Текст книги "Шекспир, Краткая документальная биография"

Автор книги: Сэм Шенбаум

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

Это были одни из семи ворот, через которые главные дороги вели в город, окруженный, как во времена Чосера, "высокой и массивной стеной со множеством башенок и бастионов" (по описанию Томаса Мора). Сложенная из необтесанного камня, покрытая черепицей и завершенная кирпичными и каменными зубцами с бойницами, эта стена огромной дугой длиной около четырех километров окружала город с трех сторон. Часть этой стены, протянувшуюся вдоль улицы Темз-стрит и защищавшую столицу со стороны реки, давно заменили пристани, склады и причаль процветающего порта. Другие участки стены, разумеется тоже исчезли, а решетки ворот тяжело опустились, и сами ворота захлопнулись в последний раз в XVIII в. Однако их названия сохранились в названиях районов: Олдер сгейт – в восточной части города; Бишопсгейт, Мургеш Криплгейт – в северной; Ньюгейт, Ладгейт, самые древни ворота, – в западной, очертив таким образом для современного лондонца границы старого города.

Если приезжий стоял с внешней стороны этих стен, районе Сарри, скажем, возле внушительной башни храм пресвятой девы Марии-Овери (ныне Саутуоркский собор] ему открывался захватывающий дух вид на пространств столицы, отраженный в удивительно подробных панорама Висшера и Холлара. С востока на запад, насколько виде глаз, протянулась могучая артерия великой, толкаемо вспять приливами реки. Ни один город в христианском мире не мог гордиться такой большой рекой. "Неспешнее, Темза, кати свои свежие воды", – звучит припевом у поэта. Воды Эйвона были куда свежей; экскременты из городской канализации сбрасывались в Темзу, трупы собак и прочая падаль плавали на ее поверхности. Но рыба, несмотря на эти стоки, все еще водилась в больших количествах, и множество лебединых верениц, скользивших по реке, удивляло приезжих с континента {С тех пор как загрязнение вод Темзы уменьшилось, рыба, как пишут газеты, стала возвращаться: около восьмидесяти ее видов водится в настоящее время в устье Темзы, включая семгу, не заходившую в реку в течение полутора веков.}. Оживляло реку и другое движение. Важные персоны держали собственные суда, которые швартовались у ступеней, спускавшихся от великолепных особняков к самой воде. Простой народ нанимал лодки на общественных причалах, где лодочники кричали: "Эй, на восток!" или "Эй, ка запад!" Их клиентами по большей части были искатели развлечений, направлявшиеся в театры, загоны для травли медведей и публичные дома Банксайда или возвращавшиеся оттуда. В лице Джона Тейлора эти лодочники нашли своего увенчанного лаврами плебейского поэта, а река – своего наиболее восторженного певца. Темза, неблагозвучно пел он,

Несет хромых: тучнее тощий с ней,

При ней всяк город чище и свежей;

Без Темзы на безрыбьи даже рыбы,

Страшась огня, мы жарить не смогли бы;

И пивоварам без нее – беда:

Дороже солода была б для них вода... {3}

Шекспир должен был иметь дело с лодочниками, поскольку, где бы он ни проживал – в Клинке или в Бишопсгейте, – пользовался их услугами, переезжая через реку, когда его и его труппу вызывали для придворных спектаклей, показывавшихся в Уайтхолле, в Гринвиче или в Ричмонде; он мог нанять речное такси у причалов возле Блэкфрайарз или у Пэрис-Гарден на противоположном берегу. Костюмы и реквизит доставлялись особо – на барке. Река была бесшумной серебристо струящейся дорогой. На людных пристанях и возле торговых складов высокие трехмачтовые суда разгружали свой товар. В Биллингсгейт прибывала не только рыба, но всевозможное продовольствие за исключением бакалейных товаров (пряностей, сушеных фруктов и тому подобного). Когда королева всходила свою золоченую монаршыо барку с развевавшимися вымпелами, на Темзе воцарялась атмосфера праздника. Однажды в день св. Марка портной и неутомимый предприниматель Джон Мэйчин записал в своем "Дневнике", как после ужина королева разъезжала на своей барке вверх вниз по реке, окруженная сотней судов, под звуки барабанов, флейт и пушек, освещавших небо разрывов петард, пока в десять часов ее величество не решило, уже наступил вечер, и все это время тысячи людей стояли вдоль берегов, глядя на королеву {4}. В 1581 г. Елизавета поднялась на борт барка "Золотая лань", чтобы посвятить в рыцари Дрейка; теперь этот древний барк, совершив кругосветное плавание, лежит, истлевая, возле Дентфо где, по преданию, Кристофер Марло встретил свою насильственную смерть.

Вдоль реки непрерывный ряд особняков, связывавших Лондон с Вестминстером, демонстрировал богатство и мощь столицы. Вдали от берега теснились ряды небольших домов, и над их остроконечными крышами возвышалось более сотни колоколен и приходских церквей; некоторые них представляли собой шедевры английской готики, Лондон, по словам поэта,

схож с серпом лупы.

При свете окон звезд веснушки не видны;

А шпилей лес стоит, подобно тростнику,

Чьи острия растут на лондонском брегу {5}.

Все это изображено на панорамах Лондона.

Три внушительных сооружения господствуют над этим пейзажем.

Лондонский мост, связывающий Саутуорк с городом, возле Фиш-стрит, был единственной переправой через Темзу; "каменный мост длиной более 25 метров поразительной работы" – так писал некто приехавший из Германии в 1598 г. {6} Певцу воды нужны рифмы, чтобы выразить свой восторг:

Мост Лондонский недаром всех славней

Величьем зодчества и прочностью своей,

Входивший в город с юга видел насаженные на железные пики головы, гирлянда этих голов варварски украшала надвратное помещение. Более привлекательно выглядели довольно богатые, красивые и хорошо построенные дома в которых жили состоятельные торговцы {7}. Эти дома былb выстроены вдоль всего моста, над всеми двенадцатью его арками, делая его более похожим на продолжение улицы чем на мост. Торговцы жили в верхних этажах и демонстрировали свои товары в лавках, расположенных внизу до обе стороны такого узкого проезда, что (как с усмешкой замечает венецианский посол) два экипажа не могли разъехаться на нем, не подвергаясь опасности. Торговцы галантереей с их наиболее привлекательным товаром держали здесь свои лотки. Только сквозь три просвета между домами этого узкого проезда пешеходы могли мельком увидеть реку и ромбовидные бревенчатые конструкции, так называемые волнорезы, построенные вокруг быков моста. У десятого по счету, "Большого быка", во время отливов на волнорезе открывалась площадка, служившая основанием для каменных ступеней винтовой лестницы, которая вела в знаменитую часовню, называемую "св. Томас-на-мосту". Эта внушительная часовня (в которую также можно было проникнуть с моста), с ее теснящимися колоннами и множеством стрельчатых окон, построенная когда-то в память блаженного мученика, теперь превращена в склад и служит маммоне.

К западу от моста – собор св. Павла, самый большой и величественный в Англии, подавляет своими размерами окружающий городской пейзаж. Этот кафедральный собор, в том виде, в котором его знал Шекспир, отчасти уже был лишен своего великолепия, так как в 1561 г. молния разрушила деревянную колокольню, возвышавшуюся более чем на 50 метров. Благочестивые христиане собирали средства на ее восстановление, но она так никогда и не была вновь построена. Интерьер храма представлял собой разнородное зрелище. В среднем нефе, называемом "галереей Хамфри" или "галереей Павла", юристы – каждый у своей колонны – совещались с клиентами, слуги, лишившиеся хозяев, искали себе нанимателей, мошенники срезали кошельки у других мошенников, а кавалеры щеголяли своими плюмажами, затевали ссоры и назначали свидания сговорчивым девчонкам, в то время как портные подмечали новейшие фасоны и демонстрировали свои ткани и кружева. Посыльные использовали этот неф как кратчайший путь на Флит-стрит, хотя теперь они уже не проводили (как в былые дни) своих лошадей и мулов через кафедральный собор. Тем временем церковные службы шли своим чередом на клиросе. На паперти возле креста ев Павла, стоявшего с северо-восточной стороны храма, по утрам в воскресные дни проповедники клеймили порок. Временами внутри церковной ограды устраивались лотереи но в основном здесь торговали книгами. Многие печатники, проживавшие непосредственно на церковном дворе или поблизости от него, открыли здесь свои лавки. Под вывесками, на которых были изображены красный лев, белая лошадь или чернокожий мальчик и все что угодно, они выставляли на своих прилавках самые последние проповеди иди изданные отдельными книгами пьесы. На переплете большинства пьес Шекспира, опубликованных при его жизни, стоит эмблема книгоиздателей с паперти храма св. Павла. Сам драматург некоторое время снимал комнату в нескольких шагах от собора св. Павла в районе Криплгейт. Должно быть, он не раз листал здесь книги, в которых находил источники сюжетов для своих пьес, или просто наблюдал ежедневно повторяющееся представление человеческой комедии, в своем роде не менее занимательное, чем те спектакли, которые ставились в театре "Глобус".

К востоку от моста находилось массивное здание, куда более зловещее: Тауэр – огромный комплекс фортификационных сооружений. Ров, окружавший его с трех сторон, подъемный мост, мощные стены, внутренние дворы, центральная крепость Уайт-Тауэр [Белая башня] с ее зубчатыми стенами и четырьмя луковичной формы башенками, венчавшими более низкие башни цитадели. В "Ричарде II" Шекспир упоминает Тауэр, который "на горе нам построил Юлий Цезарь" {8}. Говоря так, он просто вторит народному преданию, ибо строительство Тауэра начал Вильгельм Завоеватель. Назначение этой крепости объясняет Джон Стоу в своем "Обозрении Лондона":

Этот замок является цитаделью, призванной защищать город

господствуя над ним, королевской резиденцией, где проводятся ассамблеи

и заключаются договоры, государственной тюрьмой для наиболее опасных

преступников, единственным местом, где чеканится монета для всей

Англии, арсеналом военного снаряжения, сокровищницей утвари и

драгоценностей короны, вместительным хранилищем большинства протоколов

королевских судов в Вестминстере {9}.

Здесь не перечислены лишь одна или две функции. В Тауэре можно было сочетаться браком. Гуляющая публика посещала зверинец в Лайон-Тауэр [Львиная башня], которая была расположена у нынешнего главного входа; здесь в 1598 г. Пауль Хенцнер, учитель из Бранденбурга, с интересом разглядывал львов, тигра и рысь, "чрезмерно старого" волка, орла и дикобраза.

Известковый раствор кладки стен Тауэра, согласно Фитцстивену, монаху из Кентербери, жившему в XII в., смешивался с кровью диких зверей. Человеческая кровь также вошла в плоть Тауэра; недаром одну из его башен называют Блади-Тауэр [Кровавой башней]. Конвоиры доставляли узников в крепость по крытому каналу, проведенному под пристанью Тауэра. Этот въезд назывался "Воротами изменников". (Однажды в дождливое вербное воскресенье, когда вода билась о ступени, юная Елизавета проехала через эти ворота и торжественно объявила: "Сейчас на этот берег в качестве узника сходит самый верный из подданных, когда-либо ступавших на этот причал" {10}.) Узкую пристань охраняет равнодушная пушка, пока лебедки разгружают товары. За крепостными укреплениями на Тауэр-хилл стоит деревянный эшафот и виселица. Ночью призраки являются в коридорах и на лестницах Тауэра; среди них есть те же самые призраки, которые тревожили покой Ричарда III накануне битвы на Босуортском поле. Ни одно другое здание не играет такой важной роли в пьесах Шекспира.

Однако город славился и множеством других зданий, представляющих исключительный интерес. Возле замка Бэйнардз на берегу реки, там, где на него выходит Темзстрит, Ричард Глостер "среди епископов, отцов ученых" ожидал возможности с притворным смирением отвергнуть предложенную ему корону. Дом Лестера в районе нынешней улицы Стрэнд (этот район не являлся в те времена в точном смысле частью Лондона – он входил в состав герцогства Ланкастер) был "первым среди зданий, памятных своими внушительными размерами". Здесь жил Роберт Дадли, фаворит королевы, а после него Роберт Девере. Впоследствии это здание стало известно как дом Эссекса. В этот дом граф вернулся после ирландского похода, приветствуемый хором из "Генри V". Здесь он замыслил неудавшийся мятеж, закончившийся для него опалой и плахой. Обращенное фасадом на Корнхнлл, высилось здание королевской биржи, построенное сэром Томасом Грешемом по образцу Большой биржи в Антверпене. Оно было четырехугольным, с огромными входными арками в северной и южной части. Внутри иноземные купцы и торговцы ходили вдоль сводчатой двухэтажной галереи с лавками. На этом большом севзрном базаре при свете восковых свечей они разглядывали доспехи, мышеловки, драгоценности, обувные рожки и всякого рода изделия. В полдень и в шесть часов вечера большой колокол созывал этих торговцев решать свои дела. Хотя Шекспир прямо не упоминает это "око Лондона" (как восторженно именует биржу Манди), биржа могла снабдить его материалом для аллюзий, связанных с Риальто в "Венецианском купце".

Как показывают панорамы Лондона, на севере за собором св. Павла и за колокольнями церквей тянулись необработанные поля – местность с разбросанными там н сям небольшими участками леса. Зеленая зона в те времена была ближе к городу, и путь от фермы до рынка был короче. Лондон кончался возле Кларкенуэлла. Приходы Сейнт-Панкрас и Чаринг-Кросс были еще сельскими поселениями. Излингтон был деревушкой, стоявшей при дороге, которая вела в Сейнт-Олбенс; деревья густо покрывале холмы Хэмпстеда. Но огороженный стеной город с трудом вмещал население, разросшееся до ста шестидесяти с лишним тысяч человек, так что здания стали строиться за пре делами стен, образовав неопрятные окраины.

На северо-востоке неподалеку от Или-Плейс, где на огородах росла та самая клубника, отведать которую внезапно возжелал горбатый Ричард, были расположены публичные дома Кларкенуэлла, куда часто наведывались падкие на удовольствия кавалеры из юридических школ. Судья Шеллоу был в их компании в ту пору, когда его называли "весельчаком Шеллоу".

Там учился вместе со мной маленький Джон Дойт из Стаффордшира, и

черный Джордж Барнс и Франсис Пикбон, и Уилл Скуил из Котсолда. Таких

четырех головорезов не сыскать было во всех колледжах. Смею вас

уверить, уж мы-то знали, где раки зимуют, и к нашим услугам были

всегда самые лучшие женщины {Шекспир Уильям.. Полн. собр. соч., т. 4,

с. 180 }.

На рождественских пирушках господа из юридических школ произносили шутливые здравицы в честь "Люси Негро, аббатисы из Кларкенуэлла", и в честь хора ее монахинь, которые при пылавших светильниках пели "Я буду угодна" (первое песнопение заупокойной вечерни) для назойливых джентльменов из юридической школы. Профессор Дж. Б. Харрисон полагает, что она могла петь и для Шекспира, обретя таким образом бессмертие в качестве "смуглой дамы" в "Сонетах" {11}. Лесли Хотсон, также заинтригованный этой возможностью, думал, что этой Люси Негро была некая Люс Морган, Черная Люс, которая, к сожалению не будучи негритянкой, в лучшие дни была фрейлиной королевы. Позднее она завела публичный дом на улице Сейнт-Джон в Кларкенуэлле и "наживалась на продажной любви" {12}. Однако она вполне может соперничать с другими претендентками на роль "смуглой дамы" {13}.

К востоку от больницы св. Кэтрин в тени Тауэра, у самой глубокой отметки уровня воды в Темзе, и до Уаппинга, где казнили пиратов, оставляя их висеть, пока прибой трижды не омоет их, "в течение сорока лет никто не построил ни одного дома; но потом, когда виселицы передвинули еще дальше, там появилась бесконечная улица, скорее напоминавшая грязный узкий коридор с проулками между небольшими домами, где снимали жилье подрядчики, снабжавшие продовольствием моряков; улица тянулась вдоль Темзы почти до Редклиффа на добрых полтора километра от Тауэра" {14}. Эти перемены заставили Стоу, страстно любившего этот город, в котором он прожил восемьдесят лет, тосковать о временах, описанных столь милым ему Фитцстивеном:

Со всех сторон за домами окраин – сады и огороды горожан,

засаженные деревьями – большими, красивыми и соединенными в аллеи. С

северной стороны – пастбища и пологие луга, через которые бегут ручьи,

с благозвучным шумом вращающие колеса водяных мельниц. Неподалеку

большой лес, неогороженный и густой, надежный приют для оленей, вепрей

и зубров. Хлеба растут не на тощей песчаной почве, а на нивах,

плодородных, как в Азии, дающих обильный урожай и наполняющих зерном

житницы. Вблизи от Лондона, в северных пригородах, есть особые

источники пресной, целебной и чистой воды. Среди них наиболее известны

источники Холиуэлл, Кларкенуэлл и Сейнт-Клемон. Их чаще всего

посещают учащиеся и молодые люди, когда летними вечерами выходят

пройтись и подышать свежим воздухом {15}.

Теперь летними вечерами воздух в этих местах отел не так полезен для здоровья, как во времена Фитцстивена. Ибо жизнь в столице стала нездоровой. Чума тучей нависала над городом, временами поражая его – в 1592-1594 гг. и вновь в 1603 г.; и тогда театры закрывались, а жители, которым это было по средствам, бежали. Население увеличивалось не столько за счет естественного роста, сколько благодаря притоку извне: его пополняли бежавшие от религиозных гонений во Франции и Нидерландах или сельские жители, лишившиеся своих наделов в результате превращения пахотной земли в пастбища. В Лондоне было много бедняков. Они теснились в убогих трущобах, снимая жилье в домах, бревенчатые каркасы которых были заполнены штукатуркой, смешанной с грязью; эти Жилища вытесняли зеленые церковные дворы, надстраивались над конюшнями, проникая во все углы и щели города. Состоятельные приезжие иностранцы дивились чистоте этих проездов. "Улицы в этом городе весьма красивы и чисты, – замечает Хенцнер, – но та, которая названа в честь ювелиров, населяющих ее, превосходит все остальные: на ней есть позолоченная башня и бьющий фонтан" {16}. Но как большинство туристов, куда бы они ни приезжали, он видел лишь наиболее привлекательные районы, а не перенаселенные приходы и не кварталы за пределами приходов, вроде прихода св. Джайлза в Криплгейте или св. Леонарда в Шордиче, так что он ничего не говорит о той запущенности, на которую Тайный совет обращал внимание мировых судей Миддлсекса в 1596 г., на это "множество жалких сдававшихся внаем жилищ и домов на окраинах прибежище беззакония и беспорядка" и на "большое число беспутных, распущенных и дерзких людей, нашедших себе пристанище в такого рода и подобных зловонных и содержащихся в беспорядке домах, а именно: в бедных лачугах и убогих жилищах нищих и людей, не имеющих ремесла, в конюшнях, постоялых дворах, пивных, тавернах, беседках, обращенных в жилье, в харчевнях, игорных домах, кегельбанах и борделях" {17}. В боковых проулках проезды были слишком узки для экипажей, а выступающие верхние этажи жилищ заслоняли солнечный свет. Мусор, выбрасываемый из окон, лежал кучами; моча и экскременты загрязняли сточные канавы. В Мурфилдсе и в Финсбери-Филдсе валялись разлагавшиеся трупы собак, кошек и лошадей. Бойня прихода св. Николая в Ньюгейте размещалась в самом центре города; здесь зловонная кровь текла по улицам, а потрохами кормились местные коршуны и вороны, их (как и лебедей) было запрещено уничтожать. На Сколдинг-Эллей торговцы птицей публично палили кур и продавали их на соседнем птичьем рынке. Окружавший большую стену города ров, в котором когда-то водилась рыба, стал зловонным источником заразы. Все это способствовало размножению черных крыс, наводнивших сдававшиеся внаем жилища и лачуги, и распространяло блох, переносивших бациллу чумы. Впоследствии более свирепая бурая крыса, предпочитавшая размножаться не в жилищах, а в норах или в водостоках, помогла искоренить черную крысу. Способствовало этому и улучшение жилищных условий. Но это произошло уже после Шекспира и не без помощи Великого пожара, уничтожившего значительную часть того Лондона, который он знал {18}.

И все же, несмотря на скученность, грязь, засилье крыс и болезни, столица была ярко украшена всевозможными цветами и зеленью. Вдоль берегов реки старинные резиденции, естественно, были окружены обширными садами с цветочными клумбами и плодовыми деревьями. В весенний день 1596 г. Эдмунд Спенсер вполне мог пройти там,

Где берег серебристый Темзы цвел,

Чьи отмели – его реки подол,

Раскрашен был различными цветами,

И убран драгоценно всякий дол.

На небольшой высоте в стыках каменной кладки стены, идущей вдоль Темзы, возле Савойи росла дикая редька, и ее можно было сорвать, когда вода в реке спадала. Под городской стеной в саду одного лондонского аптекаря цвел целетис. Даже часть городского рва была покрыта садами. Трава росла и среди развалин бывших монастырей, еще не превращенных в жилые помещения. На Поп-Лейн в районе Олдерсгейт, где когда-то (как иные говорят) росли ивы возле приходской церкви св. Анны-в-ивах, ив больше не было – "ныне здесь нет места, на котором могли бы расти ивы", но несколько высоких ясеней еще украшали церковный двор. Окраина Холборн в основном состояла из садов; в Хэкни женщины из окрестных селений собирали некрупную репу и продавали ее у рыночного креста в Чипсайде. Ползучая лапчатка (или пятилистник) обвила кирпичную стену на Лайвер-Лейн; задняя стена улицы Чансери-Лейн заросла ползучей травой ногтеедой, и она же нависла над входом в гробницу Чосера в старом дворце Вестминстерского аббатства {19}.

Большой город контрастов порождал величественные особняки и трущобы, сады и заваленные отбросами закоулки. Находясь в непосредственной близости от королевского Двора, город был жизненно важным нервным центром ремесел, торговли, коммерции, а также искусств; Лондон питал английское Возрождение. Только в столице гениальный драматург мог сделать карьеру. Но и у захолустного Стратфорда, расположенного в ста восьмидесяти километрах от столицы, были свои проблемы. Горожане постарше помнили чуму шестьдесят четвертого года, хотя с тех пор им больше не доводилось переживать ее. Летом перед гибелью испанской армады, вода в Эйвоне внезапно поднялась, с двух сторон разрушив Клоптонский мост и залив все скошенное сено в долине. Разрушительные пожары три раза бушевали в Стратфорде при жизни Шекспира. Однако на берегах Эйвона летними вечерами можно было вдыхать более свежий воздух. Лани и олени все еще укрывались в Арденском лесу, и нивы давали богатые урожаи – не менее богатые, чем в окрестностях Лондона во времена Фитцстивена. Так что нам не следует удивляться тому, что (как гласит предание) поэт каждый год приезжал в свой родной город, или тому, что он приобрел большую часть своей собственности в нем, а не в столице, или тому, что, будучи на вершине своей лондонской славы, предпочел провести сумеречные часы своей жизни в Стратфорде.

Если какая-либо столица привлекает к себе приезжих иностранцев, они порой могут рассказать нам о ее главных достопримечательностях больше, чем местные жители. Это действительно так в отношении одной значительной особенности Лондона, о которой мы как раз собираемся говорить. Никто более тщательно не изучил в нем каждый камень и каждую улицу, чем Джон Стоу, и все же он странным образом мало говорит о театрах, которые в наших глазах составляют славу елизаветинской Англии. В связи с исчезновением религиозной драмы Стоу сообщает, что

в последнее время вместо этих драм вошли в употребление комедии,

трагедии, интерлюдии и хроники, как правдивые, так и вымышленные; для

представления коих сооружены определенные публичные здания, такие, как

"Куртина" etc. [На полях: "Театр" в "Куртина" – для комедий и других

зрелищ] {20}.

В другом месте, описав Холиуэл, Стоу мимоходом добавляет: "И вблизи от мест сих построены два общественных здания для развлечения, в коих разыгрывались и представлялись комедии, трагедии и хроники. Одно из них называется "Куртина", другое – "Театр"; оба находятся в юго-западной части здешнего поля" {21}. Вот и все, но дажt эти лаконичные упоминания он изъял из второго изданиz "Обозрения" в 1603 г. К тому времени, правда, "Театр" перестал существовать, и слуги лорд-камергера больше не играли в "Куртине". Однако в "Глобусе" за несколько пенни можно было посмотреть "Юлия Цезаря" или "Гамлета". Стоу ни разу не упоминает шекспировский театр. Отнюдь не пуританин, этот "славный старик" был слишком респектабельным буржуа, чтобы его могли привлекать такие пустяки, как театральные пьесы. Описаниям елизаветинских театров и того, что с ними связано, мы обязаны путешественникам с континента. Так, Томас Хейвуд, который сам был драматургом, с гордостью говорит о том, что "театральные представления суть украшение этого города и чужестранцы всех племен и народов, часто бывающим здесь, рассказывают у себя на родине, с каким восторгом они смотрели их, ибо есть ли еще в христианском мире город, который мог бы состязаться с Лондоном в разнообразии зрелищ?" {22}. К счастью, несколько кратких записей сделанных этими путешественниками, уцелело.

Летом 1598 г., методически обозревая город, Паул Хенцнер тщательно осмотрел мраморные гробницы в соборе св. Павла и в Вестминстере, а также доспехи в Тауэр и множество товаров на королевской бирже. В Гринвич он получил доступ в приемный зал (какой-то друг похлопотал за него) и мельком видел королеву, шестидесятипятилетнюю, с обнаженной грудью и почерневшими зубами англичане, как заметил он в своей записной книжке, употребляют слишком много сахара. В поисках развлечений Хенцнер отправился в Банксайд.

За пределами города есть несколько театров, где английские актеры

почти ежедневно представляю трагедии и комедии перед весьма

многочисленной публикой; эти зрелища завершаются превосходной музыкой,

разнообразными танцами и излишне бурными рукоплесканиями

присутствующих.

Неподалеку от этих театров, которые все построены из дерева,

возле реки находится королевская барка... {23}

Но по-видимому, Хенцнеру была по вкусу менее изысканная пища, чем театральные драмы, поскольку он подробно останавливается на другого рода зрелищах:

Есть здесь и другие помещения, построенные в форме театра, где

происходит травля быков и медведей; животных держат на привязи, и на

них спускают больших английских бульдогов, но собаки тоже весьма

рискуют пострадать от рогов быка и зубов медведя; и порой случается

так, что собак убивают на месте; новые псы немедленно замещают раненых

и уставших. За этой забавой часто следует другая: пять или шесть

мужчин окружают и нещадно бьют бичами ослепленного медведя, который не

может избежать ударов, так как прикован цепью. Медведь защищается изо

всех сил и со всей своей ловкостью, швыряя наземь всех, кого ему

удается достичь, и тех, кому не удается увернуться, вырывая у них из

рук бичи и ломая их. На этих зрелищах, как и повсюду, английская

публика постоянно курит табак... В этих театрах сообразно с временем

года разносят и продают плоды, такие, как яблоки, груши и орехи, а

также эль и вино {24}.

Другие иностранцы, в основном германоязычные, также оставили записки. Сэмюэль Кихель, купец из Ульма, некоторое время проживавший в Англии, в 1585 г. описывал театры, должно быть "Театр" и "Куртину", как "особые (sonderbare, то есть besondere) дома, построенные так, что в каждом из них около трех галерей, расположенных одна над другой" 25. Неясно, почему эти галереи произвели на него такое впечатление. Возможно, он не видел прежде театров с подобным устройством сидячих мест или, может быть, он вообще никогда до этого не видел театров. Через десять лет принц Левис из Анхальт-Кетена был поражен прекрасными костюмами, в которые были одеты актеры, изображавшие королей и императоров в четырех театрах (vier spielhauser), действовавших тогда в Лондоне. Священник церкви пресвятой девы Марии в Утрехте Иоганнес де Витт, возможно посетивший Лондон в том же, 1596 г., оставил, помимо заметок, уникальный набросок интерьера одного из театров. И то и другое пропало, но, к счастью, друг де Витта, учившийся с ним в Лейденском университете настолько заинтересовался записями и наброском, что скопировал их в свою записную книжку, которая прекрасно сохранилась и доступна теперь всем в скромной университетской библиотеке, расположенной в центре Утрехта. В конце XVI в. Томас Платтер из Базеля приезжал в Лондон и несколько лет спустя описал виденные им спектакли. Заметки Платтера и де Витта наряду с рисунком последнего – наиболее ценные свидетельства очевидцев о елизаветинском театре. Мы еще вернемся к ним.

Драматическое искусство процветало в Лондоне еще до сооружения специальных театральных помещений. Шестидесятыми годами датируются первые известия о труппах, дававших представления в трактирах "Бык" в Бишопсгейте; "Бел-Сэвидж" на Лудгейт-Хилл; "Колокол" и "Скрещенные ключи", расположенные рядом на Грейсчерч-стрит; "Красный лев" и "Кабанья голова" в Уайтчепеле {Июлем 1587 г. датируется упоминание о какой-то пьесе про Самсона, ставившейся в трактире "Красный лев"; упоминания о постановках пьес в других трактирах относятся к более позднему времени.}. Снабженные постоянными сценами, артистическими уборными, а также местом, где могли стоять зрители, эти трактиры долгое время использовались актерами и после того, как с появлением театров они устарели. Известно, что даже в 1594 г. шекспировская труппа играла "зимой в пределах города в трактире "Скрещенные ключи" на Грейшес-стрит".

И все же сооружение первого специального театра является событием огромного значения в истории английской Драмы. Джеймс Бербедж, "первый строитель театров", по профессии был плотником (или мастером-столяром) в предприятии Снага, а по нраву – "упрямым малым", так говорит о нем один из его современников. Не преуспев в своем ремесле, он стал профессиональным актером. В одном документе 1572 г. он упомянут как ведущий актер весьма уважаемой труппы графа Лестера, возможно, ее глава (его имя значится первым в списке), и подобным же образом он вновь упоминается вместе с этой же труппой в 1574 и 1576 гг. Этот странствующий актер сообразил, что можно извлекать "постоянную и значительную прибыль" из здания, предназначенного исключительно для драматических представлений. Он оказался прав. В 1576 г., когда у него было не более ста марок – вовсе не скудная сумма по тем временам, а требовалось куда больше, – он одолжил капитал у своего родича, преуспевавшего бакалейщика Джона Брэйна, который десятью годами раньше вложил деньги в трактир "Красный лев". Теперь следовало найти место для строительства.

Поскольку сам Бербедж жил на северной окраине, он присматривался к району Халиуэлл (или Холиуэлл), который являлся частью прихода св. Леонарда в Миддлсексе и Шордиче и был расположен всего в полумиле за городскими воротами Бишопсгейт. Эта местность, названная в честь старинного, считавшегося святым, источника, принадлежала когда-то небольшому бенедектинскому монастырю. Монастырь был распущен. Источник, затхлый и загрязненный, пополнял небольшой пруд для водопоя и купания лошадей, а участок перешел в собственность короны. Земля вокруг источника пустовала, если не считать нескольких покинутых жилищ, разрушившегося амбара и каких-то огородов. Здесь на небольшом участке пустующей земли между этими брошенными домами и старой кирпичной стеной монастыря весной 1576 г. рабочие Бербеджа начали строить здание театра. Более чем через полстолетия Катберт Бербедж (сын Джеймса) и его семья сделали памятную запись об этом событии и его последствиях: