Текст книги "Дочь якудзы. Шокирующая исповедь дочери гангстера"

Автор книги: Сёко Тендо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

Сёко Тендо
Дочь якудзы. Шокирующая исповедь дочери гангстера

Глава I
Плывущие облака

Я появилась на свет зимой 1968 года в семье члена якудза и была третьим ребенком из четырех, что родились у моего отца Хироясу и моей матери Сатоми. Брат по имени Дайки был старше меня на двенадцать лет, за ним шла сестра Маки, старше меня всего на два года и, наконец, самая маленькая в семье – Нацуки, на пять лет младше меня. Мы всегда звали ее На-тян.

Родилась я в Тоёнаке, на севере Осаки, но, когда я еще была совсем маленькой, мы переехали на другой конец города, в район Сакай, где купили прекрасный дом с двухстворчатыми железными воротами. За ними открывалась мощенная камнем вьющаяся дорожка, обсаженная белыми и розовыми кустами азалии, которая вела прямо к парадной двери. По японским стандартам дом считался большим – на каждого из нас пришлось по комнате, а еще в нем была гостиная, столовая, две комнаты в японском стиле, пол которых покрывали татами, и кабинет отца, где он занимался своими делами и принимал посетителей. Помню, все наше жилище полнилось ароматом свежего дерева. Окна гостиной выходили на пруд, выполненный в виде крепостного рва, где плавали разноцветные карпы, грациозно скользившие под водой. У нас даже был бассейн, в котором мы летом резвились днями напролет. Прямо за окном моей комнаты росла высокая цветущая вишня – сакура. Она была моим другом. Каждый раз, когда меня что-нибудь расстраивало или когда случались бесчисленные неприятности, я отправлялась к той вишне и сидела в ласковой прохладной тени ее ветвей.

Помимо того, что папа стоял во главе местной банды якудза, он еще управлял тремя крупными компаниями: инженерной, строительной и по торговле недвижимостью. Помню, характер отца поражал наше детское воображение. Он был одержим машинами и постоянно скупал новые модели как японских, так и заграничных фирм, не говоря уже о «Харлеях» и мотоциклах других марок. Наш гараж, наполненный выстроившимися, словно по ниточке, начищенными до блеска автомобилями и мотоциклами, напоминал выставочный салон. Разумеется, базовые модели папу никогда не устраивали, поэтому в свободное время он постоянно возился с тюнингом. Если на красном свете светофора рядом с ним останавливался автомобиль с форсированным мотором, папа, словно завзятый гонщик, увеличивал обороты двигателя, и, как только загорался зеленый свет, машина молнией срывалась с места. Когда отец сидел за рулем, он чувствовал себя как рыба в воде. Моя многострадальная мама постоянно умоляла его не гнать так быстро, а я была в восторге: мне всегда безумно нравилось чувство скорости.

Каждые выходные мы всей семьей отправлялись либо за покупками, либо в ресторан. Всякий раз, когда мы выходили из дома, папин кошелек из крокодиловой кожи раздувался так, словно только что проглотил крупную добычу. Мама перед выходом из дома всегда усаживалась перед трехстворчатым зеркалом, чтобы совершить ритуал – привести в порядок волосы и самым тщательным образом нанести макияж. Она выходила сжимая в изящных белых пальчиках бледно-розовый зонтик. Я брала ее за другую руку и с восхищением смотрела на кольцо из опала, отражавшее солнечные лучи радугой красок. «Когда вырастешь, оно станет твоим», – говорила мама, с улыбкой глядя на меня.

Папа всегда был занят – руководство бандой и контроль над деятельностью компаний отнимали много времени, – однако первую неделю нового года всегда проводил с семьей. Нам не терпелось поскорей сесть за праздничный стол и приняться за кушанья, которые готовила дома мама: овощи, варенные в соевом соусе, пышные ломти подслащенного омлета, засахаренные черные бобы, золотистые каштаны с рисом на пару – все это было установлено на черной лакированной трехъярусной подставке. На Новый год, после окончания трапезы вся семья направлялась к ближайшему храму и возносила молитву – первую в наступившем году. Мы, дети, получали свиток с предсказанием будущего, и родители читали нам, что в нем написано. Таким был ежегодный ритуал семейства Тэндо. В первый Новый год, после того как я пошла в школу, ко мне подошел папа и вложил в ладошку талисман в форме крошечного колокольчика.

– Это тебе, Сёко.

Я почувствовала исходящее от игрушки тепло, такое сильное, что казалось, оно пронизывает каждую клеточку тела. Я повесила ее на школьный ранец и во время перемен слегка покачивала ее, слушая звон маленького колокольчика и погружаясь в светлые воспоминания о новогоднем празднике.

Мои родители были всегда добры, но, когда речь заходила о манерах, они проявляли строгость. Даже экономке запрещали нас баловать, и за едой нам никогда не дозволялось смотреть телевизор. До и после еды мы должны были молиться, а закончив трапезу, – убирать за собой. Нас воспитывали в старомодной манере, но мне это нравилось.

В нашем доме всегда кипела жизнь – приходили и уходили торговцы машинами и кимоно, ювелиры, портные и другие люди самых разных профессий.

Этот мир, в котором я жила, завораживал и очаровывал меня.

Мой дед по отцу любил меня до безумия, гораздо больше, чем остальных внуков. Однажды, когда мне было три года, он качал меня на коленке, напевая «Сёко, Сёко», – да так и уснул. Потом выяснилось, что у него случился инфаркт. Через четыре года, вскоре после того, как я пошла в начальную школу, умерла и бабушка. После похорон, когда мы сели за стол, к отцу подошел один из моих дядьев.

– Ты, подонок из якудза! Имей в виду, ты не получишь ни гроша из семейных денег Тендо, – прошипел он.

– Похороны еще не закончились, а ты, сукин сын, уже завел речь о деньгах? Да иди ты на хер, а меня оставь в покое, – прорычал отец и быстрым шагом вышел из комнаты.

Остальные родственники сидели, уставив глаза в пол. Дед скончался буквально на днях, а эти люди уже были готовы устроить из-за его денег свару. Мне стало тошно. Помнится, я еще тогда подумала, что папа, может, и член якудза, но в этот раз, несомненно, прав.

Через несколько дней отец попал в передрягу, и его посадили в тюрьму. После переезда мы так и не завели себе друзей среди новых соседей, однако вдруг оказалось, что буквально вся округа судачит о нас, причем никто и слова хорошего не сказал. Это был первый, но не последний случай, когда я столкнулась с озлоблением, осуждением и клеветой.

Однажды, когда я сидела на улице перед домом и пыталась нарисовать его акварелью, ко мне подошла одна из женщин, живших на нашей улице. Она наклонилась и прошептала мне на ухо: «Сёко-тян, а ты знаешь, что твой старший брат на самом деле тебе не брат? Твоя мама родила его до того, как встретилась с твоим папой».

К брату мое отношение не изменилось, но я не могла понять, с какой стати нужно говорить подобные вещи ребенку. Окрестная детвора не отставала от своих родителей. Меня дразнили «дочерью якудза» и все шесть лет начальной школы постоянно задирали и травили. Я стала изгоем.

Во втором классе со мной произошел один случай, который я запомнила на всю жизнь. Наступило время уборки, и так получилось, что мыть учительскую выпал черед моей группе. Я стояла на четвереньках и вытирала пол между двумя столами так, что меня не было видно. Услышав знакомый голос учительницы, которая всегда была со мной добра, я навострила уши.

– Сёко Тендо? Да, она умеет рисовать, читать и писать элементарные вещи, но на этом ее таланты заканчиваются. Такую идиотку трудно чему-то научить.

В ее голосе звучало отвращение. Она вынула из стопки на столе листок бумаги, и остальные учителя столпились вокруг, чтобы на него посмотреть, после чего засмеялись:

– Да уж… и впрямь! Вы не шутите. Они изучали мою контрольную работу, которую мы недавно писали. Может, я и не показала лучший результат, но зато очень старалась. Потом учителя заметили меня, остолбенели, всполошились, залепетали: «Уборка закончена? Ты славно потрудилась!» И с приклеенными к лицам фальшивыми улыбками выпроводили меня из учительской.

Так я узнала, что люди могут быть двуличными, и запомнила этот урок на всю жизнь.

В те годы детям в возрасте от четырех до четырнадцати лет не разрешалось посещать тюрьмы, поэтому нам с Маки так и не довелось встретиться и поговорить с папой. Мама взяла на себя управление делами компаний, а также обязанности по присмотру за младшими членами банды. Ей приходилось повсюду таскать с собой малышку На-тян, но она не роптала, молча дожидаясь того дня, когда освободят папу. Я ни разу не слышала, чтобы она жаловалась. Не желая огорчать и тревожить ее еще сильнее, я никогда не упоминала о том, что происходит в школе.

Поскольку я никому не рассказывала об издевательствах, меня стали обижать чуть не каждый в день: засовывали в печку тренировочный костюм и кеды, в дни дежурства по школе всегда ставили на самую тяжелую работу – скрести полы, но большую часть времени просто не обращали внимания, словно меня и вовсе не существовало. Странно, но ученики, которые относились ко мне наиболее враждебно и от которых доставалось крепче всего, были в основном из отличников, их родители занимали престижные должности в крупных фирмах. Дети издевались надо мной так искусно и изобретательно, что учителя это замечали, только когда я начинала жаловаться. Я знала: рассказывать об этом кому-нибудь бессмысленно – будет только хуже. Мои мучители просто постараются, чтобы в следующий раз их не поймали. Но что бы они ни придумывали, я никогда не плакала, а школу пропускала, только когда сильно болела.

Моими единственными друзьями были блокнот и карандаш. На переменах и в обеденные перерывы я рисовала, не обращая внимания на колкости одноклассников.

– Твой папка – якудза! Ой, спасите, боюсь-боюсь!

– Видать, твой папа не придет на родительский день, ведь он сидит в тюрьме.

– Да, он якудза! А что в этом плохого? – Я не могла сдержаться лишь в одном-единственном случае: когда оскорбляли моих родителей. Даже если я и была дочерью члена якудза, а значит, меня можно смешивать с грязью, я решила, что не стану притворяться и строить из себя того, кем никогда не являлась, лишь ради того, чтобы завести друзей.

Когда я возвращалась из ненавистной школы домой, у парадного входа меня всегда поджидали собака с кошкой. Я садилась, гладила их, чувствуя, как пальцы скользят по мягкой шерсти, и мне становилось спокойней. Люди лживы и жестоки, но звери не такие. Карпы, которых я кормила каждый день, заслышав звук моих шагов, плыли за мной вдоль берега пруда. Я им была нужна, и для меня они являлись не просто животными, а членами семьи. Выглядывая по весне из окна своей спальни, я видела лепестки цветущей сакуры, танцевавшие на весеннем ветру, словно снежинки, и мое сердце радостно билось, будто бы пускаясь в пляс вместе с ними. Осторожно прижавшись ухом к стволу дерева, я замирала, уверенная, что слышу едва заметное биение пульса, и мне казалось, дерево со мной разговаривает. Когда наступало лето и сакура сбрасывала цветы, я ложилась под ней, смотрела на небо и рисовала в воображении мир, скрывавшийся за плывущими облаками. В детстве дом был единственным местом, где я чувствовала себя по-настоящему счастливой.

Мама всегда относилась ко мне по-особенному. Я была довольно болезненным ребенком, поэтому она постоянно обо мне заботилась и всегда находилась рядом. В результате меня никогда не оставлял страх того, что однажды она исчезнет из моей жизни. Как-то раз, когда я болела и лежала в кровати, открыв глаза, я обнаружила, что мамы рядом нет. Стала ее звать, но никто не ответил. Босиком я кинулась на улицу искать ее и тут увидела, как мама возвращается из магазина.

– Что ты делаешь? Ты должна лежать в постели, – встревоженно и удивленно произнесла она.

Я не могла объяснить, отчего так перепугалась. Когда я болела, мама приносила мне еду прямо в постель – рисовую кашу с соленой сливой ярко-красного цвета и сверкающими желтыми полумесяцами персиков. Я до сих пор помню чуть сладковатый привкус, перемежавшийся со сливовой солью. Тогда я не могла еще знать, сколь мимолетными окажутся эти мгновения, проведенные с мамой.

Однажды, когда я вернулась из школы домой с высокой температурой, ко мне в комнату проскользнул Мидзугути – один из младших членов банды якудза, которую возглавлял мой отец, – и подошел ко мне, лежащей на футоне  [1]1
  Футон – определенный вид японского матраса. Здесь и далее – примеч. перев.


[Закрыть]:

– Что, солнышко, приболела?

В его глазах я заметила странный блеск, а в поведении почувствовала что-то необычное.

– Да, – ответила я, изо всех сил стараясь не смотреть на него.

– Сёко-тян, ты уже такая большая девочка! День ото дня ты становишься все краше и краше.

Мидзугути попытался меня поцеловать. Я стала отбиваться, а он сунул руку под пижаму и схватил меня за грудь. Из-под края манжеты его рубашки показалась татуировка. Каким-то образом мне удалось вырваться из его объятий, но от ужаса меня всю трясло и чуть не стошнило. Через несколько дней Мидзугути арестовали за наркотики.

С того самого дня я перестала доверять взрослым.

Вскоре после того как я пошла в четвертый класс, отца выпустили из тюрьмы. Теперь каждый вечер он кутил в дорогих барах, возвращался домой посреди ночи в обнимку с девицами, разводившими в клубах клиентов на выпивку, и начинал кричать: «Сатоми! Сёко! У меня для вас гостинцы! А ну-ка идите сюда и помогите мне с ними расправиться!» Я не хотела сердить отца, когда он был пьян, поэтому тут же вскакивала с кровати, даже если мне очень хотелось спать или я была сыта до отвала.

– Выглядит очень вкусно, папочка!

И, растянув губы в улыбке, до последней крошки доедала принесенные им пирожные и печенья. Примерно в это время я стала сильно прибавлять в весе, и в школе надо мной стали глумиться пуще прежнего, называли «свиньей» или «жирной».

Каждый вечер папа приходил домой пьяный, и это ужасно меня раздражало. То есть, скорее, у меня вызывали омерзение девки, которых он с собой приводил, исходивший от них тяжелый запах духов и приторные до тошноты голоса:

– Ну вот наконец мы и дома, доставили Хироясу-сана живым и невредимым!

Они увивались за ним прямо у нас с мамой на глазах. Даже тогда у меня хватало мозгов, чтобы понять – им наплевать на отца, их интересуют только его деньги.

Я страшно переживала за маму, когда она кланялась этим шлюхам и вежливо благодарила их за помощь.

Когда папа был в дурном расположении духа, он орал во всю силу своих легких и срывался на всем, что попадалось ему под руку.

Папа был коренастым, мускулистым и, будучи в гневе, совершенно не мог держать себя в руках. Он бил стекла в окнах или садился в одну из новеньких машин и выжимал до предела педаль газа, покуда не сжигал мотор. Я уж не припомню, сколько раз нам приходилось покупать новый телевизор или телефон.

На-тян, самая младшенькая из нас, ложилась на мой футон и в ужасе прижималась ко мне:

– Сёко, мне страшно. Мне так страшно!

– Спи, На-тян. Пока я здесь, ничего страшного не случится.

Я строила из себя стойкую, мужественную старшую сестру, но на самом деле у меня самой душа уходила в пятки. Потом, когда наконец наступала тишина, я вставала и помогала маме навести порядок. Как обычно, она плакала:

– Не беспокойся обо мне, – говорила она. – Тебе завтра в школу. Ложись-ка спать.

Но мне не хотелось оставлять ее одну, поэтому я притворялась, что не слышу, и продолжала поднимать с пола осколки.

– Когда я вырасту, я разбогатею и куплю нам новый дом, – говорила я, пытаясь приободрить маму.

На следующий день папа, увидев состояние, в котором находился дом, не уставал поражаться:

– Что, черт возьми, здесь произошло? – спрашивал он.

Он совершенно ничего не помнил о вспышках ярости, охватывавших его, и поэтому, хоть я его и боялась, но не могла заставить себя его возненавидеть.

Однажды в жизни нашей семьи наступил период, когда папа был настолько занят делами якудза, что практически перестал бывать дома. Люди, работавшие у него в конторе, располагавшейся прямо у нас в доме, только на втором этаже, тоже часто отсутствовали, поэтому нередко я оставалась дома одна. Телефон непрерывно звонил, и когда я снимала трубку, в ней раздавался голос, который говорил нечто вроде: «Завтра после трех часов банк этот чек уже не примет. Пожалуйста, передай это родителям как можно скорее. Не забудь. Договорились?»

Звонивший вешал трубку, однако его слова оставляли неприятный осадок. Даже не понимая смысла фразы, я догадывалась: что-то происходит. Папа стал засиживаться над проектами за полночь, скрупулезно проверяя размеры и переделывая чертежи.

Иногда он просто часами не отрывался от рабочего стола, опустив голову на руки.

Я знала, папа работает изо всех сил, чтобы прокормить нас, но всякий раз, когда вечером шла спать, думала только о том, как он придет домой пьяный и снова все переломает. Я лежала у себя в комнате, выключив свет, и разглядывала узор на деревянном потолке, покуда мне не начинало казаться, что из него проступает жуткое, омерзительное лицо, заставлявшее меня коченеть от страха. Когда приходила мама, я поворачивалась и смотрела на ее лицо – она спала на футоне рядом со мной. Только тогда я успокаивалась и чувствовала, что теперь могу закрыть глаза. В то время мне никогда не удавалось выспаться, и поэтому я не могла сосредоточиться на уроках. Честно говоря, никогда не придавала школе большого значения, поэтому не думаю, что училась бы лучше, даже если бы высыпалась.

Наконец, после шести лет мучений, мое обучение в начальной школе подошло к концу.

Глава II
Дешевые забавы

Примерно в то самое время, когда я закончила начальную школу, моя старшая сестра Маки стала прогуливать уроки и заделалась янки  [2]2
  Янки (Yanki) – альтернативная субкультура, популярная в Японии в 80-х и 90-х годах у старшеклассников. Характерные признаки культуры янки – осветленные волосы, высокие прически в стиле «помпадур», сбритые брови, яркие, броские цвета в одежде. Подростки-янки в большинстве своем становятся наркоманами и токсикоманами, склонны к мелкому воровству и хулиганству.


[Закрыть] – одной из тех неуправляемых девочек-подростков, что разъезжают на старых автомобилях без номеров, но с форсированным мотором или на мотоциклах без глушителей. Она одевалась в яркие, кричащие наряды и выглядела гораздо старше своего возраста. Конечно же, я считала ее иконой стиля и крутой до невозможности. Наверное, именно из-за этих чрезмерных восторгов моя жизнь пошла наперекосяк.

Это случилось весной, в тот год, когда я должна была пойти в среднюю школу. Однажды я засиделась допоздна и увидела, как Маки пытается тайком ускользнуть из дома. Из страха, что я ее заложу, она предложила мне составить ей компанию. Подумав о маме, которая страшно переживала из-за поведения Маки, я почувствовала укол вины. Я знала – известие о том, что и вторая дочь стала янки, будет для матери сильным ударом, но мне до смерти хотелось узнать, чем занимается сестра.

Маки пустила в ход весь свой талант художника, чтобы превратить меня, двенадцатилетнюю девчушку, в не по годам развитого тинейджера. Для этого она нанесла на мое лицо толстый слой косметики и нацепила на меня самую безвкусную одежду. Когда мы сели в такси и поехали в центр города, я почувствовала себя настоящей янки. Улицы за окнами машины были битком набиты старыми гоночными автомобилями, выкрашенными в кричащие цвета, а на каждом углу кучками тусовались беззаботные детишки. Днем здесь все выглядело совсем иначе, ночь превратила город в рай для янки, освещенный броскими неоновыми огнями. Эта атмосфера буквально дышала гулом возбуждения.

Маки заплатила водителю, и дверь такси открылась. По ногам заструился холодный ночной воздух. Желая поскорей согреться, со всей скоростью, которую нам только позволяли развить высокие каблуки, мы поспешили к вывеске «Дискотека Минами». «Если кто-нибудь спросит, сколько тебе лет, скажешь – восемнадцать», – предупредила Маки, прежде чем мы заскочили в лифт. У входа висела здоровенная табличка, на которой значилось: «Лицам до восемнадцати лет вход воспрещен». Я перепугалась. Я не выглядела на восемнадцать и решила, что меня ни за что не пропустят.

Маки, бросив на меня взгляд, решительно вздохнула и протолкнула меня за дверь. Она протянула плату за вход, которую сжимала в руке с накрашенными, совсем как у взрослой женщины, ногтями. Оказалось, попасть внутрь очень просто, отчего я испытала сильнейшее разочарование.

Когда я ступила на тускло освещенный танцпол, в уши мне ударила звуковая волна такой силы, что я едва устояла на ногах. Ритм, который выдавали басы Earth, Wind and Fire  [3]3
  Earth, Wind and Fire – американская группа, специализировавшаяся в различных музыкальных жанрах. Была основана Морисом Уайтом в Чикаго в 1969 году.


[Закрыть]исполнявшей композицию Boogie Wonderland, казался мне грохотом, доносившимся из-под земли, дрожание которой передавалось мне в пятки и распространялось по всему телу. Оглядевшись по сторонам, я поняла, что на табличке у входа надо было написать: «Вход разрешается только янки». Несмотря на то что на дворе стояла ранняя весна, в помещении было жарко и душно, словно уже наступила середина лета. Диковатым контрастом зною, шуму и шевелящейся толпе людей, которые танцевали словно обезумевшие маньяки, служил медленно вращавшийся над головами зеркальный шар, отбрасывавший красивые отблески всех цветов радуги.

Пока я стояла, как идиотка, разинув рот, чувствуя себя совершенно не в своей тарелке, ко мне подошла девушка-янки, выглядевшая постарше меня:

– Слышь, а сколько тебе лет?

Я поняла, что она здесь не работает, и поэтому тут же нарушила обещание, которое буквально пару минут назад дала сестре:

– Двенадцать.

– Че, серьезно? А я думала – столько же, сколько и мне. Иди сюда. Познакомишься с нашей компашкой.

Она взяла меня за руку и потащила к столику, стоявшему неподалеку. Маки уже вовсю зажигала со своими друзьями на танцполе и не обращала на меня никакого внимания.

– Эй, слышь, прикинь, сколько ей лет! – обратилась девушка-янки к парню, сидевшему рядом со мной. Над его висками волосы были выбриты клинышками, острия которых указывали наверх, словно для того, чтобы еще раз подчеркнуть высокую прическу «плохого мальчика».

– Ну, где-то семнадцать.

– Ага, сейчас, бля! Двенадцать не хочешь?

Все, кто сидел за столом, повернулись и уставились на меня:

– Да ладно, не гони! Как тебя звать-то?

– Ты сюда с кем пришла?

Неожиданно всем захотелось обо мне узнать.

– Меня зовут Сёко. Я пришла сюда с сестрой Маки.

– Да ну, и правда не гонишь. Так ты – младшая сестра Маки… – Бритый парень подался вперед и, смерив меня взглядом с ног до головы, покивал головой – то ли довольный моим ответом, то ли просто в такт музыке.

– Мы с Маки хорошие подружки. Меня зовут Саюри, – представилась девушка-янки.

Она протянула мне стакан имбирного эля, после чего все закричали «Канпай!»  [4]4
  Канпай! – японский застольный клич «Пей до дна!».


[Закрыть]и зазвенели стаканами. Мне показалось, что я умерла и очнулась на небесах. Невероятно… Впервые за всю мою жизнь у меня появились друзья! Похоже, янки были, все-таки, нормальными ребятами.

– Сёко, тащи сюда свою задницу! – закричала мне с танцпола Саюри, когда динамики стали содрогаться от песни ребят из Wild Cherry  [5]5
  Wild Cherry – название американской рок-группы, основанной в 1970 году.


[Закрыть], исполнявших Play That Funky Music. Мы пошли танцевать и веселились до самого закрытия.

Когда один из друзей Маки отвез нас домой в своем «Ниссане-скайлайне» противного розового цвета, уже близился рассвет. У машины была очень низкая посадка, и меня постоянно подбрасывало на сиденье, однако мне казалось, будто я плыву по воздуху. Из динамиков в машине Саки Кубота громко пел «Иходзин». В ту пору эта песня была настоящим хитом, диски с ней заигрывали до дыр, но в тот момент я словно впервые услышала ее – казалось, она звучала совершенно по-новому. Вернувшись домой, мы с сестрой прокрались через двор и забрались в дом через окно комнаты Маки. Быстро натянув пижамы, мы в спешке смыли макияж и повалились на футон. Но я была слишком взбудоражена и не могла уснуть, ведь прежде я никогда ничего подобного не испытывала.

С того дня я стала янки.

Когда через месяц наступила пора идти в среднюю школу, я уже успела проколоть уши иглой от швейной машинки, накаленной в огне зажигалки и смоченной в антисептике. Я носила макияж, красила ногти и одевалась как типичная янки. Но несмотря на все это, каждый день ходила в школу. Теперь, когда я стала так выглядеть, одноклассники больше не смели меня задирать и издевательства надо мной полностью прекратились.

Тем не менее однажды меня вызвала в учительскую наша классная руководительница.

– Тендо, что ты сделала со своими волосами? – заорала она.

– Ничего. Это мой натуральный цвет.

– Врунья! Пока не перекрасишься обратно в черный, не сметь появляться на моих уроках.

Услышав эти слова, я взорвалась, ненависть к учителям, наконец, дала о себе знать:

– Что ты сказала? Да ты, блядь, соображаешь, с кем говоришь?

С этими словами я смахнула на пол все, что у нее было на столе, а потом изо всех сил двинула ногой по ее стулу. Она, разумеется, не ожидала такой реакции, поскольку ее тон с истерического визга тут же сменился на приторно сладкий:

– Боюсь, это против школьных правил, – попыталась успокоить меня она.

Видно было, классная напугалась так, что готова была обмочиться, и только безвольно махала на меня руками. Я повернулась и вышла из учительской. Жопа!

В тот день я не пошла ни домой, ни обратно в класс. В первый раз в жизни сбежала с уроков. К концу дня вся школа уже знала о случившемся, и ко мне навечно приклеился ярлык янки.

Вместо того чтобы вернуться домой, я отправилась к Нацуко, одной из старших девушек в нашей тусовке, и все ей рассказала.

– Вот это меня реально бесит. Поэтому я так и ненавижу преподов, – Нацуко хорошенько затянулась сигаретой и выдохнула большой клуб дыма. Она была настоящей, суровой янки, еще недавно ходила в школу, но там у нее начались серьезные разлады с учителями, и девушка окончательно завязала с учебой.

– Мы с тобой подружимся, – объявила она и, выбелив себе волосы, остаток краски потратила на меня, превратив из брюнетки в платиновую блондинку. Нацуко также одолжила мне кое-что из своей одежды, и вечерами мы разъезжали по окрестностям, нюхая растворитель и смеясь как сумасшедшие.

С того дня я ночевала у разных членов нашей тусовки, прекратила звонить домой и стала ходить на свидания с Юей, который был на два года старше меня. Наши друзья твердили, что мы будем хорошей парой, вот мы и решили, что вполне можем начать встречаться.

Все остальные девчонки в нашей тусовке уже давно распрощались с девственностью. Я, точно так же как и они, никогда не относилась к сексу слишком серьезно – для нас он был своего рода ритуалом, дававшим право называть себя взрослыми. Мне очень хотелось поскорей повзрослеть, поэтому, когда Юя предложил мне переспать, я согласилась, зажав в руке флакон с растворителем. Юя развлекался то с одной, то с другой девушкой из нашей компании, поэтому я не тешила себя иллюзиями – он не испытывал ко мне серьезных чувств, однако мне впервые предстояло переспать с мужчиной, и, по большому счету, было все равно с кем именно. Я решила, что кто-нибудь типа Юи вполне сойдет.

Парень стянул с меня одежду так, словно ему уже доводилось миллион раз раздевать девушек, и поцеловал меня. Неожиданно вернулись жуткие воспоминания из моего детства. Его рука скользнула от моей груди вниз, и теперь я уже точно знала, что должно произойти. Он открыл ящик тумбочки и достал упаковку презервативов. Когда Юя надевал презерватив, он повернулся ко мне спиной…

– …Было больно? – спросил он.

– Нет, – ответила я, хотя на самом деле мне было очень больно.

Когда все, наконец, кончилось, простыни оказались заляпаны кровью. Я боялась, все узнают о моей девственности, поэтому специально пролила на них растворитель, скатала в ком и сунула в стиральную машину. Несмотря на это, Юя растрепал друзьям, что у меня все случилось в первый раз. Более того, он рассказал всем, что, когда прикасался ко мне, я не испытывала ни малейшего возбуждения, оставаясь совершенно холодной. Слова Юи меня задели, однако я их воспринимала особенно болезненно потому, что они были правдой. Секс с Юей не доставил мне никакого удовольствия.

То ли из-за стресса, то ли из-за того, что большую часть времени я сидела на растворителе, но каким-то образом, сама того не замечая, я резко похудела. Время от времени я наведывалась домой, где на меня в дикой ярости налетал папа, который орал: «Что ты сделала со своими волосами?» Он хватал первое, что попадалось ему под руку – пепельницу или что-нибудь еще, – и начинал колотить меня по голове. Отец бил меня изо всех сил, покуда мне не начинало казаться, что я вот-вот умру. Но я никогда не просила прощения и не соглашалась пойти к врачу. Просто ложилась, чтобы перевести дух, а когда становилось лучше – снова вставала. Иногда мать пыталась нас разнять. Вид хрупкой женщины с всклокоченными волосами, упрашивавшей меня образумиться, а папу перестать бить родную дочь, был для меня куда мучительней любой физической боли. Я очень страдала от того, что мама из-за меня плакала, но ровным счетом ничего не делала, чтобы действительно образумиться и прекратить разгульный образ жизни.

Маки тоже взяла привычку убегать из дома. Сестру находили и волокли обратно, где ее избивал отец. Она дожидалась, когда заживут раны, и снова сбегала – типичный образ жизни янки. После нескольких приводов в полицию ее отправили в исправительный дисциплинарный центр. Вскоре Маки отпустили на испытательный срок, но, поскольку она совершенно ничего не собиралась менять в своей жизни, тут же отправили обратно.

В конце концов, она попала в тюрьму для несовершеннолетних. Сразу после того как ей вынесли приговор, я узнала от друзей, что туда же отправился и Юи. Правда, после секса мы даже не разговаривали, и мне было на него наплевать.

Каждый вечер я тусовалась в центре города или рассекала на старых гоночных машинах. У меня еще ни разу не было плохого прихода, поэтому я нюхала растворитель каждый день. Друзей у меня становилось все больше.

В восьмом классе один мой приятель по имени Макото, который был на три года старше и корешился с мотоциклистами, познакомил меня с девушкой – моей ровесницей, и вскоре я стала проводить с Йосими все свое время. Как-то раз девицы постарше из нашей тусовки вызвали нас на разборку, решив, что мы стали слишком популярными и не оказывали им должного уважения. Приехав в назначенное место, мы поняли, что влипли по полной, – нас ждали четыре девчонки и двое парней. Понятно, нам было их не одолеть, но если бы удалось набить морду хотя бы кому-нибудь, то игра уже стоила свеч. Мы начали драку, результат которой оказался вполне предсказуемым – нас с Йосими избили до крови.

После того как наши враги ушли, мы с трудом поднялись на ноги. Йосими вытащила из кармана измятую пачку «Сэвэн старз» и протянула мне.

– Спасибо.

Я сунула сигарету в рот, и фильтр немедленно пропитался кровью. Йосими выставила зажигалку за сто иен, из которой выбивалось ревущее пламя, и чуть не подпалила мне челку.

– Слышь, Сёко, хочешь им отомстить?

– Спрашиваешь! Конечно, хочу! А ты?

– В следующий раз мы их так отпиздим!

Йосими была в дикой ярости. Сигарета дрожала в ее пальцах.