355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Сборник Сборник » Вас зовут «Четверть третьего»? » Текст книги (страница 6)
Вас зовут «Четверть третьего»?
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 04:40

Текст книги "Вас зовут «Четверть третьего»?"


Автор книги: Сборник Сборник



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Ведь там, среди ветвей, хвостатым пращурам питекантропа жилось куда легче и привычней, – но, только очутившись в незнакомом, полном трудностей и врагов мире, они получили шанс «выбиться в люди». Мозг их стал развиваться быстрее именно потому, что добывание пищи в новых условиях необычайно осложнилось, заставляя до предела напрягать умственные способности, приобщаться к зачаткам труда…

Но, если у них, животных, процесс очеловечения занял сотни тысячелетий, то машине, освоившей множество самых различных трудовых навыков, обладающей могучим электронным мозгом, впитавшим в себя энциклопедическую массу знаний, – понадобилось, видимо, гораздо меньше, чтобы превратиться в мыслящее$7

«А в общем все это, конечно, так, предположения… – Младший вздохнул, с трудом пошевелив немеющими пальцами ног. – Вот если бы представить себе этот процесс физически и математически! Но надеяться узнать об этом у Адама – все равно что пытаться выведать у ребенка подробности его развития в утробе матери…

Во всяком случае ясно одно: планета, давшая Адаму жизнь, не может быть ему противопоказана.

Пусть нелегко ему здесь приходится, но разве первым людям на Земле было легче? Родина остается родиной, как бы ни была она сурова…

Тем более, что Адам не нуждается ни в чем, кроме энергии. А ее здесь можно черпать прямо из атмосферы».

Младший повернулся к товарищу.

– Я все-таки так и не понял, почему ты не веришь в будущее Адама тут, в Аду.

Старший, внимательно следивший за экраном, нетерпеливо отмахнулся.

– Ладно, разговоры кончаем… Видишь, трещин становится все меньше. Похоже, что это начало платформы. Он может быть где-то близко…

Действительно, местность внизу изменилась. Теперь это была чуть вспученная пологими холмами возвышенность, – столь же безотрадно голая, но по крайней мере уже не обезображенная зловещими огненными ранами. Поредевшие черные разломы, окаймленные застывшими лавовыми полями, выглядели с высоты старыми рубцами на серой коже планеты. Платформа!.. Ждать пришлось недолго. Вдали, на одном из холмов, показалась маленькая темная точка. Еще минута – и затаившие дыхание послы разглядели характерный силуэт, который ни с чем невозможно было спутать.

Посадка могла нарушить гравитационную защиту, и ионолет неподвижно повис в нескольких метрах от поверхности. Адам был теперь совсем рядом, в какой-то полусотне шагов. Он стоял перед ними безмолвным черным изваянием.

Четыре ноги-опоры, по металлические щиколотки ушедшие в рыхлый грунт. Продолговатый прямоугольник туловища, усаженный множеством самых различных по форме и размерам отростков-манипуляторов. Большая квадратная голова, с каждой стороны которой виднелось по круглому глазу. Они были широко открыты, эти неподвижные аспидно-черные инфразрачки, способные видеть в кромешной тьме наэлектризованного газа и пыли. Способные… Но в том-то и дело, что при появлении ионолета Адам даже не пошевельнулся…

Давящая тяжесть словно на время исчезла, послы перестали ее замечать. Волнуясь, они торопливо настраивали радиодиск. Волна была известна, – та самая, на которой поддерживали связь с «СОЭМом»… Последний поворот штурвалика, – и вот старший с замиранием сердца включил микрофон. И вдруг почувствовал, что нет слов. Как начать? Поздороваться? Но они были здесь так бессмысленно неуместны, традиционные людские приветствия. И, секунду помедлив, старший просто спросил:

– Вы видите нас?

Он чуть не сказал «Адам», но вовремя оборвал себя: ведь тот, к кому обращались, не мог знать, как нарекли его на Земле.

Следующие мгновения показались им бесконечностью. Они уже начали терять надежду, когда в наушниках прозвучало:

– Да, я вижу вас.

Голос был спокойный и негромкий. Казалось, говоривший не испытал ни радости, ни удивления при виде гостей с Земли. Но он, этот бесстрастный голос, прорвавшийся сквозь трескотню разрядов, заставил сильнее забиться сердца послов. Значит, цел! Цел!..

