Текст книги "Собрание сочинений. Том 2. Фантастические поэмы и сказки"

Автор книги: Семен Кирсанов

(рыжий, горшком стрижен)

 
– Ой, беда:
на два века горюшка хватит.
А была же, была
у меня
самобранная скатерть!
Крикнешь:
– Эй! —
Караваи хрустящие катят,
золотые цыплята взлетают
на скатерть,
режь, ешь, пей!
Течет по усам вино горячо,
сладость переливается в горле.
Заснул маленько.
Проснулся,
а, черт!
Нема самобранки —
уперли…
 

Братец Иванушка

(держит камешек, слезы льются)

 
– Ой,
привиделось яблоко с блюдцем…
Качнешь чуточку,
скажешь:
– Катись, катись, яблочко, по серебряному
блюдечку, показывай мне города и села,
гор высоту и небес красоту, —
и начнется:
Москва златоглавьем качнется,
то льды, то сады…
то туды, то сюды —
то четверкой летит,
то несется корабликом,
то луга, то песчаные берега…
Ой, беда!
Ни блюдца, ни яблока,
ночью темною выкрала баба-карга.
 

Ванюха

(босой, стоит, скулит над слезою-росой)

 
– Эх, сирота.
Сапоги семимильные были.
Голенища чугунные —
красота!
Кожи чертовой,
силы аховой,
шагом враз за Урал перемахивал!
И нема.
Эхма!..
 

Ваньки

(сидят, вспоминают златые деньки)

 
– Ой, беда,
потерялась, приснилась живая вода…
Вновь придется богатому
кланяться —
нет меча, заповедного кладенца!
 
 
– Как был Иванушка сер да убог,
перстень упал,
укатился клубок…
 
 
– Перо жар-птицыно…
Що ж це таке?
Да только, вот только держал в руке!
 
 
Что пень – то Иван, попутал их леший,
что камень – Иван, и всех не обчесть, —
руками махнут да затылки почешут,
и нету сияющих сказок-волшебств.
 
 
Дерут чубы:
– Да вот те раз,
да был же, был
кошелек-самотряс!
Вырвал Кощей
прямо из рук
ковер-самолет,
топор-саморуб!
 

Уродец Иванушка

 
– Как мне стать
на людей похожим?
Где найти
заговоры-слова?
Скинуть, сбросить
лягушечью кожу —
ква-ква…
 
 
Чинит невод на камне сыром старичина:
– У старухи разбилось корыто,
вот и жду у синего моря,
может, выплеснет море рыбку —
не простую, а золотую…
 
 
Льют ручьи по берегу с горя.
Замарашка у самого моря,
глядит —
гора Хрустальная
на океан поставлена.
 
 
Ей шумные брызги и бури охрана.
До солнечных граней
доплыть не посметь,
ларец на горе четырестогранный,
и в этом ларце – Кощеева смерть.
 
 
Как до ларчика мост перебросить?
Подбегает к Иванушкам,
просит:
 
 
– Подсобите, Иванушки, ларчик добыть,
подсобите
Кощея в волне утопить!
 
 
В седой океан, в крутую пучину
первый Иван вошел для почину.
 
 
По спинам Иванов – по мосту хрустя —
пошла через волны, взошла на Хрусталь.
 
 
Ступила на берег – ключом от скворца
распахивает двери ларца.
 

Глава двенадцатая

 
Закован в цепь
большой ларец,
в большом ларце
другой ларец.
В другом ларце
ларец-дворец,
царям дворец
ларцам ларец!
Церквей ларцы,
ларцы в ларцах,
один в другом —
сверкать, мерцать!
Конец ларцам,
в конце ларцов
Кощеев смертный час – яйцо.
 
 
Золушку тронула дрожь,
разломила яйцо – грош.
 
 
Держит медный кружок ноготками —
тот грош,
посередке орел начеканен,
тот грош…
 
 
Был орел на гроше – гербовые крыла,
две змеиных главы, держит землю рука…
 
 
Размахнулась и бросила в море орла,
закачалась гора, понеслись облака.
 
 
Моря разливаются,
гора расплывается,
алмазными гранями
передвигается,
замки раскрываются,
стена выдвигается,
и надвое делится,
и перекрывается.
Качается Золушка,
мачтой качается
– Что это делается?
Как называется?..
 
 
Стоит на глянце, как на воде,
вверху стеклянное решето,
стоит – сама не знаю где,
вокруг – сама не знаю что!
 
