Текст книги "Корабль дураков. Похвала глупости. Разговоры запросто. "Письма темных людей". Диалоги"
Автор книги: Себастиан Брант
Соавторы: Эразм Роттердамский,Ульрих фон Гуттен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 87 страниц) [доступный отрывок для чтения: 31 страниц]
Павел. Фома. Винцентий. Лаврентий. Бартол
Павел. «Особая каждого страсть увлекает»[391]391
Вергилий, «Буколики», II, 65.
[Закрыть]. Мне, к примеру, нравится охота.
Фома. Мне тоже. Но где собаки, рогатины, сетки?
Павел. Прочь, кабаны, медведи, олени и лисы! Мы обрушимся на кроликов!
Винцентий. А я расставлю силки на кузнечиков. Ополчусь на сверчков.
Лаврентий. Я буду ловить лягушек.
Бартол. А я – бабочек.
Лаврентий. За летучими тварями охотиться трудно.
Бартол. Да, трудно, зато прекрасно. Или, может, по-твоему, прекраснее охотиться за червями и улитками, раз у них нет крыльев?
Лаврентий. Я предпочитаю удить рыбу. У меня отменный крючок.
Бартол. А наживку откуда возьмешь?
Лаврентий. Червей повсюду тьма!
Бартол. Конечно, да только захотят ли они выползти к тебе из земли?
Лаврентий. Ну, я живо устрою так, что они тысячами будут выскакивать!
Бартол. Каким образом? Колдовством?
Лаврентий. Сейчас сам увидишь. Налей в этот ковш воды. Теперь насыпь зеленой скорлупы грецких орехов, только сперва истолки ее помельче. Теперь полей землю этой водою. Видишь, как полезли?
Бартол. Поразительно! Так, должно быть, когда-то поднимались воины[392]392
Намек на греческий миф о Кадме, который, по совету богини Афины, посеял зубы убитого им дракона, и из земли поднялись воины-исполины.
[Закрыть] из посеянных в землю змеиных зубов! Но рыбы большею частью слишком разборчивы да привередливы, чтобы ловиться на такую грубую наживку.
Лаврентий. Я знаю одну породу насекомых, на которую идут и привереды.
Бартол. Ну, что ж, ты проверь, сумеешь ли надуть рыб, а я растревожу лягушачье царство.
Лаврентий. Чем? Сетями?
Бартол. Нет. Луком.
Лаврентий. Не слыханный прежде способ!
Бартол. Зато какой веселый! Вот увидишь, ты согласишься со мною.
Винцентий. А что, если нам вдвоем пока сыграть в пальцы[393]393
Один игрок, зажмурившись или отвернувшись, угадывает, сколько пальцев поднял другой.
[Закрыть]?
Павел. Это игра вялая и тупая. Такая забава годится, когда бездельничаешь подле очага, а не когда выйдешь за город.
Винцентий. Тогда, пожалуй, сразимся в орехи?
Павел. Орехи оставим малым ребятам, а мы уж подростки.
Винцентий. А все ж мальчишки, и ничего больше!
Павел. Ну, кому прилично играть в орехи, тому и верхом на палочке скакать прилично.
Винцентий. Тогда выбирай игру ты; что ты ни предложишь – я заранее согласен.
Павел. И я больше спорить с тобою не стану.
Перед школою
Сильвий. Иоганн
I
Сильвий. Почему ты бежишь сломя голову, Иоганн?
Иоганн. Шкуру свою спасаю, как говорится.
Сильвий. При чем здесь шкура?
Иоганн. А при том, что если я не поспею вовремя, – пока еще не прочли список, – с меня не одну а семь шкур спустят.
Сильвий. Ну, тогда тебе не о чем тревожиться. Пятый час едва миновал. Взгляни на часы: стрелки еще не коснулись отметки между пятым и шестым.
Иоганн. Не очень-то я верю часам – врут они постоянно.
Сильвий. Хорошо, поверь мне: я слышал голос колокола.
Иоганн. И что же он говорил?
Сильвий. Пробил пять.
Иоганн. Но есть и еще причина для страха. Надо прочитать на память вчерашний урок, очень длинный, а я едва ли сумею.
Сильвий. Эта опасность не твоя, а общая. Я тоже помню по урок неважно.
Иоганн. А ведь ты знаешь, какой свирепый у нас Учитель. Он бы каждую провинность карал смертью. Так отхлещет, словно бы зады наши обтянуты бычьею кожей.
Сильвий. Но его не будет в школе.
Иоганн. А кого он оставил вместо себя?
Сильвий. Корнелия.
Иоганн. Этого косоглазого? Бедные наши ягодицы! Он до того драчлив, что и самого Орбилия[394]394
Орбилий – школьный учитель Горация, которого поэт вспоминает в «Посланиях» (II, I, 70-71) и называет «щедрым на удары». Его биография известна достаточно подробно по сочинению Светония «О грамматиках и риторах».
[Закрыть] посрамит.
Сильвий. Да, правда, и я часто молюсь, чтоб у него рука отнялась.
Иоганн. Это нехорошо – проклинать учителя. Скорее самим надо остерегаться, чтобы не попасть в лапы к тирану.
