355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Саския Норт » Клуб гурманов » Текст книги (страница 10)
Клуб гурманов
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 01:12

Текст книги "Клуб гурманов"


Автор книги: Саския Норт


Жанр:

   

Триллеры


сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

26

Моя милая, милая Хан!

Это так ужасно, видеть, как тебе больно, и знать, что эту боль принес я. Но у меня нет другого выхода, как расстаться с тобой. Так нужно. Как бы благодарен я ни был за твою поддержку, доверие, веру в меня (если бы тебя не было рядом, кто знает, какой глубокой оказалась бы моя пропасть) и за понимание. С этого дня я буду стараться спасти то, что еще можно спасти. Я не хочу потерять Бабс. Я не хочу потерять детей. Поэтому я решил сдаться этой ситуации и больше не сопротивляться, а постараться понять.

Да, я люблю тебя, несмотря ни на что. То, что было у нас с тобой, было прекрасно, волшебно и незабываемо. Возможно, это даже спасло мне жизнь, но за всем этим стоял страх. Мы были одинокими, потерянными и попытались на короткое время спрятаться друг за другом. Так мне кажется. Но ураган затих, снова выглянуло солнце, и надо жить дальше. Я никогда не хотел разрушать свой или твой брак, и насколько я знаю, ты тоже этого не хотела. Так что, пожалуйста, Ханнеке, начни смотреть в будущее и сохрани то, что у нас было как прекрасное прошлое. Ты всегда будешь занимать место в моем сердце, но каким странным тебе это ни покажется, все остальное пространство в нем принадлежит Бабс. Я надеюсь, что и тебе однажды удастся снова впустить в свое сердце Иво.

Что касается Симона, ты права, но я не могу иначе, я связан с ним по рукам и ногам. Кроме того, я не хочу больше злости, она сжирает меня изнутри. Весь следующий год я хочу посвятить восстановлению руин, ведь они возникли по моей вине: как с Симоном, так и с Бабс. Обещаю: я сделаю все, чтобы моя жена снова полюбила меня, а фирма вернулась ко мне. Да, я вижу, что тебе противно это читать, но я должен поставить себе эти цели. И чтобы достичь их, я уже принял решение продать дом. Я хочу уехать из этой проклятой дыры и выйти из клуба гурманов. Выйти из-под сферы влияния Симона. Начать с чистой страницы.

Милая Хан, нам лучше не общаться и не видеться. Это мое последнее письмо тебе. Мы, конечно, будем встречаться на улице, у друзей, на корте, слышать имена друг друга в чьих-то рассказах и это будет причинять боль, но она пройдет, поверь мне. Я надеюсь, что когда-нибудь мы снова станем просто друзьями, и Иво меня простит.

С любовью, Эверт

Это электронное письмо было написано за неделю до пожара. Я все гладила и гладила бумагу, как будто могла утешить этим Ханнеке, а слезы капали из глаз прямо на стол. Я снова и снова перечитывала слова Эверта и снова и снова убеждалась: он не хотел умирать.

Я положила голову на письмо и увидела перед глазами ее. Как ее тело отсоединяют от аппаратов. Ее сильное молодое тело, которое не имело права умирать. Неужели ее печаль по Эверту была так велика, что она прыгнула за ним? Я покачала головой. Как Эверт не выбирал смерть, так и она не хотела ее. Это было совершенно очевидно. Ханнеке знала, что Эверта убили, и она была готова доказать это вот этими письмами. Которые сейчас были в портфеле у Симона.

Я застонала. Я чувствовала себя больной от горя, больной от самой себя и от моих друзей.

По садовой дорожке проехала машина, и я подошла к окну посмотреть, кто приехал. Это был Михел. Я быстро смяла письмо и сунула в карман, вытерла слезы и развернула газету. По официальной версии, я еще не могла знать о смерти Ханнеке.

– Ох, Карен, – пробормотал Михел, увидев меня.

Он неловко склонился надо мной и обнял.

– Что случилось? – спросила я изо всех сил непринужденно. – Хочешь кофе?

– Не вставай. И обними меня. Пожалуйста.

Он зарылся носом мне в волосы и вдохнул воздух.

– Карен. Дело в том… Я хотел сам тебе сказать… Я сразу поехал домой.

Я схватила его за руку и потянула на стул рядом с собой.

– Что? Что случилось?

Он вздохнул и замолчал. Потом взял меня за плечи и прижал к себе.

– Сегодня Ханнеке снимают с аппаратов. Это больше не имеет смысла… Ее мозг настолько поврежден… На самом деле, она уже умерла.

Он крепко сжал меня и застонал. Его грудь дрожала.

– Кто… Кто тебе сказал?

– Симон. Он позвонил мне полчаса назад. Все поехали туда…

– Все?

Мне стало гадко от этого слова.

Вздрагивая, Михел вытащил из кармана сигареты и закурил. Я встала и тоже взяла одну. Он протянул мне зажигалку. Но руки дрожали так сильно, что я никак не могла попасть в огонек.

– И… – сказал он хриплым срывающимся голосом, отводя от меня глаза, – нас там не хотят видеть. По крайней мере, тебя. Я знаю. Это смешно. Я тоже ужасно разозлился. Симон не может ничего сделать, он тоже считает, это ужасно. Но Иво ее муж… Мы должны уважать его выбор.

Мне вдруг стало жутко холодно.

– Ничего страшного. Я все равно не хочу прощаться с ней в окружении людей, которые, возможно, виноваты в ее смерти.

– Карен…

– И неважно, кто ее толкнул. Если даже она прыгнула сама, ее вынудили. Она должна была умереть, потому что многое знала о смерти Эверта.

– Дорогая, это не имеет смысла. Я понимаю, ты злишься и расстроена, но, пожалуйста, будь разумной.

– Это как раз то, что я наконец-то и делаю.

Михел устало сжал пальцами переносицу. Потом поднял глаза и вопросительно посмотрел на меня.

– Пожалуйста, Карен, задумайся о том, что ты несешь. Прекрати эти пустые обвинения. Иво потерял жену, Бабетт мужа… Этого достаточно. Оставь их в покое.

– Я не прощу себе, если оставлю все как есть. Я знаю, что Ханнеке никогда не покончила бы с собой, какой бы пьяной и расстроенной она ни была. Это мой долг перед ее детьми – поставить это под сомнение.

Он замолчал и взял новую сигарету. По его небритым щекам катились слезы. На какой-то момент он опять стал тем ранимым, добрым парнем, в которого я когда-то влюбилась. Мне захотелось его утешить. Он отвернулся.

– Я не могу рисковать всем, что заработал таким тяжелым трудом, ради твоей невероятной теории заговоров. Ты не можешь заставить меня отказаться от моей жизни и от моей фирмы. Я этого не сделаю. Я не встану на твою сторону. Ты будешь действовать одна, совсем одна.

Письмо Эверта прожигало мой карман. Но я не могла дать Михелу прочитать его без объяснений, как оно ко мне попало.

– Я знаю, Михел. И я надеюсь, будет еще не поздно тебя переубедить. Я имею в виду, для наших отношений.

27

Иво не хотел меня видеть, не хотел со мной разговаривать. Поначалу он даже сказал, чтобы я не приходила на похороны. Возможно, из одного только отчаяния и беспомощности он направлял в меня все свои стрелы. Я была предательницей, и в этом убеждении его поддерживали Анжела и Патриция, которые, казалось, с каждым днем злились на меня все больше. Сначала со мной еще здоровались в супермаркете, но неделю спустя и это прекратилось. По словам Бабетт, Анжела и Патриция постоянно взвинчивали друг друга разговорами обо мне, причем вспоминали один негатив. Почему я показалась им такой противной в самый первый вечер, что говорила, в чем была одета, как себя вела, что делала. Выяснялось, что все это время я была бесполезным придатком в их компании, меня терпели только потому, что мы были дружны с Ханнеке, а у Симона были дела с моим мужем. Что они с самого начала были уверены, что я их когда-нибудь предам, потому что я втайне смотрела на них свысока, а себя считала самой умной. Но все-таки никак не ожидали, что я окажусь такой стервой, что позволю перед полицией опозорить свою лучшую подругу и ее мужа.

Я прекрасно знала, как ведутся такие разговоры, потому что сама два года присутствовала при них. Характер, внешность, брак, семья отсутствующего человека подвергались полному анализу, а нередко разносились в клочья. Раньше я всегда считала, что добавляла в эти разговоры только нюансы, но теперь, когда вышла из их круга, я поняла, что была их полноправным участником, просто потому, что это была приятная и безобидная для нас манера общения. О нас самих речь можно было не заводить, наши страхи, неуверенность, наши отношения друг к другу оставались вне сферы разговоров. Это давало чувство сплоченности, принадлежности к лучшей части человечества. Мы хорошо воспитывали наших детей, а кто-то там – плохо. Мы выпивали в меру, а такая-то – алкоголичка. У нас прекрасные мужья, ее муж – козел. Мы со вкусом обставляли дом, у нее все в запустении. Мы хорошо играли в теннис, она едва попадала по мячу. Мы тщательно выбирали одежду, она пыталась нам подражать. У нас были деньги и приятная жизнь, она только мечтала принадлежать к нашему кругу. Мы были стройными сами по себе, ей приходилось все время сидеть на диете. Наши мужья нас уважали, ее муж не пропускал ни одной юбки.

Странно, но изгнание из «клуба» неожиданно придало мне силу и чудесное чувство облегчения. Разрыв не сломил меня, хотя я всегда стремилась нравиться всем, даже тем, кто не нравился мне. Но теперь я с каждым днем становилась все сильнее, как будто понемногу вновь обретала саму себя. Что мне действительно не давало покоя, так это сильная, до боли, тоска по Симону, которая никак не проходила. Она становилась даже сильнее, превращаясь в навязчивую идею, даже несмотря на мои подозрения в его причастности к смерти Эверта и Ханнеке. Мысли о нем приходили ко мне с самого утра, когда я только открывала глаза, когда делала бутерброды детям в школу, ходила по магазинам, ехала в школу на велосипеде, работала за компьютером, – всегда и везде его призрак сидел у меня в голове и не давал сосредоточиться. От любой романтической песенки по радио, какого-нибудь душещипательного выступления Марко Борзато [8]8
  Современный популярный нидерландский поэт и певец (Прим. перев.).


[Закрыть]
мое воображение как с цепи срывалось. В мыслях я вела с Симоном нескончаемые разговоры, в которых он терпеливо объяснял мне, что не имеет никакого отношения ни к смерти Эверта, ни к смерти Ханнеке, а потом заключал в объятия и долго целовал. Иногда я была уверена, что именно он был автором дьявольского замысла, в другой раз убеждала себя в том, что он никак не может быть с ним связан. Лежа в постели по ночам, я мысленно сочиняла ему письма, и-мейлы и SMS-ки, в которых то пыталась объяснить свои противоречивые чувства, то просто обзывала его отвратительным фанфароном, манипулятором и ловеласом. Подливало масла в огонь еще и то, что он сам время от времени присылал мне сообщения, которые я немедленно уничтожала, не отвечая. Их содержание иногда казалось легкомысленно-дружеским ( Интересно, как ты поживаешь. Целую),иногда полными отчаянья ( Сообщи о себе, пожалуйста! Целую бесконечно),а иногда совершенно откровенными (Опрокидываю тебя на письменный стол. Расстегиваю блузку и нахожу твои груди, твои твердые соски. Целую их, глажу, облизываю тебя всю. Теперь ты!)

Моросил дождь, и над лугами висел туман, в котором паслись сонные коровы. Михел и я с детьми, одетые во все белое, каждый с красной розой в руке, стояли вдоль улицы Блумендейк, на которой с минуты на минуту должна была показаться траурная процессия с гробом Ханнеке. Друзей и родственников пригласили домой, чтобы проститься с Ханнеке и проводить ее в Большую Церковь; знакомых, соседей, сослуживцев по работе и прочих попросили выстроиться с красными розами вдоль маршрута процессии.

Казалось, на улицу высыпала вся деревня. Вдоль дороги в глубоком молчании, с печальными лицами, стояли сотни взрослых и детей, и это было впечатляющее зрелище. Я точно знала, что Ханнеке это бы очень понравилось.

Все как будто затаили дыхание, когда белый катафалк, на котором покоился усыпанный цветами гроб мореного дуба, медленно поравнялся с нами. Иво шел в сопровождении Бабетт, Мейса, Анны, своих родителей и родителей Ханнеке. Они шли за гробом словно в беспамятстве, с красными, воспаленными от горя лицами. Поднялась волна рыданий. Михел обнял меня. Я слышала, что он шмыгает носом. Бабетт осторожно махнула нам рукой.

– Мам? – Аннабель удивленно взглянула на меня. – Ты плачешь? – Я кивнула и улыбнулась ей, прижимая их с Софи к себе.

– Папа тоже плачет, – шепнула Софи на ухо старшей сестре, и Аннабель, повернувшись к отцу, который вытирал платком глаза, взяла его за руку.

– Мейс говорит, что она умерла, но на самом деле нет, потому что она всегда будет с ним, в его сердце…

Патриция и Анжела были единственными в траурной процессии, на которых были большие, тяжелые солнцезащитные очки. Обе трагически опирались на руки своих супругов и полностью игнорировали нас. Симон сочувственно подмигнул нам.

– Просто возмутительно, – пробормотал Михел, он обвил меня рукой, и мы присоединились к нескончаемому потоку людей, следовавших за процессией.

В церкви мы нашли местечко сзади, у большой мраморной колонны среди зевак. Все скамьи были заняты. Дети, играя, забирались на скамейки для хора за утопающим в розах гробом. Над ним висела большая черно-белая фотография, на которой улыбающуюся Ханнеке в обе щеки целовали ее дети. Из колонок доносились звуки «Everybody Hurts»группы R.E.M., [9]9
  Одна из самых известных песен популярной американской рок-группы (Прим. перев.).


[Закрыть]
ее любимой песни, она говорила много раз, что если уж умрет когда-нибудь, то пусть на ее похоронах исполняют эту песню. Я положила голову Михелу на плечо и вцепилась ногтями в его руку.

Впереди, прислонившись друг к другу, сидели наши друзья, Патриция и Анжела все еще прятали глаза за темными очками, Симон обнял Иво.

– Прямо театр, как ты считаешь? – прошептал кто-то, сидящий сзади, мне на ухо. Я повернулась и увидела прямо перед собой круглое лицо Дорин Ягер.

Распорядитель похорон занял место за кафедрой, и наступила тягостная тишина. Он предоставил слово Симону. Трудно было сказать, был ли он взволнован или расстроен, в любом случае выглядел он мрачным и изможденным. Он несколько раз пригладил волосы рукой, легкомысленно сунул руку в карман, кашлянул и стал говорить, как тяжело ему стоять здесь перед нами, друзьями и родственниками такой прекрасной, молодой, цветущей женщины, матери и супруги, дочери и подруги, которая была еще и талантливым и успешным дизайнером по интерьерам. Он говорит эти слова по просьбе своего лучшего друга Иво, который был не в состоянии говорить сам.

– До чего хорош. Прямо само обаяние.

Взгляд Дорин прожигал мне спину, она продолжала нашептывать мне в ухо язвительные комментарии, как будто чертенок, который сидит на плече. Я повернулась и шепотом попросила ее заткнуться, после чего она, к счастью, замолчала.

– Я думала, ты будешь сидеть впереди, где места для VIP… – начала она, когда мы вышли из церкви.

Дорин стояла, прислонившись к стене, и нервно скрутив самокрутку, густо облизала ее и заткнула за ухо.

– Бросила. Да вот опять начала, но стараюсь курить как можно меньше. Между тем, как скрутишь и закуришь, должно пройти минимум десять минут. Дала себе слово.

Ее авторитарная, презрительная манера общения исчезла. Она пугливо озиралась по сторонам, вид у нее был такой, как будто она не спала неделю.

– У тебя еще хватает духу заявляться сюда и во время службы болтать со мной! И это после того, что ты выкинула! Почему ты мне солгала? Почему ты раструбила всем о вещах, которые я никогда не говорила? – яростно набросилась на нее я. Она только искоса посмотрела на меня холодными голубыми глазами и пожала плечами.

– Иногда так надо. Чтобы сдвинуть воз с мертвой точки. И хотя ты, возможно, и не говорила этого, я знала, что у тебя были сомнения. Да и что за подруга ты была бы, если бы их у тебя не было? Но можешь успокоиться, я жестоко наказана за свои методы работы. Меня отстранили от этого дела…

Она опустила глаза и стала ковырять своим грубым ботинком траву.

– Симон подул в свисток, хоп – и меня уже нет. Ну и ладно. Ты тоже, я смотрю, впала в немилость.

– Благодаря тебе.

– Давай, вали все на меня. Вы всегда так делаете. Если ты садишься за руль пьяный в дым и тебя останавливают, мы – последние гады. Но если одного из твоих котов давит какой-нибудь выпивоха, тут гадами оказываемся мы. И при этом вы кричите, что на улицах беспорядок, что должно быть больше полицейских. Но всеми возможными способами уклоняетесь от налогов. Как будто законы не для вас.

– Тебе надо вступить в социалистическую партию. Тогда сможешь копать еще глубже…

– Заткнись. – Она достала из-за уха самокрутку и закурила.

– И ты еще имеешь наглость обвинять Симона, хотя сама превысила полномочия, – сказала я.

Дождь усилился. Я подняла воротник пальто.

– Я видела, как эта женщина, которая там так радостно смеется на фотографии в окружении своих детей, твоя подруга, – она с упреком показала на меня рукой, – корчилась в судорогах на тротуаре. В комнате я обнаружила ее сумочку. Ее мобильный, полный номеров ее друзей, ее ежедневник с фотографиями детишек, полный записей о встречах. Я сразу же поняла: это сильная, пользующаяся успехом, жизнерадостная женщина, люди такого типа не бросаются с балкона от несчастной любви. Поверь мне, я видела много самоубийств. И если бы ты сама видела ее там, ты бы тоже решила найти убийцу, чего бы это ни стоило.

Михел вернулся и раздраженно стал махать мне, чтобы я шла к нему.

– Мне надо идти. Но я хочу поговорить с тобой, – шепнула я, и Дорин посмотрела на меня с наигранным удивлением:

– Она хочет поговорить. Господи Боже мой! Мне уже нечего тебе сказать. Я не веду это дело.

Она жадно затянулась своей самокруткой, и ее глаза посветлели.

– Хотя поговорить-то можно. Позвони, у тебя есть моя карточка.

Спрятавшись под бесчисленными зонтами, все прощались с телом Ханнеке, которое медленно опускалось в могилу. Я не рыдала так даже на похоронах своей матери, нос и глаза у меня совершенно опухли от слез. Я плакала не только потому, что потеряла Ханнеке, я потеряла все. И теперь я стояла здесь, чужая всем, даже собственному мужу. Он пробовал утешать меня, мягко поглаживал, давал носовые платки, нежно сжимал руку, но это только усиливало мои рыдания. Я не могла оторваться от большой черной ямы, куда навсегда исчезла Ханнеке, даже когда большинство присутствующих уже пошли к залу, где были приготовлены семга и шампанское. Я все продолжала стоять под дождем, грязь просачивалась мне в туфли. Михел осторожно потянул меня за собой, но я отказалась идти. Не обращая внимания на дождь, который, все усиливаясь, падал с неба, я неотрывно смотрела на лепестки роз, которые дети под руководством Патриции по очереди бросали на гроб.

– Ханнеке, – шептала я. – Ханнеке, я все узна́ю. Ты была такая смелая… поэтому ты была моей лучшей, самой лучшей подругой, я только сейчас это поняла. Ты была самой смелой, прямой, честной. И я сделаю все, чтобы твоя смерть не прошла им даром. Они не уйдут от возмездия. Обещаю тебе.

Кто-то взял меня за плечо.

– Эй, девушка, что ты тут бормочешь? Смотри, не простудись…

Симон. Капли дождя стекали по его волосам, по лицу, скользили по носу к чувственному рту.

– И что ты ей обещаешь?

– Не твое дело.

– Пойдем, я отвезу тебя домой. Ты мокрая насквозь.

– Ты сам мокрый. Ты что, не пойдешь к ним? Пить шампанское, «как хотела бы Ханнеке»?

– Не надо так цинично. Не я это устраивал.

– Значит, твоя жена. Баба, которая еще неделю назад называла Ханнеке «опасной сумасшедшей»? Хотя ладно, у вас есть причина, чтобы откупорить шампанское. А может, мне пойти с тобой и показать твоей жене милые SMS-ки, которые ты мне присылал?

– Ну и отлично. Михел тоже там. И ему будет интересно на них взглянуть.

Он крепко обнял меня за талию и притянул к себе.

Я вырывалась, воткнула каблуки в землю и толкнула его локтем между ребер.

– Отпусти меня, Симон, не выставляй меня посмешищем в глазах всех.

Он холодно посмотрел на меня, на скулах напряглись желваки.

– Ты ведешь очень глупо, Карен. Пойдем ко всем, будь сильной женщиной, или иди плакать домой. Поскорей бы это кончилось. Не надо больше драм. Живи нормально, нам всем надо жить нормально.

Он сказал это так настойчиво, что я испугалась.

– Хорошо. Я пойду с тобой. Заберу Михела и детей и пойду домой. Но ты оставь меня в покое. Не посылай сообщений, не звони. Пожалуйста, давай договоримся, что ты тоже будешь вести себя нормально.

– Если это то, что ты хочешь, я уважаю твое решение. Я не буду больше тебя беспокоить.

– Прекрасно.

Он повернулся и пошел прочь. У меня подгибались колени, и больше всего на свете мне хотелось прокричать его имя.

28

В квартире Дорин Ягер царил неописуемый беспорядок. Узкий коридор был загроможден поставленными друг на друга коробками, от кошачьего туалета рядом с дверью тошнотворно воняло аммиаком, пол был завален резиновыми сапогами, тапочками, горными ботинками, были даже розовые пляжные шлепанцы, которые кто-то зашвырнул сюда как будто в порыве гнева. И это был только холл. Мойка в маленькой кухне была заставлена стопками грязной посуды двухдневной давности, мусорный бак ломился от мусора. Апельсиновая кожура рядом дополняла картину.

– Не обращай внимания на бедлам, – сказала еще не переодевшаяся из халата Дорин, переступив через пачку старых газет.

Не обращать внимания было невозможно.

– Ты только что переехала или собираешься переезжать? – спросила я, показывая на ящики на столе, полные банок и бутылок.

– Да это моего бойфренда. Он от меня уходит. Завтра.

– Ах, прости… – Я в нерешительности остановилась посреди комнаты, Дорин тем временем переложила стопку одежды с одного стула на другой.

– Да ничего. Так лучше. Я буду только рада, когда все это, – она несколько беспомощно развела вокруг руками, – закончится. Раздел имущества… все эти воспоминания, которые ко всему здесь так и липнут. Хочешь кофе?

– С удовольствием.

Была суббота. Я сказала Михелу, что хочу на денек поехать в Амстердам за покупками. Бабетт собралась было со мной, но я сумела отделаться от нее, сказав, что мне надо побыть одной. Она сразу же поняла это и предложила придумать что-нибудь интересное с детьми. Когда я уходила, Михел нежно поцеловал меня в губы.

– Ну вот, я снова тебя узнаю! – засмеялся он. – Пробегись по магазинам, девочка, ни в чем себе не отказывай. – Он сунул мне в руку бумажку в двести евро и был явно рад, что со времени похорон я больше не заикалась о своей теории заговора.

– Жизнь продолжается. Нужно идти дальше, всем вместе. Вон Анжела и Патриция, они возвращаются к жизни. Давай не будем усложнять ситуацию больше, чем она есть на самом деле…

Этими словами он пытался утешить меня после похорон. Я смотрела на него и думала, почему он, мой собственный муж, так хотел поскорее захлопнуть крышку этой помойной ямы. Он, когда-то программист и борец за справедливость, теперь стал продюсером глупых игровых шоу и прогорклых мыльных опер.

Я хотела опять полюбить его. Я ужасно хотела найти какую-нибудь искорку чувства, приятное воспоминание, которое опять могло разжечь любовь к нему, но не оставалось ничего, кроме раздражения и отвращения, и я в отчаянии спрашивала себя, каким образом, ради всего святого, наша жизнь может опять наладиться. Возможно, если бы я сумела как следует доказать ему, насколько это грязное дело, отношения наши пошли бы на поправку.

– С сахаром и молоком? – Я очнулась от мрачных мыслей. Дорин явно в спешке надела джинсы и ковбойку, потому что рубашка была застегнута не на ту пуговицу. Она поставила на стол две большие розовые кружки в форме поросят и подвинула в мою сторону открытую пачку сахару и большую бутылку обезжиренного молока.

– Только сахар, пожалуйста, – ответила я, и она бухнула в обе кружки по огромной столовой ложке сахару. Я обхватила кружку ладонями и отпила глоток. Кофе был такой крепкий, что сердце у меня сразу же заколотилось как бешеное.

– Я как-то выбилась из колеи… – пробормотала Дорин и насыпала себе в кружку еще ложку сахара.

На ее лице появилась самодовольная улыбка.

– Что заставило тебя переменить мнение?

Я даже не знала, с чего начать. Трудно было вернуть свое доверие к ней.

– Я знаю точно, что Ханнеке не совершала самоубийства, – начала я. – Я знаю ее, она не такой человек.

Дорин вздохнула.

– Ты ведь не затем сюда пришла, чтобы сказать это? Ты же знала об этом и неделю назад, хотя отказывалась. Господи Боже мой, конечно, она не совершала самоубийства. Но попробуй докажи это! Мы не нашли ничего, что указывает на насильственную смерть. Да ты вообще обратилась не по адресу, потому что меня отстранили от расследования.

– Ты сказала, что Симон приложил к этому руку…

– Да. Он подослал к моему шефу одного из своих самых высокооплачиваемых адвокатов, который рассказал, будто я вела против него личную вендетту – собирала материал недозволенными методами…

– Но ведь ты так и делала. На основании чего ты конфисковала бухгалтерские отчеты Симона и Иво? А проводила обыск в их домах?

– Ха, это не я, это налоговая полиция, их дело никак не было связано с моим расследованием. Я просто находилась там вместе с ними во время обыска. Но и этого нельзя было делать. Налоговая полиция уже несколько лет следила за Симоном Фогелем из-за мошенничества, с помощью которого он заработал миллионы на сексе по телефону. Я уж не знаю, как точно обстояло дело, но факт, что он в течение многих лет при помощи каких-то загадочных схем уходил от налогов. Ему всегда удавалось выйти сухим из воды, но сейчас они все-таки, кажется, взяли его за яйца…

– Секс по телефону?

– Да. С этого он начинал и на этом заработал себе капитал. После того как загнал в гроб моего отца.

– Твоего отца?

Дорин взяла щепотку табака из пачки и положила ее на папиросную бумагу.

– Мой отец держал торговую лавку на рынке «Алберт Кейп». Продавал одеяла, пуховики, подушки, наволочки и всякое такое. Симон был тогда еще сопливым мальчишкой, его лавка была рядом, у него был товар, привезенный из Таиланда. Одни подделки. Кто тогда разбирался в фирмах? «Фиоруччи», «Каппа», «Найк», «Лакост». Рубашки-поло, носки, теннисные повязки, подобное барахло. Расходилось, как горячие пирожки. Мой отец был в восторге, как ловко Симон все устраивал. Частенько после работы они ходили вместе выпить, и Симон с горящими глазами болтал всякий вздор о своих планах. Однажды он сообщил, что прекращает торговлю. Он собирался заняться делом, которое могло сделать его миллионером. Но пока он держал это в тайне. Папа решил, что это его шанс, и спросил, не мог бы он занять место Симона на рынке.

Лицо Дорин окаменело. Она агрессивно затянулась и энергично выпустила дым.

– «Это можно, – сказал Симон, – но для такой торговли надо иметь особое чутье, чтобы знать, что хиппово». И чтобы закупать товар, надо было ездить в Таиланд, Турцию, Индию, что для отца с его здоровьем было невозможно. Симон взялся все устроить с закупками. И отправился в Таиланд, прихватив всю папину наличность, все накопленное на черный день. Симон вернулся, но без шмоток и без денег. Уверял, что его там обчистили. Но по его крысиной морде я поняла, что он наврал. Тогда мы видели его в последний раз, хотя он и обещал сделать все, чтобы вернуть отцу по крайней мере половину. И отец, старый дурак, ему опять поверил. Он потерял свою лавку, в лавке Симона торговал джинсами другой парень, возможно, приятель Симона. Деньги, которые он копил всю жизнь, исчезли, но он все продолжал защищать Симона. А через полгода он умер. Инфаркт. Даже на нормальные похороны денег не было. А Симон так и не дал знать о себе. Не прислал ни цветов, ни записки, ничего. Он нагрел отца на сорок тысяч гульденов. Мне было пятнадцать лет. Моя мать умерла за четыре года до этого от рака груди.

Дорин замолчала и посмотрела на меня с почти победным видом. Она явно наслаждалась моим смятеньем.

– Да, Карен, ваш Симон, с его прекрасными костюмами и домом, полным стильных предметов искусства, начинал как рыночный торговец и телефонный сутенер. И мошенник, не забудь. Надувает людей везде, где появляется. Он с трудом закончил среднюю школу, но он ужасно хитер. Он знает, как всех и вся прибрать к рукам. Он манипулирует людьми, шантажирует, совершает растраты…

– Ладно, ладно. Я знаю. В любом случае он был прав, когда говорил, что ты ведешь против него личную вендетту…

Меня стала бить дрожь от передозировки кофеина в сочетании с ошеломляющей информацией. Дорин встала и принесла кофейник. Я вежливо отказалась и попросила стакан воды.

– Представляешь, что я подумала, когда увидела его имя под траурным объявлением о смерти Эверта? – крикнула она из кухни. – И после этого увидела, как он первый появился в больнице у Ханнеке?

– Думаю, тебе это показалось странным. И поэтому ты сразу же ухватилась за возможность вывести его на чистую воду. Но ведь с таким же успехом это могло быть и простое стечение обстоятельств. Нет доказательств, что Симон – убийца. И как бы ужасно это ни было, в том числе и для тебя, ты не можешь считать его виноватым в смерти твоего отца и как месть – свалить на него смерть Эверта и Ханнеке.

– Я точно знаю, что он приложил к этому руку, – процедила она сквозь зубы и зловеще помахала поднятым пальцем.

– Его жена, Патриция, приходила к Ханнеке. Она и Анжела видели ее последними.

Теперь уже Дорин уставилась на меня с открытым ртом.

– Они приходили к ней поговорить о том, что случилось после похорон Эверта.

– Они мне этого не говорили.

– У меня есть письмо. От Эверта к Ханнеке.

Я вытащила письмо из заднего кармана и положила его на стол.

– Можно?

Я кивнула. Щеки у меня горели. Взгляд Дорин мелькал по строчкам, написанным Эвертом.

– Невероятно. Просто невероятно, – пробормотала она и, нахмурившись, посмотрела на меня.

– Определенно это не то письмо, которое пишет человек перед смертью, хотя это, естественно, еще ни о чем не говорит. Откуда оно у тебя?

– Какая разница?

Дорин бросила на меня раздраженный взгляд:

– Боже мой, тогда чего же ты хочешь?

– Я нашла его в портфеле у Симона.

– Ага.

Она изучающе посмотрела на меня.

– Может, и об этом расскажешь?

– О чем?

Она вздохнула.

– Что ты забыла в портфеле Симона.

Я густо покраснела.

– У тебя что-нибудь было с этим козлом?

– Не твое дело, – с запинкой произнесла я. – Не думаю, что это…

– Карен, ты можешь рассказать мне. Я больше не занимаюсь этим делом. Я умею держать язык за зубами. Правда. Выкладывай.

– Да, было. Мы были пьяные. Всего один раз. Потом мы как-то говорили об этом, и я нашла у него в портфеле среди других бумаг эти письма. На свою беду, он попросил меня тогда взять из портфеля телефон.

– Как он неосторожен.

Она встала и подошла к окну, выходившему на другие дома.

– Да, – вздохнула она. Покраснев, я ожидала ее осуждения. – На это мы можем его поймать, – серьезно проговорила она.

– Не думаю, что он – убийца. Скорее, он кого-то покрывает. Патрицию, например… Она была у Ханнеке последней. Она могла отобрать эти письма у Ханнеке и после этого столкнуть ее с балкона.

– Думаю, скорее она покрывает его, своего золотого петушка. П-ф-ф.

Дорин выдохнула дым и яростно загасила окурок в банке из-под колы, которая стояла у нее на подоконнике.

– Какие же они твари, эти шлюхи! Они, может быть, даже хуже, чем их мужики. Готовы на все ради побрякушек. Как они мне отвратительны! Только бы им ездить в кабриолете, иметь возможность делать покупки на П.С.Хоофтстраат и греть задницу у бассейна на юге Франции. А что вытворяют их мужья, на это им начихать. И знаешь, что хуже всего? Что таких баб выставляют в журналах как героинь. На всех обложках ты видишь крашеных силиконовых потаскух, единственным достижением которых является то, что они подцепили богатенького мужика. Раньше, чтобы стать знаменитым, надо было добиться чего-то в жизни, теперь роль играют только бабки, неважно, каким образом полученные.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю