Текст книги "Корабль дураков. Похвала глупости. Разговоры запросто. "Письма темных людей". Диалоги"

Автор книги: Себастиан Брант

О тех, кто женится на деньгах

 
Тот, кто, прельстясь деньгами, в брак
Вступить готовится, – дурак:
Дождется ссор, скандалов, драк!
 

* * *

 
Кто добровольно стал ослом,
Тому и мука поделом!
Женясь на старой, но богатой,
Заплачешь ты: «О, день проклятый!»
Жить будешь, как в тюрьме, во мраке,
В своем бесплодном, стыдном браке
С тем денежным своим мешком,
Который был твоим божком
И чьей начинкою приманен,
Ты одурачен, оболванен.
Столь неразумный шаг свершив,
Никто не может быть счастлив.
Да, кто вступает в брак такой,
Забудь про счастье и покой!
 
 
Уж лучше жить в пустыне голой,
Чем этой жизнью невеселой
Со злой женой, в плену таком,
Став денег ради дураком!
Коль нет свиньи, любитель сала
Зарежет и осла, пожалуй.
И что же? Сала – черта с два,
Скотинка бедная мертва,
Хозяину же, кроме слез,
Грязь остается и навоз.
 
 
Брак современный, между прочим,
Власть Асмодееву упрочил.
Где Вооз, кто на чужестранке,
Пришелице-моавитянке,
Женился, хоть была она
Совсем бедна и незнатна,
И жил в согласье с ней, любовно?
А нам помеха – ранг сословный
И златолюбье! Потому
Нет мира и любви в дому:
Бранятся врозь, бранятся хором:
Тот uprecorum, та – vsbessorum.
 

О зависти и злобе

 
Царят на свете три особы,
Зовут их: Зависть, Ревность, Злоба.
Нет им погибели до гроба!
 

* * *

 
Глупцов рождают нам всегда
С избытком Зависть и Вражда.
Желая вас предостеречь,
О них веду сегодня речь.
В словах «твой», «мой» находим завязь
Того плода, чье имя Зависть.
Хуля мое, ты им прельщен,
Чем я, конечно, возмущен.
 
 
Чуть Зависть нас однажды ранит,
Смертельной эта рана станет.
Природа Зависти одна:
Наметит цель себе она –
И чтоб достичь ее верней,
И день и ночь стремится к ней.
Ни сна, ни отдыха ей нет,
А сердцу – боль, а сердцу – вред.
Как жалкий пес, завистник бедный
Страдает, отощавший, бледный,
И, задыхаясь в лютой злобе,
На всех он смотрит исподлобья.
Смеется Зависть нам на горе,
Когда корабль потопит в море.
Не станет пищи ей – сожрет
Сама себя, но не умрет.
 
 
У Зависти есть страшный яд –
Им отравляет брата брат:
Припомним Каина, Исава,
Себя покрывших черной славой;
Сынам Иакова, Фиесту
И многим тут нашлось бы место.
Так Зависть обуяла их,
Что в них и голос крови стих!
Ведь нет вражды неукротимей,
Чем ненависть между своими!
 

О врачах-шарлатанаx

 
Вас, кто врачует самозванно,
Пройдохи ловкие, профаны,
Вас обличаю, шарлатаны!
 

* * *

 
Что скажешь ты глупцу врачу,
Который, глядя на мочу
Смертельно тяжкого больного,
В растерянности бестолковой
Хватает лекарский томище
И указаний, неуч, ищет?
Пока вникает он, смекает, –
Больной и дух свой испускает!
Иные лезут в медицину,
Всего и зная лишь рицину
И то, что в книжке-травнике
И у старух на языке,
 
 
Противу правды не греша,
Скажу, что много барыша
По милости больных болванов
Течет в карманы шарлатанов.
Как в старину, так в наши дни
Любую лечат хворь они
И разбираться не привыкли,
Кто болен – юноша, старик ли,
Какого пола пациент,
Каков природный элемент:
Горяч, прохладен, сух иль влажен,
А вид у них напыщен, важен!
 
 
Мешок травы, бочонок мази –
Вот пластырь вам для всех оказий:
Столь действенная сила в нем,
Что и нарыв, и перелом,
И язвы, и параличи –
Всё этим пластырем лечи!
Кто пользует болезни глаз
Одною мазью каждый раз,
Кто без сосуда для воды
(Невеждам в этом нет нужды!)
Клистиры ставит, очень просто
Себя прославит, как Цуоста!
Подобный врач похож при этом
На адвоката, что советом
Не выручит: не знает он,
Какой к чему приткнуть закон!
Духовнику он также пара,
Не знающему, что за кара
Вас на суде господнем ждет
За этот грех или за тот.
 
 
Беда, коль неуч неумело
Не за свое берется дело
И только мзду, обманщик, любит:
Доверишься ему – погубит!
 

О самовлюбленности

 
Я в зеркало смотреться рад:
К лицу дурацкий мне наряд.
Кто схож со мной? Осел, мой брат!
 

* * *

 
Дурацкую тот варит кашу,
Кто мнит себя умней и краше
Всех остальных, кому не лень,
Как одержимому, весь день
Глядеться в зеркало, себя
В зеркальном облике любя,
Но, видя рожу двойника,
Не признавать в ней дурака!
Чуть он услышит рассужденье
О красоте иль обхожденье, –
И клясться уж готов, что он
Один всем этим наделен,
Что он судьбой своей отмечен,
В делах, поступках безупречен.
Где б ни сидел, где б ни лежал,
Куда б ни шел, ни поспешал,
А зеркало всегда при нем.
Таких и в прошлом мы найдем:
Когда-то в Риме Марк Отон
Был императором. Вот он
И на охоту, даже в бой
Всегда брал зеркало с собой,
И брился дважды в день, и мыться
Любил он молоком ослицы.
Но женщин я б не упрекал,
Что жить не могут без зеркал, –
Их все-таки, бедняжек, жаль:
Год учатся носить вуаль!
 
 
Кто мнит, что он лишен изъяна, –
Схож с гейдельбергской обезьяной.
В творенье рук своих влюблен,
Свихнулся царь Пигмалион.
Нарцисс не умер бы юнцом,
Не обольстись своим лицом.
Но к зеркалам и тех влечет,
Кому глядеть в них не расчет.
Кто стал бараном глупым, тот
Советов мудрых не поймет:
Теперь по естеству он глуп, –
Чин дурака барану люб!
 

О танцах

 
Как благо танцев не признать:
Вперед шага четыре-пять
И столько же проходишь вспять!
 

* * *

 
Я объявляю дураками
Всех тех, кто, дрыгая ногами,
В прыжках дурацких и круженье
Находят удовлетворенье.
Но лишь помыслю я о том,
Что танец порожден грехом,
Я в выводе суровом тверд:
Людей навел на танцы черт,
Создав для них тельца златого,
Дабы унижен был Иегова.
От танцев много есть последствий,
Весьма тлетворных в младолетстве:
Заносчивость и самохвальство,
Распутство, грубость и нахальство.
Стыдливость в танцах не в чести, –
Как тут невинность соблюсти?!
На танцах сверх обычной меры
Нас тянет в дом мадам Венеры,
Амур нас дразнит, шалопут,
И добродетели – капут!
 
 
На всем на этом свете, право,
Я не видал вредней забавы
И омерзительнее срама
В дни сельских праздников в честь храма,
Когда, забыв и стыд и страх,
Не только поп, но и монах
С толпой мирян во грех сей тяжкий
Впадает, оголяя ляжки, –
Кой-что еще назвать я смог бы!
Им танцы – лакомее смоквы!
Дай Кунцу с Кларой в пляс пуститься,
Готовы целый день поститься.
Бедняжки! Труд ножной тяжел!
Глядишь – точь-в-точь с козой козел!…
Коль их в мой флот я не зачислю,
Я, значит, в глупости не смыслю…
 
 
Ах, танцев жаждет стар и молод,
Неутолимый это голод!
 

Ночные похождения

 
Кто под любым окном охоч
Проволокитствовать всю ночь, –
Тот мерзнуть, видимо, не прочь.
 

* * *

 
Что там за шум, что за галдеж?
Не карнавальный ли кутеж?
То всполошила весь квартал
Орда ночных праздношатал:
Покой домашний им не лаком –
Милей на улице гулякам
Торчать под окнами красотки,
Бренчать на лютне и драть глотки,
Чтобы, с постели встав, она
Им улыбнулась из окна.
Пропет один, другой стишок,
А из окна ночной горшок
На них выплескивает прямо
И камнем потчует их дама.
Невелико веселье, впрочем, –
Трястись от холода всю ночь им,
Во флейту дуть, струну щипать,
Петь серенады и не спать
И через рынок дровяной
Стремглав нестись, как кот ночной.
 
 
Среди студенческой толпы
Тут не в диковину попы,
Тут разных возрастов миряне –
И много ссор, и много брани,
И много просто всякой дряни,
Тут рев, и блеянье, и вой
Скотов, ведомых на убой.
Глупец глупцу дает наказ,
Где должен вследующий раз
Петь за него он серенаду,
Но все держать в секрете надо.
Однако же о том секрете
Уже известно всем на свете.
 
 
А жены их как бы хотели
Любви в супружеской постели,
Покуда козлики их скачут!
Еще доскачутся – заплачут!
 

О нищенстве

 
Я обличаю в этой книжке
Всех дураков и их делишки:
Спасайтесь, нищие людишки!
 

* * *

 
Глупцов мы и средь нищих сыщем,
Числа теперь не стало нищим:
Их братия не голодна,
Богатые есть ордена!
 
 
Но как ни велики богатства,
На бедность жалуются братства
И клянчат, не жалея слез:
«Подайте, как учил Христос!»
Завет о бедных и убогих
Обогащает ныне многих.
Кричит вожак: «В дорогу, братцы!
Мешки полны! Живей собраться!»
 
 
От века продавцы реликвий
Народ обманывать привыкли.
На паперти шумит базар,
Разложен плутовской товар –
Все тут священно, драгоценно:
Из вифлеемских ясель сено,
От Валаамовой ослицы
Кусок ребра; перо хранится
Архистратига Михаила
(Не сякнет в нем святая сила);
Тут есть уздечка боевого
Коня Георгия святого;
Одна сандалья святой Клары…
 
 
Как часто человек не старый,
Не хворый, а во цвете лет,
У коего ни права нет,
Ни маломальской нет причины
Не гнуть в работе честной спину,
А так – бесстыжий тунеяд,
Кто жить, бездельничая, рад, –
Легко протягивает руку!
Он эту низкую науку
И детям преподаст своим,
Дабы им нищенствовать с ним,
А кой-кому из них сей муж
И руку вывихнет к тому ж,
И будет истязать их, мучить,
Чтоб жалостливей им канючить.
Немало жертв таких, как эти,
Ты в Страсбурге и в лазарете
Найдешь, и в доме для сирот, –
Не дремлет попрошайный сброд!
Наш город Базель, между прочим,
Их плутней служит средоточьем,
Но вникнуть в их дела попробуй, –
У них и свой язык особый!
Что совесть? Жизнь сытней была бы!
У каждого из них есть баба:
На улице – ах, боже мой! –
Как немощна! А что домой
Приносит своему! А тот
Нажрется и винцом запьет;
Потом приходит в кабачок,
Там попадется простачок –
Сыграет в кости с ним мошенник,
И дурачок ушел без денег!
Но так как плут везде плутует,
То часто, как цыган, кочует –
Спасается, возмездья труся.
Там стянет курицу, там гуся –
И в путь. А с ним три неразлучных
Пройдохи тертых – три подручных…
 
 
От сребролюбья спятил свет:
Все жаждут лишь монет, монет!
Герольды были в старину,
Оповещавшие страну,
Какою карою какие
Дела карались плутовские.
Герольдов уважал народ.
Теперь любой бахвал орет,
И, что-то возвещая, врет,
И палку носит, как когда-то
Нес булаву герольд-глашатай:
Такое нищенство доходней
И с виду как-то благородней.
О, ловкачи! Взглянуть на платье –
Всё рвань, заплата на заплате,
Но кубок чтоб чеканным был
И плут чтоб семь раз на день пил!…
 
 
Не всех костыльников жалей:
Тайком – пойдут без костылей!
Один падучую устроит
И этим выручку утроит;
Другой отдаст ребят в прокат
Тому, кто ими не богат,
А тот усадит их в корзины,
Нагрузит на хребет ослиный,
Как пилигрим, что, мол, на благо
К святому их везет в Сантьяго.
Костыль, клюка иль деревяшки,
Горб у бедняги иль бедняжки
Или гноящаяся рана –
Все это только для обмана!…
 
 
Могу ль всех перечислить я?
От нищих нам уж нет житья,
Их шаек все растет число.
Ведь нищенствовать тяжело
Тому, кто истинно в беде
Противостать не мог нужде.
А дармоед, само собой,
Доволен нищенской судьбой:
Сыт хлебом он всегда пшеничным,
И мясом, и вином отличным –
Его ривольским услаждай,
Эльзасского ему подай!
Так попрошайничества зло
И превратилось в ремесло.
Беспечность, лень, кутеж, картеж –
Промотанного не вернешь, –
Сума на плечи, в руку клюшка –
И промышляет побирушка.
А нет теперь, увы, запретов
На плутни нищих-пройдисветов!
 
 
Живут они, всех нас колпача,
Меня с тобой куда богаче!
 

О злых женах

 
От злой жены чтоб улизнуть,
Найти покой хоть где-нибудь, –
Муж пустится и в дальний путь.
 

* * *

 
Дабы не вызвать нареканий,
Я вас предупреждал заране:
Достойных женщин ни одним
Стихом не трону я своим,
Но осужденья заслужу,
Когда плохих не осужу.
Жена, коль не глуха к внушенью,
Не столь падка на искушенья.
 
 
Муж ласков, коль жена нежна,
И он суров, коль зла жена.
Но раз у бабы лютый норов,
Не оберешься разговоров:
Брань, верещанье, воркотня
И ночью, и в теченье дня,
Попреки, плюхи, пыль столбом
И ложь на лжи – хоть в стену лбом!
Брань не смолкает и в постели:
Супруг несчастный терпит еле,
Внимая проповеди в час,
Когда сам пастырь спит у нас.
Тянуть с женой веревку станешь –
Знай, никогда не перетянешь!
 
 
Иная с виду так скромна,
А дома – лишь она умна:
Чтоб муж молчал, не поучал.
Чтоб ничего не замечал!
 
 
Язык иной жены для мужа
Врага отъявленного хуже.
Уж если баба распалится,
Она свирепее, чем львица,
Оберегающая львят,
Когда пленить их норовят.
Мы, поразмыслив кой о чем,
К такому выводу придем:
Ловушек нет страшней на свете,
Чем тайные силки и сети,
Что женщины спокон веков
Плетут для ловли дураков.
Три вещи мир бросают в дрожь
(Четвертой – не переживешь):
Вдруг ставший барином холоп,
Обжора, пьяный остолоп
И тот, кто плоть и дух свой слабый
Связал со злобной, грубой бабой.
А где служанка в госпожах,
Там родословный ствол зачах!
 
 
Есть три других – ненасытимы
(Четвертое – неукротимо):
Жена, земля и бездна ада –
Сколь ни давай, еще им надо!
Огонь не скажет добровольно:
«Натешился! С меня довольно!»
 
 
Я трех вещей постичь не мог
(Избави от четвертой бог!):
Орла, парящего над тучей,
Змею на каменистой круче,
Кораблик дальний средь зыбей,
Мужчину – мальчика глупей.
С иной женой бывает так:
Чуть-чуть не осквернила брак
И губ еще не остудила,
А скажет: «Разве я блудила?»
Худая кровля не страшна –
Страшна сварливая жена!
Что сатана тому бедняжке,
Кто с ведьмой жил в одной упряжке?
 

Об астрологии

 
О звездах ныне столько чуши
Наворотили – вянут уши.
Но верят в чушь глупцы, кликуши!
 

* * *

 
Наобещает вам дурак
То, что свершить нельзя никак:
«Любую хворь я излечу,
Я, мол, и горы сворочу!»
Весь мир того не совершит,
Что посулить дурак спешит.
 
 
Глупцов безмозглых предсказанья
Мозг обрекают на терзанья.
Что бог судил нам в мире этом,
То по созвездьям и планетам,
Забыв, что ими правит бог,
Предречь нам тщится астролог,
Как будто мы постигнуть можем,
Что уготовил промысл божий…
…Хоть не язычник он, слепец,
Но он христианин-глупец:
Ужель в созвездьях разберешь,
Какой хорош иль нехорош
Для купли день, и для продажи,
И для строительства, и даже
Для объявления войны,
И для женитьбы, между прочим,
И для всего, о чем хлопочем?…
…
С прискорбием гляжу теперь я,
Как расплодились суеверья:
Толкуют тот или иной
Крик птицы в тишине ночной,
И сны берутся толковать,
И прорицать, и колдовать,
Тщась от луны добиться ясной
Того, что просят днем напрасно.
Да, чернокнижья лжеученье
Теперь для многих – увлеченье!
Как простолюдье, так и знать
Все тайное хотят познать –
И обязаться чем угодно.
Но все напрасно, все бесплодно!
 
 
Они не только бег планет
Истолковать дерзают, – нет! –
По ходу звезд хотят исчислить,
О чем способна муха мыслить
И приговор судьбы грядущей:
Кому привалит куш большущий,
Кто будет счастлив, кто умрет.
Морочат чепухой народ!
От глупости весь мир оглох,
Глупец глупцам – пророк и бог!
Мне ль о печатниках смолчать?
Им что ни дай, они – в печать:
Истолкованье снов, судеб –
Все им пожива, все им хлеб.
Срам – тискать книжечки с такой
Невежественной чепухой!
Какую чушь теперь ни порют,
Никто против нее не спорит…
 
 
Когда б учений ложных зло
Бед и напастей не несло,
Не утверждали б мы так смело,
Что это – дьявольское дело.
Зловредна астрологов ложь:
Пророчат и скота падеж
По звездным измененьям неба,
Неурожай плодов и хлеба,
И гибель виноградных лоз,
И дождь, и ветер, и мороз.
Крестьянам на руку оно:
Зерно придержат и вино, –
Ведь петля голода туга –
Раскупят все втридорога!
А надо бы к сему причастных
Лжепрорицателей опасных
удить, карать, и очень строго:
Бог не подвластен астрологу!
Но божья милость оскудела –
И процветает черта дело!
 

О глупцах, не признающих себя глупцами

 
О Марсии подумать жутко:
С него содрали кожу – шутка?!
Зато при нем осталась дудка!
 

* * *

 
Дал бог глупцам одну натуру:
Не признаются, хоть ты шкуру
Сдери, что дураки они.
К примеру – Марсий в оны дни:
Глупец и глух и слеп – ведь он
Вполне уверен, что умен.
Глумиться можешь над болваном,
Как над паяцем балаганным,
Дурак в самодовольстве чванном
Сочтет издевку похвалой.
Но дудка – обличитель злой!
 
 
Богатый окружен друзьями –
Друзья его толкают к яме,
Пока, обобранный вконец,
Не разорится он, глупец,
И всех друзей лишится тоже.
Тут взмолится он: «Боже, боже!
Где ныне все мои друзья
И кем утешен буду я?
Задуматься бы раньше мне,
Не очутился бы на дне!»
 
 
Дурак большой, конечно, тот,
Кто промотать способен в год
То, чем безбедно мог бы жить
Всю свою жизнь и не тужить.
Но так как был он очень глуп,
То на издержки не был скуп
И задавал Пиры с утра.
И вот – пойти с сумой пора!
Где прежнее великолепье?
Ходи босой, носи отрепье –
Посмешище былым друзьям!
Тут плачь не плачь – виновен сам!
Но благо тем, друзья которых
Добры, верны, с кем в разговорах
Утешишься, найдешь участье.
Мы одиноки большей частью!…
Есть и чудовищная глупость –
Непрошибаемая тупость:
Живьем сдирай с такого шкуру –
И то не разберется сдуру
Безмозглый этот остолоп,
Ушами только хлоп да хлоп!
Нередко шуточку отмочит
Иной глупец – и сам хохочет,
А кое-кто заметит так:
«Зачем старается дурак
Изобразить нам остряка?
Ведь сразу видно дурака!
Дурак он – больше ничего,
Ничтожное он существо!»
 
 
Иной бы умным стать хотел,
Да сдуру в дудку задудел,
Тем доказав для славы вящей,
Что дуралей он настоящий.
Еще один есть вид глупца,
Что вылупился из яйца
Сороки или попугая.
Тут страсть дурацкая другая:
Чтоб очень умным показаться –
Всегда ученых тем касаться.
Но видят сразу все кругом –
Судьба свела их с дураком:
Ни слова не сказал толково!
Возьмись ты дурака такого,
Как перец в ступе, день и ночь
Хоть год без устали толочь,
Не выбьешь дури из болвана:
Самообман – отец обмана!
 
 
Кой-кто терпеть согласен муки:
Пусть ему скрутят ноги, руки,
Лишь денег дали бы ему,
Чтоб тайно их копить в дому.
Пускай честят на все лады,
Плюют в лицо – в том нет беды:
Чего не стерпишь ради денег, –
Лишь бы процентик, хоть на пфенниг!
Доказано ведь не однажды:
Имеешь больше – больше жажда!
Но есть еще глупцы одни:
Нет ни детей, и ни родни,
И ни друзей, а все в трудах,
В заботах тяжких и мечтах –
Копить, копить! Спроси его –
Он сам не знает для кого!
 
 
Когда в воде сидел Тантал,
То проку в этом не видал,
И радости не испытал
Он и от яблок наливных:
Сорвать с ветвей не мог он их!
 

О сутяжничестве

 
Вам поношенье, вам позор,
Зачинщики раздоров, ссор!
Вы не затмите правде взор!
 

* * *

 
Да, я непримиримый враг
Неугомонных тех сутяг,
Что ссорятся всегда со всеми,
Проводят в спорах, в склоках время,
На мировую не идут
И чуть какой пустяк – так в суд.
 
 
А чтобы дело затянуть
И правосудье обмануть.
Они, в сутяжническом зуде,
Выводят из терпенья судей.
Но тщетны все увещеванья:
Под колокольный звон изгнанье
Пускай присудят, пусть ославят,
Хоть вне закона пусть объявят, –
Сутяга рад: он убежден,
Что с дышлом схож любой закон,
Да, он доволен, не пытаясь
Понять, что он и есть тот заяц,
Что, жарен в собственном соку,
Раздарен будет по куску
Как адвокатам, так и судьям
И многим прочим нужным людям,
Из коих каждый – молодчина
Ловушки ставить на дичину.
 
 
Река течет из родника,
Процесс в суде – из пустяка!
Теперь потребен стряпчий новый,
Да иноземный – недешевый,
Кто вновь закрутит все, затянет
И путце судей оболванит.
А что при том пропьют, прожрут –
Того не стоит весь их труд!
Тем больше дров, чем дальше в лес,
И все запутанней процесс!
 
 
Сутяг таких не обуздать –
Зады им нужно отхлестать!
 

О бесполезности охоты

 
Что стоит денег и заботы,
А много ль пользы от охоты,
Имей хоть славу знатока
Охотницкого языка?
 

* * *

 
Охотой, правду говоря,
Лишь время убивают зря.
Сказать – забава нам нужна,
Так слишком дорога она:
Всех этих гончих и борзых
Не кормят из горшков пустых.
Что станет пес вам или птица,
Никак не может окупиться
Ни редкой куропаткой вашей,
Ни тощим зайчиком в ягдташе.
А сколько стоит сил, тревог –
Скакать за дичью без дорог,
Обрыскивать долины, горы,
Овраги, степи, рощи, боры,
Сидеть в засаде, не дохнуть,
И вдруг чихнуть – и дичь спугнуть!
Распуганной в охоте дичи
Намного больше, чем добычи.
Но часто в ход идет дичинка,
Что нам стрелок приносит с рынка.
Стяжать себе желая славу,
Затеет кое-кто облаву
На кабана, медведя, льва,
Однако тот стрелок едва,
Козулю робкую убьет.
А тут уж страху он хлебнет!
 
 
Добычу добрую зимой
Крестьянин принесет домой
И, живо распродав дичину,
Подставит ножку дворянину.
 
 
Отцом охоты был Нимрод,
Чей богом был отвергнут род.
Охотником заядлым став,
Слыл грубым грешником Исав,
Не то что праведный Иаков.
Но не найдешь теперь, однако,
Таких, как Губерт и Евстахий,
Что отказались, в божьем страхе,
От всех охотничьих забав,
Путь службы господу избрав,
 

О хвастовстве

 
О, рыцарь старины ушедшей!
Я сам, поверьте, сумасшедший.
Хотите шпорами гордиться?
Я надеру вам уши, рыцарь!
 

* * *

 
Позвольте вам глупцов представить,
Привыкших сами себя славить.
Бахвал, сколь ложь ни будь нелепа,
Мнит, что все люди верят слепо,
Когда он им бесстыдно врет,
Как стар его дворянский род.
А между тем отец его
Только и знал скорей всего,
Что колотушкой бух-бум-бом! –
Бондарным занят ремеслом;
Мог также быть из конокладов,
А может, скупщик был закладов
Иль даже ростовщик-злодей,
Пускавший по миру людей.
А отпрыски такого предка
Теперь стараются нередко
Дворянским званьем щеголять,
Чтоб надлежало представлять
Их так отныне: «Ганс фон Менц,
И сын их – кавалер Винценц!»
 
 
Тех, кто себя так превозносят,
Не любят люди, не выносят.
Любой хвастун – надутый чванством
Болван, прославленный болванством,
Как господин фон Бруннедрат,
Тот рыцарь, тот аристократ,
Кто из-под Муртена позорно
Так улепетывал проворно,
Что выше пояса, со страху,
Штаны загадил и рубаху,
Но все ж – со шлемом и щитом –
В дворяне выскочил потом:
Был щит его чеканно-клетчат,
В гербе – цаплеобразный кречет,
Гнездо с пятком яиц на шлеме,
Заносчивый петух в эмблеме,
Что, видимо, был сам готов
Своих высиживать птенцов.
 
 
Таких болванов много есть,
Которым воздается честь,
Которым выдают награды
За возглавленье ретирады,
Когда на всем бегу назад
Врагу седалищем грозят,
Хваля впоследствии свою
Отвагу в том лихом бою:
«Стрелял, колол – всех наповал!»
Но сам так далеко бахвал
Бежал от схватки, что едва ли
И пулей бы его достали!
 
 
Но Гинцу или Кунцу нужен
Дворянский герб – и чтоб к тому ж он
Был обязательно со львом
На светлом фоне золотом,
И – в верхней, в нижней половинке ль –
Корона, шлем и род: «Кревинкель».
Пергамент и печать добыл –
Ты «голубую кровь» купил!
Все нынче жаждут подтвержденья
Дворянского происхожденья.
Но только нравов благородство
Есть грамота на превосходство.
Тот благороден, на мой взгляд,
Кто честь блюдет, трудиться рад,
А кто сих доблестей лишен,
Ленив, распущен, неучен, –
Не благороден, прямо скажем,
Хоть графским сыном будь, хоть княжьим…
Так лезет в докторы иной,
Хоть и страницы ни одной
Из «Corpus juris» не прочел.
Ученой степенью осел
Его пожаловал: пергамент –
Прав его докторских фундамент!
Вот почему – не ради блажи –
Здесь доктор Цап всегда на страже:
Чуть неуч сдуру глупость ляпнет,
Цап его за уши и цапнет!
О, этот доктор Цап – мудрец,
Всем докторам он образец:
Учился дома, на чужбине,
Что знает он – не снится ныне
Всем этим новоиспеченным
Так называемым «ученым»:
Берёт и мантия – и вот
Невежда доктором слывет!
К примеру, некий Ганс Дерьмо –
На лбу ничтожества клеймо.
Края норвежцев, мол, и шведов
Он изучал, не раз изведав
Их стужу. Он и южный зной
Претерпевал в стране одной,
Из коей дальше нет дорог…
А он от дома, видит бог,
Не отходил на расстоянье,
Когда не чует обонянье
Той колбасы чесночной духа,
Что в доме жарит мать-старуха!
 
 
Различны виды хвастовства –
Не перечислишь большинства:
Дурак вовек не может снесть,
Что он таков, каков он есть!