Текст книги "Фантастика-2009"

Автор книги: Сборник Сборник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 40 страниц)

– Как просто! Но ты понимаешь, что у них запрограммировано?

– Трудно не сообразить. Все следы цивилизации отправить в Ничто.

– Вместе с Антилией, ты забыл сказать.

– Это ясно по определению. Для них это – заурядное действие.

– И люди – экспедиция – для их тогдашних программистов – ничто. Но не для нас? Или я ошибаюсь? Только не забудь: те люди не приносили присяги на самопожертвование. Ты знаешь, сколько их сейчас на Антилии?

– Ох, как ты скверно обо мне думаешь! Это я тебе припомню. Сколько человек там? Семьдесят два на этот час.

– Ты считаешь с «Арк Натом», или без них?

– Без них, понятно. Пока они дотопают, там всё закончится.

– А семьдесят две души для тебя что – прах на ветру?

– Опомнись, опер! Ты же побегал тут и соображаешь – сколько человек может вместить эта банка. Тысячи! А тут – семьдесят два...

– Думаешь, нам дадут время снять их?

– Это будет условием договора.

– Ты можешь с ними переговариваться?

– Нет, ты всё же не в себе. Ты что, не видел, сколько тут на борту чёрных ящиков?

– Прикидывал. Что-то под сорок.

– Так вот. Каждый из них – на прямой связи с Куполом. Для того тебя и заставили взять эту коробочку, чтобы и сам ты был у них под контролем.

– Они что – знали, зачем я оказался здесь?

– Предполагаю – да. Видимо, что-то в твоей системе, – тут он постучал костяшками пальцев по моей макушке, – подходит для связи с ними больше, чем, скажем, у меня или у других. У нас нет их частот, никак не воспринимаем, мы и техникой такой не владеем, вот только надеемся разобраться. А тебе, видишь, повезло. А они, по сути, вытащили тебя с «Арка» и позаботились о том, чтобы ты остался на Вокзале.

– Тогда – к чему было дурить мне голову всякими иллюзиями? Видом города, например? Зачем вся внутренность Вокзала – макет города, магазины, кафе, погранслужба и всё такое прочее?

Он пожал плечами:

– А вот у них и спроси. Ты меня колешь так, словно это я его конструировал.

Этот корабль выудили полностью исправным и совершенно пустым чисто случайно: на него наткнулись во время глубокой разведки в Малом Магеллановом... Рейд был глухо секретным, но уж ты должен был хоть краем уха о нём слышать.

– Постой. Вроде бы... Ну конечно, господи! Как я сразу не сообразил? Это ведь ты вёл тот поиск!

– Ну, я.

– Но я так и не нашёл твоего имени среди новых адмиралов.

– А я, – усмехнулся коммендер, – с тех пор и не схожу с этого устройства. Потому что мне единственному удалось хоть как-то с ним договориться. Это потом оказалось, что ты в этом деле ещё сильнее. Так что теперь придётся нам работать в паре. Ну вот, тебе, полагаю, ясно если не всё, то хотя бы главное. Похоже, мы приняли решение? Тогда составим текст. Переложим на Звёздный код. Подложим под твою коробку. Она передаст. А дальше – программа начнёт, я уверен, работать сама.

– То есть, к Антилии пойдём на автопилоте?

– Можно сказать и так, – кивнул он.

– А если потом – подальше? (Это вырвалось неожиданно для меня самого). В те края, откуда эта машина родом? Корабль ведь не сам по себе там оказался, верно? Кто-то его туда направил? Чтобы спрятать? Или – успели мигрировать?

– Ну и фантазия у тебя, – проговорил он одобрительно. – А что?..

Я с нетерпением ждал того мгновения, когда наш громадный Вокзал оторвётся от Руддерогги, иллюзия развеется и мы увидим маленький астероид с одиноким Куполом на его поверхности.

Но так и не уловил. Я как раз следил за стартом с орбиты нашего «Арк Ната», получившего наконец свою триди-схему. Декан-коммендер вручил её капитану, как говорится, без комментариев – лишь пожелал доброго пути. Лепет, услышав, что я с ними не лечу, лишь пожал плечами и пробормотал:

– Вольному воля... Вам не кажется, что ящики будут сохраннее у меня?

И узнав, что не кажется, не стал спорить и лишь покачал головой.

Они легко снялись с орбиты, и я стал смотреть на поверхность Руддерогги. Вернее, хотел посмотреть. Но не увидел ничего. Декан усмехнулся:

– Да мы уже десять минут в полёте. Привыкай, напарник: тут езда без толчков.

– Хорошо водишь, – сказал я ему. – Ты его так и оттуда вёл? Из той галактики?

– Так мне и дали, – сказал он. – Он сам поехал, стоило нам только в нём разместиться. И прямо сюда. Ладно, когда-нибудь мы разберёмся в его программах.

«Арк Нат» доковылял до Антилии тогда, когда мы уже заканчивали погрузку на Вокзал людей и того оборудования, какое было решено забрать. Наше оборудование, разумеется, людское. Был установлен строжайший контроль над тем, чтобы ни единый предмет, который мог принадлежать Великой цивилизации, не был вывезен с приговорённой планеты. Всё это должно было исчезнуть без следа – чтобы сохранить нашу цивилизацию, дать ей возможность без ошибок просуществовать столько, сколько ей будет отмерено.

Это было вовсе не так просто. В экспедициях поначалу об этом и слышать не хотели – в научной, и ещё менее – в военной. Чуть не дошло даже до применения оружия. Не понимаю, откуда эта страсть к инструментам для разрушения, что присуща каждому, или почти каждому из нас. Но что делать: человек противоречив. Да и наши великие предтечи – тоже. Военные утихомирились, только получив команду с Теллуса. Выглядели они при этом, как на похоронах. Так оно, по сути дела, и было.

Дении я сказал:

– Знаешь, что? Мне надоело вечно гоняться за тобой по всей Галактике.

Она вздёрнула голову:

– Скажи спасибо, что только по нашей. Пока.

– А что – тебе одной Галактики мало?

– Вот мало!

– Ну и прекрасно, – поддержал её я. – В таком случае считай себя зачисленной в экипаж Вокзала.

– С какой это радости вдруг?

– С этой самой. Это ведь единственный настоящий трансгалакт, известный нам. И поверь, он просто протирать пространство не станет.

– А ты что – его капитан? Так прикажешь понимать?

– Ещё не знаю. Но ниже старшего помощника опуститься просто не могу.

– Я подумаю, – пообещала она. – А теперь, может быть, ты меня наконец поцелуешь? Или забыл, как это делается?

Нет, память у меня оказалась в полном порядке.

Закончив свои дела, мы через чёрный ящик просигналили Куполу, что он может выполнить свою миссию.

Без нашего вмешательства Вокзал отошёл на нужное расстояние.

Антилия исчезла как-то буднично, скромно, без прощальной церемонии, без взрывов и разлёта осколков. Только что была – и вдруг стали видны далёкие звёзды, которые она перед тем загораживала от нашего взгляда.

Большие дела не нуждаются в шумихе, разве не так?

Повести

Александр Тюрин
Генерал Зима

1. Могикане

Драться, воровать и сквернословить я научился в сорок лет. А все мои нынешние товарищи умели это самое уже с десяти. Я же в десять лет играл на фортепьяно, носил длинные волосы и бабочку. В роли бодигарда выступала тогда бабуля. И любого, кто попытался бы обидеть её «Сенечку», бабушка отправила бы в нокаут ударом кошелки по голове. Даже на войне у меня было что-то вроде бабушки, хотя мотострелковый батальон – это вам не танцевальная рота почетного караула. Если бы какой-нибудь жлоб подбил мне глаз, значит из ПЗРК пришлось бы стрелять какому-нибудь жлобу. А ПЗРК «Секира» – это почти фортепьяно. Поэтому командиры меня берегли, чуть ли не трюфелями кормили.

Нам не стоило проигрывать войну. Побежденным – горе. Побежденные еще не раз позавидуют тем, кто с честью пал на той войне. Побежденный должен доставить удовольствие победителю.

После проигранной войны у нас было только два варианта дальнейшего существования. Какой надо было выбрать, если «оба хуже», как сказал известный исторический персонаж?

Можно было получить сертификат «молодого международного профессионала». Ты садишься в позу ученика и «силы свободы», пыхтя от счастья, заправляют тебе в мозги нейроинтерфейс. Что-то происходит в гиппокампе, что-то в амигдале и других частях мозга с нежными латинскими названиями. Диффузный нейроинтерфейс растворяется в твоей голове и ты меняешь ориентацию, то есть мысли, слова, чувства. Теперь твои деды – уже вовсе не русские победы... Однако для таких, как я, – не слишком молодых и не слишком вертлявых, для унылого большинства – такой вариант не проходил.

А можно было превратиться в «индейца». Да, пожалуй, это сравнение благозвучно. Когда белый человек осваивал Америку, он вдруг понял, что индейцы ему в общем-то не нужны. Ни как братья по разуму, ни даже на рабочей должности – негры попроще будут, готовы бесплатно вкалывать на плантациях, только разреши им петь блюзы. А у индейцев гонор, у них амбиции, Маниту сказал то, Маниту сказал сё. И вот у индейца отнимают поле и лес, зато дают ему огненную воду и инфицированное одеяло, и стоит он в перьях и с голой задницей, пьяный и заразный. А его зоркий глаз высматривает пустые бутылки и другое вторсырье, чтобы поскорее сдать его в пункт приема. Это, конечно, не жизнь для гордого мужчины, который помнит лучшие времена. Понятно, почему от всех могикан вскоре остается один, самый последний, да и этот вряд ли приживется. Индейцы принуждены воевать меж собой, только не за поле и лес, а за стеклотару и прочее вторсырье, потихоньку занимаются и каннибализмом. Откусят от тебя немножко, а если ты пропустишь момент, то уже помногу – и им это понравится. Глядишь, и ты уже в желудке. Нравственность индейцев меняется с каждым днем в худшую сторону, и когда ты смотришь на себя в зеркало, то видишь не Большого Змея, а форменную скотину, и внешнее сходство налицо...

Я работаю в артели. Мы занимаемся мусором, выдираем провода, сгребаем бумаги и тряпки, собираем металлолом, ломаем мебель и двери на доски, разбираем крыши и окна. Потом приезжают бульдозеры, экскаваторы, мусоровозы, и наконец – механохимические комбайны, напоминающие годзиллу в расцвете лет. «Годзиллы» из чего хочешь делают один-единственный продукт – гербидж-плитку, аккуратные квадратики фекального цвета. Это «что хочешь» – остатки нашей собственной цивилизации. От цехов, ферм, столбов, фабричных труб, котельных, детских садиков, школ, химчисток, парикмахерских после нас остается только площадка, покрытая гэрбидж-плиткой. Вот вам и завершающий этап totalen Krieg[10]10
  Тотальная война (нем.).


[Закрыть]. Со слезами отдав честь, отправил я в пасть «годзиллы» последний советский холодильник, проработавший полвека – не чета нынешним однодневкам. Кусок за куском довоенная эпоха превращается в ноль, в белое пятно и tabula rasa.

На этом «нуле» строится новая послевоенная построссийская жизнь – люди как машины, машины как люди, тоже умные и размножаться умеют; растения как дома, и дома как растения. Они растут сами, эти бескрайние парковки, офисные гроздья, супермаркеты, макдоналдсы, стрип-бары, гей-клубы, туристические агентства, высотные дороги-скайвеи, небоскребы-кактусы, по сравнению с которыми вавилонская башня – жалкий сорняк. Одинаковая новая жизнь из саморастущего нанопланта покрывает всю поверхность Земли от Патагонии до Чукотки. Ей будут радоваться умницы-амраши, получившие сертификат молодого профессионала – American Not Russian Professional. А нам дают возможность спокойно вымереть по «естественным причинам». Были и нет, как могикане, динозавры и трилобиты. Потом можно написать, что нас сгубило изменение климата.