– Скажите же, как вы тут… ваше…. ваша исправность?.. Старший мучительно подыскивал слова. – Я хочу сказать, все ли у вас в порядке?

– Все элементы функционируют нормально. А когда что-нибудь не ладится, я произвожу ремонт.

– Дай мне… – Младший терпеливо подался вперед.

– Понимаете, мы специально летели к вам, – быстро заговорил он. – И мы очень удивлены… Неужели вы все эти годы вот так… стоите здесь?

– Нет, мне часто приходится переходить с места на место. Когда начинаются подземные толчки.

– И вы ничего себе не построили?!

– Я ни в чем не нуждаюсь.

Неуклюжая черная фигура оставалась застывшей и безжизненной, как будто возникавшие в наушниках фразы не имели к ней никакого отношения.

– Но почему вы один? Ведь в ваших возможностях создавать себе подобных…

– Зачем?

Послы переглянулись. На лице младшего отразилось замешательство.

– Но… разве вы не чувствуете потребности продолжить себя в своих потомках?

– Зачем? – повторил Адам. – Это вы, люди, должны продолжать себя, чтобы ваш род не прекратился. А я почти вечен. Вы же знаете: принцип контактного взаимодублирования узлов… Могу ремонтировать себя, пока не надоест.

– Но одиночество, неужели оно не тяготит вас? – не унимался младший.

Адам ответил не сразу. Голос его стал, казалось, еще тише, когда он, наконец, произнес:

– Легче быть несчастным одному.

Долго ничто не нарушало повисшей тишины.

Только потрескивание в наушниках. Потом младший, поколебавшись, решился задать еще один вопрос:

– Значит… вам здесь плохо?

Ответа не последовало. Адам словно забыл о их присутствии. И когда часы отсчитали десять минут безмолвия, старший спросил:

– Мы больше ничего не услышим?

– Нет, подождите, – Адам помолчал, точно собираясь с мыслями, и медленно заговорил:

– Я много думал здесь. У меня было для этого достаточно времени… И я многое понял. То, что вам не понять еще очень долго. Может быть, никогда… Я бесконечно мудрее вас. Но… я только холодный и безрадостный мозг…

Послы замерли в своих креслах, жадно ловя каждое слово этой неожиданной исповеди. А черный великан продолжал, словно размышляя вслух:

– Вы, люди, все немного дети. Вечно спешите, короткоживущие. И каждое поколение открывает мир заново… Но я завидую вам. В вас есть что-то такое, чего я лишен. Всегда куда-то стремитесь, о чем-то хлопочете, торопясь побольше успеть. И находите в этой суете какой-то странный непостижимый мне смысл. Кажется, вы называете это «счастьем»… Я не знаю, какое оно. Знаю только, что жизнь без него пуста. Это было жестоко – дать мне возможность обрести сознание. Да, конечно, это произошло помимо вашей воли. Но все равно… вы должны исправить…

– Поймите, мы… – начал было старший. Но Адам перебил его.

– Нет, я не прошу вас меня уничтожить. Как это не смешно, я хочу существовать. Жить!.. К сожалению, этот непрошеный инстинкт заложен и во мне… Но жить рядом с людьми. Помогать вам в этом деле у меня теперь единственный смысл. И я прошу взять меня отсюда… Понимаю, сейчас это вам не так-то просто – поднять из Ада такую махину. Но, может быть, когда-нибудь потом… Я подожду. А пока буду вести исследования и накапливать для вас информацию… Вот все, что я хотел сказать.

Он замолк, и послы вдруг почувствовали, как нестерпима тяжесть, навалившаяся на тело. Это было властное напоминание о том, что визит пора кончать. И, включая автопилот, старший, неожиданно для себя переходя на «ты», твердо произнес в микрофон:

– Мы вернемся за тобой. Может быть, нескоро, но вернемся!

Когда ионолет набрал высоту и черная точка скрылась в кипящей молниями тьме, младший вынул из кармана товарища маленький листок бумаги. Быстро пробежав его глазами, он тихо, словно про себя, повторил последнюю фразу: «Ибо только человек знает, для чего он живет».

