Текст книги "Вася Алексеев"

Автор книги: Семён Самойлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 19 страниц)

Первое мая

В тот вечер Вася рано пришел домой. Даже младшие ребята еще не спали.

Анисья Захаровна обрадовалась:

– Вот хорошо, хоть сегодня посидишь с нами, уже и не помню, когда вместе чай пили.

– Мне еще уйти надо, маманя. – В его словах звучала извиняющаяся нотка. – А к вам просьба. Погладили бы мне пиджак, очень уж вид у него неважный. Да чистую рубашку бы мне на завтра.

Анисья Захаровна не привыкла к таким просьбам, на одежду Вася никогда не обращал внимания. Она подняла внимательные, вопрошающие глаза. В конце концов, парню двадцать исполнилось. Она была уже замужем в его годы.

И Вася, как всегда, понял, о чем думает мать. Он рассмеялся весело и легко, обнял Анисью Захаровну за плечи:

– Нет, невестку я вам пока не приведу. Не приглядел еще. Вы же знаете, мама, завтра Первое мая. Хочется поаккуратнее одеться для праздника.

Мать грустно и ласково глядела на него:

– И правда, уж время мне внуков нянчить. А ты только демонстрации и собрания знаешь. Ладно, принарядим тебя… Вот и брюки залатать надо, только я это утром пораньше, когда спать будешь. Брюк-то у тебя ведь нет на смену.

Но как ни рано поднялась Анисья Захаровна на следующее утро, ей не удалось привести Васину одежду в такой порядок, как хотелось. Работы, сказать по правде, было много, а он тоже вскочил ни свет ни заря.

– Спасибо, маманя, хватит. Я и так буду франтом.

Не терпелось скорее на улицу. Он вышел из дому, когда весеннее солнце только вставало над городом, золотя край бледно-синего неба. В непривычной тишине громко и празднично щебетали птицы. Всё сулило ясный, теплый день, и от этого еще радостнее и торжественнее становилось на сердце.

У моста через Емельяновку Васю окликнул Петя Кирюшкин. Он тоже выглядел не так, как обычно: надел белую рубашку, начистил до нестерпимого блеска сапоги.

– Не спится? Куда спешишь, Папаня?

Он назвал Васю детским прозвищем, как его давно уже никто не называл. В этом была душевная ласковость, необычная для Петра. Но Вася не удивился. Ведь и день был необычным. Впервые они шли на маевку, не думая о нагайках и ружейных залпах, шли на праздник, а не на бой. Но и этот праздник обещал быть боевым. Они шли отстаивать свои лозунги, свои знамена.

– Хочется же всё посмотреть – как анчаровские собираются и как путиловцы. Молодежь, знаешь, своей колонной пойдет, впереди района.

Он улыбнулся другу:

– Да и чего спать в такое утро? Ты вон тоже не утерпел.

Они пошли вместе, с жадным интересом глядя вокруг. Улица оживала на глазах. Из ворот заставских домишек люди выходили семьями, отцы и матери вели за руки ребят. Еще не было семи, времени до начала демонстрации оставалось много, но, видно, не только Васе и Кирюшкину не сиделось дома. Возле ворот Путиловского уже чернела толпа, громко звучали песни. А народ всё шел.

Это была праздничная толпа – те самые люди, которые выходили гулять на Петергофское шоссе на пасху и в рождество, но они были сейчас совсем другими. Что-то новое читал Вася на лицах. Их выражение было торжественным и вместе с тем настороженным. Люди шли на свой рабочий праздник, право на который оплачено кровью. Они завоевали это право, но не были вполне уверены, что смогут воспользоваться им. Они чувствовали – одни ясно и отчетливо, другие смутно пока, – что за это право им еще надо будет бороться, как за все права, которых они добивались.

Потом, когда колонна выстроилась, Вася оглянулся и не увидел конца. Изгибающаяся вдоль шоссе, звенящая песнями и музыкой, путиловская колонна двигалась, плыла через заставу под красными парусами знамен. Сорок тысяч рабочих вышли с женами, детьми, стариками.

