Текст книги "Жестокие и любимые (ЛП)"
Автор книги: Сара Вульф
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)
ВНИМАНИЕ!
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.
Любая публикация данного материала без ссылки на группу и указания переводчика строго запрещена.
Любое коммерческое и иное использование материала, кроме предварительного ознакомления, запрещено. Публикация данного материала не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей.
Сара Вульф
Жестокие и любимые
Прекрасные и порочные – 3
Оригинальное название:
Sara Wolf – Brutal Precious, 2014
Сара Вульф – Жестокие и любимые, 2016
Авторы перевода: Оля Медведь, Маша Медведева
Редактор: Виктория Коробко
Перевод группы : http://vk.com/loveinbooks
Аннотация
Жизнь сталкивается со смертью. Конец сталкивается с началом.
Восемнадцатилетняя Айсис Блейк не влюблялась три года, сорок три недели и два дня. Или она так думает.
Парень, которого она возможно-своего-рода-определенно любила, исчез с лица земли после смерти своей девушки, оставив за собой лишь дыру в форме Джека. Решив быть счастливой, Айсис заполняет ее ложью и натягивает храбрую улыбку для новой жизни в Университете штата Огайо.
Но как долго можно сохранять эту улыбку, если все твои друзья ушли?
Как долго можно сохранять эту улыбку, если чувство вины в смерти Софии на тебя давит?
И как долго можно сохранять эту улыбку, если Уилл Кавано учится в том же университете и насмехается над тобой?
У Айсис хорошо получается притворяться, что все в порядке. Но не идеально. И вскоре начинают проявляться трещины.
У Айсис Блейк хорошо получается восстанавливаться.
Но у Джека Хантера лучше.
Книга содержит сексуальные сцены и нецензурные выражения, не предназначенные для детской аудитории.
Это третья и заключительная книга серии «Прекрасные и порочные».
Джек наклоняется и на сей раз целует меня. Поцелуй не распаляет душу, не вызывает головокружение, как пишут в книгах. Но я ощущаю его вкус и запах. Из всех девушек на свете он целует именно меня . Отстранившись, он открыто улыбается – так он улыбался только Софии, но сейчас эта редчайшая, милая и настоящая улыбка принадлежит мне, и эта улыбка лучше всех фейерверков. Джек прислоняется своим лбом к моему.
– Дурочка. Не будет никакого притворства, – шепчет он, – потому что я тоже тебя люблю.
Меня бросает в дрожь, и я замираю, не смея в это поверить.
– Т-ты... ты серьезно? – шепчу в ответ. – Правда? Потому что... потому что, если ты вселяешь в меня ложную надежду, я... я просто этого не вынесу, понимаешь? Это больно.
Я истерически смеюсь на грани слез, и Джек, обхватив ладонями мое лицо, заглядывает мне в глаза.
– Я люблю тебя.
– 1 –
3 года
43 недели
2 дня
Когда мне было девять лет, папа собрал все свои вещи и ушел. На улице было ясно и солнечно, а в воздухе витал аромат черники. Помню, на мне был джинсовый комбинезон. Я смотрела, как папа садится в такси и оно уезжает прочь. Я пыталась за ним бежать, но мои ноги были слишком маленькими.
В тот день он преподал мне важный урок.
Когда все усложняется, люди уходят. Не подумайте, я их не осуждаю. Нет. Со сложностями действительно трудно справиться, они отнимают много энергии, времени и внимания. Поэтому люди уходят. Уходят, поскольку так легче. Они смогут направить это время и энергию в другое русло, на что-то не столь сложное. Отец ушел, потому что мама все время ругалась (у нее сдавали нервы из-за моего воспитания) и у них постоянно не хватало денег, опять же, из-за меня, ведь им нужно было поставить меня на ноги. Это было тяжело для них обоих. И все из-за меня. По большей части это была моя вина. Они были бы счастливы, если бы у них не было меня. А я до сих пор так и не собралась с духом, чтобы попросить у них за это прощение.
Но теперь я уезжаю в университет. Я выросла и больше не нуждаюсь в них так, как раньше. Я больше не та маленькая девочка, которая пыталась бежать за такси.
Солнце, как обычно, желает уничтожить мои глазные яблоки. Я каждый день просыпаюсь в два часа, а это означает, что я рок-звезда. Или зомби. Возможно, и то и другое. Рок-звезды принимают кокаин, а кокаин – это пыль зомби1, верно? Верно. Я так много знаю о наркотиках. Я уезжаю в университет и так много знаю о наркотиках. Со мной все будет в порядке.
– Айсис? – Раздается стук в дверь, и в мою комнату проникает папин голос. – Почему ты говоришь о наркотиках? Ты что, куришь травку, юная леди?
Я вскакиваю с постели, надеваю джинсовые шорты, разглаживаю свою мятую после сна рубашку и только тогда бегу открывать дверь. Папа осуждающе смотрит на меня сверху вниз, цвет глаз у него, точно как у меня, тепло-коричневый, а его темные волосы уже тронула седина.
– Естественно, я выкурила целых три косяка марихуаны, – объявляю я. – Четыре-двадцать2. Зажигай. Что-то в духе Боба Марли.
Но на папу моя речь не производит никакого впечатления, тогда я обнимаю его и скачу вниз мимо дюжин семейных фотографий. Стены в коридоре чисто-белые, а пол застелен роскошными коврами. Лестница в доме огромная, словно из «Золушки», а перила из вишневого дерева начищены до блеска.
– Ну наконец-то! Доброе утро, Айсис.
– А вот и злая мачеха, – бормочу я. На самом деле она вовсе не злая. По шкале от ангела до демона, ей светит четверка, то есть она что-то вроде рассеянной эгоистки. Тот же уровень, что у заместителей учителей и у парней, которые врубают басы в своей машине на полную катушку, когда ты пытаешься заснуть. Я называю ее злой лишь потому, что от этого мне становится лучше. Прямо исцеление злом.
Посреди прихожей стоит голубоглазая блондинка и смотрит наверх, ее запястья такие тонкие, что смахивают на терновый куст, а на лице столько косметики, что обзавидуется любой трансвестит. Я ни разу не видела Келли неухоженной и несобранной, даже ночью и по воскресеньям. Она почти на седьмом месяце беременности, но даже в таком положении Келли выглядит так, будто сошла со страниц каталога «Сирс». У меня есть подозрение, что она – робот, однако я пока не нашла ее зарядное устройство.
– На завтрак у нас круассаны, а еще я приготовила твое любимое блюдо: блинчики со взбитыми сливками! Ты ведь их любишь, верно? По крайней мере, так сказал твой отец.
– Ага. Я их очень любила. Когда мне было четыре года. – Я широко улыбаюсь, пока ей не становится неловко. Папа ничегошеньки не знает о той, кем я стала. – Слушай, благодарствую за попытку влезть в шкуру Марты Стюарт, но у меня другие планы на завтрак!
– Нет у тебя никаких планов, – пренебрежительно отвечает она.
– Э-э, да, есть. С друзьями.
– Какими друзьями? Здесь, в Джорджии, у тебя нет друзей.
– Ты должна знать, что у меня есть друзья во всем пространственно-временном континууме. И некоторые из них обладают телепатией. И могут метать огненные шары. Тебе нравятся огненные шары? Надеюсь, что да. Потому что моим друзьям не нравятся люди, называющие меня одинокой!
Идеальное фарфоровое личико Келли мрачнеет. Я уже к этому привыкла, так как все четырнадцать дней, что я нахожусь в Джорджии, она состраивает именно эту гримасу каждый долбанный раз, когда что-то вылетает из моего рта. Она ненавидит то, что я говорю, и то, кто я такая. Я не соответствую ее шаблону «идеальная девочка-тинейджер».
Она хочет сказать мне, что это смешно и что я переборщила, но не говорит, поскольку в первую очередь она желает мне понравиться. Я прохожу мимо нее и хватаю со столика свой кошелек и ключи.
– Может, устроим небольшой шоппинг? – предлагает Келли, когда я подхожу к двери. – Мы можем сходить, куда захочешь! В центре есть одно замечательное местечко...
– А может, нет? – отвечаю я. – Однако с уклоном в «нет, спасибо»?
– Жаль. – Келли выжимает улыбку. – Я действительно хотела бы тебя узнать.
– Ты действительно хочешь меня узнать? Хочешь узнать, что я наложила в штаны в третьем классе? Что мне нравится галимая попса, карусели и оранжевый цвет?