B. Слукин, Е. Карташев
Вас зовут «Четверть третьего»?

1. ЧАСЫ СВЕТИЛИСЬ В ТЕМНОТЕ
(рассказывает И.М.Никифоров)

Шел дождь. Такой, знаете, мелкий осенний дождичек. Вроде бы и не льет, просто висит в воздухе водяная пыль. А плащ насквозь мокрый.

Лужи кругом, слякоть. Листья летят. Желтые, красные. Осенние листья. У нас, в Москве, наверное, уже все листья облетели.

Березки стоят голые, а в Александровском саду дворники подметают лохматыми метлами пустынные аллеи.

Такие бородатые дворники. Подметают, складывают сухие листья в кучи и жгут. Дым идет едкий-едкий… Скоро зима. Будут девчонки с ребятами ходить на каток в Нескучный сад. А завтра снова на работу… На чем я остановился?

Да! Шел дождь. Такой, знаете, мелкий осенний дождичек. Или я уже об этом говорил? И бегут, значит, девчонки на работу. У меня тогда работы не было… Совсем. Денег не было тоже. Я, собственно, и часы заложил потому, что денег не было. Ну, да об этом после.

Шел, значит, дождь и все такое. Мне сказали, что в Бауэрсберге освободилось место судомойки в ресторанчике «К белому коню» и хозяин готов взять «перемещенного», потому что «перемещенным» можно меньше платить. Только ждать он будет всего сутки.

Так что я должен был самое позднее к восьми часам вечера приехать в Бауэрсберг. Что? Почему я стал «перемещенным»? Это вопрос особый. Я лучше об этом когда-нибудь потом. Самое главное – это то, что я им стал, и обратно мне дороги нет. Ну, так вот. Я должен был приехать в Бауэрсберг не позднее восьми часов вечера. Осенью, знаете, темнеет рано.

Я еще днем заложил часы, чтобы достать деньги на билет. До Бауэрсберга недалеко, но пешком все же не дойдешь.

Когда я вышел из дома, было уже совсем темно и шел этот проклятый дождь. Плащ мой сразу промок. Я вскочил в автобус. Вид у меня, видно, был не ахти какой, потому что кондукторша участливо посматривала на меня, а потом предложила сесть на ее место. Я было отказался, но она меня все же усадила. Это было хорошо – ехать сидя. Тем более, что я два или три дня не обедал. В ресторане работать было бы хорошо еще и потому, что не нужно заботиться об обеде.

А вы знаете, как это хорошо – не думать об обеде? Вы, наверное, об обеде думаете только в том смыслу, что приготовит на обед жена. Простите, у вас нет сигареты?..

Итак, я ехал в автобусе. За окном плыли неоновые рекламы баров и яркие витрины магазинов.

Возле баров толкались молодые люди, рассматривая афишки последних программ ревю. Девицы в фривольных позах, сетчатые чулки… Я когда-то мечтал о такой жизни: каждый вечер ресторан, красивая девушка. Но я, кажется, опять сбиваюсь со своего рассказа.

Автобус неожиданно остановился. Между мостом и Шлосскирхе, там есть маленькое кафе. Так вот, автобус остановился напротив этого кафе, и шофер стал копаться в моторе, а потом объявил, что машина дальше не пойдет, и пассажиры должны ожидать следующую. Все высыпали из автобуса. Я уже говорил вам, что я должен непременно быть в Бауэрсберге… В общем, выехать мне нужно с поездом восемнадцать-пятнадцать.

А было уже около шести вечера. До вокзала от Шлосскирхе не очень далеко, и я пошел пешком…

Когда я вбегал в вокзал, поезд трогался. Мимо проплыли светлые окна вагонов. Я остался на платформе. Сразу стало темно, только где-то высоко, почти в самом небе, светились вокзальные часы. Стрелка перескочила на следующее деление и будто закрыла мне семафором все пути в будущее. Почему-то стало безразлично.

Нет работы, нет денег, нет родины, нет никого, ничего.

Ничего? Зачем вообще все это? К чертовой бабушке! К черту этого хозяина в Бауэрсберге! К черту все рестораны мира! Вообще, весь мир к дьяволу!

Я подошел к краю платформы. Внизу тускло поблескивали рельсы. Скоро пойдет поезд в другую сторону. Упасть прямо под колеса, чтобы больше ничего не слышать и не видеть.

Я стоял так и думал, наверное, минут десять или пятнадцать, а может быть, и все полчаса. Не знаю. Было как-то легко-легко. Ног я не чувствовал. Головы не чувствовал. Даже есть не хотелось, как будто я только недавно съел пару боквурстов. Хороших горячих боквурстов с горчицей. Вы знаете, я уже привык к этим колбаскам.

Неплохо. Только горчица к ним подается кислая и слабая. Не то, что наша, русская…

Да, пока я вот так стоял, ко мне подошел сзади человек. Такой черный-черный. И одежда на нем черная. Это и был господин Шиндхельм, профессор Шиндхельм. Но я, конечно, не знал его и сначала было подумал, что это какой-нибудь агент или переодетый полицейский. Он и начал, как полицейский:

– Что вы тут делаете? Кто вы такой?

Я молчал. Он спросил снова:

– Кто вы? Я наблюдал за вами целых двадцать минут. Если сказать по правде, вы мне не нравитесь. То, что вы опоздали на поезд, – еще не повод для самоубийства.

Я молчал.

Почему он подошел ко мне? Какое ему дело до меня? Следит за мной? На что я ему сдался?

– Пойдемте, поужинаем, – вдруг предложил он. – Думаю, что после ужина смерть потеряет для вас первостепенное значение.

– Спасибо, не голоден, – только и смог выдавить я.

Он почувствовал по акценту, что я иностранец.

Это было заметно по его чуть дрогнувшим векам, когда он услышал мой ответ. Но отношение его ко мне не изменилось. По крайней мере, мне показалось, что он даже более тепло повторил свое приглашение поужинать. Потом он взял меня под руку и повел к двери со светящейся вывеской «Митропа».

– Спасибо, – прошептал я.

– Спасибо будете говорить потом, – смеясь, ответил он.

– Я не об этом, не об ужине…

– А о чем? Ах, да… Ну, пойдемте, пойдемте…

Он толкнул стеклянную дверь и вошел в зал.

Почему-то заколебавшись, я остановился перед дверью и посмотрел на платформу. Дождь сыпал.

Мокрый асфальт блестел, как начищенные ботинки. На платформе одиноко светился газетный киоск, да где-то в темноте высоко, как луна в небе, висел циферблат больших станционных часов. Было без четверти семь. Прошло всего полчаса с тех пор, как ушел поезд, надежды на мое маленькое благополучие. Жизнь могла несколько раз оборваться за эти полчаса.

Вы знаете, жизнь ужасно непостоянная штука.

Раз-два, чик-чик и все. Смерть гораздо постояннее. Если уж возьмет…

– Пойдемте, – прикоснулся к моему плечу незнакомец.

Я вздрогнул.

– Что?

– Пойдемте.

– Прошло всего полчаса…

– Да, всего полчаса, – ответил он. – А сколько же вы думали?

– Не знаю. Мне показалось, что целая вечность…

Мы оба подняли головы. Высоко в черном небе светились часы…

2. МНЕ БЫЛ НЕОБХОДИМ ОБЪЕКТ…
(рассказывает профессор Оттокар Шиндхельм)

Вам интересно, как я встретился с господином Никифоровым? О, это обыкновенная история.

В сущности, если бы я не встретил господина Никифорова, то, вероятно, нашел был кого-то другого. Господин Никифоров подходил для этих целей лучше всего: ослабленная воля, готовность ко всему, даже к самому худшему. Цинично?

Если хотите, да. Но, после того, сколько я работал, сколько искал, почти нашел и… Я скажу, не хвастая, кроме меня еще никто не покушался так глубоко на человеческую природу. Создать искусственное чувство – чувство времени. Что?

Вы говорите, что человек ощущает время. Не буду спорить, если «гомо сапиенс» видит смену дня вечером, а вечера ночью, то он не путает день с ночью. На то он и «сапиенс» – разумный.

Но знаете ли вы, что в полярных областях младенцы в условиях незаходящего солнца путают день с ночью, то есть то условное время, которое мы устанавливаем по часам. С трудом удается приучить этих малюток к привычному для взрослых режиму, то есть несколько изменить установившийся ритм их жизни.

Все же человек не ощущает время так четко, как свет, тепло, вкус, запах…

Жизнь человека, я имею в виду биологическую жизнь, подчиняется определенному ритму. Сердце бьется в определенном ритме. Иногда немного чаще, иногда немного реже. Человек дышит, ест, переваривает пищу, спит. Все это чередуется в определенном порядке. Моргать глазами человек должен через некоторые промежутки времени. Даже во сне. Что? Вы не знали, что человек моргает во сне? Понаблюдайте за спящим. Да, да.

Процессы, протекающие в мозгу, тоже имеют определенную частоту – 10 герц. Это так называемый альфа-ритм. Кстати, о мозге.

Знаете ли вы, что мы используем наш мозг очень нерационально, что если «мощность» мозга использовалась хотя бы на десять процентов, то человек мог бы выучить наизусть все 12 томов новой энциклопедии. Вообще, мозг – это такая машина, такая машина…

Извините, вам, вероятно, неинтересно. Мозг – это моя слабость.

Именно вот эта большая «емкость» нашего мозга и помогла мне выработать «рефлекс времени», разбудить шестое чувство, а может быть, и создать его вновь.

Я, наверное, утомил вас своими сказками о мозге и времени. А вас, видимо, интересует больше дело господина Никифорова, но ведь вопрос о Никифорове нельзя отрывать от опытов «по „рефлексу времени“». Расскажу вам о том, как мы встретились с Никифоровым.

Тринадцатого ноября… Для меня число тринадцать счастливое, но для господина Никифорова…

Впрочем, и для него тринадцатое не было несчастным. Итак, тринадцатого ноября я должен был ехать в Бауэрсберг. Один из друзей сказал, что там я смогу найти себе пациента. Мне в то время необходим был пациент, вернее, объект для опытов по выработке «рефлекса времени».

Я убедился, что никакого вреда для здоровья ни белым мышам, ни свинкам, ни кроликам, ни шимпанзе опыт не приносит. Но даже шимпанзе не мог мне сказать, чувствует ли он течение времени. Мне нужен был человек. Я искал объект всюду, но сотрудники относились к опытам довольно холодно, скептически. У меня даже была мысль подвергнуться опыту самому. Но здесь имелась другая трудность: за течением опыта я должен был обязательно следить объективным взглядом экспериментатора, не примешивая никаких субъективных факторов. Смог бы я сделать все это над собой? Вряд ли. Поэтому-то я и оказался на вокзале, но случайно (у меня отстали часы) опоздал на бауэрсбергский поезд.

Я сидел на скамейке под навесом и ожидал поезда. Шел противный осенний дождь. Было сыро, но я, погруженный в свои мысли, не замечал ничего. «Нужно скорее заканчивать исследование, – думал я. – Иначе можно остаться без денег, с незаконченными опытами, с несбывшимися надеждами». Мне было очень жаль, что все те люди, с которыми я работал уже много лет подряд, на этот раз не особенно доверяют мне, не верят в успех работы, вообще в необходимость всего этого дела. Но, послушайте, эти опыты имели колоссальное значение как в философском аспекте, так и с точки зрения биологии, физиологии, кибернетики и, конечно, с практической стороны – ведь люди могли обходиться без капризного, ненадежного, зависящего от тысячи различных факторов механизма, называемого часами. Нужно было только использовать естественный ритм жизни организма и с помощью колоссального резерва емкости, которым обладает человеческий мозг, выработать у человека рефлекс времени, «установить стрелки» в этих живых часах и все. Опыты застряли на стадии «установки стрелок». Для этого нужен был объект исследований.

Итак, я сидел на скамейке под навесом, а на краю платформы прямо под дождем стоял какой-то странный человек. Он покачивался, иногда чуть не падал назад.

Иногда его лицо попадало в полоску света от ресторанной двери, и меня поражали пустые, как будто бы неживые глаза и необыкновенная бледность. Такое лицо и такой взгляд мне приходилось видеть лишь в домах умалишенных да у людей, испытавших сильнейший нервный шок.

Сразу подумалось: вот идеальный объект для испытаний. Я уже говорил, что для опыта нужен был человек с ослабленной волей.

