Текст книги "Штаб армейский, штаб фронтовой"

Автор книги: Семен Иванов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 42 страниц)

Кравченко быстро и четко отдал все необходимые распоряжения. Мы дождались, пока танки развернулись и двинулись назад. Я пригласил Андрея Григорьевича в свою автомашину. Пережив бок о бок бомбежку в открытой лощине, мы уже чувствовали себя близкими людьми. После такой смертельной встряски обычно тянет на откровенность, и мы рассказали друг другу немного о себе. Кравченко произносил слова чуть хрипловатым голосом, но с неожиданным для его плотной комплекции мягким, напевным полтавским выговором. Расставаясь, он заключил:

– Я штабную работу знаю, но считаю, что на командной должности удовлетворения от своего труда получаешь несравненно больше.

Когда я вернулся на КП, то узнал, что, прикрываясь авиацией, враг предпринял мощную контратаку при поддержке 50 танков и вновь овладел высотой 154,2. В блиндаже собралось все начальство: Г. К. Жуков, Я. Н. Федоренко, В. И. Гордов, К. С. Москаленко. Замкомандующего фронтом был вне себя от гнева. Он рвал и метал, причем основным виновником срыва операции выставлял меня.

– Снять с должности, немедленно отдать под суд военного трибунала за самоуправство, граничащее с изменой Родине! – восклицал он. Из его крика можно было понять, что якобы я сам, по собственной инициативе, остановил танковый корпус А. Г. Кравченко.

Г. К. Жуков тоже был изрядно взведен. Он бросал весьма красноречивые взгляды то на меня, то на Гордова, то на Федоренко. В это время к нему подошел Леонид Федорович Минюк и что-то сказал шепотом. Жуков поднялся и вместе с Минюком вышел из блиндажа.

Минут через десять Жуков вернулся и, посмотрев прямо в глаза бушевавшего замкомфронтом, сказал:

– Гордов, прекратите истерику и спокойно разберитесь в случившемся.

Слова эти были произнесены с таким холодом отчужденности, что мне стало ясно, что генерал Минюк напомнил Георгию Константиновичу, как в действительности было дело.

С этого момента Жуков говорил с Гордовым лишь строго официально. И, я думаю, что тогда-то и было предрешено последовавшее вскоре отстранение от должности Гордова, которого в конце сентября сменил К. К. Рокоссовский. О моей же "вине" больше никто не обмолвился и полусловом.

С того памятного дня 18 сентября мы довольно близко сошлись с Л. Ф. Минюком. Род его корнями был неразрывно связан с кубанским казачеством, хотя сам Леонид Федорович и происходил из рабочей семьи. Родился он в станице Кайноболотская в 1900 году. Окончил сельскую школу, принимал участие в гражданской и советско-финляндской войнах. В партию вступил по ленинскому призыву в 1925 году, через 8 лет окончил Военную академию имени М. В. Фрунзе. В Великой Отечественной его участие началось на посту адъютанта главкома Юго-Западного направления. С августа 1942 года и до конца войны работал с Г. К. Жуковым. Умер Леонид Федорович в 1977 году, до конца его жизни мы поддерживали с ним дружеские взаимоотношения.

Скажу, однако, еще несколько слов о генерале Гордове. О его высокомерном, нетоварищеском поведении свидетельствуют многие, кто знал Гордова в тот период. Так, А. И. Еременко в книге "Сталинград" приводит слова Н. С. Хрущева, что "стиль его работы и отношение к людям оставляют желать лучшего"{209}.

Неприятное впечатление вызвала первая встреча с В. Н. Гордовым у К. К. Рокоссовского. Он вспоминает, что Г. К. Жуков одернул Гордова, сказав: "Криком и бранью тут не поможешь, нужно умение организовать бой"{210}.

