Текст книги "Вася Алексеев"

Автор книги: Семён Самойлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

– Васютка, спать пора, – прерывает его мечты материнский голос. – Ночь на дворе.

Младшие уже спят. Вася забирается на дощатый настил, закрывает глаза и долго лежит, представляя себе, как завтра прямо из школы пойдет к газетчику. Нет, он не один пойдет, он поведет всю ватагу!

К весне у него уже собирается несколько книжек. Но тут наступает время, когда от отца уже нельзя получить медяков – ни на пряники, ни на сказки.

В тот год ко многим новым словам, вошедшим в обиход заставских мальчишек, прибавляется еще одно – тяжелое, шугающее слово «локаут». Отец уже несколько недель не ходит на работу. Заводские ворота закрыты. По утрам Петр Алексеевич сидит на кухне за столом злой, неразговорчивый и угрюмо глядит, как ребята хлебают черную тюрю. Сейчас лучше не попадаться ему под руку, заработаешь подзатыльник. Потом он молча встает, нахлобучивает картуз и уходит. Мать провожает его тоскливым взглядом. Идет отец в порт или на рынок – на поиски случайной работы. Но где она, работа? Много ходит по городу таких, как он. Потому Петр Алексеевич возвращается домой еще более сумрачный и молчаливый, чем утром.

Мать только искоса смотрит на него и не задает вопросов. Если повезло, и заработал гривенник-другой, тогда сейчас разложит на столе гостинцы. Хотя теперь какие гостинцы? Мерка картошки или черствая булка – ее продают на копейку дешевле. Но обычно гостинцев нет.

Зато чаще, чем прежде, отец отправляется на залив и, бывает, берет с собой Васю. Они едут вдвоем или к ним присоединяется дядя Миша, сосед. Выезжают рано, солнце еще не встало за городом. Залив лежит тихо, только легкая предрассветная рябь изредка пробегает по его серому стеклу.

– Держи на Канонерский, – говорит отец Васе, сидящему на корме.

Вася кивает. Путь ему знаком, и он горд ролью рулевого.

Отец и дядя Миша гребут, перебрасываясь короткими фразами.

– Наловим на уху, – говорит отец, – похлебают ребята и без хлебца.

– Анисимов Федор вчера меньшого на Митрофаньевское снес. Году не было мальчишке, – говорит дядя Миша.

– У всех теперь покойники, – отвечает отец. – Если б еще не эта забастовка…

Тогда дядя Миша бросает весла:

– Бастовать тебе не нравится, а Белоножкина на горбу носить нравится? Тетявкиных терпеть нравилось?

Кто такой Белоножкин, Вася знает не хуже, чем кто такой Тетявкин. Белоножкин – директор завода, назначили его недавно, но о злобе его и свирепости говорят всюду.

– Да я не против забастовки, ребят жалко. Знаешь, какая у меня семья, – миролюбиво отвечает отец.

– Будем терпеть, так они нас с детьми всех уморят, – говорит дядя Миша. – Для нас нет хуже, чем бояться драки.

Отец молчит. Дядя Миша снова берется за весла.

– Сегодня рыба клевать будет, – замечает он. – По целому ведру привезем.

– Быть бы тебе морским царем. Ты обещать горазд…

Все-таки рыба для них большое подспорье. Если улов хороший – семья досыта наестся, а попадет еще судачок побольше – его можно трактирщику снести. Тогда и на хлеб будет.

Но чаще они доставляют трактирщику дрова. Река несет на своей быстрой воде щепу с лесопильных заводов, обломки каких-то построек, а то и бревна, упущенные плотовщиками, белые чурки балансов. Всё это она выносит в Финский залив.

Чтобы собирать плавник, нужно терпения не меньше, чем для рыбной ловли, и еще нужен острый, наметанный глаз. Отец медленно гребет вдоль берега, а Вася, прищурившись, вглядывается в плоские, искрящиеся под солнцем волны и в желтые песчаные отмели. Короткий багор лежит на носу.

– Глянь, вон там, папаня! – кричит он, увидев темную спину бревна, выныривающего из воды. Сейчас кричать можно, бревно ведь не рыба, его не испугаешь.

Отец быстро поворачивает в ту сторону, куда показывает Вася.

– Молодец, сынок, – только и говорит он.

Но другой раз можно часами плыть по заливу, а бревна и доски не попадаются совсем. От ветра это зависит, что ли? Или очень уж много развелось ловцов?

Наполнив лодку, они гонят ее к трактиру Богомолова. Нагруженная лодка идет медленно. За ней тянется привязанное веревкой большое бревно. День выдался удачный.

Богомоловский трактир стоит в начале Емельяновки. По утрам туда бегают мальчишки с большими жестяными чайниками – покупать кипяток. В самом трактире на столах тоже чайники – медные, пузатые, как самовары, с кипятком и поменьше, фаянсовые, с заваркой. Мастеровые и извозчики сидят за чаем часами. Особенно извозчики. Они пьют «для сугреву» и вытирают полотенцами лбы.

Всё же не на кипятке разбогател Семен Установим Богомолов. Начинал он с небольшого, а теперь его трактиры то всей заставе – и «Финский залив», и «Китай», и «Россия», и «Марьина роща». В домах Богомолова в тесных и грязных каморках живут сотни, а то и тысячи людей. В трактире у Богомолова можно заложить колечко, продать и пропить всё с себя, кончая нательной рубахой.

Здесь купят и дрова.

Сам Семен Устинавич к Алексеевым, конечно, не выходит. Его тут и нет. Старику Богомолову, говорят, скоро сто лет стукнет, он уже давно не стоит за стойкой. Дела ведут сыновья и приказчики. И дела у Богомоловых теперь большие. Трактиры они постепенно передают в другие руки – сами выходят в «благородные», не хотят даже называться трактирщиками.

Вася смотрит, как богомоловский приказчик отсчитывает медяки. Дрова уже сложены на берегу. Их переносил туда отец.

– Это всё? – опрашивает Петр Алексеевич, держа медь на ладони.

– Цена хорошая, – говорит приказчик, – пятак за лодку. А ну поищи где-нибудь больше, в нонешние-то времена!

Первые поручения

Потом, когда детская пора останется позади, когда отец отведет его на завод и конторщик вручит новому рабочему металлический номерок, Вася станет ее вспоминать как самое светлое и радостное время. И попрощается с ней стихами:

 
Так и рабочая жизнь началась,
Кончилась детская доля,
Глянула в очи неволя…
 

Но годы, когда он рос, были трудными для Нарвской заставы. Легко там никогда не бывало, а об этих годах и старики говорили: «Такого видывать еще не приходилось».

Это были глухие годы после революционной бури. Городовые снова стояли на углах, как идолы, – сытые и уверенные в себе. По ночам полиция врывалась в рабочие дома. Нетерпеливо и повелительно стучали в двери, грохотали сапожищами в коридорах, вспарывали слежавшиеся сенники и отдирали топорами визжащие половицы. Многих уводили, и мало кто возвращался обратно.

Не только полиция опустошала заставу. Людей гнали безработица, голод. Останавливались цехи и целые заводы. Путиловский дымил, но тысячи мастеровых получили расчет, почти половина всех рабочих.

– Обойдемся без забастовщиков, – говорил Белоножкин, подписывая приказы об увольнении. – Остальные пусть теперь поработают – каждый за двоих.

Мастера-черносотенцы, которых, как Тетявкин а, в пятом году выгоняли из мастерских, появились снова – высокомерные, полные злорадства.

– На тачках нас катали, теперь повозят на своей спине, – говорили они о рабочих.

И люди уходили. Те, у кого осталась родня в деревне, подавались туда. Тихо стало в переулках вокруг Петергофского шоссе. Жизнь была как мертвая зыбь на море. Но мертвая зыбь бывает не только после прошедшей бури. Она и предшествует новой.

Бури эти – минувшая и будущая – давали знать о себе в обманчивой тишине тех дней.

За Нарвской частыми стали пожары. Они и раньше случались нередко. Тесно приткнувшиеся один к другому, деревянные дома были набиты людьми. Жизнь не утихала Даже в глухие ночные часы, – одни возвращались со смены, другие спешили на завод. Эти домишки легко занимались от малейшей искры, от небрежно брошенной цигарки, от сажи, загоревшейся в трубе. Но теперь, когда население заставы уходило и многие дома совсем пустовали, пожары стали еще более частыми, чем прежде.

И днем и ночью проносились по Петергофскому шоссе упряжки. На красных дрогах спиной к спине сидели пожарные в высоких касках, сверкавших, как самовары. Тревожный перезвон медных колоколов гнал людей с дороги.

В думе удивлялись: что это так неблагополучно стало за Нарвской? Но застава лежала вне городской черты, и дела ее не очень волновали гласных. А за Нарвской недоумения не испытывал никто. Там знали, в чем дело. Хозяева хотели вернуть капиталы, вложенные в дома, переставшие теперь приносить доход. Покупателей не находилось, но ведь можно было получить страховку…

Пожарные спешили, колокола на дрогах звонили громко, но путь был не близкий, а сухое дерево разгорается скоро. К приезду пожарных огонь иной раз охватывал уже целый квартал.

Заставские мальчишки поспевали на пожары быстрей. Неистовый огонь завораживал и неудержимо привлекал их.

Было совсем раннее утро – ветреное и по-осеннему холодное, когда Вася с дружками прибежал в переулок недалеко от шоссе. Мальчишеский телеграф – еще не изученная наукой, удивительно быстро действующая система оповещения – не обманул. Пожар оказался большой на редкость. Пламя жадно перекидывалось с дома на дом, слизывало длинными языками заборы, прыгало по тесовым крышам. А возле домов метались перепуганные, растерявшиеся бабы.

В суматохе пожара Вася столкнулся с Митькой, давнишним товарищем по играм. Митька, всегда озорной, тихо сидел на груде вещей посередине переулка.

– Горите? – опросил Вася. Как всегда, в минуту волнения он заикался сильнее. – Г-горите тож-же?

– Подбирается к нам, – сказал Митька и кивнул на дом, стоявший невдалеке.

– Еще не занялся ваш? А почему рам нет в окнах?

– Хозяин вчера вынул рамы и двери снял. Ремонт, говорит, будет, а нам чтобы выезжать скорее. Платить-то нечем.

– Так без окон, без дверей и опали?

– Так… Теперь и вовсе спать будет негде. Сгорит дом.

И тут вдруг они услышали громкую и частую неровную стрельбу. Раздались крики, люди шарахнулись от ближнего дома, объятого огнем.

– Казаки! – закричали в толпе. – Стреляют казаки!..

Но выстрелы доносились из глубины горящего дома, там никаких казаков быть не могло.

– Патроны рвутся, – догадался человек, тащивший ведра с водой, – патроны это. Под полом были спрятаны, наверно, или в стене. С революции, с пятого года.

– На будущее приберегали их, – сказал другой. – Нужда-то будет в патронах…

Пожарные еще не приехали, но городовые были уже тут. Всполошенные выстрелами, они кинулись на толпу, отгоняя людей подальше.

– Я здешний, – сказал Вася, садясь рядом с Митькой на узлы. – Вещи сторожить надо!

– Без вас тут обойдутся! – прикрикнул, не слушая его, городовой и ткнул кулаком в спину. – Живо убирайтесь отсюда.

Митька громко заплакал, цепляясь за узлы.

– Фараон чертов, селедка, – огрызнулся Вася, исчезая в толпе.

Это было невинное еще столкновение с представителями власти. Но до более серьезных оставалось уже недолго.

* * *

Во сколько лет и как начинают участвовать в революционном движении заставские ребята? Правил на этот счет не написано. Но если ты надежный и смышленый малый, то можешь и в двенадцать принести пользу.

Разумеется, Вася еще мало знает о той невидимой постороннему взгляду подспудной, но живой и непрерывной революционной работе, которая и в эти трудные годы идет, не прекращается за Нарвской заставой, потому что жива, действует вопреки всему организация большевиков.

Проходит по улице Александр Буйко. Это знакомый, Вася не в первый раз видит этого приветливого парня. Знает, что его недавно уволили из механической мастерской, но откуда Васе знать, что Шура теперь нелегальный, что он стал профессиональным революционером-большевиком?

И Антон Васильев заставским ребятам хорошо знаком. Он ведь здешний, свой. Вот и его выгнали с завода. Теперь Антон перебивается тем, что грузит бревна в порту. И Анисим Костюков, и токарь Иван Дмитриевич Иванов из пушечной – всё это люди Васе известные. Только неизвестно ему, что эти люди осуществляют связь заставы с большевистским центром, с самим Лениным, с которым передовые путиловские мастеровые близко знакомы. Владимир Ильич бывал на их собраниях, часто встречался с рабочими вожаками.

А все-таки уже существует незримая связь между этими людьми и Васей Алексеевым – двенадцатилетним учеником ремесленного училища, только он и сам еще не догадывается об этом.

– Куда бежишь, дружок? – останавливает Васю на улице парень в кепке блином и брезентовой куртке. – Послали за чем?

Вася знает парня. Тот учился в ремесленном, когда Вася был еще в детских классах, давал ему книжки читать. Теперь парень уже на заводе, кажется, в пушечной мастерской.

– Не, посылать меня никуда не посылали. В лапту с ребятами будем играть.

Вася достает из кармана мячик, скатанный из коровьей шерсти.

– Вот видишь.

– Дело, – говорит парень, – люблю лапту. А может, попозже сыграете? Есть у меня разговор…

– Давай поговорим, – степенно отвечает Вася, польщенный вниманием парня.

– Пойдем на Миллионную. Надо постоять там, посмотреть.

– Пошли, – соглашается он. – Лапту отложить можно.

– Значит, я буду возле того дома, – объясняет парень, когда они приходят на место. – Ты тут гуляй. Играй как-нибудь, но заметишь полицию – сразу подавай мне сигнал. Нам полиция здесь ни к чему. Повернись ко мне, сними шапку и сморкайся, будто насморк тебя замучил. Понятно? Ну, покажи, как будешь делать.

Вася срывает шашку с головы, зажимает пальцами нос и сморкается – громко, точно трубит в трубу. У него даже начинает болеть в ушах.

– Добро, – говорит парень. – Этак я обязательно услышу. А займешься ты чем?

– Чижиком. Гонять здесь буду.

Он достает из кармана небольшую белую палочку с косо обрезанным заостренным концом. Оглядывается и поднимает с земли дощечку:

– Сойдет.

Кладет «чижика» на крыльцо, ударяет по острому срезанному концу, и «чижик», вспорхнув, летит далеко на пыльную дорогу. Вася догоняет его и снова бьет по острому концу, и «чижик» вспархивает опять. Играть одному, конечно, скучновато, но ведь он и не ради «чижика» пришел сюда.

– Смотри не зевай, – говорит парень. – Чуть что – подавай сигнал!

Вася гоняет «чижика» и посматривает на угол, стараясь, чтоб это было совсем незаметно. От угла идут люди. Некоторые задерживаются на мгновение возле парня в кепке, обмениваются с ним какими-то словами. И проходят во двор.

Игра в «чижика» затягивается. Она уже изрядно надоела. Надо бы придумать что-то еще. Вася стоит посередине улицы и поддевает палочку большим пальцем босой ноги. И тут он замечает человека, вывернувшегося из-за угла. На человеке зеленоватое пальто с поднятым воротником, картуз, надвинутый на глаза. Что-то не нравится Васе в этом человеке, по полицейской формы на нем нет и сигнал вроде бы подавать не нужно.

А человек подходит ближе.

– Эй, мальчик, – говорит он негромко, – не видал, в какой тут дом народ собирается? Опоздал я, понимаешь…

– Ч-чего? Какой народ? – медленно переспрашивает Вася. Кажется, впервые заикание не тяготит его.

– Да люди тут шли, ты видел, наверно, – нетерпеливо объясняет незнакомец.

Надо что-то ответить.

– Верно, проходили, дяденька. Вон туда…

Вася показывает, рукой в противоположную сторону, за железнодорожную линию.

– А ты проводи меня.

Вася поднимает на него глаза, словно бы обдумывая, стоит ли тратить время.

– Чего провожать, ты не барышня.

Он чихает и, повернувшись спиной, начинает сморкаться, зажав пальцами нос. Громко, парень в кепке должен услышать.

– Ну ладно, – тянет Вася, словно смягчаясь, – Пойдем, покажу.

Все-таки это надежнее. Он ведет человека в зеленоватом пальто во двор на противоположной стороне улицы, потом через железную дорогу. Миллионной отсюда не видно.

– Кажись, сюда шли, – говорит он, неопределенно махая рукой вдоль переулка.

– В какой дом?

Вася чешет затылок:

– Не примечал я, вроде вон в тот…

Они идут к дому. Человеку в пальто не терпится, но он не показывает вида.

– Нет, дяденька, не сюда, – сделав глуповатое лицо, говорит Вася, когда они уже подходят к крыльцу. – Во-он в тот дом шли вроде.

Но, оказывается, снова ошибка.

– Может, сюда? – вовсе уже неуверенно тянет Вася и поворачивает в другую сторону.

Человек в пальто берет его за ворот.

– Не дергай, не ты покупал. – Вася пробует вырваться, но человек держит крепко.

– Запутался я, дяденька. Вроде видел, куда шли, а теперь не вспомню. Да, может, тебя там и не ждут вовсе?

Теперь он уже не скрывает насмешки.

– Я тебе покажу – не ждут! – шипит человек в пальто. – Я тебе покажу!

Он хватает Васю за ухо и начинает крутить – нетерпеливо и злобно.

– Пусти! – громко, на всю улицу кричит Вася. – Чего пристал? Говорят тебе, не помню.

Ухо горит, точно его прижали к раскаленной плите. Но человеку в зеленом пальто нужно торопиться.

– Попадешься мне еще, гадючье семя! – угрожающе говорит он, отпуская Васю и кидается к ближнему дому. Потом останавливается в растерянности. Потерял след.

А Вася уже далеко.

Часа через полтора или два он встречает на Петергофском шоссе парня в кепке блином. Тот весело подмигивает. Значит, всё в порядке.

– Ловко ты шпика увел, – замечает парень на ходу. – Забегай, книжек дам почитать. Ты же любитель.

И уходит. Долго говорить зачем? Всё ясно.

Всё ясно. И в следующий раз поручение Васе дают уже заблаговременно.

– Крутись завтра возле Коровьего моста. Народ на сходку пойдет в Лаутрову дачу. После работы. Если полиция появится – сразу предупреждай нас.

И вот Вася у Коровьего моста. Еще рано, никого нет поблизости. Никого нет, если не считать Кольки Бычка. Тот тоже вертится здесь. Бычком его прозвали недаром. Прозвища давать застава умеет. Колька – дюжий, коренастый мальчишка, постарше Васи. У него упрямое туповатое лицо и тяжелые кулаки. С Васиной ватагой он никогда не дружил. И всегда готов услужить тем, у кого водятся деньги. Забежит в потребиловку и сразу толкается вперед. Папиросы ему нужны. «Зефир» берет или «Дядю Костю». Папиросы это дорогие. Значит, инженер послал, а то и пристав Любимов.

Вася отходит от моста, кружит невдалеке, затем приближается снова. Колька стоит на месте и поплевывает в канаву.

– Здорово, Бычок, – говорит Вася, – чего тут пасешься? Шел бы на травку.

– А ну катись, – огрызается Колька. – Сам на травку иди.

Вид у него высокомерный.

– Ох и вода сегодня хорошая на заливе! – мечтательно говорит Вася. – Ты не купался, Бычок? А мы аж до кишок намокли. Сейчас-то купаться самое время.

Надо как-то избавиться от Кольки. Он здесь совершенно лишний. Но купаньем его, видно, не соблазнишь.

– Мне и так хорошо. Еще купаться!

– Чего же ты хорошего тут нашел? Канаву нюхать? В помойках еще покрепче пахнет. Или папироску выпросить хочешь у кого? Шел бы на шоссе, там скорее барина увидишь.

– Может, меня тут для дела поставили, не соображаешь?

– Есть у тебя дело – собакам хвосты крутить…

– А если мне сам пристав тут стоять велел?

– Канаву стеречь?

Вася подходит к Бычку поближе. Разговор становится интересным.

– Не канаву, а людей. Будет скопление, так сообщить надо. Понял?

– Понял. А вон видишь скопление? – говорит Вася, показывая на коровьи лепешки, распластавшиеся на мосту. – Беги, сообщай скорее.

Он ловко подцепляет сухую лепешку ногой и подкидывает ее так, что она рассыпается у Кольки на рубахе.

Колька бросается на Васю, а тот отбегает и, подняв камень, запускает в Бычка. Наконец они схватываются и осыпают друг друга ударами. Колька выше и сильнее, но Вася ловок, изворотлив, и справиться с ним не легко. И главное, он знает, зачем дерется. Бычок ловит его руку и, сопя, начинает выкручивать. Вася закусывает губу, откидывает голову и с размаху ударяет ею Бычка по лицу. Тот с воплем хватается за нос. Между его пальцев течет кровь.

У Васи лицо тоже в крови, но он этого и не замечает. Тяжело переводя дыхание, он снова бросается на Бычка. С того уже довольно, он хныча бежит в сторону.

– Бычок, му-му! – кричит ему Вася вдогонку.

Колька не оборачивается, он трусит дальше. Теперь он уже сюда не явится.

Вася остается у Коровьего моста. Люди идут мимо. Конечно, на сходку. Идут они в одиночку или небольшими компаниями. Кто с гармонью, кто с гитарой. У некоторых из карманов торчат горлышки бутылок, закрытых белыми фарфоровыми крышечками. Так укупоривается калинкинское пиво. Можно же погулять мастеровому! Вася понимает – это свои.

Он долго бродит возле моста. Всё тихо. Люди начинают возвращаться. Интересно, где они собирались? Лаутрову дачу Вася хорошо знает. А может быть, сходка была и не там, может, люди проходили дальше, в поле? Опрашивать он не станет. Будет время, его тоже позовут на сходку.

Парень в кепке блином возвращается одним из последних. Он подмигивает Васе совсем как в тот раз на Петергофском.

– Ну всё, – говорит он, – беги домой. А ко мне заходи, почаще заходи. Книжку прочел?

– Конечно, прочел, – отзывается Вася, – ты же знаешь, я быстро читаю. Новенькое что-нибудь найдется?

– Найдется, – говорит парень, – интересную книжку дам, какую не каждому и показывать можно. Специально для тебя приготовил, товарищ.

Так и говорит: товарищ, и Васино лицо становится пунцовым. Подумать только, это его назвали товарищем! В первый раз в жизни.

Свое обещание парень выполняет. Вася забегает к нему. Парень достает «Записки охотника».

– Не читал? Хорошая книга! Держи. К ней еще добавка будет.

Лезет под матрац и вытаскивает оттуда маленькую растрепанную книжечку в серой обложив.

– С этой надо поосторожнее быть. Она про то расскажет, чего в школе не узнаешь, хоть сто лет учись.

Книжка про «хитрую механику». Она объясняет, как царь и богатеи обирают простой народ. Почему так получается, что одни работают от темна до темна и с голоду мрут, а другие пальцем о палец не ударяют, но живут в довольстве и роскоши?

Вася читает маленькую книжечку. Вот как это устроено! Конечно, он и раньше знал, кто такой заводчик и кто такой царь. Уйдя в поле или выехав на лодках в море, они с ребятами не раз пели песню, которой их научили заводские парни:

 
Всероссийский император,
Царь жандармов и шпиков,
Царь-изменник, провокатор,
Содержатель кабаков…
 

Но раньше он повторял эти слова с чужого голоса, теперь он начинает проникать в их смысл.

Вася читает не переводя дыхания. Только поздно вечером с неохотой откладывает книжку – надо делать уроки. Перед сном, собирая сумку, с которой он уходит и училище, Вася кладет туда и серую книжечку. Ему не хочется расставаться с ней. На уроках он плохо слушает учителей: «хитрая механика» не дает покоя. И когда начинается «закон божий», он не выдерживает. Отец Николай настроен сегодня благодушно, наверно, выиграл ночью. Оказав ученикам, какую страницу читать, он усаживается за учительский стол и мирно посапывает.

Вася отодвигает в сторону учебник, осторожно лезет в сумку и нащупывает в ней маленькую книжечку. Она растрепана до того, что распадается по листочкам. Видно, побывала во многих руках. Вася выбирает нужный ему листок, кладет перед собой и перестает замечать, что делается кругом. Прочитывает листок, достает другой…

Он не слышит, как отец Николай, проснувшись, велит кому-то из учеников читать вслух и как встает из-за стола и медленно, тяжелой походкой начинает ходить по классу. Проход узок для его большого грузного тела. Он идет, цепляясь рясой за парты.

– Алексеев, продолжай, – говорит он. – Алексеев!

Вася вскакивает и растерянно смотрит на соседей. Что продолжать? Он делает быстрое движение, чтобы спрятать в парте листок из серой книжечки. Но не успевает. Тяжелая рука ложится на листок.

– Это так ты слово божье изучаешь?

Поп подносит схваченный с парты листок к глазам, и они медленно наливаются кровью.

– Тварь богомерзкая! – кричит поп. – Антихристово племя! Где раздобыл эту поганую ересь?

Через несколько минут Вася уже стоит перед директором. Снова ему задают тот же вопрос: где раздобыл?

Хорошо, что они не рылись в его сумке.

– Да я на улице нашел этот листочек, – говорит Вася, не глядя на директора. – Возле самой школы. Хотел кулек для семечек сделать.

– Для семечек… Знаю я, что это за семена и какой из них вырастает чертополох. Но мы его вырвем с корнем. Сейчас же отправляйся домой. Скажи матери, что я вызываю ее на завтра. Таких, как ты, выгоняют с волчьим билетом!

Вася уходит, а директор долго меряет шагами кабинет, раздраженно толкает ногой стулья, попадающиеся на пути.

– Я возмущен вашим сыном, – говорит он Анисье Захаровне на следующее утро. – И вами тоже. Как вы допускаете, что он читает недозволенную литературу? За это идут в тюрьму.

Маленькая худая женщина с измученным лицом стоит перед директором, скорбно поджав губы. Ее взгляд прикован к пухлой начальственной руке. Рука нервно стучит по суконной поверхности стола – широкой и зеленой, как огород.

– Уж не знаю я, не углядела, – говорит Анисья Захаровна, кланяясь этой руке. – Неграмотные мы, откуда же знать, что он читает? А дитя доброе, послушное. Вот и учительша хвалили, лучший, сказывали, ученик.

– Лучший ученик! Такие вот лучшие как раз и попадают за решетку. Вам сына, что ли, не жалко? Способности у него есть, это мы знаем, но, видно, наука ему идет не на пользу. Я вас предупреждаю, что он на плохом и опасном пути.

Анисья Захаровна мнет концы шали:

– Вы не извольте беспокоиться, уж мы с отцом спросим с него, сделаем выволочку. Отец наш человек строгий и у начальства на хорошем счету.

– Вот поэтому я и согласен пока оставить вашего сына. Но до первого же случая. Если повторится, выгоним, не взыщите.

Голос директора звучит уже не так грозно. Лучше покончить эту неприятную историю без шума.

– Я решительно требую, чтобы его примерно наказали. Со всей строгостью.

– Накажем, непременно. Будете довольны, ваше благородие.

Вася ждет мать у ворот училища.

– Смотри, чтоб не дошло до худа, – говорит она и берет сына за руку. – Сильно серчает дилектор. Ты уж не маленький, понимать должен. На этот раз вроде пронесло грозу. Да мне из-за тебя душой покривить пришлось. Обещалась, что выволочку сделаем дома.

И больше они не говорят о том, что случилось.