Сильвий. Давай почитаем друг другу. Один будет говорить, другой – следить по книге.
Иоганн. Прекрасная мысль!
Сильвий. Успокойся, соберись с духом. Страх отшибает память.
Иоганн. Я бы легко стряхнул с себя робость, да ведь опасность какая! В этакой крайности кто сохранит присутствие духа?
Сильвий. Конечно. Но все же рискуем мы не головою, а как раз противоположною частью.
II
Корнелий. Андрей
Корнелий. Водить пером ты умеешь, но у тебя бумага протекает: влажновата она, вот чернила и расплываются.
Андрей. Пожалуйста, очини мне это перо.
Корнелий. Ножа перочинного нет.
Андрей. Вот, возьми.
Корнелий. Да он совсем иступился.
Андрей. На тебе точильный камушек.
Корнелий. Как ты любишь писать – чтоб остриё потверже было или помягче?
Андрей. Примеряй по своей руке.
Корнелий. Мне нравится помягче.
Андрей. Пожалуйста, напиши мне все буквы по порядку.
Корнелий. Греческие или латинские?
Андрей. Сперва попробую списать латинские.
Корнелий. Ладно. Давай бумагу.
Андрей. Бери.
Корнелий. Но у меня чернила слишком жидкие, оттого что воду часто подливал.
Андрей. А мой листок совсем высох.
Корнелий. Ну, так высморкайся на него, а если хочешь – пописай.
Андрей. Нет, нет, я сейчас у кого-нибудь попрошу.
Корнелий. Лучше иметь дома свое, чем просить об одолжении.
Андрей. Что такое школьник без пера и чернил?
Корнелий. То же, что воин без меча и щита.
Андрей. Эх, были бы у меня пальцы такие же проворные!… А то я не поспеваю за учителем, когда он диктует.
Корнелий. Главное – это чтобы писать хорошо, а уж потом – чтобы скоро. Если достаточно хорошо, – значит, и достаточно быстро.
Андрей. Отлично сказано. Только песенку эту – насчет «хорошо» и «скоро» – ты спой учителю за диктовкою.
Благочестивое застолье
Евсевий. Тимофей. Феофил. Хризоглотт. Ураний
[395]395
Софроний. Евлалий. Нефалий. Феодидакт. Слуга
[Закрыть] [396]396
Имена всех действующих лиц значимы (по-гречески), и значение их непосредственно связано с заглавием и содержанием разговора: Евсевий – благочестивый, Тимофей – почитающий бога, Феофил – любящий бога, Хризогяотт – златоязыкий, Ураний – небесный, Софроний – благоразумный, Евлалий – хорошо говорящий, Нефалий – трезвый, сдержанный, Феодидакт – наученный богом.
[Закрыть]
Евсевий. Когда все в полях радостно улыбается весне, я не могу понять людей, которым любы дымные города.
Тимофей. Не каждого увлекают цветы, зеленеющие луга, ключи, реки; а кое-кого и увлекают, да не целиком: остается место для других увлечений, более сильных. Вот удовольствие и вытесняется удовольствием – словно клин клином.
Евсевий. Ты, верно, толкуешь о ростовщиках или же о банкирах, которых не отличить от ростовщиков.
Тимофей. Да, но не только об них, мой дорогой, а еще и о несметном множестве иных, вплоть до священников и монахов, которые ради выгод и прибытков всему предпочитают города, и вдобавок самые многолюдные. Не Пифагорову они следуют учению, и не Платонову, а какого-то слепого попрошайки, который всегда радовался толпе и толчее и приговаривал: «Где народ, там и доход».
Евсевий. Бог с ними, со слепцами и с их доходами. Мы ведь философы!
Тимофей. И Сократ был философ, однако ж деревне предпочитал город, оттого что постоянно жаждал учиться, а эту жажду могли утолить только города. В деревне, объяснял он, есть сады и рощи, ключи и реки, – они услаждают взор, но они безмолвны и, стало быть, ничему не учат.
Евсевий. Если гулять одному – Сократ прав, но и то лишь отчасти. На мой взгляд, природа не нема. Наоборот, она многоречива и многому научает своего созерцателя, если человек попадется вдумчивый и толковый. О чем, например, возглашает столь прелестный лик весенней природы, как не о мудрости бога-творца, равной лишь его же, господа, благости? Впрочем, Сократ в сельской тиши и успешно наставляет своего Федра[397]397
…Сократ… наставляет своего Федра… – в диалоге Платона «Федр», действие которого происходит на лоне природы, близ Афин.
[Закрыть], и сам кое-что от него узнаёт.
Тимофей. Да, узнаёт. С такими собеседниками ничего не может быть приятнее деревенской жизни.
Евсевий. Тогда не угодно ли испытать подобную приятность? Есть у меня загородное именьице, небольшое, но отлично ухоженное. Завтра поутру пожалуйте все к завтраку.
Тимофей. Нас слишком много. Мы разорим тебя дотла.
Евсевий. Что ты! Ведь угощение вам будет предложено сплошь растительное, из непокупных припасов, как говорит Флакк[398]398
Квинт Гораций Флакк, «Эподы», II, 47-60.
[Закрыть]. Вина своего вдоволь; дыни, смоквы, груши, яблоки, орехи сами так и просятся в руки – словно на Островах Блаженных, если верить Лукиану[399]399
Об Острове Блаженных Лукиан повествует в «Правдивой истории» (часть вторая, главы 5-29).
[Закрыть]. Пожалуй, и курица будет – с птичьего двора.
Тимофей. В таком случае мы согласны.
Евсевий. И каждый пусть приходит с «тенью», приводите кого вздумается. Вас четверо, стало быть, в числе сравняемся с Музами.
Тимофей. Хорошо.
Евсевий. Об одном хочу вас предупредить – чтобы приправу каждый захватил с собою свою. Я подаю только еду.
Тимофей. Какую приправу? Перец или сахар?
Евсевий. Голод. Нынче вы запасетесь им через скудный обед, а утром навострите прогулкою: моя деревушка одолжит вас и этой услугою. Но в котором часу угодно вам завтракать?
Тимофей. Около десяти, пока еще не слишком знойно.
Евсевий. Все будет готово.
Слуга. Хозяин, гости у дверей.
Евсевий. Вы сдержали слово, и это очень приятно. Но вдвойне приятнее, что вы вовремя и что с вами ваши «тени» – добро пожаловать! Бывают такие вежливые невежи, которые изводят хозяина своим запозданием.
Тимофей. Мы явились пораньше, чтобы на досуге все осмотреть и полюбоваться твоим дворцом, который, как слышно, изобилует дивными красотами и на каждом шагу свидетельствует о нраве своего владельца.
Евсевий. Вы убедитесь, что каков государь, таков и дворец. Укромное гнездышко мне милее царских хором. Но если жить свободно и по своему вкусу означает царствовать, я здесь и в самом деле царь. Однако ж пока на кухне готовят овощи и солнце еще не палит, взглянем, пожалуй, на мои сады.
Тимофей. Разве есть еще один, кроме этого? Не знаю, как дальше, но этот пышный убор удивительно ласково и гостеприимно приветствует всякого входящего.
Евсевий. Нарвите себе здесь цветов и листьев, чтобы в доме не страдать от духоты. Кому какой запах нравится, тот и выбирайте. Рвите больше. Все, что здесь родится, я отдаю в общее пользование: калитка в этот дворик всегда открыта, запирается только на ночь.
Тимофей. Эге, да у тебя на калитке Петр-апостол!
Евсевий. Да, этот привратник мне больше по сердцу, чем всякие Меркурии, центавры и прочие чудища, которых иные изображают у себя на дверях.
Тимофей. Оно и достойнее христианина.
Евсевий. И привратник у меня не безгласный: он обращается ко входящему на трех языках.
Тимофей. Что же он говорит?
Евсевий. Прочти сам.
Тимофей. Чересчур далеко, глаз не достает.
Евсевий. Вот, возьми подзорное стекло и ста сущим Линцеем[400]400
Линцей (Линкей) – в греческой мифологии герой, отличавшийся поразительной остротою зренья.
[Закрыть].
Тимофей. Латынь вижу хорошо: «Если хочешь войти в жизнь вечную, соблюдай заповеди». – «От Матфея», глава девятнадцатая.
Евсевий. Теперь читай по-гречески.
Тимофей. Греческие слова я тоже вижу, но они меня не видят. А потому передаю факел Феофилу, – он по-гречески так и заливается.
Феофил. *****[401]401
Покайтесь и обратитесь. – «Деяния», глава третья.
[Закрыть].
Хризоглотт. Еврейский я возьму на себя: Вецаддик бээмунато йехйе[402]402
Праведный верою своею жив будет. «Книга пророка Аввакума», II, 4.
[Закрыть].
Евсевий. Ну, как по-вашему, разве он не доброжелателен, этот привратник, который разом и отвращает нас от грехов, и обращает к трудам благочестия? Напоминает, что истинно христианской жизни мы сопричастны не чрез Моисеевы «дела», но евангельскою верою? Внушает, что путь к жизни вечной – это соблюдение заветов Евангелия?
Тимофей. А вот сразу направо, в конце, дорожки, виднеется красивая часовня. В алтаре – Иисус Христос, он возвел очи к небесам, ко взирающим сверху Отцу и Духу святу, и к небесам же простирает правую руку, а левою словно манит идущих мимо.
Евсевий. И он встречает нас не безмолвно. Видишь, начертано по-латыни: «Аз семь путь, истина и жизнь»[403]403
«Евангелие от Иоанна», XIV, 6.
[Закрыть]? И по-гречески: *****[404]404
Аз семь альфа и омега. «Откровение святого Иоанна Богослова», XXI, 6.
[Закрыть]. И по-еврейски: Леху баним шим'у ли йир'ат йхвх аяаммэдхэм[405]405
Придите, дети мои, послушайте меня: страху господню научу вас. Псалом XXXIII, стих 12.
[Закрыть].
Тимофей. Радостной вестью приветствует нас господь Иисус!
Евсевий. И чтобы нам не оказаться невежами, надо бы ответить на приветствие: коль скоро сами по себе мы ни на что не способны, помолимся, да не даст он нам, по неоценимой своей благости, сбиться с пути спасения, но, рассеявши мрак иудейский и лжечудеса мира сего, истиною евангельской да приведет нас к вечной жизни, иными словами – сам, через себя, да влечет нас к себе.
Тимофей. Очень справедливо! К тому же и самый вид здешний располагает к молитве.
Евсевий. Да, многих гостей восхищала прелесть итого сада, и так уж повелось, что почти никто не минует его, не склонивши колено перед Иисусом. Я поставил Христа стражем, вместо гнусного Приапа[406]406
Приап – греко-римский бог плодородия и деторождения. Он был также покровителем садов и огородов, и его изображения, украшенные главным его символом – вздыбленным фаллосом, ставили в садах для защиты от птиц и воров.
[Закрыть], стражем не только сада, но всего, чем я владею, в том числе – и души моей, и тела. Рядом, как видите, бьет ключ прекрасной, целительной воды – своего рода образ того единственного ключа[407]407
См. «Евангелие от Иоанна», IV, 4 сл. (Иисус и самарянка у колодца).
[Закрыть], который небесною влагою освежает всех усталых и обремененных, к которому из последних сил устремляется душа, измученная бедствиями мира сего, так в точности, как сказано у псалмопевца[408]408
Псалом XLI, стихи 2-3. Но о «змеиной плоти» говорится не в самом псалме, а в старинном комментарии к нему, широко известном в средние века.
[Закрыть] о лани, томящейся жаждою, вкусившей от плоти змеиной. Отсюда можно безвозмездно черпать всякому жаждущему. Некоторые благочестиво опрыскивают себя, а кто и пьет – не из жажды, но тоже из благочестия. Вижу, что вам не хочется уходить. Однако время торопит, нам нужно осмотреть еще вот этот, самый ухоженный сад моего дворца, с четырех сторон замкнутый стенами. А все, что есть любопытного внутри, вы посмотрите после завтрака, когда солнечный жар на несколько часов загонит нас в дом, точно улиток в раковину.
Тимофей. Боже! Мне чудится, будто я в Эпикуровых садах!
Евсевий. Верно, тут все служит наслаждению, но наслаждению достойному – радует взор, освежает ноздри, ободряет душу. Здесь не растет ничего, кроме душистых трав, и то не всяких, но лишь самых отборных. И каждой породе отведено свое место.
Тимофей. У тебя и травы не безмолвствуют, сколько я вижу.
Евсевий. Правильно. У других дома богатые, а у меня – говорливый, чтобы мне никогда не чувствовать одиночества. Ты согласишься со мною еще охотнее, когда увидишь всё. Травы словно бы разбиты по турмам[409]409
Турма – подразделение конницы в римском войске.
[Закрыть], и у каждой турмы[410]410
Обилие надписей (а также, как мы убедимся далее, всевозможных изображений) – усвоенная гуманистами античная традиция. Древние считали зрение важнейшим из чувств и были убеждены, что все, усвоенное через зрение, запоминается всего крепче. Эразм советовал воспитателям украшать стены спален воспитанников картинами, вырезывать пословицы и изречения на кубках, перстнях и воротах.
[Закрыть] – свой стяг с надписью. Вот, например, майоран – он объявляет: «Прочь, свинья, не для тебя мое благоухание». И верно: как ни сладок аромат майорана, а свиньи этого запаха терпеть не могут. Так же точно и остальные породы имеют свои надписи, которые указывают на приметные особенности той или иной травы.
Тимофей. Никогда не видел ничего милее этого фонтанчика посредине! Он точно улыбается всем травам сразу и сулит им прохладу в разгар зноя. Но этот желоб, заключивший в себе воду и так щедро являющий ее нашим глазам, разделивший сад на две равные половины, так что травы с обеих сторон стараются заглянуть в него, будто в зеркало, – скажи мне, он мраморный?
Евсевий. Бог с тобой! Откуда ко мне настоящий мрамор? Этот поддельный, избитого камня, а блеск ему придает гипсовая штукатурка.
Тимофей. И куда ж утекает такой прелестный ручеек?
Евсевий. Суди сам, какова человеческая несправедливость: вдосталь нарадовав наши взоры здесь, он очищает кухню – уносит кухонные отбросы в сточную яму.
Тимофей. Жестоко, господь мне свидетель!
Евсевий. Было б жестоко, если бы для такой нужды не создала его благость Предвечного. Мы жестоки тогда, когда источник божественного Писания, намного более прекрасный против этого, дарованный нам для освежения и очищения души, оскверняем нашими пороками и дурными страстями, злоупотребляя бесценным даром божиим. А эта вода – разве мы употребляем ее во зло, используя на разные потребы, на которые и дал ее нам тот, кто с избытком утоляет все человеческие нужды?
Тимофей. Ты прав. Но у тебя и садовая ограда, поставленная человеческими руками, тоже зеленая. Для чего?
Евсевий. Чтобы тут все сплошь зеленело. Некоторые полагают, что уместнее был бы красный цвет – он, дескать, хорошо сочетается с зеленым. А мне больше нравится так. Ведь у каждого свой взгляд, даже и на сады.
Тимофей. Сам по себе твой сад прелестен, однако ж красота его меркнет рядом с этими тремя галереями. Евсевий. В них я либо занимаюсь, либо прогуливаюсь, – один или беседуя с другом, – либо, если вздумается, обедаю.
Тимофей. Колонны, которые поддерживают кровлю, равномерно расставленные и ласкающие глаз дивным разнообразием красок, – они что, мраморные? Евсевий. Из того же мрамора, что и желоб. Тимофей. Отменная, право, подделка! Я готов был поклясться, что это мрамор.
Евсевий. Вот и будь осторожен: не верь и не клянись, не подумав. Внешность часто обманчива. Нехватку средств возмещаем искусством.
Тимофей. Мало разве было тебе такого нарядного, такого ухоженного сада, что ты велел нарисовать другой? Евсевий. Один все виды растений не вмещает. А потом вдвойне приятно, когда видишь, как нарисованные цветы состязаются с живыми. В одних мы дивимся мастерству природы, в других – дарованию художника, и в обоих – доброте бога, который щедро дарует все это нам на пользу, любым своим даром внушая столько же восхищения, сколько любви. И, наконец, не всегда зеленеет сад, цветочки живут не всегда. А этот сад зелен и радует нас даже в средине зимы. Тимофей. Но запаха не дает никакого. Евсевий. Зато и в уходе не нуждается. Тимофей. Он только питает взор. Евсевий. Верно. Но уж это – постоянно. Тимофей. И для картины приходит старость. Евсевий. Конечно, приходит, но картина долговечнее человека, а кроме того, ей возраст добавляет прелести, у нас же – отнимает.
Тимофей. Как ни грустно, а возразить нечего. Евсевий. В этой галерее, которая обращена к западу, я наслаждаюсь утренним солнышком, в этой, которая глядит на восток, иногда загораю; а в этой, обращенной к югу, но открытой к северу, укрываюсь от зноя. Пройдемте по ним, если хотите посмотреть вблизи. Видите, полы и те напоминают о весне: плитки сверкают зеленью и изображениями цветов. Эта роща, занимающая всю стену, открывает мне зрелище пестрое и разнообразное. Во-первых, сколько здесь деревьев, столько и пород, и каждое написано в подражание натуре с немалым искусством. Сколько птиц – столько и пород, главным образом редких или отмеченных каким-нибудь особым свойством. А гусей, кур да уток какой прок изображать? Внизу – четвероногие или те виды птиц, что живут на земле по образу четвероногих.
Тимофей. Удивительное разнообразие! И все чем-то заняты – кто делом, кто разговором. Что, например, вещает нам эта сова, укрывшаяся в ветвях?
Евсевий. Аттическая гражданка и говорит по-аттически: *****[411]411
Будь благоразумен – не для всякого мой полет (греч.). Сова, священная птица богини Афины, была для греков символом мудрости и, одновременно, своего рода гербом или эмблемою древней Аттики.
[Закрыть]. Она советует, чтобы сперва подумали, а после уже действовали, потому что не всем сходит безнаказанно дерзкое безрассудство. Вот орел когтит зайца, не слушая заклинаний навозного жука[412]412
По Эзоповой басне, подробно (и со многими дополнениями от себя) пересказанной Эразмом в его сборнике пословиц («Адагии»), между орлом и навозным жуком существует смертельная вражда. Началась она с того, что заяц, преследуемый орлом, попросил защиты и убежища у навозного жука, а орел даже внимания не обратил на заступничество жука. Несмотря на ничтожные размеры, жук ухитрился причинить орлу немало самых тяжких неприятностей.
[Закрыть]. Рядом с навозником – птичка ржанка, тоже смертельный враг орлов.
Тимофей. Эта ласточка что несет в клюве?
Евсевий. Ласточкину траву. Ею она возвращает зрение слепым птенцам. Узнаете очертания этой травы?
Тимофей. А это что за ящерица? Никогда такой не видывал.
Евсевий. Это не ящерица, а хамелеон.
Тимофей. Как? Прославленный повсюду хамелеон? А я-то воображал, будто хамелеон больше льва!
Евсевий. Да, это он и есть, хамелеон, с вечно разинутою пастью и вечно голодный. А это дерево – смоковница; только подле нее он и опасен, в любом же ином случае безвреден. Но вообще зверек ядовитый; остерегайся его пасти.
Тимофей. Цвета он, однако же, не меняет.
Евсевий. Верно. Потому что не меняет места; как переменит место – и цвет станет другой.
Тимофей. А к чему здесь флейтист?
Евсевий. А вот же рядом с ним пляшет верблюд[413]413
Верблюжьи пляски – еще одна древняя пословица.
[Закрыть]. Видишь?
Тимофей. Вижу небывалое зрелище: верблюда-скомороха и обезьяну-гудошницу!
Евсевий. Чтобы оглядеть все подробно и без спешки, я отведу вам хоть и три дня, но в другой раз; а теперь и мельком будет довольно. Здесь нарисовано в согласии с натурой все, что есть примечательного среди трав. И вот чему нельзя не удивляться: яды, даже самые быстродействующие, мы здесь не только видим воочию, но и касаемся их руками.
Тимофей. Смотрите, скорпион! Редкое в наших краях бедствие, зато частое в Италии. Но цветом, по-моему, он не такой, как на картине.
Евсевий. Отчего же?
Тимофей. Оттого, что в Италии скорпион темнее, а здесь слишком светлый.
Евсевий. Разве ты не узнаешь траву, на листке которой он сидит?
Тимофей. Пожалуй, что нет.
Евсевий. Оно и понятно: в наших садах такая трава не растет. Это волчий корень, до того ядовитый, что скорпион, чуть только прикоснется к нему, замирает, блекнет и признает себя побежденным. Но, отравленный ядом, у яда же ищет исцеления. Вот, поблизости, вы видите обе породы чемерицы. Если скорпиону удастся соскользнуть с волчьего корня и коснуться белой чемерицы, к нему вернется прежняя сила: столкновение противоположных ядов разгонит оцепенелость.
Тимофей. Этому скорпиону, стало быть, конец: он от своего листика уже никуда не ускользнет. Но скорпионы здесь еще и разговаривают?!
Евсевий. И к тому ж по-гречески.
Тимофей. И что он говорит?
Евсевий. *****[414]414
Бог отыскал виновного (греч.). Начало одного стиха из Феокрита (X, 17).
[Закрыть]. Кроме трав, здесь перед вами весь род пресмыкающихся. Вот василиск с огненными очами – самые ядовитые твари и те его страшатся.
Тимофей. Он тоже что-то говорит.
Евсевий. «Пусть ненавидят, лишь бы боялись»[415]415
Эту фразу, принадлежащую древнему римскому драматургу Луцию Акцию, приводит Цицерон в сочинении «Об обязанностях», I, XXVIII, 97. Но в историю она вошла как любимое изречение римского императора Калигулы.
[Закрыть].
Тимофей. Речь прямо-таки царская.
Евсевий. Нет, совсем не царская, а тираническая! Вот ящерица бьется с гадюкою. Вот дипсада[416]416
Ядовитая змея, чей укус вызывал нестерпимую жажду (dipsa – по-гречески «жажда»).
[Закрыть] подстерегает добычу, укрывшись под скорлупою страусиного яйца. А здесь вы видите целое государство муравьев, подражать которым зовет нас премудрый Соломон, а также, наш милый Флакк. Это муравьи индийские; они собирают и запасают золото.
Тимофей. Боже бессмертный, в таком театре можно ли соскучиться!
?всевий. Другой раз насмотритесь досыта, я уже вам сказал. А теперь взгляните, но только издали, на третью стену. Тут озера, реки и моря, и в них все достопримечательности водного царства. Вот Нил, в нем вы видите прославленного дельфина, друга людей; он сражается с крокодилом, злее которого нет врага у человека. По берегам вы видите так называемых *****[417]417
Земноводных (греч.).
[Закрыть] – вроде раков, тюленей, бобров. А вот полип – ловец, словленный раковиною моллюска.
Тимофей. Что он говорит? *****[418]418
Хватая, я схвачен (греч.).
[Закрыть]. Дивно изобразил художник прозрачность воды!
Евсевий. Если бы он не смог этого изобразить, мы бы ничего не увидели. Рядом еще полип. Он плывет под парусом, радуясь своему сходству с либурною[419]419
Либурна – легкое судно, конструкция которого была заимствована римлянами у жителей Либурнии, области на северо-восточном побережье Адриатики.
[Закрыть]. Скат развалился на песке того же цвета, что он сам; здесь вы можете потрогать его рукою безо всякой опаски. Пора, однако ж, двигаться дальше. Живопись насыщает взоры, но не желудок. Поспешим же досмотреть остальное. Тимофей. Как? Это еще не всё? Евсевий. Сейчас увидите, что покажет нам задний двор. Здесь просторный огород, разделенный надвое. На одной половине – съедобные растения, и тут властвует моя супруга со служанкою, на другой – целебные травы, главным образом редкие. Налево зеленая лужайка, никак не возделанная и густо заросшая; она обнесена сплошной изгородью переплетшихся меж собою живых шипов. Здесь я часто прогуливаюсь или играю с приятелями. Направо фруктовый сад; в другой раз, когда будет больше времени, вы увидите тут много чужеземных деревьев, которые я исподволь приучаю к нашему климату.
Тимофей. Ну и ну! Против тебя и самому Алкиною[420]420
Алкиной – царь мифического племени феаков, которые обитают во всяческом изобилии и благополучии на мифическом же острове Схерии. Описание Алкиноева сада – см. Гомер, «Одиссея», VII, 112-128.
[Закрыть] не выстоять!
Евсевий. К галерее примыкает птичник; вы увидите его после завтрака – увидите разные обличил, услышите разные говоры. Не менее разнообразны и нравы. Одни птицы водят знакомство друг с другом и питают взаимную приязнь, меж другими – непримиримая вражда. Но все до того смирные и привычные к человеку, что иной раз во время обеда – если окно оставить открытым – слетают на стол и берут пищу прямо из рук. А когда я всхожу вон на тот висячий мостик, беседуя с кем-либо, они садятся рядом, слушают наш разговор, даже на плечи нам опускаются – до такой степени отвыкли они бояться, зная, что никто их не обижает. В дальнем конце плодового сада – царство пчел. И это зрелище не лишено приятности, но теперь мы ничего больше смотреть не будем, чтобы потом вы вернулись сюда с новым любопытством, как будто ничего еще не видали.
Слуга. Твоя супруга и кухарка кричат, что завтрак перестоится.
Евсевий. Скажи, чтобы не тревожились, – мы сейчас будем. Умоемся, друзья, чтобы прийти к столу с чистыми руками и чистой душою. Если даже язычникам стол внушал чувство благоговения, насколько большею святынею должен он быть для христиан, всегда напоминая им о святейшей последней трапезе господа нашего Иисуса в кругу учеников. Вот откуда обычай мыть руки: если в душе у тебя застряли крупицы ненависти, злобы, бесстыдства, вытряхни их, прежде чем приняться за еду! Мне думается, что и для тела полезнее, когда пищу принимаешь с чистой душою.
Тимофей. Это истинно так. Мы все с тобою согласны.
Евсевий. Сам Христос подал нам пример трапезу начинать хвалебною песнью (я имею в виду те многие места в Евангелии, где он благословляет Отца или благодарит его, прежде чем преломить хлеб) и хвалебною песнью заканчивать. А потому, если не возражаете, я прочту вам песнь, которую святой Златоуст в одной из проповедей превозносит дивными похвалами и даже удостаивает голосования.
Тимофей. Не только не возражаем, но просим.
Евсевий. «Благословен ты, боже, – ты питаешь меня от юности моей и даешь пропитание всякой плоти. Наполни сердца наши радостью и весельем, дабы, насытившись ими, мы в изобилии творили всяческое добро. Во имя Христа Иисуса, господа нашего, коему – вместе с тобою и со святым Духом – слава, честь и поклонение во веки веков!»
Тимофей. Аминь.
Евсевий. Теперь садитесь, всяк со своею «тенью». Первое место по праву принадлежит твоим сединам, Тимофей.
Тимофей. В одном слове ты выразил все мои достоинства. Никаких иных преимуществ перед остальными у меня нет.
Евсевий. Иным дарам оценщик господь; мы же следуем тому, что видим воочию. Софроний, сядь рядом со своим другом. Вы, Феофил и Евлалий, займите правый край стола. Хризоглотт и Феодидакт займут левый. Ураний и Нефалий сядут здесь. А я здесь, на углу.
Тимофей. Этого мы не допустим! Первое место – хозяину!
Евсевий. Весь дом этот – мой, и вместе с тем – ваш. А как скоро власть в моем царстве дана мне, хозяин получит то место, какое сам себе выберет. Теперь пусть Христос, преславный источник всяческой радости, без которого ничто не мило до конца, удостоит наш пир своим присутствием и тем обрадует души наши.
Тимофей. Надеюсь, так и будет. Но где же он сядет? Ведь все места уже заняты.
Евсевий. Пусть объявится частицею в каждом блюде и каждой чаше, чтобы вкус его ощущался во всем, а главное – пусть проникнет к нам в сердца. И чтобы тем вернее заслужить его милость и приготовить себя к обществу такого сотрапезника, выслушайте, если вам не в тягость, несколько слов из Святого писания. Но только, пожалуйста, начинайте кушать: берите салат и яйца.
Тимофей. Мы охотно будем есть, но еще охотнее – слушать.
Евсевий. Этот обычай, на мой взгляд, надо усвоить по многим причинам. Он не дает места пустой болтовне и доставляет пищу для плодотворной беседы. Я решительно не согласен с теми, кто полагает, будто нет веселья на пиру, если не кипит ключом вздорное зубоскальство, не гремят непристойные песни. Истинная радость рождается чистою, ничем не омраченною совестью; и лишь те речи поистине веселы, которые всегда приятно и произносить и слушать, всегда отрадно помнить, но никак не те, которых вскоре начинаешь стыдиться, которые мучат совесть раскаянием.
Тимофей. Ты говоришь сущую правду. Ах, если бы всем нам оценить это по достоинству!
Евсевий. И он не только неоспоримо полезен, такой обычай, – он становится и приятен, если привыкаешь к нему хотя бы в течение месяца.
Тимофей. Нет ничего лучше, как привыкать к лучшему!
Евсевий. Эй, слуга, читай громко и отчетливо. Слуга. «Как потоки вод, так и сердце царя в руках господа: куда захочет, туда и склонит его. Всякий путь человека прям в собственных его глазах, но сердца взвешивает господь. Милость и правосудие угоднее господу, нежели жертвы»[421]421
«Книга Притчей Соломоновых», XXI, 1-3 (перевод отличен от синодального).
[Закрыть].