– Тут населения на губернский город, – сказал Петя Кирюшкин, следя за взглядом друга.

– Путиловская губерния, – рассмеялся Вася, – другой такой во всей России не сыщешь.

А во главе «Путиловской губернии» шла молодежь, ребята четырнадцати-семнадцати лет. Вася хорошо знал эту озорную заставскую вольницу. Он видел ее совершающей набеги на огороды, и он видел ее под огнем пулеметов штурмующей полицейские части в февральские дни. Сейчас она высоко несла знамена и самозабвенно пела запрещенные еще недавно песни. «Отречемся от старого мира…» – выводили мальчишечьи голоса.

Днем это пение услышал на Марсовом поле Максим Горький.

«Да, они, наверно, найдут в себе силы отречься от старого мира, очистить души от его ядовитых влияний», – с надеждой сказал он.

Вася всё смотрел на ребят. Они шли организованно, они несли знамена, дорогие его сердцу. «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» – было написано на красных полотнищах. Они требовали: молодежи политические права, шестичасовой рабочий день, бесплатное обучение! То были требования большевиков.

Но долго стоять и разглядывать колонну ему не пришлось.

– Здравствуй, Вася! Вася, к нам! – кричали со всех сторон.

– Вася, рассуди, – просил парнишка, ростом немного больше аршина, – почему мне не дают нести знамя? Что я, хуже их?

Он выразительно кивнул в сторону ребят, крепко державших древко.

– Вон нас сколько на каждое знамя, – оправдываясь, заговорил один из знаменосцев, – не разорвать же на всех.

– Рвать, положим, было бы действительно глупо, – засмеялся Вася. – Но по очереди нести можно. Вот и меняйтесь. Каждый из вас тогда будет знаменосцем.

– Только меня пусть не последним в очередь назначают! – крикнул мальчишка. – Я скорей хочу.

Кругом были знакомые, кругом были друзья. С каждым хотелось переброситься веселым словом, обменяться шуткой. А демонстрация шла вперед – мимо Нарвских ворот, через Фонтанку, обогнула Покровский рынок…

Застава осталась далеко позади. Тут город выглядел по-другому. На Петергофском шоссе не было зрителей. Все, кто вышел из домов, присоединялись к демонстрации. Чем ближе к центру, тем больше народа заполняло тротуары. Обыватели прикололи к лацканам пиджаков пышные красные банты. Одни приветственно махали демонстрантам руками, другие заискивающе улыбались. Третьи выжидательно молчали. На их лицах было тревожное недоумение. Они словно приготовились к тому, что вот сейчас произойдет нечто немыслимое и ужасное, и были удивлены, почему это ужасное не начинается.

День по календарю был будний, но все магазины, лавки и лавчонки стояли с закрытыми ставнями, с пудовыми замками на дверях. Даже уличных торговцев, всегда шмыгающих по тротуарам с плетеными корзинами на голове, не было видно. Никто не выкрикивал: «Рыба, свежая рыба!», никто не предлагал бублики и венскую сдобу. Даже асфальтовое полукружие возле Покровской церкви было свободно от лотков, которые заполняли его по утрам, образуя серый полотняный город с мясными, рыбными, овощными, мануфактурными уздами, переулками и тупиками. Одни торговцы тоже праздновали, другие были напуганы этим праздником.

Только неустрашимая рать мальчишек-газетчиков осталась верной своим обычаям. Они бежали резвой рысцой, выкрикивая названия газет и сенсационные сообщения, которых, впрочем, в газете можно было и не найти, читай ее хоть целый день подряд. Вася просматривал газеты на ходу и делился впечатлениями с друзьями. Тон буржуазной печати был заискивающим и лицемерным, как лица торговцев и чиновников, которые стояли на тротуарах между Покровским и Александровским рынками. Буржуазные газеты слащаво твердили о всенародном единении. Для них революция была окончена, поскольку правительство, пришедшее к власти, было их правительством. Они не хотели продолжения внутренней борьбы. Им нужно было, чтобы продолжались военные действия на фронте.