 
Что за ширь? что за гуд?
что за мир? что за люд?
 
 
Один – пилит,
другой – сталь пробивает навылет,
сверлит —
серебристая пена бурлит.
 
 
Камень искристый
черпают руки чудес…
 
 
– Дяденька,
что здесь?
 
 
Отвечает дядя:
– Здрасте!
Я работ чудесных мастер.
Ну-ка, дверцу приоткрой,
вот какое чудо —
ящик с пеньем и игрой, —
гусли-самогуды.
 
 
А другой
управляет железною птичьей рукой.
 
 
Крылья ладит,
сияньем заиндевелые,
мастерит и поет.
 
 
– Ты что делаешь?
– Сказку делаю —
ковер-самолет!
 
 
Перед Золушкой – Золушек ряд,
ткань пшеничная тихо струится,
золотистые нити
в пальцах струят:
 
 
– Ты кто, сестрица?
 
 
Отвечает ей сестрица:
– Шить и ткать я мастерица.
 
 
Вот моток летит к мотку,
пальцы нитку схватят!
Я тку, тку, тку
самобранку-скатерть.
 
 
Золушка жила одна —
сколько милых подружек берут ее за руки!
Золушка была бедна,
к воротам распростертым полетели подарки!
Корка на воде горька,
стали Зойку румянцем одаривать яблони!
Мачеха была карга,
возвращаются сказки, Кощеем награбленные!
 
 
Как махнула подруга синей хусткой широкой
да как крикнула в поле, расступился народ:
 
 
– К Золушке, сказки,
сказкам дорогу,
сказки, идите,
сказки, вперед!
 
 
Со столбов загудели самогудные трубы,
сапоги-самоходы,
топоры-саморубы,
самокатки-салазки,
самоплеска-весло,
все, что снилось,
мерещилось,
виделось,
чудилось,
что мечталось,
казалось,
хотелось,
что ребятам на сон набаюкивалось,
что весной под Егорья дедами рассказывалось,
что слепцами на старых бандурах названивалось,
по мостам к Замарашке пошло.
 
 
На подвешенной нитке и вдаль и вблизь
золотые жар-птицыны перья зажглись.
 
 
– Несут, несут!
Что несут?
Ее несут —
самобранку несут,
расстеливши,
твою!
Рыжей рожью,
пшеницей,
земляникой в лесу,
янтарем-ячменем дивно вышитую.
 
 
Шумит дерево, ветку набок оно!
– Познакомимся – Слива Яблоковна! —
Машет Золушке лист ладонями:
– Я капусты кочан, вырос до неба!
 
 
Разрыхляя черный ком,
бороздища – лентой,
самоплуг пошел, о ком
баяно в легендах!
 
 
Все правда одна, ничего не врем!
Над Золушкой, сказку листающей,
все небо развернулось самолетом-ковром,
ковром-самолетом летающим.
 
 
Из сказочной рощи,
из сказочной чащи
поющий,
звенящий —
к Золушке ящик!
 
 
– Что за ящик?
 
 
– Самогуды то, Золушка, вот они,
они, Золушка, нами сработаны!
 
 
Друг-товарищ меча-кладенца,
саморуб-топор низко кланяется:
 
 
– Если брови Золушки разлюблю,
все леса на колышки разрублю!
 
 
Катится к Золушке яблочко
по серебряному блюдечку:
– Ты ничего не видела,
вот тебе – Арктика, Индия! —
Яблочко удивительное,
яблочко – телевидение.
 
 
Посмотрела на блюдце – там синие брызги,
нам несут Замарашку на серебряном диске.
 
 
С плеч упала тяжесть-глыба,
камень крикнул: – Как же так? —
Затянула песню рыба,
удивленно свистнул рак.
 
 
Стали реки все слиянии,
луч простерся полосой.
Рассмеялись Несмеяны,
смех рассыпался росой.
 
 
Смех до слез – земля в росе,
солнце глаз касается,
и очнулись разом все
спящие красавицы!
 
 
А за солнцем, в небе чистом —
синь стороной,
Замарашкин милый мчится
на птице стальной.
 
 
Мимо облачных дорог
издалёка,
как скворцовый говорок,
дальний рокот.
 
 
Прямо с неба светлого
зовет: «Люблю!» —
И вниз летит с рассветною
звездой на лбу.
 
 
– Не солгал тебе скворец,
помнишь, в сказке.
Садись, едем во дворец,
в бывший, царский!
 
 
Кипарис густой
в синь воздуха,
это мои и твой
дом отдыха!..
 
 
Потянулись к Золушке чудеса,
дива дивные,
чуда чудные, чудеса!
Чу, десанты летят парашютные,
чудесальто вертят самолеты,
развернулась небес бирюза!
Чудесаблями – брови,
чудесахаром – губы,
чудесамые смелые в мире глаза!
 

ПОЭМА О РОБОТЕ (1934)

 
Здравствуй, Робот, —
никельный хобот,
трубчатым горлом струящийся провод,
радиообод,
музыки ропот —
светлым ванадием блещущий Робот!
 
 
Уже на пижонов
не смотрят скромницы,
строгие жены
бегут – познакомиться.
У скромных монахинь
в глазах голубых
встает многогранник его головы,
никто не мечтает
о губ куманике,
всех сводит с ума
металлический куб,
кольчуг – алюминий
и хромистый никель
и каучук нелукавящих губ.
Уже Вертинский
томится пластинкой,
в мембране
голосом обомлев,
и в «His Maisters Voice» [3]3
  «His Masters Voice» – принадлежит английской компании «The Gramophone Company EMI Records», которая ведет свою историю от английского акционерного общества «Gramophone and Typewriter ltd.», созданного в 1899 г. на базе дочернего предприятия «Граммофонной компании Соединенных Штатов» (основана в 1893 г. Э.Берлинером). Название «HMV» появилось в 1899 г., когда акционерное общество «Gramophone …» купило у художника Ф.Барро картину, на которой была нарисована собачка, с удивлением заглядывающая в раструб граммофона. Это изображение стало эмблемой и торговой маркой общества. В 1900-х гг. марка «HMV» появилась на пластинках американской фирмы «Victor». Основанная в 1902 г., первая в России фабрика грампластинок также принадлежала обществу «Gramophone …». С 1913 г. это общество вошло в состав корпорации «EMI» («Electrical and Musical Industries») и марка «HMV» стала ее собственностью. «EMI» имеет во многих странах свои дочерние предприятия, которые также выпускают пластинки с маркой «HMV».


[Закрыть]
под иголкой затинькал
Морис Шевалье
и Раккель Меллер [4]4
  Морис Огюст Шевалье (фр. Maurice Auguste Chevalier) (12 сентября 1888 года, Париж, – 1 января 1972 года, Париж) – французский эстрадный певец, киноактёр. В 1912–1918 играл в театре оперетты, затем выступал на эстраде как шансонье.
  Ракель Мельер, иногда Ракель Меллеер, собственно Франсиска Маркес Лопес (исп. Raquel Meller, 9 марта 1888, Тарасона – 26 июля 1962, Барселона) – испанская певица, актриса кино, звезда межвоенной эпохи.


[Закрыть]:
 
 
В антенном мембранном перегуде, гуде,
катодом и анодом замерцав,
железные поют и плачут люди,
хватаясь за сердца…
 
 
Электроды в лад
поют о чудах Робота,
свет наплечных лат,
иголка, пой:
«Блеск магнитных рук,
игра вольфрама с кобальтом,
фотофоно [5]5
  Фотофон – это прибор для передачи на расстояние звуков с помощью света.


[Закрыть], друг,
о Робот мой!»
 
 
И дочки пасторов за рукодельем,
когда в деревне гасятся огни,
мечтать о женихах не захотели —
загадывают Робота они:
 
 
рукою ждущей
на блюдце тронуты
в кофейной гуще
стальные контуры…
 
 
Все журналы рисуют углы и воронки
золотым меццо-тинто в большой разворот:
эбонитный трохей и стеклянные бронхи,
апланаты-глаза и желающий рот.
 
 
Шум растет
топотом,
слышен плач
в ропоте
(пропади
пропадом!).
 
 
Все идут
к Роботу,
клином мир
в Роботе,
все живут
Роботом!
 

1

 
Весь в лучах, игрой изломанных,
озаренный ясно —
тянет Робот из соломинки
смазочное масло.
 
 
Отвалился, маслом сытенький,
каракатицей,
в пальцах шарики в подшипниках
перекатываются.
 
 
И окно в лицо спокойное
от рождения —
бросило тысячеоконное
отражение.
 
 
И светит медный мир в мозгу
катодно-ламповый,
стук-стук-тире стекает с губ,
с холодных клапанов.
 
 
Берет газету Робот
с неслышным треском искр,
и буква входит в хобот,
оттуда в фотодиск,
на пленку, в хобот снова,
и узкий свет горит,
свет переходит в слово,
и Робот говорит:
 
 
Лон —
дон.
Лорд
Гор —
дон
Овз —
билль
внес
билль
о уууу...
о утверждении бюджета…
 
 
Гремит железная манжета,
и Робот в алых «ауу!..» стихий,
скрипя, садится за стихи.
 
 
По типу счетной машины
в Роботе скрепками тихими
всажены в зажимы
комплексные рифмы.
 
 
Элемент коснется слова «день» —
и выскакивает «тень»,
электроды тронут слово «плит» —
и выскакивает рифма «спит».
 
 
А слова остальные
проходят сквозь нитки стальные,
и на бумаге строчек линийка —
автоматическая лирика:
 
 
«Сегодня дурной день,
кузнечиков хор спит,
и сумрачных скал сень
мрачней гробовых плит».
 
 
И вдруг ему взбредет уснуть —
в приемник наплывает муть,
и ток высокой частоты,
и сон высокой чистоты.
И в ухо чернотелефонное
и в телевидящий зрачок
всплывает небо Калифорнии,
снег, Чарли Чаплин и еще —
киножурнал, петух Патэ
и пенье флейты в слепоте.
Дождем частя,
эфиром пронесен
в шести частях
полнометражный сон.
 
 
И во сне смеется Робот механический,
грудь вздымая, как кузнечный мех (анический)
с сонных губ слетает в хобот смех (анический).
Робот спит, забыв стихи и книги,
Робот спит бездумным сном щенка.
Только окна отражает нике —
лированная щека.
 
 
Приборы теплятся едва,
свет погасить в мозгу забыли…
И ноги задраны, как два
грузоавтомобиля.
 

2

 
Стальной паутинкой —
радиомачта.
Граммофоны. Пластинки.
Трансляция начата.
 
 
Роботу шлет
приказания все
в синем шевьотовом
умный monsieur.
 
 
Коробка лак-мороз,
где луч и звук синхронны,
нить фосфористой бронзы
в четырнадцать микронов.
 
 
И в аппаратную плывет,
то грянув, то стихая,
продроглый гул норвежских вод,
стеклянный шум Сахары.
 
 
То провод искоркой кольнув,
то темнотой чернея —
любую примет он волну,
и Гамбург, и Борнео,
и SOS мертвящих глыб морских…
Планетным гулом обнят,
одной волны – волны Москвы
принять не смеет Робот.
 
 
Струится пленка в аппарат —
читает Робот реферат:
 
 
«Болезни металлов, распад молекул,
идет эпидемия внутренних раковин,
в больницах лежат машины-калеки,
опухшие части торчат раскоряками,
машин не щадит металлический сифилис
на Ниагаре турбины рассыпались…»
 
 
Кончилась лекция.
Monsieur включает – с трещинкой —
жанром полегче,
программу в духе Лещенко.
 
 
И Робот идет, напевая,
пальцы как связка ключей:
 
 
«По улице, пыль подыма-ая,
прохо-дил полк гусар-усачей.
Марш вперед,
труба зовет,
чер-ные гу…»
 
 
Оборвут на полслове песенки тон,
и губами резиновыми не шевелит он,
пораженный чудовищным энцефалитом,
Робот ждет приказаний с открытым ртом.
 

3

 
Ровно в 7 пунктуально по Гринвичу,
руки сложной системы
от себя потяготою ринувши,
когда стены коробок полосой озаряются красной,
просыпается Робот,
в суставах коленчатых хряснув.
 
 
Подымает скафандром сияющий череп,
на волнистом затылке узор, —
это родинка фирмы, фабричный герб
из геральдики Шнейдер-Крезо.
 
 
И
с волны
золотого собора
переливом колеблемых волн
в ухо Робота звоном отборным
колокольнею
вклинился
Кельн.
 
 
Он встает, протирает мелом и замшей
электрический чайник щеки,
пылесос рукавицею взявши,
выметает сор и стихи,
и на службу – в концерн,
к стеклянному дому в конце…
 
 
Слышит дом шага четкого клац,
Робот лбом отражает Потсдаммерплац.
 
 
Несгибаем и прям, конструктивно прост,
нержавеющий Робот ртутною мордой
улыбается во весь рост
подъяремным Линкольнам и Фордам.
 
 
По доспехам плывут вверх ногами прохожие,
и рекламами, окнами, спятив с ума —
светлой комнатой смеха на никельной роже
гримасничают дома.
 
 
И на заводе у крыл машимых —
уже заводят парней машинных.
В руках – зазубрины,
поршнями хрюкая,
впродоль стены стоят безропотно —
кинжалозубые молоткорукие цельностальные ребята – Роботы.
 
 
А Робот-люксус, выпучив «цейсы»,
к воротам завода прирос полицейским.
(Не оглянувшись на ворохи дыма,
живой безработный проходит мимо.)
 
 
И приторно тянет ипритом оттуда,
стеклянно-синий снят цилиндр,
заботливо в баллон укутан
нежнейший… нитроглицерин.
Им ничего, не дышат, не люди,
вуалится газ у лица на полуде.
А вечером синим апрелем
к Роботу входит тонная фрейлейн.
Шапочка – наискосок, с фетра вуалинка,
тонкий носок у туфельки маленькой,
На цыпочках тянется к блеску забрала,
и ниточкой-ручкой железо забрала.
И гуды в антеннах тогда принимают
скрипичный оттенок со склонностью к маю,
сияющий иссиня доспехами, грубый,
он – пианиссимо оркестрится румбой.
Пошли по трелям стальные ботинки,
и пальцы фрейлейн лежат на цинке:
 
 
– Пойдем глянцевитым путем,
пойдем-пойдем!
 
 
Губы синеватым аргоном,
румбу отбивая ступнёй,
Робот танцует спокойно
с фрейлейн, травинкой степной…
 
 
Телевидящей синькою светит стекло,
и на инее цинка пальцев тепло…
 

4

 
Приемная зала стального картеля.
На глади паркета ракета луча.
С официальностями не канителя,
сам Шнайдер с портфелем проходит, ворча.
Напрягся мозг микрофарад,
контакт механик пробует.
В ноль пять начнется смотр-парад,
приемка новых Роботов.
Шпалером стоят орденастые
представители павшей династии.
 
 
Каски шпиц —
генерал оф-Битц,
Генеральный штаб —
адмирал фон-Папф,
с рекою-лентой на груди
фельдмаршал граф де-Бомбарди.
Тряся лицо – чертеж машин
(проекты мин и ядер) —
сам Шнайдер примет строй машин,
шутливый, старый Шнайдер.
 
 
И мимо пиджаков пушка зимы светлей,
в Герленовых духах, и в золоте затылок, —
прошла украдкой леди Чатерлей
и у колонны жилистой застыла.
 
 
Забыт лесник (они давно расстались),
ей нужен Робот первобытных эр —
орангутанг несокрушимой стали,
чья сила: Е, деленное на Р.
 
 
Повернулись головы.
Лорнетки у глаз.
Об пол слитки олова,
по лестнице лязг…
 
 
Вдоль по рядам прокатился рокот,
дрогнули люстры в мелкую дробь.
В зал – маршируют – за Роботом – Робот —
паркет гололедицей – ромб в ромб.
 
 
Идут ребята страшных служб,
в дверях отдавши честь орлу.
А тени дам толпою луж
лежат на глянцевом полу.
 
 
– Рыцарской – ротой – железных сорок —
– Топорщась – подагрой – кольчатых – лап, —
– Корпус – пружинит – на плотных – рессорах —
– Свет – тиратронов – кварцевых – ламп. —
 
 
– На каждом – Роботе – надпись – «Проба», —
– Лбов – цилиндрических – свет – и сверк —
– Панцири – в глянце – Робот – в Робот, —
– Радиоскопами – смотрят – вверх. —
 
 
– Сто-ой! – (ударили тяжкой стопой).
А белая леди мечтает о встрече!
«Когда ж я увижусь, о Робот, с тобой,
чтоб тронуть железо и вздрогнуть, и лечь,
и щекой ощутить ферросплавные плечи.
 
 
Захочу, заведу,
и нежный гагачий
в пастушью дуду
запоет, догадчив,
склонившись антенной,
он чудный,
он тенор…»
 
 
Она видала видики,
но жить с живыми стало впроголодь,
и лапу лучшей в мире выделки
рукою замшевой потрогала.
Каждый – Робот – проверен – и вышколен,
Х-образная – – грудь – – широка, —
№ и серию вписывая в книжку,
Шнайдер обходит строй сорока.
 
 
– Мерцает – утроба – кишечником – трубок,
– шарниры – колесики – – ролики – стук.
– Напра – во, ать – два – повернулись – угрюмо
– светло-зеркальные – – сорок – – штук.
 
 
– Дайте-ка
общий выдох и вдох! —
кинул механику
роботов бог,
и разом сорок резиновых легких
охнули в хоботы: «Хайль! Гох!»
 
 
А леди мечтает: «Захочу – научу,
и Робот, грубый, жестокий такой,
повалит меня дивану в парчу
душить ревнующей рукой.
И после, блестя синевой под утро,
сентиментальный Робот
оперным тембром гудит в репродуктор:
„Твой до гроба…“»
 
 
А Шнайдер, рукой оттопырив ухо:
«Вот этот вздохнул немножечко глухо!» —
сказал и обмер, дорожка по коже,
как будто паук пробежал рукавом, —
грустно стоит на других непохожий
Робот номер сороковой.
 
 
Пульсирует веною, странный что-то,
что-то неверное в низких частотах.
Сгорбился Робот, вымолвить силится,
не может ожить, и стрелка на «стоп»,
и но около рта морщинка извилистая
(может – небрежность, а может – скорбь…).
 
 
Светится в прорезях лампа сквозная,
и чудится Шнайдеру – он по-людски
смотрит презрительно: «Я тебя знаю…» —
и тихо пульсируют сталью виски.
 
 
Завитковый соленоид
зеленеет локоном,
и лицо его стальное
худобою вогнуто.
По резине глянцевой
у немого рта
тонко жилка тянется,
будто доброта.
 
 
И Шнайдеру страшно:
– Выгнать! Испорчен! —
Отходит под стражей
к Роботам прочим…
 
 
Повернули тумблер в латах,
между глаз —
вынули аккумулятор,
свет погас.
 
 
Ни тепла, ни рокота,
ничего особенного:
вон выносят Робота
забракованного.
 
 
Уже – ни стихов, ни пенья, ни гуда,—
и, отражая мерцание звезд,
цельностальное зеркальное чудо
«Бюссинг» повез.
 

5

 
Зал гремит от топота:
что ни шаг – залп!
Тридцать девять Роботов
покидают зал.
 
 
Сплавом стали с кобальтом
клещи свисли.
Тридцать девять Роботов
на работу вышли.
 
 
Чтоб парламент пеплом вытлел,
рейхстаг сжечь.
В Спорт-Паласе черный Гитлер
держит речь.
 
 
Блещут фонодугами
никельного сверка,
зашагали слугами
Гуго – Гугенберга.
 
 
Пролетает морем синим
пылью пар,
облит синим керосином
Фили – ппар [6]6
  «Жорж Филиппар» – Французский лайнер погиб от пожара в Аравийском море(16 мая 1932 года). Число жертв составило около 100 человек.


[Закрыть].
 
 
Черной свастикой железо
на щеке,
страшной цепью танки лезут
на Же-Хе.
 
 
Отливает маслом потным
морды сталь —
глядя дулом пулеметным,
Робот встал.
 

6

 
Среди старья – развинчен и разверчен,
развороченный, как труп, кошмар, —
забракованный за нечто человечье,
Робот, брошенный, лежит плашмя.
 
 
Робот мертв. Ржавеют валики.
Ненужный Робот в грязном стоке
под грудой жести спит на свалке.
На нем цветет узором окись…
 
 
Кто б знал!..
Вороны, каркая, над свалкой пролетали,
и мимо – так как пищи не увидели.
А мелкие, блестящие детали
раскрали юные радиолюбители.
 
 
Медь зеленеет и пятнится, как
осенний мох под палою березою.
И чудный панцирь разъедает рак,
железный Cancer – трупная коррозия…
 
 
Осколки ламп раскинуты пинком,
и руки врозь, забывшие о жесте…
Спи, Робот, спи, прикрытый, как венком,
обрезками консервной жести!
 

7

 
Запахом пороха воздух тронут.
У пулеметов лежим по два.
Траншеями изморщинен фронт.
Высота 102.
 
 
Темнеет. За спиной – Республика.
Шинель у ног.
Комрот молоденький (три кубика)
глядит в бинокль.
 
 
И в шестикратных
два круга
в деленьях накрест
вплыл курган.
 
 
Сначала туманен и матов,
резче, и вблизился в круг
рак в защитных латах,
вытянув лопасти рук.
 
 
Сумерки. Холм извилист…
Из-за пригорка вылез,
сузив мерцанье линзы,
вытянув черный хобот,
глянув глазами слизней,
стопочервячный Робот.
 
 
– Встааа-вай!..
– К пулеметам!..
(А вы пока
телефонируйте в штаб полка:
у речки Суслонь замечен отряд
бронированных, страшного роста;
ждем приказаний…)
 
 
С кургана подряд
приподымались количеством до ста
вооруженные до подошв,
лоб по графам размечен.
 
 
Птица упала с облака в рожь,
в обмороке кузнечик.
 
 
В атаку ли ринуться?
Ждать?.. Наступать?..
– Прицел одиннадцать!
Це-лик пять!..
 
 
Из-за кургана вполоборота
выходят, баллонами плечи сутуля.
Очередь грохота…
Не берет пуля…
 
 
Пружиня в рессорах, пулей не тронуты,
как ящеры в проволочном лесу,
пошли – гипнотически – двигаясь – роботы,
свинцовые лапы держа на весу.
 
 
– Орудия… огонь! – шарахнулся взвод.
Шепот цепочкой: «Лечь…»
Но и снаряд отклоняется от
странно мерцающих плеч.
 
 
Идут, расползается газовый запах,
идут на гусеничном ходу.
Как паровозы на задних лапах,
идут, несут беду.
 
 
Слизисто сиз люизит [7]7
  Люизит – смесь изомеров. Тёмно-коричневая жидкость с резким раздражающим запахом, напоминающим запах герани, отравляющее вещество кожно-нарывного действия,


[Закрыть],
полполя дыханием выжгли.
Маску сжимая, шепчет связист;
– Телефонограмма… Держитесь… Вышли…
Сейчас… (захрипел).
 
 
Из Бобриков вылетели,
запрятавши в сталь дизелей сердца,
из куска монолитного будто вылитые,
топыря когти хватательных цапф,
сто самолетов.
 
 
Беда!
На морде у Робота рупор,
пулеметного речью орущий вокруг…
Ложится зарево на лица трупов,
на крючья хватающих воздух рук.
 
 
Вытянув клещи чудесной закалки,
шагают в рост колоколен.
Пунцовые! В зареве! Как при Калке!
Как на Куликовом!
 
 
Сквозь вихрь напролом аэро стремятся,
звезда под крылом – комсомольским румянцем.
Самолет показался, жужжа мириадами ос,
когти расправил, полетом бреющим снизясь,
рванул одного, схватил на лету и понес
когтями железными – Робота в дымную сизость.
 
 
Ночь. Забилась в кусты перепелка.
И Робот гудит в железной руке,
как летучая мышь вися в перепонках
в белизне осветительных ракет.
 
 
А когти аэро впиваются в латы,
как рука шахматиста хватает ферзя, —
напрасно! Идут и идут автоматы,
прожекторным светом качая глаза.
 
 
Их ноги хрустят по мертвым и раненым,
уже показались в горящем лесу,
ворочая тысячевольтными гранями,
свинцовые лапы держа на весу.
 

8

 
Остановилось метро.
Воздушна повисла.
Стали автобусы.
Ни одного пассажира.
Город застыл, полумертв.
И только, вытянув дыма перо,
аэро над городом мчится к сияющей пропасти
и на вокзале
татакает пулемет.
 
 
Уже
у магазина Смитса и Верндта
висит афиша: «Правительство свергнуто.
Исполнительный Комитет».
 
 
На площади Мира
четыре трамвая лежат.
Мимо витрины шляп
провели арестованных полицейских.
 
 
Ночь пришла. По звездам прожекторы тянутся,
и, гильзами выстреленными соря, —
уже! – занимают радиостанцию
вооруженные слесаря.
 
 
Уже ревком добивает войну
и, дулом лоб кольнув,
уже говорят радисту: – А ну,
переведи волну.
 
 
«Маузера» у monsieur в висках:
– Давай-давай! – Под надписью «Робот»
распределительная доска,
и тихо ворчит мотора утроба.
 
 
Товарищ в доску ткнул сгоряча, —
monsieur под маузером залихорадило.
– Не мешкать! – и вниз опущен рычаг,
управляющий Роботами по радио.
 
 
И на фронте, оступившись о траншею,
Робот мотнул пневматической шеей.
Широкие пальцы из никеля
скрючились… и сникли.
 
 
Будто кровь подобралась под угли —
прожектора потухли.
 
 
Заворчав глухой утробой,
будто заспанный —
стал отваливаться Робот
на спину.
 
 
Замолчал на морде рупор,
замотались хоботы,
повалились к лицам трупов
Роботы.
 
 
Помутнела линза глаза,
искривились челюсти,
и последний выдох газа
низом тонко стелется.
 
 
Их радиаторы стынут. И стынут
с подбородками-ямочками винты.
И уже мы стоим на сияющих спинах,
наворачиваем бинты.
 
 
Утро легло лиловатою тенью,
и солнечный блик по Роботу – вскользь…
И птица села ему на антенну,
и суслик в ухо вполз.
 

9

 
К цветастым клумбам и траве
песочком тропок
приходит с лейкой в голове
садовник Робот.
 
 
Доспехом светя,
идет – быстрорукий,
на травку летят
распыленные струйки.
 
 
Подходят детишки, – Робот – добрый —
дает им потрогать и локоть и ребра.
 
 
По Москве в большом количестве —
ходят слуги металлические.
 
 
Вот – метлу держа в ладонях – с тротуара ровного
пыль сосет высокий дворник, весь никелированный.
 
 
Железный полон лоб забот —
пылищу вытянуть,
на лбу клеймо: «МОСРОБЗАВОД,
511».
 
 
Гуднули машины, пахнули булочные,
и Робот другой —
в стекле управляет движением уличным,
блестя рукой.
 
 
– В Маяковский проезд проехать как? —
Робот слов не тратит.
Карта Москвы на стеклянных руках,
и стрелка снует по карте.
 
 
А вот и столовая. Зайду, поем
после писания трудных поэм.
 
 
Столы стеклянные стоят.
Блестя щеки полудой,
эмалевый официант
несет второе блюдо.
 
 
От него не услышишь: «Как-с и что-с
сосисочки-сс, слушаюссь, уксус-с нету-с…»
 
 
Безмолвный Робот качает поднос,
уставленный феерической снедью.
 
 
И в мраморе бань, потеплев постепенно,
Робот исходит мыльною пеной.
 
 
Ноготки у Робота
острее лезвий «Ротбарта».
 
 
Станьте вплотную – Робот ручьистый
вытянет бритвы ногтей,
он вас помоет, побреет чисто
и не порежет нигде.
 
 
На вредных фабриках красок
хлопочут протертые насухо —
Роботы в светлых касках,
без всяких и всяческих масок.
 
 
Ни гарь, ни газ, ни свинцовая пыль
отныне людей не гробят.
Железной ногою в шахту вступил
чернорабочий Робот.
 
 
В вестибюле театра у синей гардины
ждет металлический капельдинер.
 
 
Светло-медные дяди торчат в коридорах,
и на водку дядям не платят —
человеческий труд – это слишком дорого
для метлы и храненья платья.
 
 
И куртку мою, и твою шубку,
когда в вестибюль мы входим оба,
снимает и вешает нежно на трубку
вежливый гардеробот.
 
 
А ночью, склоняясь над коляской —
нянька на тонкой смазке, —
Робот, задумчив и ласков,
детям баюкает сказки:
 
 
«Жил да был
среди людей —
берень-дерень
Берендей,
бородатый
чародей,
чародатый
бородей».
 
 
На нем колотушки и бубны висят,
а если ребенок орет —
пластмассовый палец кладет пососать
с молочного струйкою в рот!
 
 
На перекрестках гуляющих тысячи.
Сидит со щетками Робот-чистильщик.
 
 
– Почисть, дружище,
да только почище!
 
 
И чистит Робот, и бархаткой водит,
и щетку по глянцу торопит,
и даже мурлычет по радио, вроде:
– Ехал на ярмарку Робот…
 
 
Если дверь откроет Робот
вам в семье —
это вас не покоробит,
вовсе нет.
В дверь спокойно проходи-ка,
запах смол, —
это домороботиха
моет пол.
 
 
Метлою и бархаткой шибче шурши нам,
ты моешь, метешь и варишь —
живая и добрая наша машина,
стальной человечий товарищ!