Евсевий. Достаточно. Лучше изучить немногое, но с жадностью, чем поглотить много и без всякого удовольствия.
Тимофей. Конечно, но только не в этом случае. Плиний советовал[422]422
Гай Плиний Секунд Старший (22-79 гг. н. э.) в предисловии к «Естественной истории», обращенном к императору Титу Флавию Веспасиану.
[Закрыть] никогда не выпускать из рук Цицероновы «Обязанности»[423]423
Цицероновы «Обязанности» – философское сочинение Цицерона «Об обязанностях», посвященное теории государства и права, а также вопросам морали.
[Закрыть], и действительно, они стоят того, чтобы каждый затвердил их слово в слово, и в первую очередь, люди, которым предстоит управлять государством; таково, по крайней мере, мое мнение. Что же до этой книжечки, до «Притчей», я всегда считал, что ее надо иметь при себе везде и всегда.
Евсевий. Я знал, что наш завтрак будет скудный и пресный, и потому заранее припас эту приправу.
Тимофей. Здесь всего вдоволь, и все на диво вкусно. Но если бы даже не было ничего, кроме свеклы без перца, без вина и без уксуса, все приправило бы и сдобрило такое чтение!
Евсевий. Но мне было бы еще приятнее, если б я мог вникнуть глубже в то, что сейчас услышал. Вот если бы был среди нас настоящий богослов, который бы не только понял это, но и уразумел в полной мере! А нам, непосвященным, не знаю даже, дозволено ли рассуждать о таких вещах.
Тимофей. По моему крайнему разумению, это дозволено и матросам, лишь бы не было безрассудных поползновений определять что бы то ни было. А быть может, и Христос, который обещал быть повсюду, где соберутся хотя бы двое и станут говорить о нем, осенит и вдохновит наше собрание, куда более многолюдное.
Евсевий. Ну, что ж, тогда разделим, пожалуй, меж нами, девятью, эти три предложения?
Гости. Очень хорошо, только очередь начнем с хозяина.
Евсевий. Я не хотел бы отказываться, но опасаюсь, что мои речи разочаруют вас гораздо более, чем мое угощение. Однако прослыть нелюбезным хозяином еще страшнее. Отбрасывая различные догадки, которые предлагают толкователи, я считаю, что нравственный смысл этого места такой: других людей можно разубедить увещаниями, бранным криком, угрозами, ссылками на законы, но царь не боится никого и, слыша возражения, только сильнее гневается. И когда государь горячо устремляется к какой-либо цели, его не надо останавливать – не оттого, что желания государей всегда совершенны, но оттого, что бог нередко пользуется их глупостью и злобою для исправления грешников: так некогда запретил он сопротивляться Навуходоносору, ибо его руками решил покарать избранный свой народ[424]424
См. «Четвертая книга царств» («Вторая царей»), XXIV-XXV. Взятие Иерусалима вавилонским царем Навуходоносором (Небукаднецаром) – 588 г. до н. э.
[Закрыть]. На это, возможно, намекает Иов[425]425
«Книга Иова», XXXIV, 30.
[Закрыть]: бог возводит на царство лицемера ради прегрешений народа. И к этому же, возможно, направлены слова Давида[426]426
псалом L, ст. 6 (перевод отличен от синодального).
[Закрыть], оплакивающего свой грех: «Тебе единому я согрешил и зло содеял перед тобою».
Конечно, и для народа грехи царей – великое зло, но нет среди смертных никого, кто был бы властен осудить государя, тогда как божьего приговора даже самый сильный избегнуть не в силах.
Тимофей. Отличное толкование! Но что означают «потоки вод»?
Евсевий. Это сравнение, поясняющее существо дела. Неукротим и безудержен царь в раздражении, и никому не повернуть его в ту или иную сторону – он точно ужален божественным оводом, и лишь собственная ярость направляет его бег. Так море нахлынет на берег и тотчас отхлынет, захлестнув поля, строения и все прочее, что встретилось на пути, а частью скроется в земных недрах. Попытайся воспротивиться этому натиску или изменить его направление – ты ничего не достигнешь. То же случается и с большими реками, как гласят, к примеру, предания об Ахелое[427]427
Ахелой – речное божество у древних греков, сын Океана. Бог, давший имя крупнейшей в Греции реке (Ахелою), он считался одновременно владыкою всех пресных текучих вод.
[Закрыть]. И, подчинившись смиренно, ты потерпишь меньше зла, чем неистово отбиваясь.
Тимофей. Значит, против буйства дурных царей нет никаких средств?
Евсевий. Пожалуй, что первым было бы «не принимать в город льва»[428]428
чуть измененная цитата из Аристофана, «Лягушки», 1432.
[Закрыть], а затем – так умерять его мощь влиянием сената, властей и граждан, чтобы выродиться в тиранию ей оказалось непросто. Но всего лучше – воспитать и образовать его душу добрыми наставлениями, пока он мал и не сознает себя государем. Помогают и просьбы и увещания, но только ласковые и своевременные. Наконец, крайнее средство – без устали молить бога, чтобы он внушил царю образ мыслей, достойных христианского государя.