– А вот наш ответ! – Вася показал на плакат, который несли солдаты-запасники пехотного полка, прикрепив к штыкам высоко поднятых винтовок. «Война до полной победы над буржуазией!» – было написано на плакате.

– Уточнили лозунг на рабочий и крестьянский лад!

Городские улицы, казалось, были не способны вместить людское половодье. Демонстрация часто останавливалась, а в переулках теснились другие колонны, готовые влиться в нее. Путиловцы шли на Исаакиевскую площадь. Там происходил митинг. Летучие митинги возникали и по дороге – на перекрестках, во время остановок.

Васе хотелось, чтобы все обратили внимание на плакат, который несли солдаты.

– Товарищи! – закричал он, взобравшись на крышу подъезда одного из домов. – Вот как надо поступать с лозунгами буржуазии! Будем поворачивать их, как оружие, против нее!

Район, через который они проходили – Коломна, – был заселен ремесленниками, торговцами, служилым людом. Подобные речи были у них не в чести. Упитанные господа кричали Васе: «Долой!», обзывали немецким шпионом, пробовали стащить с подъезда. Но сейчас тут были путиловцы, тут были солдаты, и господам самим пришлось убраться прочь.

Во время одной из остановок к Васе протолкался Зернов:

– Здравствуй, Алексеев. Что у вас тут за митинг?

– Митинг уже окончился. Танцы хотим устроить. Плясать умеешь? Выходи в круг.

Действительно, в кругу, образованном демонстрантами, кто-то уже пошел вприсядку.

– Я сюда не танцевать явился…

Зернов посмотрел на хорошеньких девчат из шрапнельной, пустившихся в пляс, потом махнул рукой и стал доставать из кармана мятые брошюрки.

– Чем плясать, почитали бы лучше. Тут про анархизм написано.

– От этакого чтения только муть в голове, – сказал Вася. – Ты бы умную книжку взял.

– Читаю, может, не меньше твоего.

– Читаешь, я знаю. Только что – вот вопрос. Нет, ты мне скажи, ну какую книгу вчера читал?

– Вчера? – Зернов взглянул на Васю с вызолом. – Представь себе, Пинкертона читал. Запретишь ты мне, что ли? Вчера Пинкертона, в другой раз Кропоткина…

– Вот у тебя Пинкертон с Кропоткиным и перемешались. Прямо сказать, ядовитая смесь.

Кругом засмеялись, и Зернов с яростью поглядел на ребят.

– Видал? – проговорил он, поднося кулак к носу стоявшего рядом парнишки. – Каждого угощу этим, кто посмеет смеяться над анархизмом.

– Сильный аргумент у тебя, – сказал Вася. – Может быть, еще револьвер вытащишь? Тогда ®се сразу перейдем в анархистскую веру.

– Ты не перейдешь, а другие еще встанут под черное знамя.

Зернов показал на похоронно-мрачный флаг, который несла группа анархистов. «Трепещите, тираны, молодежь на страже!» – было написано на флаге, выделявшемся, как черный обломок, в море красных знамен.

– Я думаю, по-другому будет, Зернов. Будет так, что те ребята тоже сманят черное знамя на красное. Это же рабочий народ.

В последнее время Вася присматривался к Зернову. Анархистов за эти недели развелось немало. То была очень шумная и пестрая публика. Анархистом успел объявить себя и Ванька Бык – главарь заставских хулиганов. В февральские дни Бык со своей шайкой разграбил квартиру генерала Дубницкого – директора Путиловского завода. Дубницкого они зарубили и бросили в Обводный канал. Бык вырядился в генеральскую одежду, щеголял в лакированных сапогах, перепоясавшись блестящими ремнями, на которых висела сабля с золотым эфесом, и что-то вопил об анархизме.

Вася был в путиловском революционном комитете, когда рабочие привели туда Быка. Дубницкого путиловцы ненавидели, но какого он заслуживал наказания, решать было не Ваньке Быку. Революция делалась чистыми руками. Приговор вынесли единодушно. Мародера расстреляли на Петергофском шоссе возле заводского забора.

Зернов был человеком иного рода. Это был очень горячий и нетерпеливый парень. Он работал на заводе, читал, действительно, много и беспорядочно, проглотил массу бульварной литературы. Книги описывали жизнь князей и графов – Зернов рос в гнетущей, беспросветной нищете, и описания красивой жизни богачей вызывали в нем лютую ненависть. Он ухватился за анархизм, позволявший, как ему казалось, быстрее всего разделаться с теми, кто жил за народный счет. Его девизом было «Смерть сытым!». Как лучше устроить жизнь голодных, он задумывался меньше. Зернов стал завсегдатаем дачи Дурново, где устроили свой штаб петроградские анархисты. Туда он старался завлечь и товарищей.

– Ты еще не был у Дурново? – спрашивал он обычно, знакомясь с каким-нибудь рабочим парнем. – Чудак, там знаешь как интересно! Обязательно сходи. И почитай, кто такие анархисты.

С этими словами он всовывал в руку новому знакомцу одну из тех брошюрок, которыми были набиты его карманы.

Зернов был страстной и беспокойной натурой. Он оказывал влияние на часть заводских ребят. Потому его и выбрали в организационное бюро союза молодежи. К созданию союза он отнесся с неожиданным жаром, но Вася понимал, что с Зерновым еще будет много хлопот.

– Рабочий народ силен тем, что все вместе, а если каждый станет орать на свой лад и размахивать кулаками… Без организации, без порядка и цех прахом пойдет, тем более государство. Глупо спорить – нужна ли власть. Надо ее брать в свои руки.

Вася говорил не столько для Зернова, сколько для ребят, окружавших его.

Между тем демонстрация Петергофского района уже вливалась в широкую и просторную чашу Исаакиевской площади, освещенную ярким горячим солнцем. Посредине площади стояли грузовики, превращенные в трибуны. На здании Мариинского дворца был натянут большой красный плакат: «Да здравствует Интернационал!»

– Ну и корежит, наверно, министров, когда они это читают! – засмеялся Петр Кирюшкин.

– Пускай знают, что думает и чего хочет рабочий класс!

С одного из грузовиков выступал щеголеватый поручик. Он говорил цветасто и надрывно, голос у него был высокий, царапающий слух. Он ратовал за вомну до победного конца. Новенькие портупейные ремни на плечах поручика громко скрипели. Перед грузовиком стояли солдаты и держали плакат, на котором было написано: «Помещики – в окопы!»

С Исаакиевской площади пошли на Марсово поле, где было больше всего народа. Там с трибуны говорил Ленин. Толпа, заполнявшая иоле от казарм до самого Летнего сада, всё время двигалась, накатывалась на основание трибуны. Тысячи людей слушали, воспринимали всем сердцем ленинские слова о пролетарском празднике, о путях революции.

Это был необыкновенно яркий день.

Союз начинает жить

Всего через три дня после Первого мая Вася вместе с товарищами снова шел на демонстрацию в колонне тысяч путиловцев, анчарцев, рабочих «Треугольника» и «Лангензиппена».

