Текст книги "Перстень Левеншельдов (сборник)"

Автор книги: Сельма Лагерлёф

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 67 страниц) [доступный отрывок для чтения: 24 страниц]

Глава семнадцатая
ЖЕЛЕЗО ИЗ ЭКЕБЮ

Пришла весна, и все вермландские заводы начали отправлять железо в Гетеборг.

Но в Экебю железа не было. Осенью там часто не хватало воды, а весной хозяйничали кавалеры.

В пору их владычества по тяжелым гранитным уступам водопада Бьеркшефаллет струилось горькое пенистое пиво, а длинное озеро Левен было наполнено не водой, а вином.

Во времена кавалеров в горне не выплавлялось железо; кузнецы, стоя в одних рубашках и деревянных башмаках перед печами, поворачивали на длинных вертелах огромные куски мяса, а их подмастерья держали длинными клещами над горячими углями нашпигованных каплунов. В ту пору на заводской усадьбе знай себе танцевали и веселились. На верстаках укладывались спать, а наковальни приспособили вместо карточных столов. В ту пору не ковали железо в Экебю.

Но вот пришла весна, и в гетеборгской оптовой конторе начали ждать, когда же придет железо из Экебю. Прочитали снова контракт, заключенный с майором и майоршей, в котором говорилось о поставках многих сотен шеппундов[45] железа.

Но что за дело кавалерам до контрактов майорши? У них одна забота: лишь бы за веселыми пирами не переставала звучать музыка! Лишь бы на заводской усадьбе не прекращались танцы!

Отовсюду прибывало железо в Гетеборг: из Стемне, из Селье. Железо из Чюмсберга везли из глухомани к Венерну. Оно прибывало из Уддехольма, из Мункфорса, со всех горных заводов. Но где же сотни шеппундов из Экебю?

Неужто Экебю перестал быть лучшим заводом в Вермланде? Разве некому больше поддержать честь старого поместья? В руках беспечных кавалеров Экебю все равно что зола на ветру. У них на уме лишь танцы да веселье. Ни на что другое они не годятся, эти недоумки.

А водопады и реки, грузовые суда и баржи спрашивают, недоумевая, друг у друга:

– Почему не везут железо из Экебю?

Леса и озера, горы и долины шепчутся, вопрошая друг друга:

– Почему не везут железо из Экебю? Неужто в Экебю нет больше железа?

А в лесной чащобе хохочут ямы углежогов, смеются язвительно и тяжелые молоты в закопченных кузницах, хохочут вовсю, разевая широкие пасти, рудники, корчатся от смеха ящики столов в оптовой конторе, где хранятся контракты майорши.

– Слыхали вы что-нибудь подобное?

В Экебю нет больше железа. Это на лучшем-то вермландском заводе вовсе нет железа.

Проснитесь же вы, беспечные, опомнитесь, бездомные! Неужто вы позволите столь постыдно позорить Экебю? О, кавалеры, если вы в самом деле любите этот прекраснейший уголок на всем белом свете, если вы тоскуете вдали от него, если не можете говорить о нем с людьми незнакомыми, не смахнув слезы с глаз, опомнитесь и спасите честь Экебю.

Но если в Экебю молоты отдыхали, то в остальных шести дочерних заводах они стучали неустанно. Там-то, поди, железа предостаточно. И Йеста Берлинг без промедления едет туда, чтобы поговорить с управляющими.

На ближний завод, что стоит в Хегфорсе на берегу Бьеркшеэльвена неподалеку от Экебю, он, надо сказать, решил не заезжать. Здесь, ясное дело, тоже царил кавалерский дух.

Вместо того он проехал несколько миль к северу и добрался до Летафорса. Красиво это место, что и говорить. Впереди простирается верхний Левен, позади возвышаются отвесные склоны древней Гурлиты. Край дикий, романтический. Но вот с кузницей беда. Водяное колесо сломалось и не работало целый год.

– Так отчего же вы его не починили?

– А оттого, друг мой любезный, что один-единственный во всей округе столяр, который мог бы его починить, был занят в другом месте. Мы не смогли выковать ни одного шеппунда.

– Почему же вы не послали за плотником?

– Не послали! Да мы посылали за ним каждый день, но он никак не мог прийти. Говорил, что занят, сооружает кегельбаны да беседки в Экебю.

Тут Йеста понял, что ничего хорошего ему эта поездка не сулит.

Поехал он дальше, в Бьернидет. Тоже место красоты неописуемой, впору замок здесь было строить. Большое главное здание в центре полукруглой долины окружено с трех сторон высокими горами, а с четвертой открывается вид на оконечность Левена. И Йеста знает, что нет лучше места для романтических прогулок под луной, чем дорожка вдоль берега реки, ведущая мимо водопада к кузнице, вырубленной прямо в огромной скале. Но железо… есть ли там хоть сколько-нибудь железа?

Нет, конечно, нет. У них не было угля, а денег из Экебю, чтобы нанять угольщиков и грузчиков, они так и не получили. Завод не работал всю зиму.

И вот Йеста снова едет на юг. Он отправляется в Хон, на восточный берег Левена, оттуда в Левстафорс, в Дремучий лес, но и там дела обстоят не лучше. Железа нет нигде, и оказывается, что в этом виноваты одни лишь кавалеры.

Йеста возвращается в Экебю, и кавалеры с мрачным видом осматривают остатки железа, хранившиеся на складе в Экебю, – какие-то пятьдесят с лишним шеппундов. Не до веселья теперь, им кажется, будто вся природа насмехается над Экебю, земля содрогается от рыданий, что деревья гневно машут ветвями, а травы и цветы оплакивают его былую славу.

* * *

Но к чему столько слов, стоит ли недоумевать и восклицать без конца? Вот оно, железо из Экебю.

Вот оно, железо, погруженное на баржи у берега Кларэльвен, готовые отплыть вниз по реке в Карлстад, где его взвесят и отправят на грузовом судне по Венерну в Гетеборг. Честь Экебю спасена.

Неужто это возможно? Ведь в Экебю не более пятидесяти шеппундов железа, а на остальных заводах его вовсе нет.

Неужто в самом деле доверху нагруженные баржи повезут целые груды железа в Карлстад? Да, спросите об этом самих кавалеров.

Кавалеры стоят на борту тяжелых, неуклюжих баржей, они сами повезут железо из Экебю в Гетеборг. Ни простому барочнику, никому другому на свете не доверят они его. Кавалеры прихватили с собой бутылки и корзины с провизией, валторны и скрипки, ружья, рыболовные снасти и игральные карты. Они сделают все ради драгоценного груза, не оставят его без присмотра ни на минуту, покуда оно не будет разгружено на гетеборгской набережной. Они сами будут грузить и разгружать, сами управлять парусом и рулем. Им одним такое дело по плечу. Разве есть хоть одна песчаная отмель в Кларэльвен или риф в Венерне, который бы они не знали? Разве руль и тали не так же послушны их рукам, как смычок и вожжи?

Это железо на баржах дороже им сейчас всего на свете. Они обходятся с ним как с самым хрупким стеклом, бережно прикрывают его брезентом. Ни одна поковка не должна оставаться под открытым небом. Эти тяжелые серые железные прутья должны вернуть Экебю его былую славу. Нужно уберечь их от чужого глаза. О Экебю, милый сердцу край, да будет вечно сиять слава твоя!

Ни один из кавалеров не остался дома. Дядюшка Эберхард оторвался от письменного стола, а кузен Кристофер покинул свое постоянное место в углу подле камина. Даже кроткий Левенборг не отстал от остальных. Никто не должен оставаться в стороне, когда на карту поставлена честь Экебю.

Однако Левенборгу вредно смотреть на Кларэльвен. Он не видел ее тридцать семь лет и столько же времени не плавал ни на одном судне. Ему ненавистны блестящая гладь озер и серые воды рек. Слишком мрачные воспоминания будят они в нем, и потому он старается держаться от них подальше. Но сегодня он не может остаться дома. Он должен вместе со всеми спасать часть Экебю.

Дело в том, что тридцать семь лет назад невеста Левенборга утонула в Кларэльвен у него на глазах, и с тех пор рассудок у бедняги помутился.

Он стоит и смотрит на воду, а в его дряхлом мозгу мысли путаются все сильнее и сильнее. Серая струящаяся река, подернутая серебристой рябью, – не что иное, как огромная змея с серебряной чешуей, караулящая жертву. Желтые высокие песчаные берега, меж которыми река прорезала свое русло, это стены западни, а на дне притаилась змея. Широкая проселочная дорога, проделавшая дыру в этой стене и спускающаяся сквозь толщу песка к причалу, где стоят баржи, это вход в страшную пещеру смерти.

Маленькие голубые глазки тщедушного старика пристально глядят на воду. Его длинные седые волосы развеваются на ветру, а лицо, обычно окрашенное легким румянцем, побелело от ужаса. От твердо уверен в том, что сейчас на дороге покажется человек и бросится в раскрытую змеиную пасть.

Кавалеры уже собрались отчаливать и взялись за длинные шесты, чтобы оттолкнуться от берега и вывести баржи на середину реки, где их подхватит течение, но тут раздается крик Левенборга:

– Остановитесь, говорю вам, ради Бога, остановитесь!

Его охватывает беспокойство оттого, что баржа начинает покачиваться, но поднятые шесты невольно останавливаются в воздухе.

А он, донимая, что река караулит добычу, что кто-то непременно должен сейчас появиться и броситься в нее, указывает предостерегающим жестом на дорогу, словно видит там кого-то.

И тут случилось совпадение, какие, как известно, нередко бывают в жизни. Тому, кто еще не утратил способность удивляться, может показаться невероятным, что паромы кавалеров стояли на причале возле переправы через Кларэльвен как раз в то утро, в канун которого молодая графиня начала свое странствие на восток. Но было бы еще удивительнее, если бы молодой женщине никто не помог в беде. Случилось так, что она, проблуждав всю ночь, вышла на дорогу, ведущую к переправе, как раз в тот момент, когда кавалеры собирались отчаливать, и они замерли на месте, глядя на нее, покуда она разговаривала с перевозчиком. На ней было платье крестьянки, и они не узнали ее. И все же они стояли и смотрели на нее, смутно угадывая в ее облике что-то знакомое. Пока она стояла и разговаривала с перевозчиком, на дороге показалось облако пыли, а из облака вскоре вынырнула большая желтая коляска. Молодая графиня поняла, что коляска эта из Борга, что ее ищут и что сейчас ее настигнут. Она поняла, что теперь ей в лодке перевозчика от них не спастись, единственным местом, где она могла укрыться, была баржа кавалеров. Она бросилась к ним, не видя, что это были за люди. Ее счастье, что она не узнала их, иначе она предпочла бы броситься под копыта лошадям, а не искать у них спасения.

Она вбежала на борт с криком:

– Спрячьте меня! Спрячьте меня!

Тут она споткнулась о железные прутья и упала. Кавалеры принялись ее успокаивать. Они поспешили оттолкнуться от берега, паром вышел на середину реки и поплыл к Карлстаду как раз в тот момент, когда коляска подкатила к переправе.

В коляске сидели граф Хенрик и графиня Мэрта. Граф спрыгнул с подножки и подбежал к перевозчику, чтобы спросить, не видел ли тот молодую графиню. Однако графу было несколько неловко расспрашивать про сбежавшую жену, он лишь спросил:

– У нас кое-что пропало!

– Вот как, – сказал перевозчик.

– У нас кое-что пропало. Не видели ли вы кое-что?

– О чем это вы спрашиваете?

– Неважно о чем, говорю же, у нас кое-что пропало. Вы ничего не перевозили сегодня через реку?

Таким образом, он ничего разузнать не мог, и графине Мэрте пришлось самой разговаривать с перевозчиком. Не прошло и минуты, как она узнала, что та, кого они искали, находилась на одной из барж, медленно скользивших по течению.

– А что там за люди на баржах?

– Да это кавалеры, как мы их зовем.

– Ах! – воскликнула графиня. – Тогда, Хенрик, твоя жена в надежных руках. И мы можем спокойно вернуться домой.

* * *

Графиня Мэрта напрасно думала, что на барже царили радость и веселье. Покуда желтая коляска не скрылась из виду, молодая женщина сидела неподвижно на груде железа, скорчившись и не промолвив ни единого слова. Глаза ее неотрывно смотрели на берег.

По-видимому, она узнала кавалеров, лишь когда желтая коляска уехала. Она вскочила на ноги, словно хотела бежать снова. Но стоявшие рядом с ней кавалеры удержали ее, и она с жалобным стоном опустилась опять на груду железа.

А кавалеры не смели ни заговорить с ней, ни задавать ей вопросы. Казалось, что она помешалась в уме.

Этих беззаботных людей явно тяготила ответственность за нее. Мало того, что это железо тяжким грузом лежало на их плечах, непривычных к ношам, так теперь еще на тебе, возись с молодой знатной дамой, сбежавшей от мужа.

Встречая ее зимой на балах, иной из них вспоминал свою маленькую сестренку, которую он когда-то любил. Когда он играл или боролся со своей сестренкой, ему приходилось обращаться с ней бережно, разговаривая с ней, он изо всех сил старался не говорить грубых слов. Если чужой мальчишка во время игры гонял ее слишком сильно или напевал ей неприличные песенки, он с остервенением бросался на него и готов был лупить его чуть ли не до смерти, ведь малышка не должна была слышать ничего дурного, не знать ни горя, ни обид, ни зла, ни ненависти.

Графиня Элисабет была каждому из них веселой сестренкой. Вкладывая свои маленькие ручки в их грубые лапищи, она, казалось, говорила: «Видишь, какая я слабая и хрупкая! А ты, мой старший брат, должен защищать меня от других и от себя самого!» И в ее присутствии они всегда были галантными рыцарями.

Теперь же кавалеры смотрели на нее со страхом, едва узнавая ее. Она похудела и подурнела, ее шея потеряла приятную округлость, кожа на лице стала прозрачной. Видно, во время ночного странствия она упала и сильно ушиблась, из маленькой ранки на виске сочилась кровь, свисавшие на лоб светлые локоны слиплись от крови. Долго блуждая по мокрой траве, она замарала платье, истоптала башмаки. Кавалерам было тяжко смотреть на нее, она казалась им незнакомой, чужой. У графини Элисабет, которую они знали, не было таких безумных, горящих глаз. Их бедную сестренку едва не довели до помешательства. Казалось, будто какая-то душа из нездешнего мира спустилась с высот и стремится занять место души настоящей, заключенной в этом измученном теле.

Но они напрасно тревожатся за нее. Она тверда в своем намерении и не поддастся новому искушению. Господу угодно испытать ее. Только подумать, она вновь среди добрых друзей. Неужто это заставит ее свернуть с пути покаяния?

Она вскочила и воскликнула, что должна тотчас же уйти. Кавалеры пытались успокоить ее. Говорили, что с ними она будет в безопасности. Что они сумеют защитить ее от преследований.

Но она просила их лишь об одном: позволить ей сесть в маленькую лодку, привязанную к барже, чтобы добраться до берега и продолжать свой путь в одиночестве.

Но они не могли отпустить ее. Что будет с ней? Ей лучше остаться с ними. Они всего лишь бедные старые люди, но непременно сумеют найти выход, придумают, как помочь ей.

А она, заламывая руки, умоляла отпустить ее. Они не решились внять ее мольбам. Они видели, как измучена и слаба она была, и боялись, что она умрет где-нибудь на дороге.

Йеста Берлинг стоял поодаль и смотрел на воду. Ведь молодой женщине, возможно, было тяжело его видеть. Он не был уверен в том, но в мозгу у него вдруг возникла безумная и радостная мысль: «Ведь теперь никто не знает, где она находится. Увезем ее тотчас в Экебю. Спрячем ее там, окружим заботой. Она станет нашей королевой, нашей госпожой, никто не узнает, где она. Станем беречь ее и лелеять. Она будет счастлива, живя среди нас. Мы, старики, окружим ее заботой и любовью, как родную дочь».

Он никогда не смел признаться, что любит ее. Она не могла принадлежать ему без греха, а он ни за что не хотел втянуть ее во что-то низкое, недостойное. Но укрыть ее в Экебю, обходиться с ней ласково после того, как другие жестоко обидели ее, дать ей возможность наслаждаться всем, что есть в жизни прекрасного, – о, мечты, какие сладостные мечты!

Но он вынужден был опуститься на землю, потому что молодая графиня пришла в полное отчаяние, и в голосе ее звучало безысходное горе. Она бросилась перед кавалерами на колени и умоляла их отпустить ее.

– Господь еще не простил меня! – восклицала она. – Позвольте мне уйти!

Йеста увидел, что никто, кроме него, не решится послушаться ее, и понял, что это должен сделать он сам. Ведь он любил ее и должен был исполнить то, о чем она просила.

Ему стоило невероятных усилии сдвинуться с места; казалось, каждый мускул его тела сопротивлялся его воле, но он все же заставил себя подойти к ней и сказал, что перевезет ее на берег.

Она тут же встала, Йеста перенес ее в лодку и стал грести к восточному берегу. Он причалил к узенькой тропинке и помог ей выйти из лодки.

– Что теперь с вами будет, графиня? – спросил он.

Она печально и серьезно подняла палец к небу.

– Если вам понадобится моя помощь, графиня…

Ему было трудно говорить, но она поняла его и ответила:

– Если вы понадобитесь мне, я позову вас.

– Я хотел бы защитить вас от всякого зла, – сказал он.

Она подала ему руку на прощание, и он не смог более вымолвить ни слова. Ее рука лежала в его руке, холодная и бессильная.

Графиня вряд ли понимала, что с ней происходит, она лишь подчинялась внутреннему голосу, который заставлял ее идти прочь, к чужим людям. В эту минуту она едва ли сознавала, что любит человека, которого покидает.

Йеста отпустил ее, сел в лодку и поплыл назад к кавалерам. Он поднялся на баржу, измученный и обессиленный, дрожа от усталости. Ему казалось, будто он выполнил самую трудную работу в своей жизни.

Еще несколько дней он старался не падать духом до тех пор, покуда честь Экебю не была спасена. Он доставил железо в Каникенэсет, где груз взвесили, и тут силы и мужество покинули его.

Покуда кавалеры плыли на барже, они не заметили в нем никакой перемены. Он держал в напряжении каждый свой нерв, чтобы казаться веселым и беспечным, ведь только веселость и беспечность могли спасти честь Экебю. Разве удалась бы им авантюра с весами, если бы они явились туда с хмурыми, озабоченными лицами?

Ходили слухи, будто кавалеры везли на паромах больше песку, чем железа, а на весы в Каникенэсете носили взад и вперед одни и те же железные прутья, покуда не взвесили сотни шеппундов, что удалось им это лишь оттого, что весовщика и его подручных на славу угостили; недаром кавалеры прихватили из Экебю корзины с провизией и фляги с вином, стало быть, они в самом деле не скучали на груженных железом баржах.

Кто теперь может сказать, правда это или нет? Но если это так, то Йесте Берлингу горевать было некогда. Однако радости от этого опасного приключения он не испытывал. Как только железо было взвешено, он снова предался отчаянью.

«О Экебю, край, милый сердцу, – восклицал он про себя, – пусть вечно сияет слава твоя!»

Получив от весовщика квитанцию, кавалеры погрузили железо на судно, курсирующее по Венерну. Обычно шкипер сам отвечал за доставку железа в Гетеборг; владельцы заводов получали от весовщика квитанцию на сданное железо, и заботы их на этом кончались. Но кавалеры не захотели бросать дело на полпути и решили сами доставить железо в Гетеборг.

В пути случилась с ними беда. Ночью разразился шторм, судно потеряло управление, наскочило на мель и затонуло со всем своим драгоценным грузом. Пошли также ко дну валторна, игральные карты и бутылки вина. Но по сути дела стоило ли жалеть о затонувшем железе? Честь Экебю все равно была спасена. Ведь железо уже взвесили на весах в Каникенэсете. Не беда, что майору пришлось сухо уведомить письмом оптовых торговцев в большом городе, что их денег ему не надо, раз они не получили железо. Главное, что завод в Экебю будут по-прежнему считать богатым, что честь усадьбы спасена!

А что, если пристани и шлюзы, рудники и угольные ямы станут шептаться об их странных проделках? Что, если по лесам глухим шелестом полетит молва, будто вся эта поездка была сплошным надувательством, что, если весь Вермланд станет говорить, будто на баржах железа было не более жалких пятидесяти шеппундов, что крушение судна было ловко подстроено? Но и тогда нельзя не признать, что смелая затея в чисто кавалерском духе блестяще удалась. А от этого честь старой усадьбы не могла пострадать.

Но все это было так давно. Быть может, кавалеры купили где-нибудь железо или нашли его на каких-нибудь неизвестных до той поры складах. В таком деле до истины докопаться невозможно. Весовщик, во всяком случае, и слышать не хотел ни про какое надувательство, а уж он-то должен был знать правду.

Дома кавалеров ожидала новость: брак графа Доны подлежит расторжению. Граф послал поверенного в Италию, чтобы тот раздобыл доказательства незаконности этого брака. Летом поверенный вернулся с утешительными известиями.

Что это были за известия, я точно не знаю. Со старыми легендами нужно обращаться бережно, они, как сухие розы, роняют лепестки при малейшем прикосновении. Люди говорят, что венчал эту пару ненастоящий священник. Более мне ничего не известно; достоверно лишь, что брак графа Доны и Элисабет фон Турн суд в Бру объявил недействительным.

Но молодая женщина ничего об этом не знала. Она, если только была еще жива, жила где-то в отдаленных краях среди простых крестьян.