Г. К. Жуков в своих широко известных мемуарах весьма сдержанно, но довольно ясно дал понять суть своего отношения к стилю руководства Гордова. Он писал: "Во время обсуждения обстановки на участке Сталинградского фронта Верховный спросил меня, что собой представляет генерал Гордов. Я доложил, что Гордов в оперативном отношении подготовленный генерал, но как-то не может поладить со штабом и командным составом. И. В. Сталин сказал, что в таком случае во главе фронта следует поставить другого командующего"{211}

Рассказываю я столь подробно о приведенном выше эпизоде по двум причинам. Во-первых, конечно, потому, что он был одним из самых драматических в моей жизни, и, во-вторых, чтобы подчеркнуть, что случаи солдафонства и унтерпришибеевщины, к сожалению, встречались в нашей армии и пресекались они не всегда.

...В течение следующих четырех дней наша армия продолжала непрерывно штурмовать оборону врага, но добиться существенного территориального успеха по-прежнему не удавалось. Авиация Рихтгофена неистовствовала. В первый день она сделала 2 тысячи самолето-вылетов, а в последующие дни в светлое время суток 120-150 самолетов волна за волной опрокидывали на наши пехоту и танки свой смертоносный груз. К сожалению, наши авиация и зенитные средства все еще были слабы.

22 сентября на КП армии прибыли командующий фронтом А. И. Еременко и член Военного совета Н. С. Хрущев. Они побывали до этого в 66-й армии и беседовали с ее командующим Р. Я. Малиновским. На нашем КП состоялось короткое совещание, на которое были собраны командармы, командиры танковых корпусов и стрелковых дивизий. А. И. Еременко довольно резко покритиковал руководство Сталинградского фронта и командармов с их штабами, досталось и нам. Андрей Иванович рассказал о героизме и самоотверженности воинов 62-й и 64-й армий и подчеркнул, что Ставка регулярно пополняет их войсками.

Андрей Иванович сообщил также, что, по имеющимся у него данным, в середине сентября Паулюс выезжал по вызову к Гитлеру и, видимо, после очередной накачки со стороны фюрера заставил свои войска драться с еще большим остервенением.

– Сталинградцам,– сказал Еременко,– предстоит пережить еще много суровых испытаний. Враг поставил цель закрепиться на Волге и не пожалеет сил для полного овладения городом, который он окрестил первоклассной крепостью. Крепость у нас, конечно, есть, но это не каменные бастионы, а несокрушимая сила духа советского воина.

А. И. Еременко довольно долго беседовал с глазу на глаз с Г. К. Жуковым. Как свидетельствовал Георгий Константинович в своих воспоминаниях, Еременко спрашивал его о плане более мощного контрудара. Жуков ответил: "Ставка в будущем проведет контрудары значительно большей силы, но пока что для такого плана нет ни сил, ни средств"{212}. Он не настаивал на дальнейших попытках наступать, тем не менее Гордов принял решение 23 сентября организовать еще один контрудар, на этот раз на правом фланге, где к этому времени в основном сосредоточился 16-й танковый корпус в составе 107, 109, 164-й танковых и 15-й мотострелковой бригад. Андрей Иванович предложил предпринять атаку во второй половине дня, когда бдительность вражеского командования ослабнет. Корпусу генерала А. Г. Маслова предстояло наступать во взаимодействии с 273-й стрелковой дивизией подполковника А. И. Валюгина. Этим двум соединениям приказывалось ударить в общем направлении на хутор Новая Надежда с дальнейшей задачей выйти в район Городища и завода "Красный Октябрь", чтобы соединиться здесь с б2-й армией.

Атака началась в 17 часов с короткой, но довольно слаженной артподготовки. Наступающим противостояли 76-я пехотная и 60-я моторизованная дивизии. Наши части ворвались в предполье, но прорваться через главную линию обороны опять не смогли. Наиболее результативно дралась 109-я танковая бригада полковника В. С. Архипова. Она настойчиво штурмовала господствующую высоту 130,4. А. И. Еременко наблюдал за боем с вынесенного далеко вперед НП. Он отметил, что хотя оперативное построение и боевые порядки войск соответствуют требованиям Боевого устава, они малоэффективны, так как эшелонирование в глубину каждой части снижает возможность применения огневых средств и вызывает излишние потери. Командующий фронтом сказал, что Ставкой готовятся указания по изменению некоторых уставных положений.

Уезжая, Андрей Иванович попросил меня показать кратчайшую дорогу к одной из переправ через Волгу. В машине, сев со мной на заднее сиденье, Еременко попросил без официальности рассказать о положении дел. Я без утайки выложил все, что наболело на душе. Он поблагодарил за откровенность. У него, на мой взгляд, сложилось объективное представление о ситуации севернее Сталинграда. В своих послевоенных мемуарах он отмечал превосходство вражеской авиации и острый недостаток с нашей стороны средств борьбы с ней, что было одним из серьезнейших препятствий, мешавших полному выполнению стоявших перед фронтом задач. Фашистской авиации благоприятствовала совершенно открытая местность. Нагло действовала воздушная разведка противника. В этих условиях было крайне трудно добиться внезапности ударов. Наше маневрирование проводилось в довольно узкой полосе, контрудары наносились днем, а не ночью, когда резко снижалась активность вражеской авиации. Противник сильно укрепил выгодные позиции, особенно господствующие высоты, организовал надежную огневую систему, создал предполье с минными полями, быстро перебрасывал танки и самоходные установки к угрожаемым участкам{213}.

В те незабываемые дни второй половины сентября, как и прежде, личный состав 1-й гвардейской проявил массовый героизм. Если воины 62-й армии, как часто говорят, стояли насмерть, то воины нашей армии шли на смерть. Приведу лишь некоторые из сотен примеров героизма и самоотверженности.

Прежде всего скажу, что 109-я танковая бригада к 30 сентября прочно оседлала высоту 130,4 и удерживала ее до перехода наших войск в контрнаступление. Особой благодарности заслуживают боевое мастерство и героизм танковых рот старших лейтенантов В. А. Пшеницына и Н. Т. Семы, взводов лейтенантов В. В. Гостевского и П. В. Кузьминова. Более 20 человек из состава этой бригады были отмечены за сентябрьские бои государственными наградами.

Вот факты мужества воинов других соединений. Боевая машина лейтенанта Грибанова из 12-й танковой бригады во время атаки 18 сентября прорвалась во вражеский тыл. Сея там панику, экипаж уничтожил три противотанковых орудия, автомашину с боеприпасами и до 50 гитлеровцев. Он вступил в бой с тремя фашистскими танками и подбил один из них. Враги все же подожгли нашу боевую машину. Тогда Грибанов вынес из горящего танка двух раненых товарищей и помог им добраться до медпункта.

Старший сержант С. Я. Четвериков из 342-го отдельного истребительно-противотанкового артиллерийского дивизиона 258-й стрелковой дивизии, когда от огня фашистов погиб его расчет, один вступил в единоборство с четырьмя вражескими танками. Два из них подбил, остальные повернули вспять.

Лейтенант В. Ф. Пешков со своим танковым взводом первым прорвался к окопам противника в Вороньей балке. Его экипаж уничтожил три противотанковых орудия, два дзота и несколько пулеметов. Гитлеровцам удалось подбить танк Пешкова, к тому же заклинило люк башни. Воины во главе с лейтенантом Пешковым до последнего вели огонь. Они пали смертью героев.

Только представленных к высоким государственным наградам за выдающиеся боевые подвиги в сентябрьских наступательных боях 1-й гвардейской армии было 433. Многие же факты героизма в тех невыразимо трудных условий остались, к сожалению, незафиксированными.

В первых рядах атакующих шли коммунисты и комсомольцы. Они показывали пример в бою, на них равнялись все воины армии. За период наступления во второй половине сентября, как всегда в самое ответственное время, усилился приток заявлений о приеме в партию и комсомол. В 258-й стрелковой дивизии, например, за несколько дней было подано свыше 400 таких заявлений, а в 260-й стрелковой дивизии только в одном 1026-м стрелковом полку – 180. Свыше тысячи человек было принято в ряды организаций ВЛКСМ в 1-й гвардейской армии. Подвиги комсомольцев составили одну из лучших страниц истории этого наступления. Тысячи уничтоженных гитлеровцев, 67 танков, 40 противотанковых орудий, 12 минометных батарей и, кроме того, отдельно свыше 30 минометов, в том числе девять шестиствольных, 50 автомашин – таков далеко не полный перечень нанесенного в те дни урона врагу только комсомольцами нашей армии.

Последние дни сентября и начало октября ознаменовались рядом организационных мероприятий, коснувшихся 1-й гвардейской самым непосредственным образом. Это все, думал я тогда, из-за событий злополучного 18 сентября. В действительности причины крылись гораздо глубже – исподволь уже тогда начиналась подготовка к контрнаступлению.

Сначала из армии был отозван Кирилл Семенович. Его 28 сентября сменил генерал-майор И. М. Чистяков, представлявший собой во многом полную противоположность К. С. Москаленко. Если у прежнего командующего на лице всегда была озабоченность, а нередко и суровость, то с лица Ивана Михайловича, казалось, никогда не сходила широкая заразительная улыбка. Уже первая встреча с ним показала, что чувство юмора и непосредственность являлись отличительными свойствами его натуры, причем мишенью иронии и шуток Чистякова была по большей части его собственная персона.

Не успев перекусить с дороги, Иван Михайлович со смехом рассказал мне, что за последние двое суток натерпелся страхов больше, чем чуть ли не за всю войну. Какие же опасности подстерегали его? Оказывается, с Северо-Западного фронта, из-под Холма, ему приказали лететь на самолете в Москву к И. В. Сталину, а он не только до этого никогда не встречался со Сталиным, но и на самолете-то не летал.

– Сумел отговориться, сославшись на неустойчивость погоды,– сказал Чистяков.– Разрешили ехать автомашиной. Это меня успокоило, я догадался: товарищ Сталин требует меня не для нагоняя за неудачи под Холмом, а по другому поводу. На приеме у товарища Сталина мне тоже явно повезло. Разговор был короткий и легкий: товарищ Сталин сообщил, что я назначаюсь командармом, а я ответил одним словом: "Есть!"

Но дальше,– продолжал Иван Михайлович,– опять пошла полоса неудач: в Сталинград пришлось-таки лететь самолетом, как я ни отлынивал. Мало того, еще назначили старшим по полету, хотя с нами летел генерал Орел{214}, а ему-то, по фамилии, в полете сам бог велел быть старшим. Так нет же, назначили меня! А когда прибыли в Малую Ивановку, дела у нас с Орлом пошли совершенно не орлиные. Только зашли в отведенную нам хатенку, чтобы помыть руки перед обедом, как началась отчаянная бомбежка, и мы с Орлом "залетели" под нары, забаррикадировав подходы к ним тыквами, которые валялись на полу в изобилии. Окно в хатенке вышибло, тыквы безжалостно изранило осколками, а мы остались невредимыми. Пошли в столовую, а на ее месте – воронка от бомбы. Как видишь, опять не повезло – не пообедали. Так что давай чего-нибудь перекусить, а ты мне за столом расскажешь, везучая ли наша армия, тогда я буду знать, повезло ли мне в конце концов с переводом на новое место службы.

После такой "вступительной речи" нового командарма мне подумалось, что с ним, видимо, будет работать легко, тем более что он был храбрым, испытанным во многих сражениях военачальником и человеком удачливым. До назначения к нам И. М. Чистяков возглавлял после смерти И. В. Панфилова легендарную 8-ю гвардейскую стрелковую дивизию, которая под его командованием вновь отличилась в наступательных боях в Торопецко-.Холмской операции. Затем Иван Михайлович командовал 2-м гвардейским стрелковым корпусом, а теперь вот возглавил единственную тогда у нас гвардейскую армию. И произошло все это в течение полугода.

Ознакомление с войсками армии несколько разочаровало Чистякова, ибо по численности и вооруженности они уступали корпусу, которым он до этого командовал. Слушая мой доклад, командующий отбросил шутки в сторону и проявил дотошность, стремление дойти до самых коренных причин итогов наших контрударов. В заключение беседы сказал:

– У вас здесь происходило нечто подобное тому, что было и у нас под Холмом. Всю весну и лето мы вели тяжелые бои за этот город, но так и не смогли его взять. Стоит он на возвышенности, недаром называется Холмом. Гитлеровцы использовали выгодное для обороны расположение города, создав в нем мощный опорный пункт.

Иван Михайлович одобрил мое решение о том, чтобы наши стрелковые дивизии и танковые бригады имитировали подготовку к новому наступлению и одновременно приводили себя в порядок.

Генерал Чистяков привез весьма отрадную для меня весть о том, что сменяется все командование фронта. К нам приезжают, а частично уже прибыли, почти все руководящие должностные лица Брянского фронта во главе с генерал-лейтенантом К. К. Рокоссовским.

29 сентября из Малой Ивановки сообщили, что К. К. Рокоссовский едет к нам в армию. Уже само это извещение было приятной неожиданностью, поскольку о прибытии В. Н. Гордова никто никогда не сообщал. Я еще раз подробнейшим образом доложил командарму обо всех наших делах. Мы с Любимовым пытались снабдить Чистякова всевозможными справками, таблицами, схемами и картами. Он все это внимательно просмотрел и вернул нам со словами:

– Суть я запомнил, а много бумаг вокруг себя не люблю. Когда приехал новый комфронтом, меня к командарму не вызвали, и я подумал, что Иван Михайлович доложил обо всем достаточно исчерпывающе. Но вот дверь нашего штабного блиндажа широко распахнулась, и в помещение, ловко пригнувшись под притолокой, вошел генерал-лейтенант высокого роста, моложавый, по-юношески стройный, чисто выбритый, с двумя орденами Ленина и тремя орденами Красного Знамени на левой стороне груди и золотистой ленточкой – знаком тяжелого ранения – на правой. Я понял, что это и есть новый командующий, которого ранее никогда не видел. За ним следовал несколько смущенный командарм.

Я доложил по всей форме, чем занимается штаб. Константин Константинович с неподдельным дружелюбием поздоровался. Его довольно узкая с длинными, как у музыканта, пальцами ладонь полностью охватила мою руку. Первой мне пришла в голову мысль о полном физическом и нравственном совершенстве этого человека. Достаточно было окинуть взглядом его статную и изящную, несмотря на большой рост и широкие плечи, фигуру, а затем взглянуть в голубые глаза, искрившиеся умом, решимостью и добротой.

– Не обессудьте, скажите, сколько вам лет? – заговорил Рокоссовский с чуть заметным польским акцентом.

– Месяц назад исполнилось тридцать пять,– ответил я, несколько смущенный этим неожиданным и совершенно не по-военному заданным вопросом.

– А воюете сколько?

– С первых дней войны.

– А под Сталинградом?

– С самого начала, с середины июля.

– А в должности начальника армейского штаба?

– Девять месяцев.

– Не сочтите это за праздное любопытство,– как бы извиняясь, сказал Рокоссовский.– В папке нерассмотренных дел, оставленных Василием Николаевичем Гордовым, лежало представление к присвоению вам генеральского звания, подписанное Кириллом Семеновичем Москаленко. Я дал этому документу ход. Теперь вижу, что не ошибся.

Я от души поблагодарил Константина Константиновича. Упреждая события, скажу, что менее чем через две недели мне было присвоено звание генерал-майора.

– Попрошу вас доложить о состоянии армии, ее возможностях и нуждах,продолжал командующий фронтом.– Я уверен, что Иван Михайлович разобрался во всех этих делах, но за пару дней, конечно, лишь в основном.

Рокоссовский сел за стол и всем видом показал, что приготовился внимательно слушать. Всякая скованность в его присутствии улетучивалась сама собой, и я подробно, ни разу не прерываемый, объективно, без приукрашивания, но и без пессимизма доложил обо всех наших редких радостях и многочисленных горестях.

– Воевать мы, конечно, научимся,– не без грусти резюмировал мой доклад Константин Константинович,– а людей, тех, что потеряли здесь, не вернуть. Их память увековечит лишь наша окончательная победа.

Потом, как бы отогнав невеселые мысли, он спросил И. М. Чистякова:

– Вы ведь служили в Забайкалье?

Иван Михайлович ответил утвердительно.

– Вы знаете, здешняя местность – это копия Даурии. Я, когда вышел из самолета, невольно стал искать глазами свой даурский военный городок. Та же голая степь, правда, вместо сопок холмы, и ветер такой же, так же песок скрипит на зубах.

После этого Рокоссовский прошел по всем нашим блиндажам и землянкам, вежливо поздоровался со всеми сотрудниками штаба, со многими доброжелательно поговорил. Особенно подробно побеседовал он с начальником разведотдела интересовался добытыми нами сведениями о командном составе немецкого 14-го танкового корпуса.

– Очень полезно знать, с каким противником имеешь дело. Здесь, как видно, враг опасный,– заключил Константин Константинович разговор с разведчиком.

Затем мы все прошли в блиндаж И. М. Чистякова, где командующий фронтом резюмировал свои наблюдения следующими словами:

– Вижу теперь сам, что Георгий Константинович прав, полагая, что в полосе действий вашей армии шансы на прорыв к Сталинграду крайне малые. Противник довел тут свою оборону до совершенства, надо отдать ему должное. Так что требовать от вас территориальных успехов не будем, но держать врага в состоянии напряженного ожидания новых ударов вы должны. Пополнения обещать тоже не могу. Приказано очередной удар нанести в полосе вашего левого соседа 66-й армии, куда я и отправляюсь. Свяжитесь с Малиновским или Корженевичем, передайте им, что скоро буду у них.

Мы с Иваном Михайловичем стали уже прощаться с командующим фронтом, как дверь широко распахнулась и вошел Георгий Константинович.

– А, вот ты где, дорогой Костя! – обратился к Рокоссовскому Жуков.– Есть к тебе разговор.

Мы с командармом поняли, что наше присутствие не обязательно, и вышли из блиндажа. О чем беседовали тогда два будущих маршала, я узнал из послевоенных воспоминаний Г. К. Жукова. Он писал: "Мне было приказано (И. В. Сталиным.Авт.) лично проинструктировать Военный совет Донского фронта о характере действий войск с целью всемерной помощи Сталинграду. Хорошо помню разговор 29 сентября в землянке, в балке севернее Сталинграда, где размещался командный пункт командарма К. С. Москаленко (все же память несколько изменила тогда Георгию Константиновичу: К. С. Москаленко к тому моменту уже сдал армию И. М. Чистякову.-Авт.).

На мои указания активных действий не прекращать, чтобы противник не перебрасывал с участка Донского фронта силы и средства для штурма Сталинграда, К. К. Рокоссовский сказал, что сил и средств у фронта очень мало и что ничего серьезного мы здесь не добьемся. Конечно, он был прав. Я тоже был такого мнения, но без активной помощи Юго-Восточному фронту (теперь Сталинградскому) удержать город было невозможно"{215}.

Поговорив около получаса, Жуков и Рокоссовский простились с нами и уехали каждый по своему маршруту{216}. Выполняя просьбу командующего фронтом, я сразу же предупредил по телефону генерала Ф. К. Корженевича о выезде К. К. Рокоссовского в 66-ю армию.

Примерно через час Феодосии Константинович позвонил мне и спросил, как прошло посещение армии новым командующим фронтом.

– Как нельзя лучше,– ответил я.– Константин Константинович поистине идеал командующего. Не просто корректен, а доброжелателен и дружелюбен.

– Ну вот,– начал сокрушаться Ф. К. Корженевич,– говорил же я Родиону Яковлевичу, что это антипод Гордова. Не поверил, уехал в войска и приказал мне самому докладывать командующему, а Рокоссовский решил во что бы то ни стало найти командарма и вот уже целый час лазает по передовой, дошел до батальона, а Малиновского все нет!.. Подожди, приняли какую-то радиограмму,– прервал он свои дружеские излияния.

Через две минуты Феодосии Константинович после многозначительного "У-у-ф!" сказал, что наконец-то Рокоссовский нашел командарма на ротной позиции.

– Ну, думается мне,-предположил Корженевич,– теперь и олимпийское спокойствие Рокоссовского улетучится после лазанья по окопам при довольно активном артиллерийско-минометном обстреле.

Потом я узнал, что Константин Константинович ограничился лишь прозрачным намеком Родиону Яковлевичу на то, что едва ли ротная позиция – самый удобный пункт для управления войсками армии в бою. А командарма 66 завел туда конечно же опыт общения с В. Н. Гордовым.

К глубокому сожалению, воевать под командованием К. К. Рокоссовского мне не довелось. Вскоре мы получили непосредственно из Генерального штаба приказание передать свои войска соседней 24-й армии, а наш штаб вывести в резерв с переброской в город Ртищево Саратовской области. Войска приехал принимать уже не Д. Т. Козлов, а вновь назначенный командармом 24 генерал-майор Иван Васильевич Галанин, по предписанию свыше поменявшийся должностью со своим предшественником. Дмитрий Тимофеевич убыл, напомню, на должность заместителя командующего Воронежским фронтом.

Сначала всей подготовкой к передислокации руководил Иван Михайлович. Он "по секрету" как-то сказал, что его сокращенно называют ЧИМ – по первым буквам фамилии, имени и отчества. Это краткое слово быстро распространилось по штабу, произносилось оно всегда с очевидным одобрением и нередко с улыбкой, так как при этом вспоминались его многочисленные шутливые рассказы.

Ко всеобщему нашему сожалению, ЧИМ был разлучен с нами.

Незадолго до погрузки войск его вызвали в штаб фронта, оттуда он позвонил и с грустью сообщил, что перестает быть гвардейцем, так как назначен командующим 21-й армии вместо А. И. Данилова. Я, скрывая досаду, сказал полушутя:

– Значит, 21-я станет гвардейской под вашим командованием.

– Твоими бы устами да мед пить,– ответил Иван Михайлович.

Однако мое предсказание сбылось. Вскоре после сталинградского контрнаступления 21-я армия стала 6-й гвардейской и ею командовал до разгрома фашистской Германии генерал И. М. Чистяков.

Все дальнейшее руководство передислокацией легло на мои плечи, тем более что наш тыловик убыл из армии в распоряжение Ставки. Погрузка в эшелоны прошла организованно. Наш штаб и части армейского подчинения проследовали через станции Михайловка, Поворино и вскоре прибыли в Ртищево Саратовской области. Разместились мы тут с трудом, поскольку подходящих помещений не хватало. Все же после блиндажно-окопного быта ртищевские условия казались нам хорошими.

Здесь мы простились с генералом А. А. Мартьяновым, которого откомандировывали на учебу в Военную академию Генерального штаба. У меня сохранилась добрая память о совместной службе с ним. Правда, ему недоставало опыта оперативной штабной работы, зато он был надежным товарищем, распорядительным организатором и, кроме того, неиссякаемым рассказчиком, наделенным наблюдательностью, образной речью и чувством юмора. А рассказать ему было о чем. Он на целый десяток лет был старше меня. Выходец из крестьянской семьи бывшей Ярославской губернии, Александр Алексеевич начал службу в Красной Армии в 1918 году в Петрограде, дрался с полчищами Юденича, с бандитами Булак-Балаховича, командуя кавалерийскими подразделениями, в том числе особым петроградским дивизионом. Он не раз видел и слышал В. И. Ленина, других выдающихся руководителей партии. После окончания Военной академии Генерального штаба А. А. Мартьянов служил адъютантом при маршале С. К. Тимошенко. Заменил убывшего полковник Г. А. Любимов.

В Ртищево мы пробыли чуть более недели, гадая о своей дальнейшей судьбе. И вот снова поступил приказ грузиться в эшелоны. Пункт назначения – станция Филоново. Отыскали мы ее с Гамалиилом Александровичем Любимовым на географической карте, промерили расстояние курвиметром. Оказалось, что находится она примерно в 250 километрах северо-западнее Сталинграда. Значит, опять под Сталинград, значит, доведется быть участниками заключительного акта этой небывалой в истории войн эпопеи. Сердца наши наполнились гордостью.

В основном следовали знакомым путем и вскоре прибыли на место. Все пристанционные постройки в Филоново были снесены или искорежены до неузнаваемости жестокими бомбежками. Только причудливо усеченный кирпичный цилиндр водокачки да прокопченная коробка небольшого вокзальчика напоминали, что когда-то это была ухоженная железнодорожная станция. Правда, неутомимые воины-железнодорожники уже успели соорудить кое-какие времянки. В нескольких километрах отсюда находились станица Филоновская, хутор Новоаннинский, село Анновка и другие небольшие населенные пункты, в которых мы разместили армейские части. А штаб и политотдел расположили в станице Филоновская, стоявшей на небольшой речке, впадавшей в Хопер, приток Дона. Восточнее в Дон впадала река Медведица, в устье которой стоял город Серафимович. В 40 километрах на юго-восток раскинулось село Преображенское, место гибели легендарного В. И. Киквидзе. Здесь осела часть тылов, так что я побывал там{217}.

Так мы оказались в районе действий 63-й армии генерала В. И. Кузнецова. В свое время высшее командование уделяло ей много внимания, ибо в период оборонительного сражения она удерживала левый берег Дона северо-западнее Серафимовича, чем способствовала удержанию Сталинграда. Но самое главное – в конце августа 63-я совместно с 21-й армией нанесла ряд контрударов по левому флангу наступавшей на Сталинград группировки немцев, форсировала Дон, захватила и удержала западнее Серафимовича плацдарм оперативного значения. Левее, на участке Серафимович, Клетская, действовала 21-я армия, которую возглавлял наш бывший командарм генерал И. М. Чистяков. Короче, мы оказались опять в полосе нашего фронта, называвшегося теперь Донским.

Разместив штаб, политотдел, управления родов войск и другие службы, мы приступили к маскировке, подготовке помещений и одновременно, конечно, налаживали связь. Полковник М. Н. Белянчик проявил, как обычно, расторопность и предприимчивость, использовав, в частности, и гражданские телеграфно-телефонные линии. Выход в эфир своим радиосредствам мы строжайше запретили. Как только заработала связь, я соединился с И. М. Чистяковым, поприветствовал его и в шутку пригласил вернуться в ряды гвардейцев.

– Буду выводить в гвардию свое новое "хозяйство",– ответил он.

Намеками осведомился я о том, не знает ли командарм 21, что нас ожидает. Он тоже намеками высказал предположение, что на стыке 21-й и 63-й будет сформирована под руководством нашего штаба новая армия.

– Вот тогда-то,– продолжал он,– мы и разовьем общими силами наш успех. Да, хотя ты ведь, наверное, еще не знаешь, что вчера мы отбили у немцев Клетскую. Доложил об этом Константину Константиновичу с надеждой получить подкрепления, чтобы развить успех, а он приказал пока подождать. Видимо, когда вам дадут войска, мы совместно ударим в этом направлении.

Я ответил, что такое предположение небезосновательно. После этого через штаб Чистякова меня соединили с М. С. Малининым, новым начальником штаба Донского фронта. Он сказал, что по поводу нашего "хозяйства" никаких указаний не имеет, посоветовал действовать по собственному плану и своего присутствия не афишировать.