Те же улицы, по которым они проходили Первого мая, те же заполненные зрителями тротуары… Но многое изменилось за три дня. Вокруг знамен, провозглашавших: «Вся власть Советам!», шли красногвардейцы с винтовками. Знамена надо было защищать. Сытая публика в центральных кварталах уже не улыбалась демонстрантам прежней льстивой улыбкой. На тротуарах стояли хорошо одетые господа, офицеры и великовозрастные гимназисты. Они встречали рабочих откровенной злобой, осыпали их бранью. Откуда-то доносились выстрелы. Несколько раз юнкера, выскакивая из боковых улиц, налетали на демонстрантов, пытались вырвать из их рук знамена. Приходилось вступать в рукопашные схватки…

Народ узнал о ноте Временного правительства, официально заварившего союзников, что оно будет соблюдать все обязательства, данные царем, что оно готово продолжать войну до полной победы. И разразилась буря. Вася Алексеев вместе с другими ребятами приходил в Петергофско-Нарвский союз рабочей молодежи прямо с собраний и демонстраций, еще разгоряченный схватками с меньшевистскими и буржуазными ораторами.

Союз молодежи в эту пору делал свои первые шаги. Работа в нем была важным партийным делом, требовавшим много внимания, сил.

Васю избрали председателем организационного бюро Союза, секретарем – Скоринко. Два большевика стояли во главе организации, но были там и меньшевики, эсер, анархист. Их противодействие чувствовалось постоянно. Споры возникали по каждому поводу и часто продолжались до утра. Молодая горячность спорщиков еще больше обостряла разногласия, а точки зрения по всем коренным вопросам расходились.

Забот появилось много. Большое и малое переплеталось, и как было их разделить?.. Следовало думать о политической линии Союза – и о том, чтобы найти комнату, где бы он мог обосноваться. Это тоже оказалось не просто. Сдавать помещение организации рабочей молодежи домовладельцы не хотели. Одни прямо отказывали, другие заламывали очень высокую плату. Ребята и не пробовали торговаться. Денег организация не имела. В районном Совете верховодили меньшевики и эсеры. На их содействие рассчитывать было трудно. Ребята всё же обратились туда, но занятые высокой политикой руководители Совета долго не хотели даже говорить с ними. Потом свели весь разговор к шуточке:

– Да разве вам можно отдельное помещение давать? Малы, шалить станете…

Зернов бушевал:

– Экспроприировать помещение – и точка! Займем вооруженной силой. Пусть попробуют нас прогнать. А то можно напасть на какой-нибудь банк. Возьмем деньги у капиталистов и снимем шикарную квартиру.

Его предложения не принимались всерьез, но Зернов от этого кипятился еще больше.

– Жалкие рабы священной частной собственности, – кричал он, – буржуев тронуть боитесь! Разве они не грабители?

– Они-то грабители, но мы грабителями не станем. Будет наша власть – придет частной собственности конец. Только возьмет ее в свои руки народ, рабочий класс, а каждый не станет рвать по куску, как ты предлагаешь.

Вася не только сдерживал Зернова. В конце концов именно Вася нашел помещение. Поговорил в райкоме большевиков, и там согласились – помочь ребятам надо, начато важное дело. Возможности райкома были тоже ограничены. Потеснились и отдали Союзу молодежи одну комнату в доме на Новосивковской. Комната была маленькая, проходная, но и партийная организация жила тесно – занимала всего две комнаты.

Зернов снова пришел в ярость.

– Протестую! – кричал он. – От имени фракции анархистов. Мы в кабалу к большевикам не пойдем.

Эсер Васильев тоже протестовал. Он обычно шел за Зерновым, хотя они и принадлежали к разным партиям. Меньшевики мялись. Ничего определенного они предложить не могли, а где-то поместиться Союзу было необходимо.

Беспартийные члены оргбюро поддержали Васю. Организационное бюро устроилось на Новосивковской. Через несколько дней и Зернов с Васильевым, сменив гнев на милость, пришли туда. Лица у них были надутые, но оба старались вести себя так, точно ничего не случилось.

* * *

Заседали в Союзе по вечерам – днем все были на заводах. И на этот раз заседание было назначено на 7 часов. Как обычно, пришли не только члены организационного бюро. В комнате стало тесно. Ребята стояли вдоль стен, сидели на полу. Скамеек не хватало.

Вопросов надо было решить много. Это были разные вопросы и среди них такой, как название Союза и его лозунг.

Вася Алексеев говорил о том, что Союз – организация рабочей молодежи. Для чего мы объединяемся? Чтобы отстаивать свои интересы, добиваться прав, которые нам необходимы. В Союз идут юноши и девушки разных взглядов, многое им не ясно, им надо учиться, чтобы стать полноценными борцами, но все они стремятся к светлому будущему, а это светлое ‘будущее – социализм.

– Хоть мы и пришли на Новосивковскую, а в большевики себя записывать не позволим! Протестую от имени фракции анархистов! – кричал Зернов.

– Никто тебя в большевики записывать не собирается. Еще семь раз подумали бы, если б ты и просил: Организация у нас самостоятельная, молодежная. Большевики на ее самостоятельность не покушаются. А цель свою мы определить должны. Эта цель – сделать из молодых рабочих хороших социалистов, которые сумеют бороться за социализм и строить его. Так или нет?

– Так, так, Вася! Правильно! – зашумели ребята.

– Конечно правильно. Другие придумывают ничего не говорящие названия, вроде Союза заводских мальчиков или Объединения рабочих-учеников. Всерайонную организацию хотят назвать «Труд и свет». А много ли говорит это название? Им можно прикрыть что угодно. Знаете общество «Маяк»? Кадетская организация, живет на деньги русских и американских буржуев. Капиталисты деньги зря не дают, особенно американцы, а обществу «Маяк» их отпускают щедро. В чем же дело? Говорят, что «Маяк» приобщает молодежь к спорту и к культуре, а на самом деле он отвлекает ее от революционной борьбы, настраивает против социализма. Вот что скрывается под названием «Маяк». И под названием «Труд и свет» можно скрыть нечто в этом роде. А нам нужно название, которое сразу бы говорило, какая у нас организация и к чему она стремится. Мы предлагаем назвать ее Социалистический Союз рабочей молодежи.

Со всех сторон требовали слова. Одни решительно поддерживали Васю, другие еще не имели определенного мнения, но всё равно хотели говорить. Зернов, по обыкновению, оглашал «декларацию от имени фракции анархистов».

– Никакого социализма! Предлагаю назвать Союз «Свободными юношескими федерациями». Мы будем всеми средствами бороться за это название.

Кто-то поддакнул Зернову, он стал шуметь еще громче:

– Я в Социалистическом Союзе быть не могу. Если примете такое название – уйду. У меня другой путь!

Название, предложенное Васей, приняли подавляющим большинством голосов. Зернов сидел, отвернувшись от товарищей, и, запустив руку за ворот расстегнутой рубахи, ожесточенно скреб грудь. Почесывался он постоянно. Друзья Зернова утверждали, что это от раздумья, другие говорили, что просто надо чаще ходить в баню, тогда и раздумья не будут одолевать. Как бы то ни было, Зернов скреб грудь и сидел на месте. Уйти он мог, но многие ли пошли бы за ним?

Час был уже поздний. Воздух в комнате стал сизым от табачного дыма.

– Поесть бы чего, – мечтательно заметил кто-то, – всех вопросов до утра не перерешаем, а в животе давно уже пусто.

Есть хотелось, конечно, каждому, просто старались не обращать внимания, но раз уже зашел об этом разговор…

– Устроим перерыв, – сказал Вася. – У кого есть деньжата? Может, чего-нибудь раздобудем…

Начали рыться в карманах. Деньги выкладывали на стол.

– У меня ни копейки, – поджав губы, сказал Саша Зиновьев, – совершенно без средств.

– На портфель копишь? – поинтересовался Ваня Тютиков.

Портфель был мечтой Зиновьева, и ребята знали о ней.

– А может, новой порки боишься?

Саша высокомерно посмотрел на товарищей. Его круглое лицо стало багровым.

– Попросил бы без глупых шуток. Тем более на заседании.

Кругам хохотали. Трудно было представить себе важного Сашу Зиновьева в. положении школяра, которого отец дерет ремнем, но случай такой был, и совсем недавно. Зиновьев сам сгоряча рассказал о нем Ване Скоринко, а тот не стал держать эту историю в тайне…

Потом Зиновьев убеждал себя, что порки ему нечего стыдиться. Он пострадал за убеждения. Когда Союз только создавался, Зиновьев много ходил по фабрикам и заводам, организуя собрания молодежи. Меньшевики из цехового комитета отказались признать это общественным делом. Зиновьеву и Скоринко, который тоже тогда почти не работал, за пропущенные дни не заплатили. Пришлось уйти от кассы ни с чем. У обоих были вечером неприятные разговоры с родителями, но отец Зиновьева разговором не ограничился. Он взял ремень и выдрал Сашу. Парню шел уже девятнадцатый год, а выглядел он значительно старше своих лет. Для товарищей Саша был воплощением солидности, но отца очень боялся…

Кругом смеялись, и сколько ни убеждал себя Зиновьев, что порка не могла повредить его авторитету, раз он пострадал за идею, в глубине души он не был в этом уверен, потому и сердился всё сильнее.

– Ладно, Саша, чего обижаться, – потянул его за руку Сеня Минаев, один из самых молодых ребят в организационном бюро. Он держал большой жестяной чайник, взятый у райкомовского сторожа, – Пошли за кипятком, а то трактир закроют.

Через несколько минут они вернулись, неся чайник, из носка которого валил пар, несколько леденцов без бумажек и черные лепешки. Зиновьев аккуратно разрезал лепешки на председательском столе. Заседание продолжалось. Надо было решить вопрос о лозунге. Вася Алексеев предложил принять слова Коммунистического Манифеста – «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», давно уже ставшие боевым кличем передовых рабочих. Это вызвало новый приступ ярости на «скамьях анархистов».

– Долой! – кричал Зернов. – Я не позволю ставить на наш Союз социал-демократическую печать!

– Не шуми, анархо-реклама, – Союз у нас социалистический. Так и в названии утвердили, – пытался его осадить Скоринко. Он назвал Зернова прозвищем, которое за ним просто утвердилось. Но сейчас это только добавило масла в огонь.

– Не признаю! Я смою ваше название кровью!

Зернов выхватил свой револьвер и направил его на Скоринко:

– Доставай оружие! Будем стреляться!

– К порядку! Прекрати хулиганские выходки, – призывал председатель. – Тоже дуэлянт нашелся.

Ребята навалились на Зернова. В свалке он успел стукнуть кого-то рукояткой револьвера.

– Вздуть его, чтобы помнил! – весело кричал Скоринко, тесня Зернова в угол.

Не сразу удалось водворить порядок. Пока председатель, за неимением колокольчика, стучал карандашом по жестяной кружке, Зернову изрядно намяли бока. Наконец ребята, отдуваясь, стали рассаживаться по местам.

– Всё равно я протестую, – бормотал Зернов.

Трудно было понять, против чего он протестует – против полученных тумаков или против лозунга, предложенного Васей. Но разговор с ним был еще не окончен.

– Есть предложение исключить Зернова на два заседания. Чего он тут дуэли устраивает? Исключить за графские замашки и хулиганство, – сказал Скоринко.

– Не имеете права! – снова вскочил Зернов.

Но предложение поддержали. За него проголосовали без прений.

– Значит, на два заседания? – переспросил Зернов. – А присутствовать я могу?

– Без права голоса. Чтоб тебя, значит, не слышно было.

Зернов сел и больше не проронил ни слова. Даже когда большинством голосов утвердили лозунг, с которым он никак не мог примириться: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Он только ерзал на скамейке, почесывался и сверлил товарищей глазами. Рта не открывал. Юридически он ведь на заседании не присутствовал. А в этом анархисте странно сочетались крикливая неорганизованность и глубокое почтение ко всяким правилам парламентской процедуры.