И в самом деле, где она – долгая Русская Зима? Где могучий Генерал Мороз, который не только сковывал наши просторы, мешая нам трудиться и приучая нас к лежанию на печке, пьянству и сочинению сказок, но еще губил полчища завоевателей похлеще маршалов Кутузова и Жукова? Нигде. Даже посреди зимы моросит дождик, как в Уэльсе или Новом Южном Уэльсе. Но мы не в Уэльсе, а на полярном Урале. Дождик впитывается наноплантом и небоскребы растут выше, скайвеи дальше...

Что-то я загрустил, как корнет Оболенский. А на самом-то деле последнее время нашему племени откровенно везет. Фортуна, знаете, каким местом повернулась – передним. У нашего вождя завелся свой человечек в администрации дистрикта North Jugra и тот стабильно дает нам подряды на сортировку и вывоз мусора.

А последнюю неделю вообще счастье привалило. Мы разбираем не унылые руины какого-нибудь кирпичного заводика, а работаем в самом настоящем поместье. В западной его части приличная усадьба, похожая на елочную игрушку огромных размеров, сад, бассейн и детская площадка под диамантоидным куполом, прудик с золотыми рыбками, вертолетная площадка – там обитает айтишный инженер высокого уровня. А в восточной части поместья остался дом, обычная хрущевская пятиэтажка. Во время войны «силы свободы» применили здесь боевую плесень и она сожрала всё живое, прежде чем саморазложиться – замечательное, экологически чистое оружие. (И это всего лишь какие-то самореплицирующиеся дендримерные молекулы – тьфу, язык сломаешь.) Так что спим мы не на бетонном полу, а в нормальных пружинных кроватях. Перекусываем не на корточках, а на настоящих табуретках за столом. А во время, свободное от работы, мы не глотаем наркод[11]11
  Психопрограммный интейрфейс наркотического действия, принимается орально.


[Закрыть], а читаем письма из прошлой жизни...

Вообще, тонкая натура отличается от грубой тем, что у нее есть возвышенный идеал. Еще на войне я мечтал о том, чтобы наши ракеты «земля-воздух» не раскурочивали врага, а просто меняли у него образ мыслей и пол. Чтоб вместо грозного иностранного летуна, желающего порвать тебя на мелкие кусочки, к нам бы прилетали блондинки вроде Скарлетт Йохансон. Вот пусть они меня и побеждают в ночное время суток.

А на нынешней работе я многажды представлял себе, что стал чем-то вроде огромной губки, которая впитывает в себя всю старую жизнь на вечное сохранение. Все эти песни Майи Кристалинской и Леонида Утесова, фильмы Гайдая, подвиги пионеров-героев, дедовские ордена, переходящие вымпелы ударников труда, почетные грамоты, выданные стахановским дояркам и заслуженным учительницам, письма советских юношей девушкам-комсомолкам. О душе, а не об «этом самом»...

В пять вечера мы оборвали функционирующий коаксиальный кабель. Мы же мастера ломать, рвать, перекусывать. Кто ж мог знать, что возле заброшенного дома проходит работающий кабель. Юнга Васёк, не особо задумываясь (о чем он только думает, онанист прыщавый), перекусил многожильный КП-58 своими самозатачивающимися кусачками. И никто, за исключением трансцендентных существ, не знал, что это коренным образом переменит всю мою жизнь.

Я пошел вдоль кабеля – в нашем племени мои руки отвечали за утилизацию проводов – и где-то в пять часов пятнадцать минут оказался рядом с усадьбой инженера Кривицкого. Именно в этот момент из открытого окна на втором этаже вылетел горестный вопль и компьютерная консоль. Вопль улетел в смутный вечерний воздух, а консоль я поймал, инстинктивно подавшись вперед.

С полминуты из окна доносились неразборчивые слова на повышенных тонах, напоминающие звуки скандала, потом оттуда выглянула худющая девочка. Личико совсем как морковка, а вся как палочник. Есть такое насекомое, я когда-то держал их у себя, целую банку. Если выразиться более элегантно, то девочка была как палка. Воплощенная анорексия.

– Ты, кажется, забыла поесть, – сказал я вместо приветствия.

– Я просто не хочу ничего есть, – ответила «палочка». – Я не хочу жрать их еду. – Акцент у нее был как у всех амрашевских деток, пытающихся говорить по-русски.

– А я хочу, – честно сказал я, ведь мы, «индейцы», никогда не врём. – Я все время хочу кнедлики, бублики, фрикадельки, клецки, патиссоны, круассаны и... Список можно продолжать хоть до завтра.

– Серьезно?

– Правда. Ты что, не видишь, как у меня текут слюнки?

Потом из окна выглянула женщина. При виде меня её растерянное лицо стало строгим и гордым, как у римской матроны.

– Что вы тут делаете? – сказала она без всякого акцента, однако с типичными обертонами строгого рабовладельца.

Да, да, знаю, шабашники, вроде нас, не имеют права подходить к жилым строениям ближе чем на пятьдесят метров. Если бы на нашем месте работали биомехи[12]12
  Нанотехнологические устройства, обладающее некоторыми функциями живых существ, такими как потребление энергии из окружающей среды, выделение, самовоспроизводство.


[Закрыть], то им, наоборот, надлежало бы не удаляться от жилья дальше чем на полсотни метров. Они ведь могут повредиться, переохладиться или перегреться, их могут украсть – а они, в отличие от нас, стоят ой как дорого.

– Мы случайно повредили коаксиальный кабель, ведущий к вашей резиденции – честное слово, мы не виноваты, подрядившая нас организация не указала его на плане. Я пытался понять, куда он ведет. Да вот еще это...

Я показал консоль.

– У меня чистые руки. Честно.

И в самом деле, я мыл их только вчера.

– Бросьте это в мусорный бак, – отрезала мадам. – А насчет кабеля не волнуйтесь так – я вызову нашего электрика, он сам все проверит.

– Нет, не выбрось, – из окна снова появилась девочка-палочка. – Это моя любимая консоль. Пусть дядя принесет ее сюда, а я угощу его твоими пирожными.

– Но этот господин совсем не хочет есть.

Какой фальшивый голос был у этой мадам. Но девочка сразу опровергла свою мамашу.

– Он только что сказал, что хочет. Пусть придет сюда, и мы вместе поедим. Пожуем-поболтаем.

На лице женщины выписалось страдание. Ее можно было понять и даже представить себя на ее месте. Богатые тоже плачут, страдают, переживают – это нам, голи перекатной, внушили с помощью бесконечных мыльных сериалов. С одной стороны эта мадам привыкла угождать своему странному ребенку, с другой – я был для нее опасен. Какой-то подонок из низших слоев, наверняка криминальный, скорее всего несущий биологические и информационные вирусы, инфосифилитик, сифоинфилитик. Наверное, еще год назад я застеснялся бы и оставил ее самостоятельно решать проблемы со своим ребенком. Но за этот год моя совесть куда-то подевалась, сдулась, исчахла.

– Эй, давай поднимайся на второй этаж, – знай себе нудила «палочка». – Чего тянешь, что ты там стоишь, как памятник?

– Если вы не возражаете, хозяюшка, я зайду на десять минут. Так, наверное, будет лучше для вашей малышки. И кроме того, мне есть, что сказать ей насчет правильного питания.

На лице женщины обозначился перелом. Душевный перелом.

– Ну хорошо, десять. Я сейчас спущусь и открою вам.

И дверь действительно распахнулась. Чтобы я мог войти, хозяйке пришлось отключать робостража, который уже потянул ко мне свои щупальца.

– Выдохните сюда, пожалуйста.

Я дыхнул в трубку, на ней зажегся зеленый индикатор. Теперь хоть буду знать, что у меня нет туберкулеза и серозного менингита. А вши, надеюсь, не разбегутся – не кони же.

Впрочем, дальше первого этажа мне подняться не дали. Бдительная женщина остановила меня в подсобке около кухни. Ничего такая подсобка, я бы согласился в ней прожить всю оставшуюся жизнь, особенно если будет доступ на кухню – а там картошечка сама чистится, кастрюльки сами по плите скачут на магнитных подушках, а холодильник рассказывает и показывает, какие блюда можно изготовить из всякой снеди, лежащей у него во чреве.

Вбежала девочка-палочка. Даже влетела. Похоже, ее легкое тельце перемещалось под действием сквозняка.

– Гамбургер хочешь?

– Давай вначале твою консоль проверим.

– Да дерьмово она работает, уже неделю. Поэтому я и выбросила ее в окно, когда онлайн вырубился. Папа говорит, что может ее починить, только ему неохота свое время тратить на эту окаменелость.

– Мне охота. Я тоже окаменелость.

Консоль включилась по голосовой команде и начала загружать операционку «Линукс Убунту». Штучка в самом деле антикварная, с корпусом из какого-то золотистого металла и изумрудными кнопками. А неисправность оказалась хиленькой – один из дисковых разделов переполнился. Сто лет неиспользовавшиеся файлы я удалил, файл подкачки уменьшил. Это минут десять у меня заняло.

– Так ты получается круче моего папы, – подытожила «палочка», дотошно проверив работу консоли.

– Я бы этого не сказал. Просто твой папа – человек будущего, а я – вождь одного маленького забытого племени, в котором кроме меня никто уже не числится.

– А где твои перья, вождь?

– Потерял, потому что носил набекрень, как матросы бескозырку. Ладно, я пошел, меня уже бизоны заждались.

– Ты ж голодный, – напомнила девочка. – У нас весь холодильник забит жратвой. А холодильник у нас здоровенный, как шкаф. Даже не понимаю, зачем нам такой холодильник?

– Попробуйте мои жареные колбаски, – вымучила из себя хозяйка, – это баварские охотничьи вурстхен.

Честно говоря, я на эти «вурстхен» набросился как бешенный зверь, с утра же почти не жрамши, у меня на свежем воздухе аппетит зашкаливает. Соблюсти декор уже не получилось. Я, если б представилась возможность, и хозяйку бы сожрал. Пухленькая такая.

– Ты присоединяйся, – переведя дух, сказал я «палочке». – Как звать твое превосходительство?

– Николь. Никки.

Что ж это с именами нынче творится? Куда Маши-Наташи подевались, растаяли что ли как снегурочки вместе с полярными льдами?

– А чего сама не ешь-то? Ты же настоящий гвоздь, Никки. Вырастешь, будешь как вешалка. На тебя тогда пальто будут вешать по ошибке.

– Уже ем, – сказала девочка и откусила от колбаски под восхищенные взгляды своей мамаши, потом еще и еще. – А я не хотела есть, потому что мир – ужасен. Он – противный!

– И плевать на мир. Чего о нем думать? Он-то про нас не думает. А чем он тебе ужасен?

И она рассказала про какого-то белого медвежонка из зоопарка, у которого слишком маленький бассейн и который никогда уже не сможет увидеть свою ледовую родину, потому что все льды растаяли.

– Медвежонок! Мне бы на место этого млекопитающего. Уж он то, не беспокойся, трескает за милую душу.

– Доктор сказал, что у некоторых детей обостренное чувство справедливости, – добавила женщина, – и они могут высказать протест только одним образом – прекратить есть, чтобы досадить своим родителям, которые для них часть этого несправедливого мира.

– Когда я досаждал своим родителям, то съедал все сладкое из буфета, – сказал я. – Спасибо, мне пора. А то бизоны действительно заждались и уже начали острить рога... Знаете, барыня-сударыня, о несправедливости Николь могла узнать только от вас. Не надо портить жизнь ребенку.