помощь им приходили пехотинцы.

С утра 27 сентября гитлеровцы возобновили свои контратаки, введя в бой большие силы пехоты и танков. Трудно сказать, как обернулось бы дело, если бы не артиллерия, переправленная за ночь и поставленная на прямую наводку. Особенно трудная обстановка сложилась в районе высоты 175,9, которая господствовала над местностью. Фашисты делали все, чтобы вернуть ее. Здесь на сильно поредевшие левофланговые роты 225-го стрелкового полка навалилось до двух батальонов пехоты и полтора десятка танков. Усилила удары фашистская авиация, ни на минуту не прекращался и артиллерийско-минометный обстрел. Гитлеровцы уже были уверены в успехе и с присущей им наглостью кричали издали: «Рус, буль-буль!»

Два немецких танка прорвались к командному пункту полка, расположенному на северо-восточных скатах высоты. Всем, кто был здесь, пришлось занять место в окопах. Майор Шиянов со своим адъютантом старшим лейтенантом М. Карташовым выдвинулись по ходу сообщения вперед. Одна за другой полетели во вражеские машины брошенные ими противотанковые гранаты. Один танк загорелся, но другой продолжал утюжить окопы. Красноармейцы тут несколько растерялись. И тогда Иван Иванович Шиянов, чтобы спасти положение, бросился к стоявшему рядом в кустах орудию. Оно оказалось разбитым. Но рядом лежали снаряды, а соседняя пушка молчала: расчет ее погиб, израсходовав все боеприпасы.

– Давай-ка снаряды туда, быстро! – крикнул Шиянов Карташову, указывая на соседний орудийный окоп.

Командир полка сам стал к панораме. Прозвучал один выстрел, другой. Фашистский танк вздрогнул и завертелся на одной гусенице. От третьего снаряда, метко пущенного Шияновым, заклинило башню машины. Экипаж попытался выскочить из танка, но двоих гитлеровцев тут же срезали пули наших стрелков, а остальные были взяты в плен.

Нелегкий поединок с фашистами завязался и на правом фланге 225-го полка. Здесь на горстку наших бойцов – их было всего двадцать семь человек – двинулось две роты автоматчиков и несколько танков. Но воины не дрогнули. Автоматным огнем они прижали гитлеровскую пехоту к земле и стали уничтожать танки. Рядовой Виктор Петрович Иванов поджег один из них бутылкой с зажигательной смесью; другой был подбит связкой гранат. Остальные вражеские машины отошли. И тогда Иванов, видя, что командир ранен, поднял своих товарищей в атаку. Гитлеровцы были отброшены.

В тот же день воины получили благодарственное письмо за подписью командира полка и замполита. Иванову сообщалось, что он представлен к награде. Боец продолжал так же отважно и стойко сражаться на плацдарме, за что был впоследствии удостоен звания Героя Советского Союза.

Благодарственные письма особо отличившимся воинам вручались довольно часто. Это была одна из очень действенных форм партийно-политической работы в боевой обстановке. Применялись, разумеется, и другие методы: широко популяризировался, например, опыт отличившихся красноармейцев в боевых листках, в листовках-молниях, регулярно доводились до личного состава сводки Совинформбюро, приказы Верховного Главнокомандующего. В окопы бойцам, как правило, своевременно доставлялись дивизионная и армейская газеты. Такая четкая, оперативная форма агитации, конечно, благотворно сказывалась на повышении боевой активности воинов, на росте их политической сознательности. Усилилась тяга бойцов и командиров в партию и комсомол. Нередко, идя в бой, воины просили считать их, если они погибнут, коммунистами и комсомольцами. Только за неделю боев на каневском плацдарме в первичные партийные и комсомольские организации дивизии были поданы сотни заявлений с просьбой о приеме в ряды ВКП(б) и комсомола.

Гитлеровцы начали подтягивать свежие резервы. Нам было известно, что на участке дивизии – в районе дача Тальберга, северная окраина Селища – действует 57-я пехотная дивизия противника в составе 248-го и 164-го гренадерских полков и 157-го саперного батальона; остальные части обнаружены не были. В полосе 30-й дивизии предположительно оборонялась 88-я пехотная, а южнее Селища – 10-я танковая немецкие дивизии. Однако вечером 26 сентября майор Е. И. Карачун доложил, что, по полученным сведениям, у противника должны произойти смена и усиление частей. Вполне естественно, что это вызвало у нас беспокойство.

Генерал А. И. Королев приказал усилить разведку, чтобы точнее установить намерения противника. В ту же ночь был организован поиск. Группа разведчиков проникла в тыл врага и в районе Бобрица захватила фельдфебеля из штабной роты 22-й пехотной дивизии, которая, как выяснилось, только что подошла к фронту. Но пленный сообщил, что это соединение не сменило 57-ю дивизию, а заняло оборону между ней и 88-й дивизией. Боевые порядки фашистских войск, таким образом, уплотнились. Зная об этом, мы могли теперь вовремя принять соответствующие меры.

Майор Е. И. Карачун сумел так поставить дело, что штаб всегда своевременно имел данные о силах и намерениях противника. Возглавляемое им разведотделение дивизии работало оперативно, творчески. Люди там подобрались смелые, дерзкие. Они нередко сами возглавляли поиски и засады, ходили в тыл врага. Только за первую неделю боев на плацдарме офицерами разведотделения было подготовлено и выслано с различными заданиями сорок пять групп, которые захватили семнадцать пленных, много ценных документов, образцов оружия и уничтожили до ста гитлеровцев.

Сведения, полученные какой-либо из разведгрупп, обязательно перепроверялись. Так было и в случае с немецким фельдфебелем, захваченным в районе Бобрица. Добытые на другой день разведчиками документы и карты гитлеровцев подтвердили прибытие на наш фронт 22-й пехотной дивизии. Было установлено, что в районе высоты 223,8 у немцев проходит стык между 22-й и 57-й дивизиями. Здесь и было решено сосредоточить основные усилия при нанесении удара.

* * *

На рассвете 27 сентября части 23-го стрелкового корпуса получили приказ расширить плацдарм на западном берегу Днепра и овладеть высотами 243,2 и 223,8.

Целый день шел бой. Несколько раз наши бойцы поднимались в атаку, но, встреченные сильным артиллерийско-пулеметным огнем, вынуждены были отходить на свои позиции. Лишь 225-му стрелковому полку удалось к вечеру потеснить гитлеровцев и продвинуться вперед на двести – двести пятьдесят метров.

Такое же положение было и 28 сентября. Противник усилил огонь, особенно в районе высоты 223,8, вероятно почувствовав, что именно здесь мы сосредоточиваем свои основные усилия, и стремясь поплотнее прикрыть стык между своими дивизиями. Активнее стала на этом участке вражеская авиация. Группы по 15–20 самолетов почти беспрерывно наносили бомбовые удары по нашим атакующим подразделениям.

Во второй половине дня фашисты предприняли несколько контратак, правда сравнительно небольшими силами. На участке 117-го стрелкового полка несколько раз доходило до рукопашных схваток. Однако все контратаки врага были отбиты с большими для него потерями. Местами нашим подразделениям удалось даже продвинуться несколько вперед. В частности, вечером полковник И. В. Бастеев доложил, что подразделения 89-го полка полностью овладели юго-западными скатами высоты 175,9.

Днем 28 сентября на командный пункт дивизии позвонил генерал Чуваков. Выслушав короткий доклад А. И. Королева, Никита Емельянович сказал:

– Продвигаемся медленно, но верно. Понимаю, что вам трудно. И все же надо овладеть деревней Селище и высотой двести сорок три и два. Согласуйте свои действия с частями пятьдесят второй и пятьдесят третьей гвардейских танковых бригад, расположенных сейчас в районе Решетки, Лепляво. Переброска их намечена в ночь на четвертое октября. Вы и тридцатая должны пропустить их через свои переправы. С появлением на плацдарме танков вам будет легче бить врага…

– Задача ясна, – отозвался генерал Королев. – Будут еще какие-нибудь распоряжения, товарищ комкор?

Чуваков помедлил.

– Вот что, Александр Игнатьевич, – сказал он после паузы. – Полагаю, что вам будет целесообразней находиться на западном берегу Днепра.

– Вас понял. Думаю так же, – отчеканил Королев. – С вашего разрешения сегодня же ночью передислоцирую свой наблюдательный пункт в район высоты сто семьдесят пять и девять.

Комдив положил трубку и повернулся с улыбкой к Фролову, сидевшему рядом за столом и писавшему политдонесение:

– Ну вот, Александр Иванович, настало время – могу предложить вам место в лодке, как и обещал.

Фролов не отозвался, продолжая работать. Но я заметил, что начальник политотдела чем-то недоволен. Обратил на это внимание и Королев. Отойдя в сторону он спросил:

– У тебя, кажется, на сей счет свое мнение?

– Да, Александр Игнатьевич, – сказал Фролов. – Я считаю, что комдиву пока незачем переправляться на правый берег. Плацдарм ведь удерживается прочно и никаких экстраординарных мер принимать не следует.

– Но это же необходимо для более оперативного руководства главными силами дивизии на плацдарме, да и требования командующего фронтом таковы, – возразил Королев. – Я сам неоднократно говорил Чувакову, что пора мне свой НП иметь на правом берегу.

– И все же я такой необходимости не вижу, – настаивал начальник политотдела.

– Но сам-то ты, если б разрешили, давно был бы там, – засмеялся Королев. – Я ведь тебя еле удержал.

– Мало ли что я…

Фролов так и не согласился с комдивом, будто предчувствуя какую-то беду. Он даже позвонил начальнику политотдела 47-й армии полковнику М. X. Калашнику и попросил его вмешаться. Однако тот ничего, конечно, уже не смог бы поделать.

Как только стемнело, генерал Королев и майор Фролов в сопровождении адъютанта и двух автоматчиков спустились к реке. Александр Игнатьевич был, как всегда, бодр, подвижен, шутил.

– Танкистов, конечно, пропускайте, – говорил он, – но не давайте им своевольничать. Хозяева переправы мы, мы и должны распоряжаться. Сперва пропустите поток раненых и боеприпасы.

В тот момент мне очень хотелось поехать вместе с комдивом. Главная задача решалась на плацдарме, а здесь, на острове Каневский, было уже что-то вроде тыла. Но я понимал, что кто-то должен оставаться и продолжать руководить переправой. Не без сожаления попрощавшись с Королевым, я долго стоял на берегу, глядя вслед лодке, растаявшей в ночи. Нас с Александром Игнатьевичем связывала тесная дружба. Он был для меня не только непосредственным начальником, но и близким по духу человеком. Мы очень хорошо понимали и поддерживали друг друга.

Высадившись на плацдарм, комдив, как потом стало известно, начал обходить боевые порядки полков, знакомился с расположением батальонов, системой огня, на месте давал указания по взаимодействию при отражении атак противника. Беседуя с бойцами и командирами, он интересовался их настроением, подбадривал. Генерал побывал в самых передовых траншеях, а утром, когда гитлеровцы снова бросились в контратаку, с НП у гребня высоты 175,9 лично руководил боем. Там же были майор Н. Д. Фролов со своей оперативной группой, командующий артиллерией подполковник А. П. Свинцицкий и начальник разведотделения майор Е. И. Карачун.

Во второй половине дня Королев решил побывать в 225-м стрелковом полку. Туда отправился и начальник политотдела. На КП полка майор И. И. Шиянов доложил о размещении подразделений, об организации обороны и мерах, принимаемых им на случай контратак врага. В полку оставалось мало людей: в ротах не было и трети боевого состава. Поэтому, когда фашисты атаковали, приходилось собирать силы в кулак для нанесения ответного удара. Королев подробно расспросил Шиянова об особо отличившихся воинах. Он намеревался лично встретиться с ними и поблагодарить за проявленные стойкость и мужество. Его интересовали система эвакуации раненых, порядок подвоза горячей пищи и боеприпасов.

Вечером, как мне потом рассказывал А. И. Фролов, он и комдив вышли к берегу реки. Солнце садилось, и его косые лучи золотили воду, Королев сказал:

– Смотри, Александр Иванович, какой великолепный закат. Давненько такого не видывал. У нас на Ярославщине бывают такие красивые закаты, что просто залюбуешься…

С запада порывами налетал ветер, срывая с кустов, росших у воды, уже пожелтевшие листья. Они мягко падали в реку и долго покачивались на волнах, постепенно уносимые течением к югу.

– Что-то прохладно становится, – поежился Александр Игнатьевич. – Осень берет свое.

Он попросил адъютанта принести ему плащ-накидку, оставленную неподалеку в щели, раскрыл портсигар, протянул Фролову, но тот отказался. Комдив закурил сам и стал прохаживаться вдоль берега. В это время гитлеровцы снова начали обстрел плацдарма: они редко давали нам передышку более получаса. Один снаряд разорвался неподалеку от Королева. Даже не вскрикнув, он упал лицом вниз. Фролов бросился к комдиву, перевернул его на спину и увидел на левом виске генерала струйку крови. Рана была совсем крохотной, но осколок, видимо, проник глубоко. Все произошло настолько внезапно, что в руке Королева еще продолжала дымиться папироса.

Вместе с адъютантом Фролов перенес комдива в окоп и начал делать ему перевязку. Александр Игнатьевич еще дышал. Но минут через десять он, не приходя в сознание, скончался.

Вскоре майор Фролов позвонил на командный пункт дивизии и сообщил о гибели комдива. Весть была настолько неожиданной и чудовищной, что, потрясенный, я с минуту молчал, пока Фролов не забеспокоился:

– Ты слышишь меня, Сергей Александрович?

– Да, – с усилием отозвался я.

Должно быть, начальник политотдела понял мое состояние и сочувственно проговорил:

– Что поделаешь, Сергея Александрович, на войне без потерь не бывает. Все здесь потрясены и рвутся в бой, чтобы отомстить за своего комдива.

Всем было известно, что Королев не просто пользовался среди личного состава дивизии большим авторитетом. Его любили бойцы и командиры. Поэтому реакция людей была вполне естественной. Дошло до моего сознания и другое: теперь до прибытия нового комдива на мне лежит ответственность за все, что произойдет в соединении. Эта мысль заставила взять себя в руки.

– Ты, Александр Иванович, попридержи-ка там горячие головы, – сказал я Фролову. – Как бы в гневе чего не натворили.

– Не беспокойся, – ответил он. – Все будет как надо…

Положив трубку, я тут же связался со штабом корпуса и попросил к телефону генерала Чувакова. Никита Емельянович выслушал мое сообщение о трагическом события молча: его выдержке всегда можно было позавидовать.

– Да-а, – протянул он глухо, – кристальной чистоты был человек. Я ведь его очень давно знал… – Чуваков помолчал и уже иным тоном сказал: – Передайте начподиву: тело генерала Королева ночью переправить на этот берег. Похороним его в Гельмязове, отдадим последние почести. И еще вот что, Андрющенко, – командование дивизией возлагаю временно на вас…

Долгая служба в армии, а начал я ее с 1929 года, приучила не выражать эмоций при получении приказа и повиноваться беспрекословно.

– Есть, вступить в командование!

– Задачу вы знаете, – продолжал Чуваков, – надо не только удержать, но и расширить плацдарм. В тылу у немцев авиаразведкой замечено скопление и передвижение войск. Так что будьте готовы ко всяким неожиданностям.

– Все ясно, товарищ генерал, – ответил я. – Разрешите мне сегодня же ночью переправиться на ту сторону.

Комкор отозвался не сразу. Я почувствовал, что он колеблется. По-человечески его можно было понять, но нельзя же было мне оставаться здесь, когда именно на плацдарме решалась теперь судьба всего боя.

– Главные силы дивизии переправились, Никита Емельянович, – сказал я осторожно. – И руководить ими издали…

– Ладно, – вздохнул он, – Действуйте! Только… будьте осторожны.

* * *

Дни 30 сентября и 1 октября были относительно спокойными. Гитлеровцы продолжали, конечно, бомбить, обстреливать наши позиции, несколько раз бросались в контратаки, но силы их были невелики: до роты пехоты, 3–5 танков. Создалось впечатление, что это скорее разведка боем, чем серьезная попытка сбросить нас с плацдарма. Поэтому я дал артиллеристам команду отражать эти контратаки только с временных огневых позиций, чтобы не раскрывать истинное расположение батарей. Следовало ведь думать и о завтрашнем дне, предвидеть возможности изменения обстановки. Функции мои вообще существенно изменились. Одно дело – возглавлять штаб дивизии и совсем другое – командовать соединением. Теперь приходилось уже самому принимать решения и полностью нести за них ответственность, отдавать распоряжения и принимать все меры к тому, чтобы они были точно выполнены. Конечно, штаб (его временно возглавлял Николай Данилович Фролов) во всем помогал мне. Скажу больше: люди, понимая сложность ситуации и мое положение, старались работать предельно четко, оперативно, проявляли во всем инициативу. Вот когда я с особой силой почувствовал, насколько дружный и понимающий сложился у нас коллектив.

Обстановка между тем продолжала усложняться. Учитывая, что в район поселка Студенец прибыла 3-я немецкая танковая дивизия, мы предупредили командиров полков, чтобы они не ослабляли бдительности, создавали прочную оборону, а где можно, продвинулись вперед. Местность на плацдарме была сильно пересеченной: много рытвин, оврагов, и мы стремились использовать их как естественные препятствия на пути контратакующих танков противника.

Главное внимание следовало сосредоточить на удержании высоты 175,9 и на стыке с 30-й стрелковой. Майор Д. В. Слепинкин получил приказание как можно быстрее осуществить наиболее плотное минирование участков местности между оврагами. А подполковник А. П. Свинцицкий доложил, что он, исходя из задачи дивизии, спланировал и подготовил массированные и заградительные огни прежде всего в интересах 225-го и 89-го стрелковых полков.

30 сентября была закончена переброска на западный берег всех противотанковых орудий, в том числе и 29-й истребительно-противотанковой артиллерийской бригады. Наши позиции значительно усилились. В полках были созданы противотанковые опорные пункты и резервы.

Во взаимодействии с 30-й стрелковой дивизией днем мы атаковали противника в направлениях Трощин и Гришенцы. Однако подразделения были встречены сильным огнем и сумели продвинуться всего лишь на 200–300 метров. Но и это уже было успехом. Шаг за шагом шли наши воины вперед, отвоевывая буквально каждый метр земли у врага.

К 1 октября плацдарм, захваченный корпусом, был расширен до четырех километров по фронту и до двух – в глубину.

В этот же день похоронили нашего боевого товарища генерал-майора Александра Игнатьевича Королева, которому посмертно Указом Президиума Верховного Совета СССР было присвоено звание Героя Советского Союза. В момент опускания тела А. И. Королева в могилу мы решили кроме траурного салюта произвести двухминутный огневой налет по врагу из всех имеющихся в дивизии видов оружия. Этот залп наверняка запомнился гитлеровцам: он прошел по их позициям уничтожительным огненным смерчем. Пленные, захваченные той же ночью, показали, что наш ожесточенный огонь вызвал у них панику. Многие подумали, что началось наступление. Гитлеровцы выскакивали из укрытий и попадали под разрывы снарядов. Противник понес потери как в живой силе, так и в технике.

Мне не довелось участвовать в похоронах генерала А. И. Королева: нельзя было покинуть плацдарм, где не прекращался бой.

И только совсем недавно я побывал в местах минувших боев. Заехал и в Гельмязов. На одной из площадей этого похорошевшего теперь города стоит памятник павшим героям. Рядом в густом обрамлении цветов могила генерала А. И. Королева. Пионеры ближайших школ заботливо ухаживают за ней. А та акация, что посадили бойцы у могилы своего комдива тогда же, осенью 1943 года, выросла в могучее дерево. Я стоял под ним, слушая шелест листвы, и думал о былых сражениях и тех, кто шел с нами по трудным дорогам войны и не дожил до светлого дня победы. Они отдали свою жизнь не напрасно. На земле, навсегда очищенной ими и их боевыми товарищами от фашистской нечисти, расцвела счастливая жизнь, и благодарные потомки навсегда сохранят в своих сердцах имена отважных воинов.

Вместе с А. И. Королевым в Гельмязове похоронен еще один Герой Советского Союза из нашего корпуса, майор Козьма Козьмич Ермишин, замполит 35-го полка 30-й стрелковой дивизии, погибший в жестоком бою на плацдарме 2 октября 1943 года.

* * *

В ночь на 2 октября оперативная группа штаба корпуса во главе с генералом Чуваковым переправилась через Днепр. На восточных скатах высоты 175,9 был оборудован НП комкора, откуда теперь и шло непосредственное управление боем.

Перед рассветом Никита Емельянович позвонил на командный пункт 117-го стрелкового полка, где я находился.

– На нашем участке, – сказал он, – немцы стягивают танки. Утром могут ударить. Будьте готовы!

В его голосе слышалась явная озабоченность. Тревога командира корпуса была понятна. Ведь в полках к тому времени насчитывалось лишь по 200–220 активных штыков. Да и наша противотанковая артиллерия тоже понесла значительные потери. Словом, если фашисты навалятся большими силами, сдержать их будет довольно трудно.

– Вы бы отдохнули немного, товарищ подполковник, – укоризненно заметил мне адъютант С. Г. Туманов, когда мы вернулись на свой командный пункт. – Сутки же на ногах…

Я прилег, не раздеваясь, на топчане в блиндаже. Но там было душно, и мне не спалось. А тут еще наступила такая тишина, что стало слышно, как звенят комары. Опыт подсказывал, что это безмолвие не предвещало ничего доброго. Тишина на фронте вообще очень обманчива. Часов в пять я позвонил Шиянову. Он тотчас же взял трубку.

– Почему не спишь, Иван Иванович?

– Слишком уж тихо, – ответил он, – а я привык дремать под выстрелы. Неплохая музыка, когда знаешь, что противник играет ее просто так, для острастки…

– Поднимай-ка людей, корми горячим завтраком. Потом фашист может не дать нам на это времени.

– Уже распорядился…

Шиянов всегда отличался предусмотрительностью.

Мне тогда припомнился наш недавний с Иваном Ивановичем разговор. Я спросил: «Сколько людей осталось в вашем распоряжении?» «Если всех собрать, то и на батальон полного штатного состава, пожалуй, не наберется», – ответил Шиянов. «И тем не менее сражаться будет полк». Шиянов посмотрел на меня внимательно: «Не беспокойтесь, Сергей Александрович. Двести двадцать пятый не подведет!»