Текст книги "Летопись Серафимо-Дивеевского монастыря"

Автор книги: Серафим Чичагов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 54 страниц)

«А я прихожу к нему, к батюшке Серафиму, – рассказывает старица Агафья Григорьевна, – да и думаю, смущенная духом, что по кончине не будет уже никому и никакой награды. Батюшка был в своей келье в сеночках, положил головку на грешное плечо мое и сказал: "Не унывай, не унывай, матушка, мы в Царствии-то Небесном будем с тобою ликовать!" – и всплеснул он ручками, и лицо его как свет просветилось, и до трех раз повторял он все эти же сладостные слова: "Не унывай, не унывай, мы с тобою в Царствии Небесном будем ликовать! – и прибавил: – Матушка, чтоб умная молитва навсегда бы при тебе была". А я, грешница, изнемогала в малодушии. "Не слушай, – говорит, – матушка, куда тебя мысли-то посылают, а молись так, матушка: помяни мя, Господи, егда приидеши во Царствие Твое, и сначала до конца. О, всепетая Мати… потом: помяни, Господи, отца нашего иеромонаха Серафима, и свое-то имя помяни, вот, матушка, мои грехи простит Господь и твои, так и спасемся!"»

Ирина Семеновна посадила картофель у батюшки, но когда он приказал его уже вырыть, то она заставила сестер работать, а сама ушла в Дивеево. На грядах снаружи вовсе не было травы от картофеля, а когда стали рыть в земле, то нашли новый картофель с голубиное яйцо. Ирина Семеновна, возвратясь из Дивеева, поразилась чудом и говорит сестрам: «Спрячем этот картофель и покормим батюшку». Наконец батюшка пришел из леса, и Ирина Семеновна показала ему картофель. Батюшка сильно разбранил сестер: «Зачем вырыли! Зачем вырыли!» – восклицал он. Тогда сестры горько заплакали и долго просили прощения. Батюшка простил и сказал улыбаясь: «Во, матушка, если этот картофель кто будет кушать, то и исцеление получит. Весь белый свет изойди, такого картофеля не найдешь, в земле был и не истлел и плод пустил» (тетрадь № 2).

Старица монахиня Ермиония, в свою очередь, рассказывает (тетрадь № 2): «Пошли мы с крестной в Саров на Ильин день, народу множество. Крестная моя Евдокия, которая удостоилась у батюшки присутствовать при явлении Божией Матери в день Благовещения. После ранней пошли мы к батюшке Серафиму, а сенки полны господ; он не отворил дверь и, заслонившись ручкой, стал смотреть и прямо звать нас: "Марфа, Евдокия, подойдите ко мне!" Нас сейчас же пропустили. Батюшка затворил за нами дверь и стал спрашивать, знаем ли мы молитвы. Знаем, говорим мы. "Богородицу", "Отче" и "Верую" заставил за собою читать, потом и говорит крестной: "Евдокиюшка, да она ведь прямо в монастырь готова, все знает". Я говорю: "Батюшка, меня отец не пускает". "Да что ему за дорога?! Ему нет дороги, если Матерь Божия избирает", – говорит батюшка. Ну, и пошли мы в монастырь, и родные уговаривали, да мы не послушали. Сойдемся в монастыре да толкуем: все хорошо и не скучно нам, да только голодно, мясца нет. Вот батюшка и провидел и приказал нам на Рождество Христово, чтобы пришли, ну, и пришли мы, он нас накормил сухариками и сухарей на дорогу насыпал по узелку. "Это вам на дорогу, а теперь не ешьте, а придете домой, то все, что в мире ни есть, кушайте, Бог благословит", – сказал батюшка. Ну, мы и рады; пришли домой, не знают, чем нас потчевать, ну, мы и говорим, что все батюшка благословил есть, ну, и стали есть-то, только кусочек мясца я съела, меня и начало рвать, и так-то рвало, что уже после я не могла и духу-то просто его слышать. А то стали мы скучать, и он присылает нам что-то мягкое и душистое вроде теста, и как мы поели, так у нас тоска и пропала, и все сердце точно загорелось в нас. Родитель мой работал по просьбе батюшки в Дивееве. Батюшка говаривал ему: "Поработай на сироточек на моих теперь, тебе денег-то не нужно, а придет время, все тебе разом заплачу". Родительница моя была больна полтора года, лечили ее, но ничто не помогало; когда привезли ее к батюшке Серафиму, он дал ей пить водички да сухариков, она сразу и исцелилась».

Некоторых же о. Серафим по своей прозорливости с малолетства предназначал и в духе сего предназначения руководствовал к поступлению в Дивеевскую обитель. Из числа таких была сестра Анастасия Протасова. «В первый раз была я, – рассказывала она впоследствии, – у старца Серафима еще малолетней, вместе с моими родителями и с начальницей Дивеевской общины Ксенией Михайловной. Мать моя давно уже желала видеть о. Серафима, и мы все шли к нему с полною верою. Когда подошли к его келье, народа еще не было, и сотворили, по обыкновению, молитву Иисусову. Батюшка тотчас отворил нам дверь. Он одет был в белый балахончик, и лицо его казалось необыкновенно светлым. Он сказал нам: "Пожалуйте сюда!" – и велел приложиться к образу Божией Матери, стоявшему на столе. Потом мы все поклонились ему в ноги, и он, благословив нас и дав приложиться к Распятию, которое висело на груди его, сказал нам: "Господь, иже везде сый и вся исполняли, вас милостию Своею не оставит. Пророк сказал: не видех праведника оставлена, ниже семени его, просяща хлеба". После того дал нам сам по частице антидора с церковным вином и положил матушке в платок несколько сухариков. Наконец еще раз благословил и сказал: "Грядите с миром".

Во второй раз я была у него семи лет от роду с матерью и дивеевской Ириной Прокопьевной.

Он также благословил нас всех и приказал приложиться к образу Божией Матери; а как я не могла достать образа, стоявшего на столе, то он сам поднял меня и дал приложиться к Царице Небесной; а затем взял мою руку, вложил ее в руку Ирины Прокопьевны и начал матери моей говорить о пророке Самуиле и другие притчи, и спросил ее: "Понимаете ли вы, матушка?" Она отвечала: "Не могу, батюшка, понять". Тогда он благословил нас всех и отпустил домой. Мать моя, возвратясь в квартиру, подумала, что все это клонится к близкой моей смерти, и проплакала всю ночь. Поутру же она опять отправилась со мной к о. Серафиму, не решаясь уехать, не простившись с ним. Едва только он отворил нам дверь и мы поклонились ему, как, еще не благословляя нас, положил на уста матери моей свою ручку и сказал: "Не к тому, не к тому, матушка, не унывай". И тут же дал ей приложиться ко Кресту, бывшему на нем. После того мать моя совершенно успокоилась.

Когда же мне наступил 12-й год и мы пришли опять к о. Серафиму, он спросил мать мою, указывая на меня: "Много ли ей лет?" Та отвечала: "Двенадцатый год, батюшка". Тогда он сказал ей: "Пора нам, матушка, обручить ее жениху". Мать возразила на это, что она еще молода; а Серафим отвечал ей: "Ты, матушка, поищи вдову и поклонись ей, чтобы она взяла ее за сына; она ее и возьмет". Маменька улыбнулась и подумала, что он действительно прямо говорит ей про будущего моего жениха. А он продолжал: "По дванадесятым-то праздникам шей ей, матушка, обновки: белое платьице и красненькие башмачки, а в полуночный-то час вставай сама молиться и мужа-то возбуждай, а ее не возбуждай. Когда она возмужает и укрепится силою и духом, тогда будет и сама мужественна к подвигу". И с тех пор всегда, когда мы ни приходили к нему, он все поминал о вдове.

Когда же исполнилось мне 16 лет от роду, тогда он прямо сказал родителям моим обо мне, что "ей дорога в Дивеево, в мою обитель, к сиротам", и два года сряду после того посылал за мной из обители сестру Анну Петровну, и каждый раз, как мы бывали у него (что случалось раза три в год), он все говорил мне: "Успение тебя ждет, и тебе нет дороги, матушка, жить у родителей: тебя Божия Матерь семи лет избрала, а они держат тебя у себя", – это говорил он о родителях моих. Отца моего также просил, чтобы мы непременно поставили себе келью на каменном фундаменте и чтобы нам жить в ней только четырем человекам, не более. "А крышу-то, – говорил он, обращаясь ко мне, – ты сама, матушка, накрой и крепко приколоти гвоздями". Раз я сказала ему, что мне жалко расстаться с сестрой, а он отвечал: "Так мы и ее возьмем сюда". Тогда я начала жалеть родителей, что им без нас обеих еще больше будет печали. И вот, когда я была у него в другой раз, он, между прочим, сказал: "А про сестру-то что мы говорили? Мне мнится, лучше оставим ее покуда у родителей: пусть поживет в утешение их" – и, подавая мне просфору для передачи ей, прибавил: "Скажи ей, матушка, что это тебе прислал убогий Серафим". С тех пор мы не так уже стали жалеть друг друга, как это бывало прежде. Когда же принесли к нему трехлетнего брата моего, Ивана, он взял его из рук няньки и, подавая мне, спросил: "У вас есть сад?" Я отвечала ему: "Есть". Тогда он сказал: "Ты, матушка, носи его по саду и говори все: Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй!Он возмужает и будет сокровище наше вожделенное; а корми-то его сама, из своих рук".

Однажды, когда я была у него в пустынке, он послал меня к источнику с тем, чтобы я напилась и умылась из него, говоря, что этот источник исцеляет болезни; потом, показывая на окрестную землю, в ту сторону, где Дивеево, сказал: "Это место выбрала вам Сама Царица Небесная, и никто не может отнять его у вас. Вот я вам сделаю шалашик, а вы будете ходить около него, да сено убирать, да тут и отдыхать. Й хлеба-то, и картофеля-то будет у вас много, и церкви-то свои будут, и устав-то церковный будет так, как и в Сарове, как передали его вам святые отцы. Царица Небесная вам во всем поможет, и я, убогий Серафим, всегда за вас колени преклоняю и за родителей и сродников ваших".

Наконец, когда он стал решительно просить мать мою, чтобы скорее поставили мне келью и отпустили меня в Дивеево, мать заплакала и сказала: "Теперь мы ее отпустим, батюшка, с надеждой на вас; а если вас не будет, то, может быть, они все разойдутся". На это он отвечал ей: "Нет, матушка, и до меня были отец Пахомий и отец Исайя, которые пеклись о них; теперь я, убогий, пекусь, а после меня Царица Небесная о них попечется".

Посылая меня в обитель, он рассказал мне, между прочим, житие преподобной Макрины и прибавил: "Вот, матушка, она сама пошла в монастырь и брата своего, Василия, увещевала. Он был столп Церкви; а когда был в учении и возгордился против сестры Макрины, она своим целомудрием привела его в смирение"».

Было бы несправедливо и исторически неверно, если бы мы промолчали о гонениях, которые претерпевал о. Серафим за заботы его о дивеевских сиротах. Законы земли не могли измениться там, где жил такой великий и святой старец; наоборот, враг человечества всегда возбуждает вражду окружающих против праведника с наибольшей силою.

«И всякий человек, живущий, терпи на земле!» – восклицала старица Ксения Кузьминична, начиная свой рассказ о страданиях батюшки Серафима. «Уж на что был свят батюшка-то Серафим, угодник Божий, и на него гонения были! Раз пришло нас семь сестер к батюшке, работали у него целый день, устали и остались ночевать в пустынке. Часу эдак в десятом увидала наша старшая из окна, что идут по дороге с тремя фонарями и прямо к нам. Догадались мы, что это казначей Исайя, и поскорее навстречу ему отперли мы дверь-то. Взошли они, не бранили, ничего, оглядели только нас зорко, и молча чего-то все искали, и приказали нам тут же одеться скорее и немедленно идти прочь. Мы пошли прямо на Маслиху, да ночь была темная, забоялись мы, на гостиницу и вернулись. Хозяином тогда был Иван Александрович (впоследствии затворник). Увидав нас такими напуганными да смущенными, приветил он нас ласкою, принес поскорее нам рыбы, накормил и уложил спать. Как в два часа ударили к утрене, наша старшая и пошла к батюшке в келью, все ему и рассказала. Батюшка все хорошо знал, но и виду даже не подал, а еще как будто на нас же оскорбился. "Это, – говорит, – оттого, что дурно вы себя держите!" – и тут же отослал нас в обитель. И вот так-то, как ни покрывал их батюшка, а знали все, что много-много претерпевал он от всех за то, что нас привечал» (тетрадь № 6).

Великая старица, высокой жизни, Евдокия Ефремовна (монахиня Евпраксия) так говорила о гонениях, которые претерпевал о. Серафим:

«То всем уже известно, как не любили саровцы за нас батюшку о. Серафима; даже гнали и преследовали его за нас постоянно, много-много делая ему огорчения и скорби! А он, родной наш, все переносил благодушно, даже смеялся и часто сам, зная это, шутил над нами. Прихожу я к батюшке-то, а он всем ведь при жизни-то своей сам питал и снабжал нас всегда с отеческой заботой, спрашивая: есть ли все? Не надо ли чего? Со мной, бывало, да вот с Ксенией Васильевной и посылал, больше меду, холста, елею, свечей, ладану и вина красного для службы. Так-то и тут, пришла я, наложил он мне, по обыкновению, большую суму-ношу, так что насилу сам ее с гробика-то поднял, инда крякнул и говорит: "Во, неси, матушка, и прямо иди во святые ворота, никого не бойся!" Что это, думаю, батюшка-то всегда, бывало, сам посылает меня мимо конного двора задними воротами, а тут вдруг прямо на терпение да на скорбь-то святыми воротами посылает! А в ту пору в Сарове-то стояли солдаты и всегда у ворот на часах были. Саровские игумен и казначей с братией больно скорбели на батюшку, что все дает-де нам, посылает, и приказали солдатам-то всегда караулить да ловить нас, особенно же меня им указали. Ослушаться батюшку я не смела и пошла сама не своя, так и тряслась вся, потому что не знала, чего мне так много наложил батюшка. Только подошла я это к воротам, читаю молитву, солдаты-то двое сейчас тут же меня за шиворот и арестовали. "Иди, – говорят, – к игумену!" Я и молю-то их, и дрожу вся; не тут-то было. "Иди, – говорят, – да и только!" Притащили меня к игумену в сенки. Его звали Нифонтом; он был строгий, батюшку Серафима не любил, а нас еще пуще. Приказал он мне, так сурово, развязать суму. Я развязываю, а руки-то у меня трясутся, так ходуном и ходят, а он глядит. Развязала, вынимаю все… а там: старые лапти, корочки сломанные, отрубки да камни разные, и все-то крепко так упихано. "Ах, Серафим, Серафим! – воскликнул Нифонт. – Глядите-ка, вот ведь какой, сам-то мучается да и дивеевских-то мучает", – и отпустил меня. Так вот и в другой раз пришла я к батюшке, а он мне сумочку дает же. "Ступай, – говорит, – прямо к святым воротам!" Пошла, остановили же меня и опять взяли да повели к игумену. Развязали суму, а в ней песок да камни! Игумен ахал, ахал да отпустил меня. Прихожу, рассказала я батюшке, а он и говорит мне: "Ну, матушка, уж теперь в последний раз, ходи и не бойся! Уж больше трогать вас не будут!" И воистину, бывало, идешь – в святых воротах только спросят: чего несешь? Не знаю, кормилец, ответишь им, батюшка послал. Тут же пропустят».

Старица Дивеевской обители Матрона Плещеева рассказывала о следующем чудесном обстоятельстве: "Поступивши в Дивеевскую общину, я проходила, по благословению отца Серафима, послушание в том, что приготовляла сестрам пищу.

Однажды, по слабости здоровья и вражескому искушению, я пришла в такое смущение и уныние, что решилась совершено уйти из обители тихим образом, без благословения: до такой степени трудным и невыносимым показалось мне это послушание. Без сомнения, о. Серафим провидел мое искушение, потому что вдруг прислал мне сказать, чтобы я пришла к нему.

Исполняя его приказание, я отправилась к нему на третий день Петрова дня, по окончании трапезы, и всю дорогу проплакала. Пришедши к Саровской его келье, я сотворила, по обычаю, молитву, а старец, сказав "аминь", встретил меня, как отец чадолюбивый, и, взяв за обе руки, ввел в келью. Потом сказал: "Вот, радость моя, я тебя ожидал целый день". Я отвечала ему со слезами: "Батюшка, тебе известно, какое мое послушание, раньше нельзя было, только что я покормила сестер, как в ту же минуту и отправилась к тебе и всю дорого проплакала". Тогда о. Серафим утер мои слезы своим платком, говоря: "Матушка, слезы твои не даром капают на пол, – и потом, подведя к образу Царицы Небесной Умиления, сказал: – Приложись, матушка, Царица Небесная утешит тебя". Я приложилась к образу и почувствовала такую радость на душе, что совершенно оживотворилась. После того о. Серафим сказал: "Ну, матушка, теперь ты поди на гостинную, а завтра приди в дальнюю пустынку". Но я возразила ему: "Батюшка, я боюсь идти одна в дальнюю-то пустынку". Отец же Серафим на это сказал: "Ты, матушка, иди до пустынки и сама все на голос читай: «Господи, помилуй», – и сам пропел при этом несколько раз «Господи, помилуй». – А к утрене-то не ходи, но как встанешь, то положи 50 поклонов и поди". Я так и сделала, как благословил о. Серафим: вставши, положила 50 поклонов и пошла, и во всю дорогу на голос говорила: "Господи, помилуй". От этого я не только не ощущала никакого страха, но еще чувствовала в сердце величайшую радость, по молитвам о. Серафима.

Подходя к дальней пустынке, вдруг увидела, что о. Серафим сидит близ своей кельи на колоде и подле него стоит ужасной величины медведь. Я так и обмерла от страха и закричала во весь голос: "Батюшка, смерть моя!" – и упала. Отец Серафим, услышав мой голос, ударил медведя и махнул ему рукой. Тогда медведь, как разумный, тотчас пошел в ту сторону, куда махнул ему о. Серафим, в густоту леса. Я же, видя все это, трепетала от ужаса, и даже когда подошел ко мне отец Серафим со словами: "Не ужасайся и не пугайся", я продолжала по-прежнему кричать: "Ой, смерть моя!" На это старец отвечал мне: "Нет, матушка, это не смерть; смерть от тебя далеко; а это радость". И затем он повел меня к той же самой колоде, на которой сидел прежде и на которую, помолившись, посадил меня и сам сел. Не успели мы сесть, как вдруг тот же самый медведь вышел из густоты леса и, подойдя к отцу Серафиму, лег у ног его. Я же, находясь вблизи такого страшного зверя, сначала была в величайшем ужасе и трепете, но потом, видя, что отец Серафим обращается с ним без всякого страха, как с кроткой овечкой, и даже кормит его из своих рук хлебом, который принес с собою в сумке, я начала мало-помалу оживотворяться верою. Особенно чудным показалось мне тогда лицо великого отца моего: оно было светло, как у ангела, и радостно.

Наконец, когда я совершенно успокоилась, а старец скормил почти весь хлеб, он подал мне остальной кусок и велел самой покормить медведя. Но я отвечала: "Боюсь, батюшка, он и руку мне отъест". Отец же Серафим, посмотрев на меня, улыбнулся и сказал: "Нет, матушка, веруй, что он не отъест твоей руки". Тогда я взяла поданный мне хлеб и скормила его весь с таким утешением, что желала бы еще кормить его, ибо зверь был кроток и ко мне грешной, за молитвы о. Серафима.

Видя меня спокойной, о. Серафим сказал мне: "Помнишь ли, матушка, у преподобного Герасима на Иордане лев служил, а убогому Серафиму медведь служит. Вот и звери нас слушают, а ты, матушка, унываешь; а о чем нам унывать? Вот, если бы я взял с собой ножницы, то и остриг бы его".

Тогда я в простоте сказала: "Батюшка, что, если этого медведя увидят сестры, они умрут от страха". Но он отвечал: "Нет, матушка, сестры его не увидят". – "А если кто-нибудь заколет его? – спросила я. – Мне жаль его". Старец отвечал: "Нет, и не заколют; кроме тебя никто его не увидит". Я еще думала, как рассказать мне сестрам об этом страшном чуде. А отец Серафим на мои мысли отвечал: "Нет, матушка, прежде 11 лет после моей смерти никому не поведай этого, а тогда воля Божия откроет, кому сказать"».

Впоследствии старица Матрона пришла по какой-то необходимости в келью, где занимался живописью, по благословению отца Серафима, крестьянин Ефим Васильев, известный по своей вере и любви к старцу, и увидя, что он рисовал отца Серафима, вдруг сказала ему: «Тут бы по всему прилично написать отца-то Серафима с медведем». Ефим Васильев спросил ее: отчего она так думает? И она рассказала ему первому об этом дивном событии. Тогда исполнилось ровно 11 лет, заповеданных старцем.

Хотя и многие посторонние видали также отца Серафима с медведем, но за неизвестностью этих лиц невозможно передать их свидетельств, кроме одного, переданного Саровским иноком Петром.

Глава XI

Построение церкви во имя Рождества Христова в Дивееве. Официальное уведомление о пожертвовании трех десятин земли генеральшей Постниковой и праздник по этому случаю в Дивееве. Отмежевание земли зимою и опахивание ее весною. Приказание вырыть канавку и объяснение отцом Серафимом значения ее. Целебный лук. Обучение отцом Серафимом Анны Михайловны Мантуровой чтению славянского письма. Чудо с лампадами в келье о. Серафима. План будущих построек в Дивееве, начерченный самим о. Серафимом, и предсказания по нем. Приготовления к освящению храма: поездка М. В. Мантурова в Нижний Новгород. Освящение церкви Рождества Христова 6 августа 1829 г. Желание о. Серафима выстроить внизу этой церкви другую, во имя Рождества Богородицы, и переговоры о том. Жизнь, кончина и погребение Марии Семеновны Мелюковой –схимонахини Марфы. Поездка о. Василия Садовского и Е. В. Мантуровой в Нижний Новгород в 1830 г. за разрешением освятить церковь Рождества Богородицы. Освящение церкви Рождества Богородицы 8 сентября 1830 года [10]

Все, что касается построения и освящения церквей Дивеевской обители во имя Рождества Христова и Рождества Богоматери, нам известно из записок духовника обители протоиерея о. Василия Садовского и отчасти из рассказов, записанных за старицами того времени.

«Зиждителем церкви, – пишет о. Василий, – с благословения батюшки Серафима, был Михаил Васильевич Мантуров, муж богобоязненный и боголюбивый, весь горевший к Царице Небесной любовью [11]. Исцелив его от смертельной болезни, в отблагодарение за то Богу, приказал ему батюшка, взяв на себя самопроизвольную нищету, продать все имение свое и на полученные за то деньги выстроить церковь для мельнично-девической общины. Тут же и занялся этим делом Михаил Васильевич; а так как в то время еще и места на заготовление всего для того нужного в Дивееве не было, то и кирпичи и все припасы для постройки церкви привозились и складывались в моем доме».

Летом 1829 года церковь во имя Рождества Христова должна была окончиться постройкой, так как закладка состоялась по благословению преосвященного Афанасия, епископа Нижегородского, в 1828 году. Храм этот строился в связи с колокольней Казанской церкви с западной стороны и предполагался сперва одноэтажный, на высоком фундаменте.

В посту 1829 году наконец пришло официальное распоряжение Баташевской конторы о жертве трех десятин земли, по просьбе батюшки Серафима и обещанию генеральши Постниковой, Дивеевской обители. Отец Василий свидетельствует, что о. Серафим был в таком восхищении и в такой радости, что и сказать нельзя. Михаилу Васильевичу Мантурову, бывшему тогда в Сарове, он дал кадочку меда и приказал, чтобы все сестры собрались, и когда обойдут эту землю, то скушали бы мед с мягким хлебом. Когда же начнут обходить эту землю, то, ввиду глубокого снега, запастись камешками и класть их между колышками, расставляемыми землемером. Отец Серафим говорил, что, когда растает снег, колышки упадут и некоторые затеряются или на другое место вода снесет, а камешки останутся на своем месте. Приказание его было, разумеется, исполнено в точности. На торжестве присутствовали начальница церковно-Казанской обители Ксения Михайловна, М. В. Мантуров, о. Василий и Саровский послушник Иоанн Тихонов.

В XIV главе Летописи мы ознакомимся с послушником Иоанном Тихоновым, выдававшим себя впоследствии за келейника и ученика батюшки Серафима, который никогда не имел ни келейников, ни учеников, но пока приведем подлинные слова о. Василия о нем:

«Саровский послушник Иоанн Тихонов, когда узнал о сем торжестве, попросил М. В. Мантурова, дабы он попросил отца игумена Нифонта об увольнении его в Дивеево, ибо у него в общине при мельнице была двоюродная сестра, как бы для свидания с ней, а не то чтобы собственно на торжество отвода земли, как то неправильно им печатается».

После этого о. Серафим приказал сестре обители Елене Васильевне Мантуровой от имени его и Дивеевской общины написать письмо генеральше Постниковой и поблагодарить. Батюшка послал ей от себя в благословение сухариков. Весной о. Серафим велел опахать эту землю сохою, по одной борозде три раза, причем должны были присутствовать Михаил Васильевич Мантуров, о. Василий и старшие сестры. Землю опахивали по положенным по меже камешкам, так как многие колышки действительно затерялись или оказались на других местах. Когда же земля высохла совершенно, то о. Серафим приказал обрыть ее канавкой в три аршина глубины и вынимаемую землю бросать вовнутрь обители, чтобы образовался вал также в три аршина. Для укрепления вала он велел на нем насадить крыжовник. «Когда так сделаете, – говорил батюшка, – никто через канавку эту не перескочит».

Далее о. Василий Садовский говорит в своих записках: «Много чудного говорил батюшка Серафим об этой канавке. Так, что канавка эта – стопочки Божией Матери! Тут ее обошла Сама Царица Небесная! Эта канавка до небес высока! Землю эту взяла в удел Сама Госпожа Пречистая Богородица! Тут у меня, батюшка, и Афон, и Киев, и Иерусалим! И как Антихрист придет, везде пройдет и канавки этой не перескочит! Рыли сестры эту канавку до самой кончины батюшкиной; к концу его жизни, по приказанию его, и зимою рыть не переставали; огонь брызгал от земли, когда топорами ее рубили, но батюшка Серафим переставать не велел. Когда дело не шло на лад, то приказал хоть на один аршин или хотя бы на пол-аршина рыть, только бы почин сделали, а там после дороют!»

Первая старшая мельничной обители Прасковья Степановна свидетельствует (тетрадь № 6), что много чудного про эту канавку говорил батюшка Серафим. «Вот, матушка, – говорил он мне, – знаете, что место это Сама Царица Небесная избрала для прославления имени Своего. Она всегда, во веки будет вам стена и защита, и Антихрист не сможет перейти ее!»

Старица Анна Алексеевна, одна из первых двенадцати сестер, рассказывает (тетрадь № 6): «Шесть лет жила я на мельнице, куда нас семерых избрал батюшка Серафим, где и поместил жить нас. Тут была я самовидицею следующего чуда. Самое это место, где теперь канавка, ровное и хорошее было место, и на нем-то и приказывал батюшка вырыть канавку, дабы незабвенна была во веки веков для всех тропа, коею прошла Матерь Божия Царица Небесная, в удел Свой взяв Дивеево! Слушать-то сестры все это слушали, да все и откладывали исполнить приказание батюшкино и не зарывали канавку. Раз одна из нас, чередная, по имени Мария, родная сестра покойной Акулины Ивановны Малышевой, ночью, убираясь, вышла зачем-то из кельи и видит: батюшка Серафим в белом своем балахончике сам начал копать канавку. В испуге, а вместе и радости, не помня себя, вбегает она в келью и всем нам это сказывает. Все мы, кто в чем только был, в неописанной радости бросились на то место и, увидав батюшку, прямо упали ему в ноги, но, поднявшись, не нашли уже его, лишь лопата и мотыжка лежат перед нами на вскопанной земле. С аршин была уже она на том самом месте вырыта; поэтому-то самому и называется это началом канавки,так как сам батюшка, видя нерадение и небрежение наше к исполнению заповеди его, начал и закопал ее. Тут уже все приложили старание, и так как очень торопил этим делом батюшка, то даже и лютой зимой, рубя землю топорами, всю своими руками, как приказывал он, выкопали сестры эту святую, заповедную нам канавку; и лишь только окончили, скончался тут же и родимый наш батюшка, точно будто только и ждал он этого».

«Была я у батюшки, – рассказывает Екатерина Егоровна (монахиня Евдокия), одна из двенадцати первых сестер, – и, поработав, ночевала в пустынке, не пустил он меня, а наутро-то, чуть свет, и посылает: "Гряди, гряди, – говорит, – матушка, скажи девушкам, пусть сегодня начинают канавку рыть; я был там и сам начал ее!" Иду дорогой да думаю: как же это батюшка-то говорит, что был? Должно быть, ночью ходил. Прихожу, и рассказать-то еще не успела, а сестры встречают меня, рассказывают друг дружке, как на заре видели батюшку-то, как, обрадовавшись, бросились было к нему, а он и пропал, вдруг стал невидим! А я-то свое рассказываю им. Мы с канавкой-то все медлили, а тут уже, дивясь все такому чуду, уразумели, что сам батюшка назначил этот день, потому сам и начал. И уже не откладывая более, тут же принялись все рыть заповедную канавку».

Старица Прасковья Ивановна (монахиня Серафима) подтверждает вышеприведенный рассказ. «В числе семи переведенных из старой обители матушки Александры, что при Казанской церкви, на мельницу сестер, – повествует старица, – была батюшкой Серафимом переведена и я грешная. Жили мы все в маленькой при мельнице батюшкой же построенной келейке. Рано утром чередная, оставшаяся приготовлять пищу, сестра Марья Ивановна Малышева пошла в погреб и, увидав позади нашей кельи стоявшую и горевшую свечу, с испугом разбудила она нас спящих. Мы скоро вышли и пошли вместе к тому месту, где огонь виделся. Подходим ближе да, к величайшей радости нашей, и видим батюшку Серафима; стоит он у горящей свечи с лопаточкой в руках и взмотыжи-вает землю. Вне себя от восторга, думая, что пришел сам батюшка навестить нас, мы с криком все ему бросились в ноги, чтобы принять благословение; но, поднявшись, к удивлению нашему, батюшка стал невидим, и только вскопанная земля подтвердила нам его видение! Это было в тот самый день, в который благословил он нам начать рыть канавку, перед самым днем праздника Святой Троицы, и сам таким образом освятил почин этого дела» (тетрадь № 6).

«О канавке говорил мне батюшка, – говорит сестра Ксения Васильевна (монахиня Капитолина) (тетрадь № 6, рассказ № 33), – да и всем говаривал, что потому она так вырыта, что это самая тропа, где прошла Царица Небесная, взяв в удел Себе обитель. Тут стопочки Царицы Небесной прошли! "Стопочки Царицы Небесной, матушка!" – так, бывало, и задрожит весь, как это говорит-то. "Она, Матерь-то Божия, все это место обошла, матушка! Вы и землю-то, когда роете, не кидайте так и никому не давайте, а к себе же в обитель, в канавку-то и складывайте! И скажу тебе, матушка, кто канавку с молитвой пройдет да полтораста Богородиц прочтет, тому все тут: и Афон, и Иерусалим, и Киев!"»

В другом месте старица Прасковья Ивановна повествует: «"У вас канавку вырыть надо! – раз так-то заботливо говорит мне батюшка Серафим. – Три аршина чтобы было глубины и три аршина ширины и три же аршина вышины, воры-то и не перелезут!" "На что, – говорю, – батюшка? Нам ограда бы лучше!" "Глупая, глупая! – говорит. – На что канавку? Когда век-то кончится, сначала станет Антихрист с храмов кресты снимать да монастыри разорять и все монастыри разорит! А к вашему-то подойдет, подойдет, а канавка-то и станет от земли до неба, ему и нельзя к вам взойти-то, нигде не допустит канавка, так прочь и уйдет!"»