Текст книги "Фрунзе"

Автор книги: Семен Борисов

III. В годы реакции

Фрунзе вернулся в Шую.

Партийные товарищи, заботясь о безопасности Фрунзе, предложили ему перебраться в Иваново-Вознесенск.

– Город большой, меньше будешь заметен.

– Не беспокойтесь. Я сросся с Шуей и здесь еще много поработаю.

– А если мы тебе прикажем?

Фрунзе ответил, что выполнит любой приказ партии.

Но партийный комитет не стал настаивать, и Михаил Васильевич продолжал свою работу в Шуе.

Наступили горячие дни по организации профессионального союза. У рабочих не было ни клуба, ни какого-либо подходящего помещения для собраний. На один вечер арендовали зал в гостинице «Лондон». Когда рабочие заполнили помещение, явились полицейские во главе с исправником Лавровым – следить за «порядком».

Настроение стало тревожным. Многие из рабочих знали, что с докладом должен выступить Фрунзе, которого полиция разыскивала.

Председательствовавший, открыв собрание, объявил:

– По организационному вопросу слово для доклада предоставляется представителю из Москвы товарищу Санину. Тема доклада: «Профессиональное движение».

И за столом докладчика появился… Фрунзе.

Рабочие многозначительно переглянулись. Вот так «Санин»… Но больше всего была озадачена полиция. Она даже растерялась от столь дерзкой выходки.

Однако едва Фрунзе начал свой доклад, как его перебил исправник Лавров, который, «во исполнение начертанного ему свыше приказания», говорить «Санину» запретил и потребовал от него документы. Аудитория встревоженно загудела. Полицейские пугливо озирались… Их было с десяток против нескольких сотен решительно настроенных рабочих. Исправник перетрусил.

Фрунзе продолжал доклад. Он длился полтора часа. Бодростью и верой в силы пролетариата звучал голос Фрунзе.

Начало профессиональной организации было заложено.

После доклада Фрунзе, окруженный плотной стеной рабочих, благополучно покинул собрание.

После русско-японской войны хлебные торговцы, пользуясь хозяйственной разрухой, взвинтили цены на хлеб. Наиболее ощутительно это сказывалось в потребляющих районах, к которым принадлежала Владимирская губерния. Городское самоуправление, состоявшее из купцов и промышленников, ничего не делало для того, чтобы урегулировать хлебную торговлю и хлебопечение. Жалобы и протесты рабочих оставлялись без последствий. Тогда за дело взялись большевики.

В городе началась «хлебная кампания» – борьба за снижение цен на хлеб и упорядочение хлебной торговли. Комитет партии большевиков призвал рабочих к забастовке, организацию которой поручил Фрунзе. Это обеспечило успех забастовки.

Тысячи рабочих собрались на городской площади. Первым выступил Фрунзе.

Подъехали казаки. Они попытались разогнать митинг, но рабочие не расходились, и Фрунзе продолжал свою речь.

В стороне остановились казачий вахмистр и исправник Лавров. Увидев так близко неуловимого Арсения, вахмистр обратился к исправнику:

– Разрешите я его сниму. С одного выстрела уложу.

Стоявший рядом рабочий слышал эти слова. Он протиснулся к трибуне и предупредил Фрунзе.

Михаил Васильевич обернулся к вахмистру и гневно крикнул:

– Стреляйте, негодяи! Вы можете убить меня, но не убьете революционного духа рабочих!

Митинг сорвать не удалось. Была избрана комиссия для ведения переговоров с городской думой и торговцами.

Хлебная кампания прошла успешно; на хлеб были установлены твердые цены. При нищенском заработке рабочих снижение хлебных цен, даже на полкопейки на фунт, играло некоторую роль в бюджете рабочей семьи, но главное – массы все более и более убеждались в том, что большевики – единственная партия, защищающая интересы рабочего класса.

Приближалась весна 1907 года. Шла подготовка к первомайской демонстрации. Фрунзе все чаще менял свои конспиративные квартиры. В ночь на 24 марта он нашел пристанище в домике рабочего Соколова на Малой Ивановской улице.

На рассвете раздался стук в дверь. Фрунзе разбудил соседа Малышева.

– Поди узнай, в чем дело.

Малышев вышел в сени.

– Кто стучит?

– Отпирай, полиция…

Фрунзе накинул на себя пальто и выпрыгнул в окно. Дальше оставалось только перебраться через забор и уйти задами через огороды. Фрунзе приблизился к забору, но оттуда сверкнули штыки винтовок: в огороде была засада из стражников и городовых. Фрунзе выхватил из карманов оба револьвера. Он решил как можно дороже продать свою жизнь.

– Арсений, не стреляй, они моих детей убьют, – долетел до него жалобный шепот жены Соколова.

Фрунзе посмотрел на винтовки полицейских, на встревоженную мать и бросил револьверы в снег.

Шуя. Дом Соколова, где был арестован М. В. Фрунзе.

…Утром пристав допрашивал арестованного Фрунзе:

– Кто вы?

– Ни на какие вопросы отвечать не буду.

– Ваше имя?

– Арсений…

Но пристав и без того знал кличку Фрунзе.

Наутро весть об аресте Фрунзе разнеслась по городу. Десятитысячная масса рабочих, бросив работу, направилась к тюрьме.

– Арсения! Освободите нам Арсения! – слышались крики.

Тюрьму охранял полицейский отряд.

– Если подойдете близко, откроем огонь! – раздалось грозное предупреждение.

В то же время исправник Лавров срочно телеграфировал губернатору:

«Шуе арестован окружной агитатор Арсений. Все фабрики встали, требуя освобождения. Ожидаю столкновений. Необходимо немедленное подкрепление в составе не менее двух рот».

Решимость рабочих все росла. Не обращая внимания на угрозы полицейских, они приближались к тюрьме.

Кровавое столкновение казалось неизбежным. Караул взял винтовки на руку, щелкнули затворы…

– Предупреждаю последний раз! – прокричал офицер.

В этот момент рабочим передали призыв Фрунзе:

– Не подходите к тюремным стенам! Избегайте напрасных жертв.

Призыв Арсения предотвратил кровавое столкновение. Однако возбуждение среди рабочих не улеглось.

Губернатор телеграфировал министру:

«Шуе – форменный бунт. Дал распоряжение военному начальству послать не менее роты, эскадрон драгун и сотню казаков».

На следующий день, 25 марта, под конвоем из двух рот пехоты и казачьей сотни Фрунзе повели на вокзал.

Тысячная толпа немедленно двинулась по улицам к станции железной дороги. С трудом сдерживая напор людей, пытавшихся через конвой пробиться к Фрунзе, полицейские хрипло кричали:

– Осади назад!

Казаки угрожающе помахивали нагайками.

В ответ раздавались возгласы:

– Кровопийцы!

– Обмойте свои окровавленные руки!

– Отдайте нам Арсения!

Подошли к вокзалу. Солдаты окружили станцию плотной стеной штыков. Многие рабочие все же проникли через станционный сад, поближе к вагону с решеткой. Остальные выстроились вдоль железнодорожного пути.

Паровоз загудел. Поезд тронулся. Из тысячи грудей вырвалось последнее приветствие:

– Прощай, товарищ Арсений!

Фрунзе привезли во Владимирскую тюрьму.

Вскоре он был вызван на допрос к прокурору.

Стараясь казаться равнодушным, прокурор задавал обычные формальные вопросы: имя, звание, вероисповедание.

Фрунзе назвал себя Борисом Константиновичем Тачапским – документом на это имя снабдил его товарищ по гимназии.

Прокурор пытливо посмотрел на Фрунзе:

– Это ваше настоящее имя?

Михаил Васильевич ответил утвердительно. Прокурор продолжал свою игру в безразличие, исподтишка наблюдая за подследственным. Он не спешил, медленно цедил фразы, перелистывая лежавшее перед ним «дело». Шелестела бумага, и в этом шелесте было что-то усыпляющее. Наконец, прокурор прервал молчание:

– Господин Тачапский, так, кажется?

– Не кажется, а действительно так.

– Вы обвиняетесь в том, – строго объявил прокурор, – что состоите в Российской социал-демократической рабочей партии, которая поставила целью ниспровергнуть существующий в России строй путем вооруженного восстания.

Выжидающе посмотрел на Фрунзе и спросил вкрадчиво:

– Верно ли это?

Чуть заметная усмешка тронула уголки губ Фрунзе. Прокурор нетерпеливо накручивал на палец шнурок от пенсне. Наконец, Фрунзе ответил:

– Верно. И если хотите, я вам еще добавлю.

– Да, да…

– Наша цель – борьба за социализм.

Прокурор откинулся на спинку стула.

– Большевик?

– Большевик.

Переводя взгляд от бумаг на Фрунзе, прокурор стал быстро задавать вопросы:

– При аресте вы оказали вооруженное сопротивление?

– Оказал. К сожалению, обстоятельства не позволили дать хороший отпор.

– Какие обстоятельства?

– Это не важно…

– Вы возглавляли Шуйскую и Ивановскую боевые дружины?

– Да.

Самое главное – получить подтверждение для обвинения, по которому можно применить статью о смертной казни. И, словно мимоходом, прокурор спросил:

– А вы не стреляли в урядника Перлова?

– Нет.

– Скажите, кто ваши товарищи по работе?

Фрунзе в упор посмотрел на чиновника, и тот понял, что вопрос достаточно глупый: допрашиваемый не принадлежал к тем, которые в стремлении спастись топят других. Записав отрицательный ответ, он продолжал:

– А в нападении на типографию Лимонова участвовали?

– Нет.

Прокурор разгладил подшитую к делу прокламацию.

– Вот эта листовка была взята у вас при обыске, и она напечатана шрифтом из типографии Лимонова, как вы это объясните?

– Очень просто: лимоновский шрифт ничем не примечателен – такого шрифта на рынке сколько угодно.

– Вы участвовали в ивановской майской стачке?

– Да.

– А на Талке 21 октября?

– Был.

– А какова была ваша роль в этой стачке?

– Очень скромная – научиться у рабочих, как вести классовую борьбу с капиталистами.

– Ну и что же? Научились чему-нибудь?

– Иваново-вознесенская стачка, длившаяся три месяца, показала мне силу рабочего класса, размер этой силы, о которой вы не имеете никакого представления. Я убедился, что эту силу нельзя заставить терпеть гнет при помощи штыков и винтовок.

Михаил Васильевич не отрицал того, что полиции было уже известно от провокаторов. Он не хотел усложнять следствие и привлекать к делу новых лиц. Всю тяжесть вины он брал на себя.

Пока шло следствие, Фрунзе спешил использовать свой вынужденный досуг. С первых же дней заключения он начал читать, учиться.

Шуйские пролетарии еще раз сделали попытку освободить Фрунзе. Но какой-то провокатор предупредил об этом охранку.

Владимирский губернатор срочно уведомил начальника тюрьмы: «Шуйская боевая дружина, по постановлению революционного комитета и союза фабричных рабочих из Иваново-Вознесенска, Кохмы и Шуи, собирается к определенному времени прибыть в г. Владимир и нападением на исправительное арестное отделение освободить Арсения».

Томительно тянулись дни тюремного заключения. Следствие подвигалось медленно. Прокурор не хотел выпускать из рук свою жертву.

Наконец, нужная статья – 103-я – найдена. По согласованию с военным министром, командующим войсками и другими инстанциями, дело Фрунзе, Павла Гусева и нескольких других обвиняемых передано на рассмотрение военно-окружного суда. Фрунзе будут судить по законам военного времени. Ему угрожает смертная казнь.

Настал день суда – 26 января 1909 года.

На скамье подсудимых Фрунзе и остальные обвиняемые, окруженные конвоем. Дело слушалось при закрытых дверях.

Председательствовал генерал-майор Милков – грубый, тупой солдафон, который не хотел считаться даже с принятым порядком ведения процесса.

После недолгого судоговорения был объявлен приговор:

«…По лишении всех прав состояния, подвергнуть смертной казни через повешение…»

Смертный приговор (1-я страница).

Из суда Фрунзе отвели в тюрьму. Была морозная ночь. Усеянное звездами небо, огромная луна и серебристый снег на крышах. Фрунзе с удовольствием вдыхал бодрящий холодный воздух. Поскрипывал снег под тяжелыми шагами конвойных, от которых даже на воздухе шел кислый казарменный запах…

«Это еще не конец», думал Фрунзе.

Он обладал упрямой верой в жизнь.

Снова тюрьма – темная, мрачная. Маленькие окна на кирпичной стене напоминают соты. И улей кажется мертвым.

С глухим звоном открылись тюремные ворота. Под тускло освещенными сводами прошли в контору. Надзиратель обшарил карманы, ощупал все платье. Заспанный помощник начальника тюрьмы взял у старшего конвойного пакет.

– К смертной казни… Лишен всех прав.

Тюремщик сделал постное лицо.

– Может быть, помилуют… Государя императора надо просить, покаяться надо, молодой человек…

– Спасибо за совет, – криво усмехнулся Фрунзе.

Фрунзе отвели в камеру. Возбужденный судом, ночной прогулкой, он долго не мог уснуть, ворочался на жестком соломенном тюфяке. Раздражали крадущиеся шаги надзирателя за дверью, подсматривание в волчок. Наконец, к Фрунзе пришел сон, глубокий и долгий. Проснулся он свежий, бодрый… Ему хотелось деятельности, движений, но пришлось ограничиться хождением от двери до окна – пять шагов вперед, пять назад. Принесли кружку кипятку и ломоть хлеба.

Днем вызвали в тюремную контору. Судейский чиновник вынул из портфеля бумагу и, не глядя на нее, объявил:

– Его превосходительство господин председатель суда на приговор наложил следующую резолюцию: «Поводов к подаче протеста не имеется», – о чем осужденному и объявляется…

Из конторы Фрунзе повели в подвал.

– Сымай вольную одёжу! – приказал надзиратель, бросив кучу серого тряпья и какие-то опорки – тюремные коты. Фрунзе надел грубое, из мешковины, белье, тяжелый арестантский халат и ермолку.

– С обновкой! – мрачно пошутил надзиратель. – Теперь идем в кузницу – браслетки получать.

Кузница была рядом. Свирепого вида, черный одноглазый арестант держал щипцами в маленькой жаровне заклепки. Около чурбана с небольшой наковальней лежали железные, свившиеся, как змеи, кандалы. Фрунзе поставил ногу на чурбан. Железное холодное кольцо обхватило ногу поверх щиколотки, и кузнец ловким ударом заклепал одно, затем другое кольцо.

– Носить тебе и не сносить их…

– А как я теперь раздеваться буду? – с недоумением спросил Фрунзе.

– Научат. Через кольцо сперва одну штанину, потом другую. А зачем тебе тревожиться? Ты смертник?

– Да.

– Ну, так тебя скоро удавят…

Придерживая рукой кандалы, мешавшие ходьбе, чувствуя давнюю боль в колене, Фрунзе пошел за надзирателем в камеру смертников.

IV. После приговора

Камера смертников…

Осужденные сидят молча, настороженно вслушиваясь в каждый шорох. Лишь по ночам слышны глухие подавленные стоны.

Фрунзе спокоен. Его ум не терпел праздности. Каждая минута скупо отпущенной жизни должна быть заполнена деятельностью. Угроза виселицы не могла сломить его могучую волю к борьбе.

С разрешения начальства Фрунзе получил учебник и по утрам, с первыми проблесками дня, садился за изучение английского языка.

Сохранилась фотография Фрунзе, сделанная по его просьбе. На поблекшей карточке – открытое, благородное лицо, устремленные вдаль светящиеся умом глаза и спокойно сложенные на коленях руки. Эта фотография ничем не выдает человека, над которым уже занесен меч палача.

М. В. Фрунзе после смертного приговора. (Снимок тюремного врача).

Сестра Михаила Васильевича, Клавдия Васильевна, добилась разрешения на свидание и явилась в тюрьму. Она стремилась поддержать брата, найти какие-нибудь слова утешения в эти страшные дни ожидания смерти. Клавдию Васильевну ввели в большой полутемный тюремный зал, разгороженный двойной железной решеткой. Раздался кандальный звон, и сестра увидела приближающуюся из-за решетки фигуру в арестантском халате. Она узнала улыбающегося брата. Все такой же…

– Миша!

Нервы не выдержали, и Клавдия Васильевна залилась слезами.

– Клавдия, милая, успокойся, это же неизбежно в борьбе…

Брат всячески старался утешить сестру, облегчить ее страдания. Клавдия Васильевна усилием воли подавила слезы. «Что ж это, – подумала она, – вместо того, чтобы я его утешала, он меня успокаивает».

Минуты свидания пробежали быстро.

Фрунзе разговаривал, улыбаясь, иногда даже смеялся, и сестре минутами казалось, что смертный приговор – это кошмарный сон…

На прощание Михаил Васильевич твердым голосом сказал:

– Телеграфируйте маме, чтобы она не обращалась к царю с просьбой о помиловании.

– Прощай, Миша!

– Прощай, не забудь только телеграфировать маме…

Стража увела Фрунзе. Замер вдали кандальный звон, загремел дверной засов, и все стихло.

Не видя ничего от слез, Клавдия Васильевна побрела к выходу, унося с собой дорогой облик улыбающегося брата.

Дни ожидания казни были невыразимо тяжелыми. Фрунзе рассказывал:

«Это трагические были часы. В это время на глазах у всех уводили вешать. От спокойных товарищей услышишь слово: „Прощай, жизнь! Свобода, прощай!“ Дальше звон цепей и кандалов делается все тише и тише. Потом заскрипят железные двери тюрьмы, и все стихнет. Сидят ребята и гадают: „Чья же очередь завтра ночью? Вот уже пятого увели!“ Слез было немного. Деревянное лицо смертника, стеклянные глаза, слабая поступь – вот и все».

Фрунзе не принадлежал к тем людям, которые способны замкнуться в себе, не замечать вокруг человеческих страданий. Он всегда умел находить слова нужные, непреложные, действовавшие на других с такой силой потому, что за ними чувствовалась убежденность, глубокая искренность. Но в эти дни и он иногда чувствовал свою беспомощность. Чем может он утешить товарища, перед которым витает ужасный призрак виселицы.

Вступив в партию большевиков и отдав себя целиком борьбе за торжество ее идеалов, Фрунзе никогда не сомневался в конечной победе. Не каждому участнику борьбы дано вкусить плоды победы. Борьба требовала жертв. Фрунзе был свален врагом, но борьба продолжается, и победа рабочего класса несомненна. Очень жаль, конечно, что он не будет участником праздника победы. Сознание собственного поражения не могло поколебать мужества Фрунзе. Но окружавшие его товарищи – по камере смертников – не обладали такой закалкой. Эти настроения окружающих, а частью и свои собственные, вылились у Фрунзе в стихотворении, быть может единственном, написанном им.

 
Северный ветер в окно завывает,
Зданье тюрьмы все дрожит,
В муках отчаянья узник рыдает.
Вот ему грезится образ любимый, —
Тихо склонилась с улыбкою милой,
Мягко коснулась рукою чела:
«Спи, моя детка, спи, мой любимый, —
Слышит он голос родной, —
Скоро конец всем мученьям, родимый,
Скоро уж, скоро ты будешь со мной».
Северный ветер все свирепеет,
Хочет он крышу сорвать.
Мертвого лик на подушке белеет —
Больше не будет страдать.
 

Суд, стремясь во что бы то ни стало отправить Фрунзе на виселицу, допустил ряд грубых ошибок: не дал защитнику Фрунзе своевременно ознакомиться с делом, не известил его о слушании дела, отказал в вызове свидетелей.

Кроме того, судебная расправа вызвала возмущение не только среди рабочих, но и среди интеллигенции, у которой Фрунзе пользовался популярностью.

Защита подала кассационную жалобу в главный военный суд.

Фрунзе об этом не знал.

Прошло более месяца. Все так же по утрам раздавался страшный крик: «Прощайте, товарищи!», все так же печально замирал звон кандалов в коридоре.

На воле чувствовалось дыхание весны. Сквозь тюремную решетку проникали лучи солнца, доносилось щебетание птиц. Люди метались по камере и, усталые, впадали в полузабытье.

Фрунзе сидел за книгами. Уложив поудобнее кандалы, он читал и делал выписки.

Достигнув значительных успехов в изучении английского языка, Фрунзе стал штудировать «Политическую экономию в связи с финансами» Ходского, «Введение в изучение права и нравственности» Петражицкого.

Соседи по камере с изумлением смотрели на него.

– Никак он палачам хочет прочесть лекцию о праве и нравственности?

Через два с половиной месяца ожидания казни дверь камеры распахнулась, и надзиратель крикнул:

– Фрунзе, в контору!

Так обычно вызывали смертников, для которых уже был построен эшафот.

Фрунзе подумал: «Ожидание кончилось. Теперь смерть».

Выходя из камеры, он крикнул:

– Прощайте, товарищи! Меня ведут повесить…

Тюрьма загудела:

– Палачи! Убийцы!

– Прощай, дорогой товарищ!

Фрунзе привели в тюремную канцелярию. Там он увидел защитника.

– Михаил Васильевич, спешу вас порадовать – приговор отменен.

Фрунзе недоверчиво посмотрел на защитника.

– Зачем вы меня успокаиваете, обманываете… Я не мальчик, да и не хочу этого.

Когда пришел тюремный кузнец и расковал кандалы, Фрунзе удивленно спросил:

– Значит, я могу еще жить?

Судебная процедура была нарушена настолько грубо, что высшим судебным инстанциям пришлось отменить приговор. Главный военный суд был так зол на председателя суда, не сумевшего по всем «правилам» сразу же послать Фрунзе на виселицу, что закатил ему выговор: «Председательствовавшему по настоящему делу военному судье – генерал-майору Милкову за допущенные нарушения объявить выговор».

Над Фрунзе назначили новый суд.

Царское правительство делало все, чтобы на этот раз его жертва не вырвалась. Военный прокурор генерал-майор Домбровский подал главному военному прокурору рапорт, в котором, между прочим, писал:

«Признавая необходимым… лично поддержать обвинение по делу Михаила Фрунзе… прошу ваше высокопревосходительство разрешить мне выехать в гор. Владимир, где будет открыт временный военный суд для рассмотрения сего дела».

Фрунзе, конечно, заранее знал исход нового суда. Накануне процесса он вызвал защитника и решительно заявил:

– Беру с вас слово, что ни вы, ни мои родственники не подадите прошения царю о помиловании.

Защитник ласково потрепал Фрунзе по плечу:

– Милый юноша, ну на кой чорт вам нужно все это? Отрекитесь-ка от своих пролетариев, скажите, что по молодости лет увлеклись научной стороной социализма, и я даю гарантию, что вас помилуют.

Фрунзе вскочил.

– Я не нуждаюсь в вашей помощи! – побледнев от гнева, произнес он. – И, несколько успокоившись, добавил:

– Я люблю только удачные шутки…

Партийная организация прислала Фрунзе указание не бойкотировать суда, но энергично себя защищать…

Суд начался 22 сентября 1910 года.

На скамье подсудимых сидели Фрунзе, Гусев и несколько других участников первого процесса. Главное обвинение против Фрунзе, за которое грозила смертная казнь, – покушение на убийство урядника Перлова.

Партийная организация и родные Фрунзе стремились во что бы то ни стало опровергнуть пункт обвинения о покушении на урядника. В дни, предшествовавшие покушению, Фрунзе ездил в Москву. Нужно было доказать, что Фрунзе находился в Москве в самый день покушения, хотя на самом деле он вместе с Гусевым действительно пытался уничтожить назойливого шпиона.

Нашли в Москве врача Иванова, в больнице которого был Фрунзе во время приезда в Москву. Иванова убедили дать суду показания, что Фрунзе именно в этот день был у него в больнице.

Начался допрос свидетелей. Настал вечер. В судебном зале еще не успели зажечь свет.

Вызвали врача Иванова.

– Вы утверждаете, что подсудимый Фрунзе находился в этот день у вас?

Иванов убежденно ответил:

– Да, я ему оказал помощь.

– А вы хорошо знаете лично подсудимого Фрунзе?

Иванов на мгновение смутился: он никогда не видел Фрунзе. Но тут нашелся защитник:

– Фрунзе, встаньте, свидетелю темно, не видно.

Михаил Васильевич встал.

– Да, это точно Фрунзе, который был у меня, – ответил тотчас же врач.

У прокурора в руке хрустнул переломленный карандаш.

Урядник Перлов настаивал в своем показании, что в него стрелял именно Фрунзе. Защите и подсудимым удалось сбить с толку этого тупого и невежественного служаку.

Между защитой и обвинением шла напряженная борьба за голову Фрунзе. Суд во что бы то ни стало хотел отправить Фрунзе на виселицу. Судьи хорошо понимали, что перед ними стойкий и закаленный большевик…

Михаил Васильевич держался спокойно. И, когда вынесли второй приговор – к смертной казни через повешение, – ни один мускул не дрогнул на его лице. Он смело смотрел в глаза своим судьям-палачам.

Когда Фрунзе привели в тюрьму, встретившиеся в коридоре товарищи спросили его:

– Какой приговор?

– Статья до конца, – пошутил Фрунзе.

Его поместили в одиночную камеру в нижнем этаже. И снова мучительно медленно потянулись часы, дни…

Фрунзе потом рассказывал:

«Осталось уже немного времени. Утром, часов около шести, как всегда это делалось в тюрьме, меня должны были повесить. Надежды на отмену приговора не было почти никакой. Бежать невозможно. И не медля, так как время приближалось к роковому концу, я решился хоть под конец уйти из рук палачей. По крайней мере, повесить им себя не дам, сам повешусь, пускай найдут труп… И стал готовить из простыни веревку.

К моему удовольствию, гвоздь оказался в углу печки, как раз то, что нужно. Но когда я уже занялся приготовлением веревки, загремел замок».

Но это пришел не палач, а вестник жизни – адвокат с сообщением об отмене приговора.

Новый смертный приговор вызвал возмущение в либеральной печати. Под давлением общественного негодования царское правительство заменило смертную казнь каторгой.

Впереди – десять лет каторжных работ.

После суда закованный в кандалы Фрунзе содержался во Владимирской тюрьме. Из одиночной камеры он был переведен в общую. Среди заключенных были не только большевики, но и эсеры, и анархисты, и все же Фрунзе вскоре стал признанным всеми авторитетом. Он организовал кружки по изучению политической экономии, читал лекции по истории революционного движения, по вопросам партийного строительства и тактики, он приступил к изданию рукописного журнала. Все это приходилось делать втайне от администрации, по ночам: днем заключенные были заняты на работе.

Фрунзе с увлечением занимался столярным делом. Но чаще всего приходилось сколачивать гробы. В тюрьме долго не засиживались: невыносимый режим и отвратительная пища делали свое дело.

Но вот заболел и Михаил Васильевич. У него было воспаление легких. Начался туберкулезный процесс. Тюремные стены грозили Фрунзе гибелью. Возникла мысль о побеге. Весной 1911 года вместе с пятью матросами, осужденными за участие в восстании во флоте, Фрунзе начал вести подкоп из тюремных мастерских, где работали каторжане. Воля! От этой мысли даже дух захватывало. Подкоп подходил к концу. Заготовили пилки, чтобы распилить кандалы. По ночам шептались о предстоящем побеге. Но бежать не удалось. Их выдал один негодяй, уголовник. Фрунзе и его друзья по готовившемуся побегу были жестоко избиты и брошены в карцер. Михаила Васильевича, кроме того, заковали в ручные кандалы.

Политические заключенные стали получать вести о начавшемся новом подъеме революционного движения.

Встревоженные слуги реакции вымещали злобу на своих пленниках – политических заключенных. Отменили ничтожные льготы для политических, отобрали книги, бумагу… В тюрьмах усилились репрессии, начались избиения. Первая попытка избиения политических в тюрьме встретила организованный Михаилом Васильевичем отпор. По предложению Фрунзе, политические заключенные объявили всеобщую голодовку.

Хлеб, миски с супом полетели в коридор. Все требовали прокурора.

Голодовка длилась несколько дней, но прокурор не явился. Когда в камеру зашел арестант, занимавшийся уборкой, Михаил Васильевич сказал ему:

– Возьми, друг, эти шахматные фигуры и брось их в отхожее. Как бы не было соблазна их съесть…

Шахматные фигуры были сделаны из хлеба.

Наконец, голодающие добились приезда прокурора, и на некоторое время произвол тюремщиков несколько уменьшился. Но злоба против Фрунзе у них была особенная.

– Погоди, свернем и тебе шею, будешь шелковым.

– Ну, пока я жив, я с вами еще поборюсь…

– Утихомирим!

По малейшему поводу Фрунзе отправляли в карцер – холодная, без света, каменная яма в подвале. Здоровье Михаила Васильевича все ухудшалось. Тюремщики решили взять его измором.

В 1912 году, летом, Фрунзе перевели в Николаевскую каторжную тюрьму.

Начальник тюрьмы Колченко, закоренелый палач и истязатель, осмотрев новую партию своих пленников, спросил:

– Кто тут Фрунзе?

– Я.

– Политический?

– Да.

– Переведен по слабости здоровья?

– Да.

– Вот я тебя вылечу… У меня – тише воды! Чуть что – розги, карцер; попробуешь – и не обрадуешься.

Голодные, измученные каторжане, гремя кандалами, уныло разбрелись по камерам. Все те же постылые стены, озверелые надзиратели.

Один из них, провожая Фрунзе в камеру, по дороге несколько раз ткнул его ключом в бок. Михаил Васильевич с презрением посмотрел на своего врага.

Надзиратель ударил Фрунзе ножнами шашки по спине и злобно прошипел:

– Ты себе не думай! У нас, брат, не уйдешь. Ты только подумаешь, а нам уже известно. Всыпем полсотни горячих пониже спины, а потом сгноим в карцере… Политик!

Опять потянулась серая, однообразная жизнь в каторжной тюрьме.

Фрунзе поддерживал бодрость в своих товарищах. Он быстро и легко завоевал их симпатии. В своих воспоминаниях один из соседей Фрунзе по камере рассказывает:

«Михаил Васильевич быстро стал пользоваться уважением и любовью товарищей… Михаил Васильевич отдавал все, что получал из дому, и не интересовался, как и на что расходовались эти деньги… Слишком общественный он был человек. Для него были все равны: и эллин, и иудей, рабочий, крестьянин, даже уголовный, лишь бы он был с мозгами и не несло от него мертвечиной. Удивительная способность сразу понимать человека, его интересы и стремления, простой, толковый язык, всегда дельный совет – все это создало ему огромную популярность, и каждый встречавшийся с ним считал его своим…»

В одном из писем к друзьям Михаил Васильевич сообщал из тюрьмы:

«На мне возят воду. Чувствую себя очень слабым. Пришлите письмо с нарочным. Хочется узнать о действительной жизни. Но не теряю бодрости духа. Судя по лицу даже тюремной стражи, вижу, что на воле повеяло новыми веяниями, по солнцу вижу перемену жизни. Надо переносить все до конца».

По случайным вестям, по редко попадавшим газетам Фрунзе, как образованный марксист, предвидел неизбежность столкновения империалистических государств. Ведя политическую работу среди заключенных, он говорил им:

– Готовьтесь, товарищи, набирайте знания, скоро все пригодится.

Началась империалистическая война. Каторга проявила к войне интерес чрезвычайный. Бывшие в те годы на каторге рассказывают: «Из тюремной библиотеки были разобраны буквально все географические атласы; во всех камерах политических висели большие карты военных действий с нанесенными посредством флажков границами фронтов. А сколько споров происходило из-за этих флажков! Если, например, в телеграммах сообщалось, что русские войска отступили к Люблину, „пораженцы“ понимали это, что Люблин взят, а „патриоты“ утверждали противное. При наступлении же русских возникало обратное толкование».

Фрунзе разбирался в значении тех или иных военных операций. В этом ему помогали знания, почерпнутые еще в юности из книг по военной истории. Стоя у карты, Михаил Васильевич объяснял, где будут наступать немцы и почему, какой именно пункт должны защищать французы и т. д. Предсказания Фрунзе сбывались, к вящему изумлению товарищей.

В конце 1914 года Фрунзе был освобожден из каторжной тюрьмы и сослан на вечное поселение в Сибирь – в Верхоленский уезд, Иркутской губернии.

Товарищи по заключению собрали Фрунзе на дорогу сухари, кто-то отдал даже пару белья. Последнюю ночь не спали: провели в разговорах.