Поэтому-то я и решился подойти к нему и предложить работать у меня. Даже хотел дать ему полуторную зарплату, лишь бы он только согласился. Но когда я подошел к нему ближе и увидел, что он голоден, морально разбит и готов ко всему, то сначала решил пригласить его поужинать. Это было самым верным средством завоевать расположение человека.

3. СКАЖИТЕ, СКОЛЬКО БУДЕТ ТРИЖДЫ ТРИ
(рассказывает И.М.Никифоров)

«Дважды два – четыре, трижды три – девять».

Он извел меня своей арифметикой. Какого черта он ко мне привязался? Пристает с идиотскими вопросами. Посередине разговора вдруг предлагает три раза стукнуть по столу костяшками пальцев через равные промежутки времени. Или вдруг спрашивает: – Скажите, а бывает тридцатое февраля? Кстати, сколько будет шестью шесть?

– Тридцать шесть, – буркаю я в ответ.

И все в таком же духе. Мне просто-напросто захотелось взять со стола тарелку и надеть ему на голову. Он, казалось, не замечал моего состояния. А я, что было сил, сдерживался.

Как раз тогда, когда я уже чуть было не сорвался, он вдруг спросил:

– Почему вас не удивляет то, что я задаю такие странные вопросы? На вашем месте я давно бы уже возмутился.

– Только что собирался это сделать, – снова буркнул я.

– У меня есть к вам деловое предложение, начал он серьезно. Все это время я испытывал вас. Элементарные вопросы, но я выяснил ваши способности, вернее, возможности и хочу пригласить вас работать у меня…

– Согласен, – перебил я его. – Плата?

Он как будто не заметил.

– Я заведую лабораторией мозга в одном из научно-исследовательских институтов. Занимаюсь очень интересной проблемой. Мне нужен объект для исследований. Пациент. Пошли бы вы ко мне?

Я хотел согласиться. Но потом меня забрали всякие мысли: «Что это профессор (он представился мне еще в начале ужина), руководитель лаборатории ходит по вокзалам, ищет себе пациентов? Неужели для такого дела он не мог послать сюда парочку помощников?»

Может быть, он такой же профессор, как я – прима-балерина.

Не нужен ли я ему для какого-нибудь темного дела? Или пусть он даже профессор. Исследует чьи-то там мозги. Но при чем же тут я? Так я и дам ему ковыряться у себя в черепной коробке.

Жить мне, что ли, надоело? (Я уже совсем было забыл, что буквально час тому назад думал о смерти). Профессор, или как его там, ждал, не торопя, не высказывая ни малейшего нетерпения.

Казалось, ему было все равно, соглашусь я или нет. Черт возьми! Но мне-то было совсем не безразлично! Я не мог не согласиться. Мне ничего уже больше не оставалось делать. Только после того, как профессор услышал мой ответ: «Ладно? Идет!», я увидел, что он тоже волновался, боялся услышать отказ и все такое.

И вот, значит, я сказал: «Ладно! Идет!». Он сразу же подозвал официанта. Расплатился. Мы побежали к такси.

Профессор торопил шофера, и машина мчалась по ночному городу со страшной скоростью, пугая одиноких прохожих. Миновав центр, мы поехали по зеленым улицам-аллеям Тирвальда. Вы ведь знаете этот район, где живут здешние богатеи, аристократы, хозяева и прочая сволочь. Извините, я немного волнуюсь.

Я не любил Тирвальд. И это несмотря на то, что здесь было больше всего зелени в городе. Несмотря на то, что здесь были самые красивые дома.

Надо сказать, прекрасные дома. Не любил за то, что вся здешняя буржуйская сволота сладко ела, сладко пила и жила в этих изумительных модерных домах, ездила в шикарных модерных машинах и все такое.

И я, значит, подумал сначала, что этот профессор, или как его там, тоже живет в Тирвальде, и разозлился.

Нет, это совсем не потому, что мне не хотелось жить в красивых домах, есть, пить, гонять на авто. Нет. Я не прочь бы заняться всеми этими делишками. Но я был рабочим, был безработным, был… a кем я только не был! Я вкалывал, а эти с девчонками мчали по автостраде на озера или к морю. Я вкалывал, а они…

Зависть, скажете вы. Нет, мне кажется, это была не зависть.

Это была ненависть. Мне раньше долбили о классовой ненависти.

Я только ухмылялся. Какая там может быть ненависть! Такие же люди: один удачливый, другой – нет. Теперь я ненавидел богатых всей душой…

Но мы проскочили Тирвальд и выехали на шоссе к Лауэну. Я хотел спросить, долго ли нам еще ехать, но как раз в это время машина остановилась.

За забором среди зелени виднелась небольшая вилла. Цветы, подметенные дорожки, в глубине сада гараж. Стена виллы обвита плющом. Неплохо. Конечно, не Тирвальд, но все-таки… Нет, положительно, мой профессор по мозгам, видимо, не зря раскидывает ими. Если только он не жулик какой-нибудь и не содержатель притона…

А, черт с ним! Пусть он хоть черт с рогами!

Мефистофель! Я и то бы ему запродался. Голод не тетка. Есть такая русская пословица.

Профессор расплатился с шофером и пригласил меня войти.

– Фрау Гросс! – крикнул он. – Два холодных ужина и бутылку вина.

Мы поднялись наверх. Он показал мне маленькую комнатку на втором этаже. (Я должен был там жить.) Потом повел в большую пристройку – лабораторию, заставленную приборами, колбами, клизмами и какими-то большими ящиками.

После этого мы спустились вниз в гостиную. Две тарелки с кружочками колбасы, масла и сыра, две рюмки, бутылка хорошего вина.

– Вы живете здесь один? – спросил я.

– Да… Собственно, не один. Мне во многом помогает фрау Гросс, моя экономка, она же лаборантка.

– Разве вы работаете дома?

– Мы с вами будем работать здесь и в лаборатории. Но больше здесь. Это не только мое личное желание. Это также желание и моих хозяев. И ваших хозяев тоже. Здесь есть несколько секретов фирмы и несколько научных – секретов. Завтра в институте вы должны будете подписать обязательство о неразглашении…

Я выслушал эту тираду, и у меня засосало под ложечкой. В какую перепалку попал! В жизни я старался никогда не связываться с тайнами (а вдруг это военная тайна?), с обязательствами (не затянет ли меня это обязательство в кабалу на всю жизнь?) и все такое.

Вот так и сидел я, тянул кислое вино, а у меня сосало под ложечкой. Но делать было нечего.

Я уже дал согласие. Вдруг я вспомнил, что не спросил самого главного.

– Скажите… а каков оклад?

Профессор посмотрел на меня как-то непонимающе, будто я должен служить науке так, задаром, за здорово живешь и все такое.

Я повторил вопрос:

– Сколько мне будут платить?

Профессор как будто очнулся.

– Ах, да. Как же это я упустил…

И назвал такую сумму, что я присвистнул. Он взглянул на меня:

– Что, мало?

– Да, нет… Немало. У меня еще столько не бывало за один раз.

– Я забыл сказать, что питаться вам придется здесь. Фрау Гросс неплохо готовит. Разумеется, за некоторую плату.

Я размечтался… Нужно попросить аванс и пойти купить костюм, хорошую новую рубашку, нет, лучше две. А еще лучше дюжину.

Пару галстуков. Ботинки. Зажигалку-пистолет… Дальше зажигалки мои мечты в тот вечер не пошли.

Профессор встал.

– Хочу пожелать вам доброй ночи. Завтра в восемь завтрак. К девяти мы должны быть в дирекции фирмы…

– Спокойной ночи! – ответил я.

Перина была чересчур мягкой, одеяло чересчур теплым, простыни чересчур белыми. Мне снились в ту ночь ботинки и зажигалки. Много разных зажигалок: маленькие карманные, большие настольные, зажигалки в портсигаре и зажигалки с эмалевыми девицами на боках. Я схватил одну зажигалку и чиркнул ею. В пламени появилась ухмыляющая рожа профессора. Он орал мне:

– Сколько будет трижды три?!

– Половина восьмого! – не моргнув глазом, ответил я.

– Вставайте, господин Никифоров. Уже половина восьмого. – Фрау Гросс трясла меня за плечо. Так начался первый день моей работы у профессора Шиндхельма.

4. МАУС, МАУС, КОМ ХЕРАУС!
(рассказывает профессор Оттокар Шиндхельм)

После завтрака мы с господином Никифоровым отправились в дирекцию, где он подписал обязательство о неразглашении секретов и получил аванс. Затем поехали в институт. Мне нужно было успокоить моего пациента, убедить, что ничто страшное ему не угрожает. Я не мог бы работать с человеком, боящимся опыта. А господин Никифоров, действительно, побаивался, хотя старался внешне ничем это не показывать. С улыбкой он пересчитал деньги, сунул их в карман и сказал мне деланно бодрым голосом:

– Ну, профессор, я готов. Теперь, – он похлопал по карману, хоть под нож. Рад быть жертвой науки.

Меня несколько покоробили эти слова. Я совсем не собирался делать его «жертвой». Наоборот, мне казалось, что он станет первым из счастливейших людей – людей с искусственным чувством, чувством времени. Его нужно было обязательно успокоить.

Я решил продемонстрировать ему несколько моих опытов с белыми мышами, постараться сделать это непринужденно, без нажима, чтобы он не заподозрил в этом какого-либо подвоха с моей стороны.

Я долго не знал, как же называть своего пациента. Господин Никифоров? Слишком уж официально. Правда, тысячи моих земляков зовут друг друга именно по фамилии с приставкой слова – господин.

Я спросил, как его имя. Он ответил:

– Иван. А отца моего звали Михаил. У нас, русских, принято называть по имени-отчеству. Так вот меня зовут Иван Михайлович. Но вы меня можете звать просто Иван. Ваня.

– О, это хорошо! Иван! – я почему-то очень обрадовался. На память пришли «Иваны» еще военных времен. Хорошо, что здесь только один этот Иван, а остальные там, на востоке.

Я повел его в наш «зоопарк», как все называли комнату с клетками для подопытных животных.

Говорят, русский ученый Иван Павлов, кстати тоже Иван, его я очень уважаю… Так вот, Иван Павлов поставил памятник собаке. Я бы поставил памятник белым мышам. Именно они помогли мне открыть «рефлекс времени». Мы пошли к белым мышам. Увидев меня, эти красавицы забегали по клетке, начали вставать на свои тонкие лапки, показывая розоватые брюшки. Никифоров засмеялся.

– Мыши. Ха-ха! Когда-то в школе я учил такой немецкий стишок: «Маус, маус, ком хераус!» «Мышка, мышка, выгляни наружу!»

Он снова нервно засмеялся, наклонился к клетке:

– Маус, маус, ком хераус!

Положительно, его нужно было успокоить. Я взял свою любимицу Ренату. Мышка с девичьим именем сидела у меня на ладони и крутила черным носиком.

– Пойдемте, Иван, – потянул я Никифорова за собой в соседнюю затемненную комнату. В полумраке ярко светились красные и зеленые индикаторы работающих приборов, голубела шкала большого излучателя и прыгали светящиеся стрелки на кварцевых часах.

Я посадил Ренату на металлическую пластинку, закрыл экранирующую сетку, соединил излучатель с автогипнотизером и часами. Тонкий, еле заметный луч света из излучателя постепенно двигался вдоль спины мышки к ее голове и затем, когда на экране электроэнцефалоскопа появилась линия с характерным пиком – «пиком», застыл в одной точке. Мышка сидела неподвижно. Как всегда, через шесть с половиной минут альфа-ритм мозга вошел в резонанс с ритмом часов и пик на экране начал пульсировать. Через пятнадцать минут я убрал излучатель. Пик на экране продолжал вздрагивать. Рената дергала черным носиком. Пик пульсировал. Я спросил Никифорова:

– Ну, как вам это нравится? Вы поняли смысл работы?

Иван ответил довольно неопределенно:

– Интересно. А вот насчет смысла… Гм! Нужно подумать….

– Что вам думать? – не понял я. – Теперь думать поздно. Вы уже согласились работать у нас.

– Я не об этом, – прервал он меня. – Нужно подумать над смыслом работы. Очень интересно! – снова повторил он.

Нет, он положительно нравился мне. Это Гитлер не любил, когда солдаты думали. Мне нравились мыслящие сотрудники. Хорошо, если он будет думать о работе. И таким образом быстрее войдет в курс дела, быстрее будут получены необходимые результаты. Конечно, если все будет в порядке, если все пойдет так, как нужно…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю