Текст книги "Братья"

Автор книги: Селим Ялкут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

Мы проводили Франсуа и стали с нетерпением дожидаться весны, чтобы отправиться в путь. Раймунд со смущением объявил, что хочет взять с собой маленького Товия и его мать. Одиннадцать лет мальчика – возраст вполне достаточный для долгого путешествия. Конечно, я была задета, но дала согласие. Сама я вижу теперь прошедшие годы, как неволю, к которой привыкают, смиряются и не видят в ней ничего необычного. Я уже присмотрела место в церкви и опускалась коленями на ту плиту, под которую должен был лечь и мой прах. Так я думала еще вчера, а сегодня муж снова удивил меня. Я уже писала, что он оказывает мне подобающие знаки внимания, но супружеских отношений избегает и спит один. При этом я стараюсь не думать про Товиту, которая, почти не скрывая, спешит согреть ему постель. Все это благодаря Товию, которого старается держать поближе к отцу. К счастью, я переношу свое положение легче, чем она, обуреваемая страстями, свое. И вот Раймунд впервые за несколько лет пришел и лег со мной. До сих прохладный темперамент позволял мне с достоинством переносить супружескую неверность. И теперь я была больше удивлена, чем обрадована, его приходом, но решила, если Господь однажды направил его к моему ложу, он сделает это еще не раз. И действительно, спустя несколько дней я вновь обнаружила мужа рядом с собой. Утром я долго молилась о нас обеих. Товита теперь глядит на меня, как побитая собака. Смешно, но я – госпожа отвечаю ей виноватым взглядом, несмотря на то, что именно я вернула себе похищенного мужа. Человеческие страсти захватывают всех одинаково, без различий, и горе побежденному, кто бы он не был. Ведь счастье, дарованное по Его милости, часто бывает оплачено ценой чужих бед.

__  __

Весной мы отправились в путь. С тихой грустью я простилась с приютившим меня краем, но глаза мои теперь открыты, и не затуманены слезами. Большую часть дороги я ехала в повозке и всего несколько раз садилась в седло. Дорога вызвала появление давних болей в спине и прекращение выделений, о которых я из стыдливости хотела бы умолчать. Двигались мы намного медленнее, чем предполагали, и рано становились на ночлег. Раймунд не торопил. Я люблю наблюдать состояние природы, и это путешествие доставило мне настоящую радость. Мы выехали ранней весной, едва сошел снег, но двигались к югу, так что весна, словно на крыльях, спешила впереди, открывая свои волшебные картины. Деревья покрылись листьями прямо на глазах, цветы распустились, мы ехали по сплошному ковру альпийских фиалок и маков, а, спустившись с южных склонов гор, оказались на больших плантациях цветущих роз. Арабы знают и давно пользуют волшебные свойства этого замечательного цветка, а теперь мода на него пришла в Европу. Голова кружится от наслаждения. К тому же путешествие проходило на редкость спокойно, хотя шли мы небольшим отрядом и могли представить соблазн для всяких грабителей. Но Бог милостив. У одного из слуг Раймунда схватило живот, и мы оставили его в каком-то из альпийских монастырей. Если ему суждено встать, он догонит нас. Лошадь Зиры сломала ногу и досталась местным пастухам. Все остальное было так спокойно, что я при своем вялом темпераменте, живущем предчувствием невзгод, стала волноваться, как бы испытания, не обрушились на нас все сразу, как камни в горах. Следы страшных обвалов мы постоянно встречали.

Вначале мы собирались двигаться по берегу Дуная, чтобы выйти к границам греческой империи. Но встречные предупредили, венгерский король не ужился с буйными немецкими рыцарями и теперь задерживает правого и виноватого по собственной прихоти. Это может коснуться и нас. Не обошлось, видно, без Византии, которая вечно строит козни, чтобы препятствовать движению сквозь свои земли. Они не могут сделать это открыто, зато хитрят на каждом шагу. Когда стало ясно, что путь через Константинополь опасен, решено было двигаться морем. Потому мы перешли Альпы и со временем оказались в Венеции.

Был май, когда мы туда добрались. Несмотря на красоту и величие этого города, увиденного мной в его самую прекрасную пору, впечатление осталось двойственным. Люди здесь одержимы торговлей, купцы и банкиры поглощают огромные богатства, плывущие навстречу друг другу – из Европы и Востока. Лихорадка, которая поднимается туманом из глубин окрестных болот, лежащих на границе моря и суши, вполне соответствует горячечному духу, царящему на складах и в конторах. Венеция торопится жить, наряжаться и праздновать, как перезрелая красотка, готовая хватать все без разбора, безумствовать и спешить в погоне за удовольствиями. Впрочем, до этого мне дела нет. Я спасаю свою душу и не могу, подобно праведникам, искупать грехи рода человеческого. Женщину Бог испытывает по-своему, иначе, чем мужчину.

В Венеции заболела Товита. Странно, ее болезнь стала проявляться, когда я почувствовала себя лучше, а мои привычные недомогания стали понемногу исчезать. Я давно подмечала недобрый блеск в ее глазах и улыбку, которую она не могла скрыть, при моем нездоровье. Ее чувства мне понятны, ведь я стою у нее на пути. Раймунд должен разрываться, чтобы угодить обеим. По отношению к ней я старалась оставаться доброй и даже угождать, забывая, кто из нас госпожа, а кто служанка. Бог видит мое отношение к ее сыну Товию, которого я, как могла, старалась полюбить. Этот мальчик помогает моему мужу обрести душевный покой. А мне прислуживает Зира – человек, разделяющий все мои невзгоды. Она предана мне больше жизни.

Пока Товита болела, мы отдыхали и готовились к морскому путешествию. Хоть жили мы замкнуто, скупясь на расходы, я могла оценить роскошь этого необычного города. Наш дом был недалеко от строящегося собора Святого Марка, на который ушло столько камня, сколько бы хватило на десяток дворцов. Я могла лишь удивляться тщеславию венецианцев, готовых утверждать роскошью силу своей веры. Местные купцы вывезли из Александрии мощи святого Марка, выдав их местной страже за мешки с соломой. В здешнем соборе они служат мирской власти сильнее, чем евангельской проповеди. Потому я осмотрела собор без душевного волнения. Роскошь алтаря, собрание картин и бесчисленных сокровищ, золото мозаик и эмалей со сценами из священной истории – все это вызывало отстраненное любопытство, но оставило меня равнодушной. Мне захотелось вернуться, войти в нашу маленькую церковь, опуститься на колени, предаться долгим размышлениям и молитве. Здесь я сделать этого не смогла.

Воодушевляла меня музыка, которая доносится отовсюду. Вечерами – прямо под окнами нашего дома, с каналов, по которым плывут длинные лодки с загнутыми носами. Все, что внутри, скрыто шелковыми занавесками, и, пока гребец, стоя на корме, отталкивается длинным шестом, пассажиры услаждают слух дивными мелодиями. Впрочем, судя по свободным нравам этого города, услаждают здесь не только слух. На балконах сушат простыни из тончайшего реймского полотна – я специально узнавала название этой мануфактуры – и замечательные одеяла, расшитые золотой нитью. Огромные ковры, свисающие из окон, держат, не снимая, месяцами, потому что один праздник здесь сменяется другим. Венецианцы любят украшать свои дома не менее пышно и ярко, чем себя. Утром можно наблюдать, как слуги собирают с мраморных плит в серебряные кувшины капли росы. Вместо воды, они служат для туалета местных красавиц. А что за чудо занавеси из сирийской парчи, укрывающие богатые покои. Когда они волнуются под ветром, видно, как свет играет на поверхности цветного стекла и тонет в зеркалах. Мне кажется, я родилась при свете луны и питаюсь им более, чем светом солнца. Как-то во время прогулки я подобрала перчатку из нежной кожи, такие, независимо от погоды, носят здесь богатые люди. Я поднесла перчатку к лицу и ощутила забытый аромат бальзамического дерева, его смолу везут из Аравии и Египта. Помню, в нашем иерусалимском доме такая смола хранилась в специальных сосудах и для меня – тогда еще девочки не было большего блаженства, чем приподнять крышку и вбирать в себя головокружительный дурман. Я будто жила в сладком сне и могла оставаться в нем часами. Здесь у моря, в Венеции ко мне стали возвращаться приметы и образы давней родины. Сначала понемногу, а потом, когда я распознала их, все больше и сильнее.

Тогда же я узнала о том, чему предстояло стать главным в моей жизни. Здесь не обошлось без знамения, которые часто указывают мне на будущее. Вечером, когда садилось солнце и я вышла прогуляться к собору, ко мне подлетел голубь. Их немало вокруг, но этот пришел прямо ко мне, будто ждал, и уселся на руку, хоть у меня не было и крошки угощения. Он переступал по ладони, царапая острыми коготками. Я же терпела, пока он не улетел. Что-то он хотел сообщить. Догадалась я об этом ночью, когда поняла, что ношу ребенка. Можно было понять и раньше, но я была настолько уверена в своем бесплодии, что мысль просто не приходила мне в голову. Знаки, которые распознает даже неопытная женщина, я готова была приписать трудностям долгой дороги.

Зато теперь удивление граничило с испугом. Тридцать пять лет – этот возраст считается запоздалым для деторождения. Теперь мне нужно было заботиться о себе, чтобы успеть вырастить мальчика. Я сразу решила и, как выяснилось в свой срок, не ошиблась, это будет мальчик. Я должна была оградить его от опасности, пока он не научится защищать себя сам. Спокойствие, с которым я еще недавно относилась ко всему, теперь показалось мне легкомысленным и преступным. Я, которая с безразличием наблюдала за буйством человеческих страстей, теперь представляла, как они рушатся на голову моего ребенка. Эти видения наполнили меня страхом. Мое новое состояние не давало спокойствия, которое должна испытывать будущая мать. Я затаилась, как зверь, забившийся в нору и дожидающийся конца охоты. Теперь мне более, чем когда-либо, хотелось поскорее добраться домой. Только там я буду в безопасности.

Наш отъезд, между тем, откладывался, Товита была еще слишком слаба, чтобы продолжать путешествие. Как изменилось мое отношение к ней. Теперь ее болезнь казалась мне подлым притворством. Корабли на Восток уходили почти ежедневно, но Раймунд медлил. Я не открывалась ему. Именно в эти сроки мой организм однажды уже отторг плод. Мне не хотелось разочаровывать мужа, если мне суждено пережить это испытание снова. К тому же я боялась, что по слабости характера он не сможет удержать новость в тайне. В отличие от первой беременности, я чувствовала себя на удивление хорошо. Это был добрый знак. Но теперь, выходя к столу, я ясно видела за ним врагов моего ребенка. Каждодневное наблюдение и игра воображения давали мне все новую пищу. Товий был сильным и рослым мальчиком. Неясное положение сделало его характер дерзким и грубым. Я думаю, сама Товита воспитала его так, открыв раньше времени тайну рождения. Незрелый ум часто питается обидами, пытаясь оправдать ими собственное несовершенство. Товий часто грубил матери, которая время от времени покидала постель и, несмотря на недомогание, выходила разделить с нами трапезу, а заодно напомнить о правах матери единственного наследника. Приступы болезни сменялись временным улучшением, и она использовала это время, чтобы подтвердить свои притязания. Еще недавно она не могла сидеть с нами за одним столом и получила это право лишь сейчас. Я сама подтолкнула Раймунда поступить так, чтобы Товий не испытывал смущения за собственную мать. Тогда мне было это почти безразлично, и я могла справиться с собственной гордостью ради блага мужа. Теперь мне казалось невероятным, что еще месяц назад я считала такое положение справедливым. Но тогда я решала лишь за себя. Сейчас же, глядя на мать и сына, которые дерзили мне почти в лицо, я терзалась, как это сможет отразиться на судьбе моего ребенка. Если бы Товита подавала еду, я не смогла бы есть ее без опасения. Пока же она упивалась своей ролью, а я наблюдала сразу за двумя и могла строить собственные расчеты. Тоже за двоих.

Первой догадалась Зира. Она видит мое лицо без румян, которые я накладывала теперь дольше и тщательнее. Нужно было скрывать заметную желтизну. Она стирала мои простыни и рубахи, которые в известные дни могут многое сказать опытному взгляду. В моем признании для нее не было ничего удивительного. Она стала готовить мне особое питье и пищу. Я заметила, что она прячет платки, которыми я вытираю тело после омовения и собирает волосы с гребня. Все это она делала, по своему обыкновению, скрытно. Я знала, что Зира знакома с тайными обрядами, которые женщины используют для счастливого разрешения от бремени. Как правило, они связаны с молитвой, вознесенной самому Дьяволу. Еще недавно я бы решительно отвергла нечто подобное, но не теперь. Я молча разрешила Зире делать, что она сочтет нужным. Ничье заступничество не казалось мне сейчас лишним.

Тогда же все мы стали свидетелями отвратительной сцены, которая может объяснить, что побудило меня к действию. Было это во время короткого ненастья, которые случаются в это время года довольно редко. В столовой было холодно. Товита сняла со спинки стула плащ Раймунда и, глядя мне прямо в глаза, накинула на Товия. Мальчик пришел в раздражение, еще бы, ведь он считает себя здоровым и сильным, и сбросил плащ. Тогда она сделала это снова. Раймунд, по причине мягкого характера, не возразил. И Товита дерзко заявила, что мальчик – единственная ценность, которая есть в доме, и заслуживает особой заботы. Кровь бросилась мне в лицо, а Товита, облизав губы – у нее начиналась лихорадка – объявила, что в нынешнем положении нет ничьей вины. Она открыто насмехалась надо мной. Все мы должны служить этому мальчику, чтобы угодить его отцу. И всему роду, который – тут она глянула на меня с вызовом – не имеет другого продолжателя…

И правда, пока это было так. Я едва сдержалась, чтобы не опровергнуть ее слова. Этот неприятный разговор не только больно задел меня. Он показал, насколько опасно мое нынешнее положение. Муж, угождая всем, служит лишь собственному малодушию. Я сидела молча, уткнувшись глазами в стол, но и этого Товите показалось мало. Навалившись грудью на Раймунда, она взяла его хлеб с куском мяса, разломила и отдала половину Товию. Тот принял угощение, как должное. Мы разошлись в полном молчании, но, вернувшись к себе, я бросилась на постель и разрыдалась. Зира наблюдала за мной, а вечером исчезла, как делала несколько дней подряд. В городе у нее были таинственные знакомства. Вернулась она ночью, разбудила меня и позвала за собой.

Закутавшись в плащи по самые глаза – обычай, принятый здесь среди ночных прохожих, – мы почти бегом выбрались на улицу. Я шла, ни о чем не спрашивая, находясь под влиянием таинственных сил, которые вели меня, казалось, помимо собственной воли. Шли мы долго, я не смогла бы показать дорогу, даже если бы захотела. Товита толкнула дверь, и мы вошли в комнату, скудно освещенную единственной свечой. Встретила нас женщина, одетая во все черное. Она пристально оглядела меня и схватила за руку, цепко и бесцеремонно, так что всю меня передернуло. Она прошипела что-то непонятное, сверкнув (что было заметно даже в полутьме) глазами и потащила за собой. В темноте я мало что смогла разглядеть, пока, наконец, мы не попали в странное место. Потолок, круглясь, спускался почти до самого пола, белая сфера раскрылась над нами и на самом ее верху сошлись наши вытянутые тени. В углу ярко горел очаг. Было жарко, стоял удушливый запах, который перехватил дыхание. Сильно закружилась голова и захотелось сесть. Женщина, видно, почувствовала, подтолкнула к скамье и поднесла к носу пузырек с ароматической солью. Он привел меня в чувство. Множество бутылок стояли рядами, под стеной густо висели, высвеченные пламенем, пучки сухих трав. В стеклянных шарах тускло светилась жидкость, длинные тени ползли, подобно змеям, ступы, мешки, блестящие тазы, в которых женщины обычно варят на зиму ягоды, были расставлены и разложены по углам. Конечно, я помню далеко не все. Тут женщина окликнула меня. Она была не молода, но и не старуха, хотя волосы были почти седыми и падали на лицо из-под платка. Она, не отрываясь, смотрела на меня требовательно и испытующе, буквально пронизывая взглядом. На кожу будто положили куски льда и, несмотря на жару, меня бил озноб. Женщина протестующе замотала головой. Зира быстро заговорила в ответ, достала из-под плаща кошелек, сунула мне в руку, показывая, что нужно заплатить. Я дала, не задумываясь, хозяйка, недовольно ворча, забросила монеты в подол платья. Потом сняла с полки маленький, как игрушка, квадратный флакон, показала его на свет, открыла пробку и поднесла Зире и мне. В нос ударил запах горечи и вместе с ним нечто пугающее до тошноты, рот мой заполнился слюной. Женщина убрала флакон и смерила меня негодующим взглядом. Зира перехватила ее руку, и они снова заспорили. Видно, Зире удалось убедить рассерженную хозяйку. Та вложила флакон мне в ладонь, сжав на стекле мои вялые, холодные пальцы, а своими – раскрытой ладонью показала число пять. Затем длинной стеклянной трубкой достала из флакона и отмерила в стакан пять капель. Разбавила водой, посмотрела на меня вопросительно, еще раз показала рукой – пять, и вытряхнула содержимое в огонь. Пламя на мгновение вспыхнуло и зашипело. Хозяйка плотно закрыла флакон, сунула мне, показала – спрятать под плащ, а сама продолжала говорить, обращаясь к Зире. Я почти не улавливала смысла сказанного, но главное поняла. Во флаконе был яд, и хозяйка проверяла мою твердость. Отравительница, как видно, пугала Зиру опасностью разоблачения. Но теперь я была спокойна, несмотря на ужас того, что мне предлагалось. Ни возмущения, ни протеста, ни желания избежать страшного выбора. Наоборот, я обрела уверенность, теперь у меня было оружие. Я говорила себе, что владей им мои враги, они бы не сомневались ни минуты. И тем более, не искали бы себе оправдания. Страх за будущее, который еще недавно владел мной, исчез. Лицо мое горело. Хозяйка, присмотрелась, и, видимо, осталась довольна. Похлопала меня по плечу, рассмеялась, будто залаяла, и шлепнула на прощание пониже спины. Будь у меня хвост, по нему бы и пришлось.

За порогом Зира отобрала у меня флакон. На моих глазах она спрятала его в шкафчике с вещами. Почти без слов, знаками она показала, чтобы я не вмешивалась. Зира прислуживала за столом, разливала и подавала напитки, ей было нетрудно совершить задуманное, не вызывая подозрений. Каждый день мы заканчивали трапезу фруктовыми соками и подсахаренной водой. Отрава должна была действовать медленно и проявить себя, как обычная болезнь.

На следующий день Зира сделала первый шаг. Краем глаза я видела, как она незаметно стряхнула в бокал Товия капли. Он вел себя с обычной развязностью, выпил все разом, утерся рукавом, ущипнул Зиру, которая собирала объедки, чтобы раздать нищим, и выскочил из-за стола. Я забыла сказать, Зира почти на десять лет старше меня, но сохранила худое подвижное тело. Большие черные блестящие глаза делают ее моложе своих лет. Не удивилась бы, если бы Товий вознамерился начать знакомство с женщинами именно с нее. Теперь он, как обычно, убежал в город, а мы разошлись по комнатам. Так прошел этот день. Я не находила в себе страха или раскаяния.

На следующий день все повторилось. Я видела, как Зира вытащила из рукава пузырек, только на миг отвернулась, и дело было сделано. Оставалась она спокойной, заметить что либо было невозможно. Скорее мне нужно было следить за собой, но, как видно, я вела себя естественно. По крайней мере, Товита отпустила несколько привычных высказываний о мужчинах, которых в нашей семье меньше, чем женщин. Сам будущий преемник ел с большим аппетитом и даже забрал с собой со стола. Он, по своему обыкновению, собрался сбежать в город.

И в третий день было то же. Зира легко разбавила питье ядом и подала мальчику. Я равнодушно наблюдала, как он пьет. Пока я не заметила перемен. Пожалуй, лицо еще более порозовело, а резвости ему было не занимать. Вскоре, однако, это должно было случиться. Я жадно пыталась разглядеть невидимые тени близкой болезни. Я медленно жевала, стараясь не попадать на порченый зуб – теперь они стали быстро разрушаться – и кровь стучала у меня в висках. Он будет умирать у меня на глазах, день за днем, он сляжет, опять встанет, вернется за стол, снова заболеет. Постоянно и безжалостно его будут настигать разящие удары. Трудно угадать, как быстро все кончится, но результат известен. Он будет погибать во имя моего спокойствия и торжества. С этой мыслью я вышла из-за стола, вернулась к себе в комнату и легла. Голову сдавило, будто обручем, стало трудно дышать, все, что происходило со мной сейчас, я испытывала как проявления уже не одной, а сразу двух жизней. И от имени этих двоих я пыталась укрепить свои силы. Я не испытывала сомнений. Лучше было сейчас перетерпеть, чем потом год за годом казнить себя. Мой путь был темен, но я сделала выбор. Это я знала точно. За счастье своего ребенка я готова была заплатить любую, самую страшную цену.

Я очнулась глубокой ночью. Головная боль прошла, я чувствовала себя легко. Я лежала без сна, глядя в темноту открытыми глазами. Как будто я умерла и пребываю в другом мире, настолько необычным было состояние собственного тела. Никого вокруг, полная тишина, будто я осталась одна в целом мире. Время остановилось. Я плыла глубоко под водой, где никогда не наступает день. Я не испытывала испуга, который часто сопутствует внезапному ночному пробуждению. Сердце билось ровно, я отчетливо ощущала удары и так же хорошо слышала собственное дыхание. Воздух, казалось, насыщал, заполнял меня, готов был принять в свою стихию. Ощущение это длилось, становясь все сильнее, поднимая меня к неизвестной вершине, и тут я расслышала мерные удары колокола, которые шли из самой глубины моего тела. Постепенно они становились сильнее, сливались с ударами сердца и вскоре сотрясали меня всю – от волос до пяток. Я почти потеряла сознание, как вдруг поняла, что звонят снаружи, вся комната заполнилась теперь гулом. Разорвав паутину сна, я подбежала к окну. Город был темен, потом с другой стороны канала в окне зажглась свеча. Тут же – еще одна. Не только меня разбудили тревожные удары. Они шли из близкой церкви Санта-Дзаккариа. Но причина? Стояла глухая ночь, время сна. К тому же бил главный колокол, его звук не был похож на перезвон, сзывающий к заутрене. Теперь повсюду стали зажигаться огни, и встревоженные люди пытались угадать причину. Что это? Пожар? Но где зарево? Враги? Совсем нелепо. Кто мог потревожить покой венецианцев? Внезапно колокол смолк, и наступила тишина. Я улеглась, закрыла глаза, и тут смысл происходящего стал ясен, будто вспыхнул свет, и я прочла от первой до последней строки. Этот колокол бил для меня. Он предупреждал, я впала в страшный грех и готова преступно погубить свою душу. Кто дал мне право судить и выносить приговор? Кто? Кто? Кто? – Так слышалось мне теперь в этих ударах… Остановись, пока не поздно. Бог отрекается от тебя. Была тишина, но колокол продолжал звучать. Теперь он звучал во мне. Лоб покрылся холодным потом. Я встала, открыла дверцу шкафчика, нашла флакон. И почувствовала рядом с собой Зиру. Она была сильнее, проворнее, некоторое время мы боролись, выкручивая друг другу руки. Все это молча, жарко дыша друг другу в лицо. Внезапно она сдалась, я вырвала добычу, распахнула окно и швырнула, стараясь угодить в стену дома, вниз, ближе к воде. И услышала звон разбитого стекла. Некоторое время мы стояли молча. Потом Зира, еще тяжело дыша, обняла меня и уложила, обессиленную. Постояла надо мной и ушла к себе, в комнату рядом. А я молила Бога, чтобы он спас маленького Товия. Слезы градом катились по лицу. Я молилась сразу за обоих. За моего будущего сына. И за Товия.

Утром за завтраком я узнала, что у Товия началось недомогание, и он остался в постели. Мать была с ним, мы завтракали вдвоем с Раймундом. Он не чувствовал опасности. А я боялась оторвать взгляд от стола, чтобы не встретиться с ним взглядом. Зира прислуживала – спокойная и сдержанная, как всегда. По-видимому, я была очень бледна, Раймунд справился о моем здоровье, и сказал, что, видно, здешний климат вреден для нас и пора собираться. Я боялась открыть рот, чтобы не выдать себя, и ушла, оставив еду почти нетронутой. Сразу же после завтрака я отправилась в церковь, чей колокол удержал меня от злодейства. Там я встала на колени и дала волю чувствам. Время перестало существовать, я молилась истово и самозабвенно, окружающее исчезло. Я осталась наедине с Богом. Фурии, истерзавшие душу, еще крепко держали меня. Только раскаяньем я могу победить, заставить их разжать цепкие пальцы. Я стояла долго, в темном приделе, укрытая от всего. Я посылала Господу молитвы, не уставая, выжигая едва не погубившее меня зло. А может быть, уже поздно? Я открыла глаза и увидела среди мрака, впереди на белом мраморе голубое и розовое пятно. Это солнечный луч пробился сквозь витраж и упал передо мной.

Вокруг только и было разговоров о ночном происшествии. Оказалось, подгулявшие молодцы связали сторожа и залезли на колокольню. Зачинщика схватили, его ждет суд. Одна я знала подлинную причину, но у меня не хватило бы мужества признаться в этом даже на исповеди. Я сама искупала свой грех и должна была действовать. Товий чувствовал себя лучше и обедал со всеми. Но Зира покинула дом и ушла неизвестно куда. За столом не стало прислуги. Известие об исчезновении Зиры явно обрадовало Товиту. Я же потеряла единственного преданного человека. Уходя, Зира не забыла аккуратно уложить мои вещи, отдельно те, что могли в первую очередь понадобиться будущей матери. Видно, она готовилась вместе со мной. Я дала волю слезам. Вечером ко мне пришел Раймунд. Я открылась ему в своей беременности и умоляла скорее покинуть город, пока мне по силам перенести трудности плавания.

На следующий день я укрылась плащом и отправилась в суд, просить за молодого человека, ударившего в колокол. Наказание было вынесено – сорок ударов плетьми на городской площади. Плотно прикрыв лицо, я представилась его любовницей, и утверждала, что мой капризный характер толкнул его на безрассудство. По-видимому, моя просьба была столь искренней, речь столь бессвязной – я ведь с трудом владела языком, а раскаяние столь горячим, что судья намекнул, сила наказания во многом зависит от городского палача. Тогда я разыскала этого человека. По тому, как он выслушал, я поняла, что подобные просьбы являются здесь обычным делом. Но сейчас – это он подчеркнул не без корысти – сама церковь настаивает на примерном наказании. Это значит, сумма, которую я должна заплатить, должна быть достаточно большой. Я отправилась к ювелиру и продала кольцо с алмазом, которое сопровождало меня все эти годы. Я не знакома со сделками такого рода, была сбивчива в разговоре, торгаш легко угадал мои стесненные обстоятельства. И, конечно, воспользовался ими, назначив не больше половины настоящей цены. Ну и пусть, я отдала бы еще дешевле. Палач с усмешкой пообещал, что будет стараться. При мне он выбрал плети полегче, а я испытала странное ощущение, что сечь должны меня. Он уложил плети в пресную воду вместо морской, в которой их полагалось вымачивать, чтобы раны были более болезненными. Я сказала, что буду наблюдать за наказанием, и доплачу, если оно окажется достаточно мягким. По тому, как этот человек пытался заглянуть мне в лицо, было видно, его грызет любопытство. Я мысленно возблагодарила здешние порядки, которые позволяют женщине оставаться неузнанной во время деликатных встреч.

Палач сдержал слово. Мой спаситель, оказавшийся тучным здоровяком с оплывшим от вина лицом, вскочил после наказания, как ни в чем не бывало, подтянул штаны и вскинул над головой руки, приветствуя собравшийся народ. А те, кто еще минуту назад кричал, чтобы палач не лодырничал и сек во всю, теперь восторженно приветствовали смутьяна. Они еле дождались, пока палач до конца распутает веревки, и потащились в трактир. Я же, смешавшись с толпой, не могла надивиться общему жестокосердию, которое служит источником развлечений. Впрочем, кто может указать на другие места и более мягкие нравы? А в этих есть некое разнообразие, невероятное для моей чувствительной натуры. Любители подобных зрелищ жаловались друг другу, что предыдущая жертва, удостоившаяся бичевания, не дожила до него. Как это? Мое воображение отказывалось служить. Оказалось, некий дворянин, следовавший через город на восток, во время карнавала заколол своего товарища. Он умер, когда, спасаясь от погони, выбросился из окна. И палач сделал свою работу, истязая уже мертвое тело. Закон восторжествовал, но зрители явно остались недовольны поркой бесчувственного мертвеца. Что за удовольствие для публики?

Дома меня ждал взволнованный Раймунд. Ввиду моего положения он просил не отлучаться без нужды. Я пообещала, но на следующий день легкомысленно отправилась на площадь. Оставаться дома, перебирая в памяти последние дни, было невыносимо. Я отправилась смотреть на строительство дворца дожей, который возводили взамен недавно сгоревшего. Венеция, готовилась поразить мир великолепием. Сейчас засыпали ров и разбирали остатки обгорелых башен. Среди праздных зевак я узнала вчерашнего героя. Тот развлекался, орал, что не может сидеть, и тискал краснорожую девку с распущенными волосами. Окружающие посматривали на парочку с неодобрением и, по-видимому, не возражали бы против еще одной порки. Но я знала твердо, что усилиями грешников, даже не ведающих того, может придти спасение для других, не устоявших перед соблазном. Пройдя сквозь тернии, я поняла, почему Господь не отвергает никого и учит любить чужих не менее близких. Все мы совместными усилиями наполняем большой сосуд. Мы не знаем меры и конечного замысла. Размышляя так, я подошла к краю площади, к ступеням, возле которых раскачивались лодки, и под плеск воды стала смотреть туда, где небо слилось с морем, а за огромным пространством сверкающей воды лежала моя родина.

__  __

Вечером Раймунд объявил, мы должны готовиться к плаванию. Спустя день мы пришли на пристань. Судно было намного больше других. Такие здесь стали строить недавно, когда Венеция договорилась с Константинополем и получила от него право торговать с востоком за ничтожную пошлину. Другие города не смеют об этом даже мечтать. Мы пришли рано. Еще длилась погрузка, и мы долго не могли подняться на корабль. Впрочем, зрелище было поучительным, видно, купеческая кровь разжигает мою любознательность. Катили огромные бочки с жиром, привезенным откуда-то с севера. Один из морячков затеял разговор и похвалялся перед Раймундом, что видел морских чудищ, побольше нашего корабля. Рыбаки умеют охотиться на них, но щедро платят собственными жизнями за добычу. Потом грузили металлические плуги, в которых нуждаются палестинские колонисты. Это был товар, о котором раньше не слышали, а теперь просят еще. Долго носили мешки с мукой, весь берег был засыпан белой пылью. Все это длилось часами. Распахнутые ворота в верхней части борта, казались ненасытной утробой. Все мы – будущие пассажиры сидели под навесом, спасаясь от жары. Было несколько бенедиктинцев, смутивших меня своим деятельным видом, кучка рыцарей, собравшихся на паломничество, и юноша, износившийся до вида бродяги, по виду недоучка, сбежавший от книг и похвалявшийся своей ученостью. Наши попутчики быстро перезнакомились и понесли вино из ближайшего трактира. Для этого занятия у мужчин всегда найдутся деньги. Впрочем, как я заметила, в городах порок распространен и среди женщин. Вино развращает их быстрее, доводя до непристойного вида. Выпив, новые знакомые принялись мечтать, как доберутся до палестинских вин, которые подают даже к столу императора Византии. Судя по тому, с каким восторгом шло обсуждение, эта сторона паломничества привлекает многих, причем монахи даже выделялись, что заставило меня усомниться в их благочестии. По берегу расхаживала стража, в жару не снимавшая доспехов, и сурово посматривала в нашу сторону. Впрочем, веселье было мирным. Отлучаться далеко было нельзя, капитан предупредил, что судно отправится в путь, едва закончится погрузка. Моя беременность вскоре должна была стать заметной, но я держалась хорошо. Товита, наоборот, испытывала сильное недомогание. Она устроила постель и улеглась, едва не на всеобщее обозрение. Товий, окончательно оправившись от болезни, причина которой была понятна только мне, рвался разделить соседское веселье, и Раймунду стоило труда его удерживать. Я же решила не волновать себя раньше времени. Впрочем, другого выхода не было. Переезд отнимал у нас последнее, денег не осталось даже на кормилицу, которая может понадобиться, если дорога затянется. Теперь все наши ожидания и надежды были связаны с Иерусалимом.