Текст книги "Стена (Фантастические повести)"

Автор книги: Сергей Абрамов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 27 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Так он и поступил.

И вот что странно: больше ни разу не вспомнил о своих снах, не связал их с внезапно появившимся умением «сигать, как кузнечик». А может, и правильно, что не связал? При чем здесь, скажите, мистика? Надо быть реалистом. Все дело в силе воли, в желании, в целеустремленности, в характере.

6

Контрольную он написал. Несложная оказалась контрольная. Дождался последнего урока, вместе со всеми пошел в спортзал.

– А ты куда? – спросил Фокин, лучший друг. – Тебя же освободили.

– А я не освободился, – сказал Алик.

– Ну и дуб. – Лучший друг был бесцеремонен. – Человеку идут навстречу, а он платит черной неблагодарностью.

– В чем неблагодарность?

– Заставляешь Бима страдать. Его трепетное сердце сжимается, когда он видит тебя в тренировочном костюме.

– Да, еще позавчера это было катахрезой, – щегольнул Алик ученым словцом, услышанным от отца.

– Чего? – спросил Фокин.

– Тебе не понять.

– Твое дело, – обиделся Фокин и отошел.

И зря обиделся. Алик имел в виду то, что Фокину – и не только Фокину – будет трудно понять и правильно оценить метаморфозу, происшедшую с Аликом. Да что там Фокину: Алик сам недоумевал. Как так: вчера не мог, сегодня – запросто. Бывает ли?..

Выходило, что бывает. После вчерашней разминки-тренировки Алик больше не искушал судьбу и сейчас, сидя в раздевалке, побаивался: а вдруг он не сумеет прыгнуть? Вдруг вчерашняя удача обернется позором? Придется из школы уходить…

Вышел в зал, занял свое место в строю. Вопреки ожиданиям, никто не вспоминал прошлый урок и слова Бима. Считали, что сказаны они были просто так, не всерьез. Да и кто из учеников всерьез поверит, что преподаватель разрешает не посещать кому-то своих уроков? А что дирекция скажет? А что районо решит? Все время вдалбливают: в школу вы ходите не ради оценок, а ради знаний, умения и прочее. А отметки – так, для контроля… Правда, хвалят все же за отметки, а не за знания, но это уже другой вопрос…

Бим поглядел на Алика, покачал головой, но ничего не сказал. Видно, сам понял, что переборщил накануне. В таких случаях лучше не вспоминать об ошибках, если тебе о них не напомнят. Но Алик как раз собирался напомнить.

Побегали по залу, повисели на шведской стенке – для разминки, сели на лавочки.

– Объявляю план занятий, – сказал Бим. – Брусья, опорный прыжок, баскетбол. Идею уяснили?

– Уяснили, – нестройно, вразнобой ответили.

Строганова руку вытянула.

– Чего тебе, Строганова?

– Борис Иваныч, а что девочкам делать?

– Все наоборот. Сначала опорный прыжок, потом брусья. Естественно, разновысокие. Еще вопросы есть?

– Есть, – сказал Алик.

Класс затих. Что-то назревало. Бим тоже насторожился, состроил кислую физиономию.

– Слушаю тебя, Радуга.

– У меня к вам личная просьба, Борис Иваныч. Измените план. Давайте попрыгаем в высоту.

Захихикали, но, скорее, по инерции. Вряд ли Радуга станет так примитивно подставляться. Ясно: что-то задумал. Но что? Надо подождать конца.

– А не все ли тебе равно, Радуга, когда свой талант демонстрировать? – не утерпел Бим, уязвил парня.

– Не все равно. – Алик решил не молчать, действовать тем же оружием. – Да и вам – из педагогических соображений – надо бы пойти мне навстречу.

Поймал округлившийся взгляд Фокина: ты что, мол, с катушек совсем слез? Не слез, лучший друг, качусь – не останавливаюсь, следи за движением.

Бим играет в демократа:

– Как, ребята, пойдем навстречу?

А ребят хлебом не корми, дай что-нибудь, что отвлечет от обычной рутины урока. Орут:

– Пойдем… Удовлетворим просьбу… Дерзай, Радуга…

Бим вроде доволен:

– Стойки, маты, планку. Живо!

Все скопом помчались в подсобку, потолкались в дверях, потащили в зал тяжеленные маты, сложили в два слоя в центре зала, стойки крестовинами под края матов засунули – для устойчивости.

– Какую высоту ставить? – спросил староста класса Борька Савин, хоть и отличник, но парень свой. К нему даже двоечники с любовью относились: и списать даст, и понять поможет – кому что требуется.

– Заказывай, Радуга.

Алик подумал секунду, прикинул, решил:

– Начнем с полутора.

– Может, не сразу? – усомнился Бим.

– А чего мучиться? – демонстративно махнул рукой Алик. – Помирать – так с музыкой.

– Помирать решил?

– Поживу еще.

Сам подошел, проверил: точно – метр пятьдесят.

– Начинай, Радуга.

– Пусть сначала Фокин прыгнет. Присмотреться хочу.

– Присматривайся. Пойдешь последним.

Отлично. Посидим, поглядим, ума-разума наберемся. Ага, при взлете правую ногу чуть-чуть согнуть… Левая прямая… идет вверх… Переворачиваемся… Руки – чуть в стороны, в локтях согнуты… Падаем точно на спину… Кажется: проще простого. Кажется – крестись. Джинн с бабой-ягой и Брыкиным сказали: прыгать будешь. А как прыгать – не объяснили. Халтурщики…

Он даже вздрогнул от этой мысли: значит, все-таки – джинн, баба-яга, Брыкин? Вещий сон?

– Радуга, твоя очередь.

Потом, потом додумать. Пора…

Побежал – как вчера, в саду, – оттолкнулся, легко взлетел, планку даже не задел, высоко прошел, лег на спину. Вроде все верно сделал, как Фокин.

В зале тишина. Только Фокин, лучший друг, не сдержался – зааплодировал. И ведь поддержали его, хлопали, кто-то даже свистнул восторженно, девчонки загалдели. А Алик лежал на матах, слушал с радостью этот веселый гам, потом вскочил, понесся в строй, крикнув на бегу:

– Ошибки были?

– Для первого раза неплохо, – сказал Бим, явно забыв, что прыгает Алик не первый раз. Другое дело, что все прошлые попытки и прыжками-то не назвать…

– Поднимем планку?

– Не торопись, Радуга, освойся на этой высоте.

– Я вас прошу.

– Ну, если просишь…

Поставили метр шестьдесят. Все уже не прыгали. Девчонки устроились у стены на лавках, к ним присоединились ребята – из тех, кто послабее или прыжков в высоту не любит. Были и такие. Скажем, Гулевых. Один из лучших футболистов школы, как стопперу – цены нет, а прыгать не может. И, заметим, Бим к нему не пристает с глупостями: не можешь – не прыгай, играй себе в защите на правом краю, приноси славу родному коллективу. Славка Торчинский на вело педали крутит. За «Спартак». Ему тоже не до высоты. Лучше не ломаться зря, поглядеть спокойно, тем более что урок явно закончился, да и вообще не получился: шло представление с двумя актерами – Бимом и Радугой, «злодеем» и «героем», да еще Фокин где-то сбоку на амплуа «друга героя» подвизается.

Не только Фокин. Еще человек пять прыгало. По той же театральной терминологии – статисты. Метр шестьдесят взяли все. Двое – со второй попытки. У Бима азарт появился.

– Ставь следующую! – кричит.

Метр семьдесят. Немыслимая для Алика высота. Фокин взял, остальные не стали пробовать. Алик пошел на планку, как на врага, взмыл над ней – готово!

– Ты что, притворялся до сих пор? – вид у Бима, надо сказать, ошарашенный.

А вопрос нелепый. С какой стати Алику притворяться, когда гораздо спокойнее таланты демонстрировать.

– Не умел я до сих пор прыгать, Борис Иваныч.

– А сейчас?

– А сейчас научился, – потом объяснения, успеется. – Ставим следующую?

Метр семьдесят пять. Фокин не бросает товарища. Ну, он эту высоту и раньше брал, и сейчас не отступил. Ну-ка, Алик… Разбег. Толчок. Хо-ро-шо!

– Хорошо! – Бим даже руки от возбуждения трет. О том, что Радуга «запоздал в развитии», не вспоминает. Да и зачем вспоминать о какой-то ерундовой оговорке, реплике, в сердцах сказанной, если нежданно-негаданно в классе объявился хороший легкоатлет, будет кого на районные соревнования выставить.

– Ставим метр восемьдесят, – решил Фокин.

Он не ведает, что у него роль «друга героя», а «герой» о такой высоте никогда в жизни не мечтал – смысла не было, мечты тоже реальными быть должны. Фокин, как и Бим, завелся. Не было в классе соперника – появился, так надо же выяснить: кто кого.

– Хватит, Фокин. – Бим уже отошел от «завода», не хочет превращать тренировку в игру.

– Последняя, Борис Иваныч, – взмолился Фокин.

И Алик поддержал его:

– Последняя, – и для верности добавил: – Чтоб мне ни в жисть метр двадцать не взять…

Почему-то никто не засмеялся. Шутка не понравилась? Или то, что казалось веселым и бездумным в начале урока, сейчас стало странным и даже страшноватым? В самом деле, не мог Радуга за такое короткое время превратиться из бездаря в чемпиона, не бывает такого, есть предел и человеческим возможностям и человеческому воображению.

И Алик понял это. И когда лучший друг Фокин с первой попытки взял свою рекордную высоту, Алик так же легко разбежался, взлетел и… лег грудью на планку. Она отлетела, со звоном покатилась по полу.

Было или почудилось: Алик услыхал вздох облегчения. Скорее, почудилось: ребята далеко, сам Алик пыхтел как паровоз – попрыгай без привычки.

А может, и было…

– Дать вторую попытку? – спросил Бим.

– Не стоит, – сказал Алик. – Не возьму я ее.

– Что, чувствуешь?

– Чувствую. Вот потренируюсь и…

Победивший и оттого успокоившийся Фокин обнял Алика за плечи.

– Ну, ты дал, старик, ну, отколол… Борис Иваныч, думаю – в секцию его записать надо. Какая прыгучесть! – И, помолчав секунду, признался, добрая душа: – Он же меня перепрыгнет в два счета, только потренируется.

Бим нашел, что в словах Фокина есть резон – ив том, что тренироваться Радуге стоит, и что перепрыгнет он Фокина, если дело так и дальше пойдет, – но вслух высказываться не стал, осторожничал.

– Поживем – увидим, – сказал он. – А что, Радуга, ты всерьез решил прыжками заняться?

– Почему бы и нет? – Алик стоял – сама скромность, даже взор долу опустил. – Может, у меня и вправду кое– какие способности проклюнулись…

– Может, и проклюнулись, – задумчиво протянул Бим.

Что-то ему все-таки не нравилось в сегодняшней истории, не слыхал он никогда про спортивные таланты, возникшие вдруг, да еще из ничего. А Радуга был ничем, это Бим, Бэрис Иваныч Мухин, съевший в спорте даже не собаку, а целый собачий питомник, знал точно. Но факт налицо? Налицо. Считаться с ним надо? Надо, как ни крути.

– Если хочешь, придешь завтра в пять в спортзал, – сказал он. – Посмотрим, попрыгаем… – не удержался, добавил: – Самородок…

И Алик простил ему «самородка», и тон недоверчивый простил, потому что был упоен своей победой над физкультурником, да что там над физкультурником – над всем классом, над чемпионом Фокиным, над суперзвездами Гулевых и Торчинским, кто остальных в классе и за людей-то не считал, над ехидным ангелом Дашкой, которая сегодня же сообщит своей маман о невероятных спортивных успехах Алика, а та не преминет вспомнить, как вышеупомянутый лодырь и прогульщик тренировался в саду во время уроков.

– Приду, – согласно кивнул он Биму, а тот свистнул в свой свисточек, висевший на шнурке, махнул: конец урока.

И все потянулись в раздевалку, хлопали Алика по спине, отпускали веселые реплики – к случаю. А он шел гордый собой, счастливый: впервые в жизни его поздравляли не за стихи, написанные «к дате» или без оной, не за удачное выступление на школьном вечере отдыха, даже не за победу на районной олимпиаде по литературе. Нет – за спортивный успех, а он в юности ценится поболее успехов, так сказать, гуманитарных.

Сила есть, ума не надо – гласит поговорка. А тут и сила есть, и умом бог не обидел, не так ли? Алик твердо считал, что именно так оно и есть. Теперь – так.

Одно мешало триумфу: воспоминание о снах. Ведь были же сны – чересчур реальные, чересчур правдивые. Все сбылось, что обещано. Только, помнится, условие поставлено…

7

После уроков подошла Дарья свет Андреевна.

– Ты домой?

Ах, мирская слава, глория мунди, сколь легки твои сладкие победы!..

– Домой. А что?

– Нам по пути.

Странный человек Дашка… Будто Алик не знает, что им по пути, так как живут они в. одном подъезде: он – на шестом этаже, она – на четвертом. Но самая наибанальнейшая фраза в устах женщины звучит откровением. Кто сказал? Извольте: Александр Радуга сказал. Вынес из личного опыта.

– Пошли, если тебе так хочется.

Даша посмотрела на него с укоризной, похлопала крыльями-ресницами: груб, груб, неделикатен. Промолчала.

– Что ты будешь делать вечером?

Хотел было заявить: мол, намечается дружеская встреча в одном милом доме. Но вспомнил о «пограничных условиях» из сна, и что-то удержало, словно выключатель какой-то сработал: чирк и – рот на замке.

Сказал честно:

– Не знаю, Даш. Скорей всего, дома останусь.

– Дела?

– Сегодня отец из командировки прилетает.

– Ну и что?

Вот непонятливая! Человек отца две недели не видел, а она: ну и что?

– Ну и ничего.

– Алик, а почему ты мне все время грубишь?

– С чего ты взяла?

– Слышу. Ты меня стесняешься?

– С чего ты взяла?

– Ну, заладил… Надо чувствовать себя легко, раскрепощенно и, главное, уважать женщину.

Алик и сам не понимал, почему с Дашкой он не чувствует себя «легко, раскрепощенно». Он – говорун и остроумец, не теряющийся даже в сугубо «взрослой» компании, оставаясь один на один со Строгановой, начинает нести какую-то односложную чушь, бычится или молчит. Ведет себя как надувшийся индюк. Может, не «уважает женщину»? Нет, уважает, хотя «женщина» по всем данным – вздорна, любит дешевое поклонение, плюс ко всему ничего не понимает в поэзии. Однажды пробовал он ей читать Блока. Она послушала про то, как «над бездонным провалом в вечность, задыхаясь, летит рысак», спросила: «А как это – провал в вечность? Пропасть?» И Алик, вместо того чтобы немедленно уйти и никогда не возвращаться, терпеливо объяснял ей про образный строй, метафоричность, поэтическое видение мира. Она вежливенько слушала, явно скучала, а потом пришел дылда Гулевых и увел ее на хоккей: они, оказывается, еще накануне договорились, и Даша не могла подвести товарища. Товарищ! Гулевых, который в сочинении делает сто ошибок, но его правой ноге нет равных на территории от гостиницы «Украина» до панорамы «Бородинская битва»…

Видимо, Гулевых приелся. Нужна иная нога. Вот она: левая толчковая Алика Радуги. А то, что, кроме ноги, есть у него и голова с кое-каким содержанием, – это дело десятое. Не в голове счастье. Выходит, так?

– Я, Даш, уважаю прежде всего человека в человеке, а не мужчину или женщину. При чем здесь пол?

– При том. В женщине надо уважать красоту, женственность, грацию, умение восхищаться мужчиной.

С последним, надо признать, трудно не согласиться…

– А в мужчине?

– А в мужчине – силу, мужественность, строгий и логический ум…

Хорошо, хоть ум не забыла…

– Даш, а ты меня уважаешь? – спросил и сам застыдился: вопрос из серии «алкогольных». Но сказанного не воротишь.

– Уважаю, – она не обратила внимания на формулировку.

– А за что?

– Ну-у… За то, что ты человек с собственным мнением, за то, что следишь за своей внешностью. За сегодняшнее тебя тоже нельзя не уважать…

– Прыгнул высоко?

– Не так примитивно, пожалуйста… Нет, за то, конечно, что не смирился с поражением, потренировался – мне мама рассказывала, как ты в саду прыгал, – и доказал всем, что можешь.

Хорошая, между прочим, версия. Благодаря ей Алик будет выглядеть этаким волевым суперменом, который, стиснув зубы, преодолевает любые препятствия, твердо идет к намеченной цели. И ничто его не остановит: ни страх, ни слабость, ни равнодушие. Только она, эта версия, – чистая липа. Иными словами – вранье. А врать не велено. Баба-яга не велела. И джинн Ибрагим, ныне артист иллюзионного жанра. Как быть, граждане?

Один выход: говорить правду.

– Я не тренировался, Даш. Просто я вчера проснулся, уже умея прыгать в высоту.

– Скромность украшает мужчину.

Фу-ты, ну-ты, опять банальное откровение. Или откровенная банальность.

– Скромность тут ни при чем. Я во сне видел некоего джинна, бабу-ягу и профессора Брыкина. – Алик усмехнулся про себя: звучит все полнейшей бредятиной. А ведь чистая правда… – И за мелкие услуги они наградили меня этим спортивным даром. Поняла?

Даша сморщила носик, губы – розочкой, глаза сощурила.

– Неостроумно, Алик.

– Да не шучу я, Даш, честное слово!

– Я с тобой серьезно, а ты…

Быстро пошла вперед, помахивая портфелем, и, казалось, даже спина ее выражала возмущение легкомысленным поведением Алика.

– Даш, да погоди ты…

Никакой реакции: идет, не оборачивается. Ну и не надо. Дружи с Гулевых: он свой футбольный дар всерьез зарабатывал, без мистики. Сто потов спустил…

– Даш, а за что ты Гулевых уважаешь? Сила есть – ума не надо? – Эх, ну кто за язык тянул…

Она обернулась, уже стоя на ступеньках подъезда.

– Дурак ты! – вбежала в подъезд, дверь тяжко хлопнула за ней: любит домоуправ тугие пружины.

– А это уже совсем не женственно, – сказал Алик в пространство и подумал с горечью: и вправду дурак.

Сел на лавочку, поставил рядом портфель, вытянул ноги. Ноги как ноги, ничего не изменилось, никакой дополнительной силы в них Алик не чувствовал. Тощие, голенастые, длинные. Школьные брюки явно коротковаты, надо попросить маму, чтобы отпустила. Дашка сказала: «Следишь за своей внешностью». А брюки носков не прикрывают, позорище какое…

Итак, не в ногах дело. Как, впрочем, не в руках, не в бицепсах-трицепсах. Дело в бабе-яге. А что? Вещие сны наукой не доказаны, но и не отвергнуты. Помнится, сидел в гостях у родителей какой-то физик, заговорили о телепатии, так физик и скажи: «Я поверю в физический эффект лишь тогда, когда сумею его измерить». – «Чем?» – спросил Алик. – «Неважно чем. Линейкой, термометром, амперметром – любым прибором». – «Но ведь телепатия существует?» – настаивал Алик с молчаливой поддержки отца. – «Пока не измерена – не существует». – «А может существовать?» Тут физик пошел на уступку: «Существовать может все». – «На уровне гипотезы?» – «На уровне предположения».

И то хлеб. Предположим, что телепатия существует – когда-нибудь ее «измерят». Предположим, что вещие сны тоже существуют. Теперь доведем предположение до уровня гипотезы. Вещий сон есть не что иное, как форма деятельности головного мозга, при коей в работу включаются те клетки, которые до сих пор задействованы не были. Этот процесс приводит к перестройке всего организма по определенной схеме. Вчера ходил – сегодня прыгаешь.

Красиво? Красиво. Вполне в стиле Никодима Брыкина из последнего сна. Много слов, много тумана, ясности – никакой. А как, дорогой товарищ Радуга, вы объясните указание не лгать «ни намеренно, ни нечаянно, ни по злобе, ни по глупости»? Проще простого: пограничные условия,

Брыкин точно сформулировал. Когда врешь, включается еще одна группа клеток мозга, которые начисто парализуют работу той, новой группы – ведающей спортивными достижениями.

Во бред! Но и вправду красиво…

Можно, конечно, спросить у мамы, да только реакция на рассказ о снах будет примерно той же, что и у Дашки, не облеченной дипломом кандидата наук. Не в дипломе дело. В умении верить в Необычное, в Незнаемое, в Нетипичное. Давит, ох как давит нашего брата стереотип мышления. Любимая фраза: этого не может быть, потому что этого не может быть никогда. Все, видите ли, измерить надо! Пощупать и понюхать. Пожевать и выплюнуть: не годится, не стоит внимания. А что стоит? Все, что внесено в квадратики определенной системы, вполне обеспечивающей душевное равновесие. Отец – уж на что передовой человек, а и то не поверит. Порадуется: мол, я говорил, есть в тебе огромные потенциальные возможности, да ленив ты, нелюбопытен… А в бабу-ягу не поверит. И в Ибрагима тоже. А мама приведет в дом настоящего Брыкина, и тот вместе с родителями посмеется над фантазиями Алика.

Но любая более или менее приемлемая версия будет лживой. Как тогда жить прикажете? Все-таки говорить правду. С милой улыбкой. Ах, Алик, он такой шутник, спасу нет, вечно разыгрывает, вечно балагурит… Как прыгать научился? Да, знаете ли, нырял в реку, нашел кувшин с джинном, а тот – в благодарность за освобождение – наградил талантишком… А если серьезно? А серьезно, знаете ли, такие вопросы не задают… И отойдет вопрошающий, смущенный справедливым упреком.

Но дар даром, а тренироваться не мешает. И еще: волей-неволей придется идти на мелкую ложь, но, помня о «пограничных условиях», стараться, чтобы она для тебя была правдой. Иначе всемогущее «так не бывает» вызовет кучу подозрений. Алик вспомнил настороженное молчание класса, когда он наперегонки с Фокиным брал высоту за высотой. «Так не бывает!» Вовремя остановился, не стал прыгать дальше. Соврал, что не сможет взять метр восемьдесят? Отчасти соврал. Но и правду сказал: не сможет, потому что это вызвало бы антагонизм одноклассников, обиду лучшего друга, подозрения Бима. По моральным причинам не сможет, а не по физическим.

Так держать, Алик!..

Вечером, когда отец, уже отмытый от командировочной

– Поверили?

– Как видишь.

– Вы, Ибрагим, настоящий талантливый джинн, – с волнением произносит Алик. – Все вам доступно. – Уж очень его потрясла история с телетранспортировкой прибора. Или – нуль-транспортировкой, как утверждают иные писатели-фантасты.

– Будто раньше не понял, – пыжится джинн. – Как прыгучесть? Не подводит?

– Исключительная вам благодарность, – витиевато закручивает Алик. – Вчера как раз чемпионом района стал с результатом один метр девяносто пять сантиметров.

Джинн кисточку со стола берет, в баночку с пудрой окунает, по усам ведет – приняли они благородный кошачий седоватый колер.

– Пустяшная высота, – говорит. – Ради нее и трудиться не стоило. Потренировался – сам бы осилил, без моей помощи. Ноги-то у тебя вона какие – чисто ходули…

– Что вы, Ибрагиша? – удивляется Алик. – Я до нашей встречи вообще прыгать не умел.

– Все мура, – заявляет джинн и примеривает к лысинке черный паричок с кудряшками. – Знаешь песни: «Тренируйся, бабка, тренируйся, Любка…», «Во всем нужна сноровка, закалка, тренировка…», «Чтобы тело и душа были молоды…» – И несколько невпопад: – «Не думай о секундах свысока».

Хотя, может, и не совсем невпопад: секунды все-таки, в спорте ими многое измеряется.

– По вашему, прыгнул бы? – настаивает Алик.

– По-моему, прыгнул бы, – упорствует джинн.

– Но не сразу?

– Ясно, не сразу.

– А мне надо было сразу.

– А если надо было, почему условие не соблюдаешь? – сварливо спрашивает джинн.

«Знает, – с ужасом думает Алик. – Кто донес?»

– Откуда узнали?

– От верблюда. Я бы – и вдруг не узнал! Шутишь, парень. Все мне про тебя доподлинно известно: как ешь, как спишь, как прыгаешь, как учишься, с кем дружишь, что врешь, о чем думаешь. Ты теперь под моим полным контролем. Зачем Дашке сочинил про море?

Алик ежится под его цепким взглядом.

– Для форсу.

– Кто говорит? Кувшин?

– Да нет, джинн.

– Так-так. А как его звали? Омар Юсуф ибн Хот– таб?

– Можешь себе представить – Ибрагим.

– Редкое имя для джиннов… А что-нибудь пооригинальнее ты не придумал?

– Можно и пооригинальнее. Во втором сне я в трубинском лесу на бабу-ягу напоролся. Отгадал три ее загадки – между прочим, плевые, – она мне и говорит…

– «Будешь прыгать в высоту «по мастерам»… Понял. Третьего сна не было?

– Был, – сказал Алик, наслаждаясь диалогом. – Будто я в воскресенье попал в мамин институт. А там Брыкин меня отловил, усадил в какое-то кресло, подвел датчики и перестроил мне это… как его… модуляционное биопсиполе в коммутационной фазе «Омега».

– И ты стал прыгать в высоту «по мастерам»?

– Ну, это уж – факт.

Отец упал в кресло и захохотал. Он всегда долго хохотал, если его что-то сильно смешило, всхлипывал, повизгивал, хлопал в ладоши, вытирал слезы. Мама сердито говорила, что смеется он крайне неинтеллигентно, но сама не выдерживала, начинала улыбаться: уж больно заразителен был «неинтеллигентный» смех отца.

Алик ждал, пока он отсмеется, сам похмыкивал. Наконец отец утомился, вытер слезы, спросил:

– А если серьезно? Тренировался?

Что ж, вчерашние прыжки в саду можно назвать тренировкой. Пойдем навстречу родителю-реалисту.

– Было дело.

– И прыгнул?

– И прыгнул.

– Я же говорил, что есть в тебе огромные потенциальные возможности, да только ленив ты до ужаса, ленив и нелюбопытен.

Алик отметил, что отец дословно повторил предполагаемую фразу. Отметил и похвалил себя за сообразительность и умение точно прогнозировать реакцию родителей. Это умение здорово помогает в жизни. Кто им не обладает, тот страдалец и мученик.

– Как видишь, я не только могу стихи писать…

Подставился по глупости, и отец тут же отреагировал:

– Стихи, положим, ты не можешь писать, а только пробуешь. А вот прыгать… Скажи, метр семьдесят пять – это очень много?

Вот тебе раз! Восхищался, восхищался, а чем – не понял.

– Достаточно много для первого раза.

– Будет второй?

– И второй, и десятый, и сотый. Я всерьез решил заняться легкой атлетикой. Завтра в пять – тренировка. Бим ждет.

Отец снова вскочил и запечатлел на лбу сына поцелуй – видимо, благословил на подвиги.

– Если не отступишь, буду тобой гордиться, – торжественно объявил он.

– Не отступлю, – пообещал Алик.

Да и куда отступать? Сказал «а» – перебирай весь алфавит. Кроме того, глупо обладать талантом – пусть с неба свалившимся – и не пользоваться им. Как там говорится: не зарывай талант в землю.