– Отличное начало! – восклицает она.
– Ты хочешь мне понравиться. Тебе плевать, кто я, ты просто хочешь мне понравиться. Но этого не будет. Это не может произойти в одночасье.
– Что здесь происходит? – спрашивает отец, появляясь на лестнице. – Айсис, почему ты разговариваешь с Келли таким тоном?
– Каким тоном? – дерзко уточняю я.
– Вот, снова этот тон. Не смей так со мной разговаривать, я твой отец!
В моем горле образуется обжигающий ком.
– Ну прости. Совсем забыла, тебя ведь не было рядом целых восемь лет!
Я выхожу и хлопаю за собой дверью. Гравий хрустит под моими разъяренными шагами. Келли неблагоразумно разрешила мне брать ее «старый» черный БМВ, который, между прочем, практически новый. У нее их пять штук, все разных цветов, с откидными верхами и навороченными дисками. Я залезаю в машину, от всей души хлопая дверью, завожу двигатель и покидаю озелененную лужайку и пальмы, выстроенные в величественные ряды по краям дороги. У них даже игровой домик для детей сделан из мрамора и имеет свой собственный крохотный работающий фонтан.
И вся эта роскошь мне доступна, а я веду себя как плаксивый, выпендрежный ребенок на коленях у Санты в торговом центре.
Я направляюсь на пляж, чтобы успокоить свои бушующие нервы. Я согласилась приехать к ним на лето потому, что поверила, будто отец действительно скучал по мне и хотел повидаться до моего отъезда в университет. Где-то в огромном и поразительном лабиринте, которым является моя голова, срабатывает гудок телеигры. Бззззз. Неверно. Папа хотел, чтобы я приехала сюда только потому, что чувствует себя виноватым и пытается наверстать упущенное. Но это невозможно. Он уже ничего не сможет изменить. Нельзя вернуть прошлое. В отличие от мамы, он так и не вернулся за мной. Келли нисколько не изменилась, это я изменилась. Я больше не в силах ее выносить. Теперь я совершенно другой человек. Когда я навещала их несколько лет назад, я была тихой. Грустной. Я не дралась и не спорила. Наши отношения с Безымянным были в самом расцвете. В прошлый раз я сюда приезжала как раз перед...
Я трясу головой, избавляясь от этих мыслей.
В прошлый раз, когда я сюда приезжала, я была невинной. Простой. Чистой...
Отец до сих пор думает, что я все та же маленькая девочка, которой была несколько лет назад, и обращается со мной, как с ней. Будто я должна уважать его. Будто меня должно волновать, что он говорит.
Но это явно не мой случай.
Ведь он бросил меня. Дважды.
Однако я никогда не смогу сказать ему это в лицо, потому что это полностью разрушит то немногое от семейной динамики, что у меня осталась. Новость о том, что я не поеду в Стэнфорд, также не поспособствовала улучшению его мнения обо мне. Он уже приобрел дурацкую футболку с надписью «МОЙ РЕБЕНОК ПОСТУПИЛ В СТЭНФОРД». Кто вообще покупает такие футболки? Туристы да люди с отсутствием чувства стиля? Папа не смог бы разобраться в моде, даже если бы она укусила за его задницу профессора истории, и он определенно турист, поскольку изредка прибывает в мою жизнь всего на несколько недель, при этом не забывая жаловаться на все, что не так идеально, как на страницах журнала «Мэйси».
Я делаю глубокий вдох и паркуюсь. Голдфилд Бич – это крохотный, поросший травой, песчаный холмик, расположенный между нежно омываемым серым песком. Вода сегодня неспокойная и темная, будто злая ведьма готовит варево, чтобы убить кучу людей. Это Атлантика. Здесь я выросла. Запах соли и нагретых на солнце камнях заполняет мой нос. Чайки вежливо кричат друг на друга, борясь за кусочки краба. Океан такой огромный, и его уж точно не волнует, каким тоном я разговариваю, занимаюсь ли я шопингом или то, что предпочитаю штат Огайо Стэнфорду.
Я скидываю туфли и бегу. Мы с бегом сразу же развелись после того, как я похудела. Но прямо сейчас бег – самое лучшее лекарство. Даже БМВ провонял Келли. Бег – единственный способ действительно оставить все дерьмо позади.
Это веселый и уникальный опыт, ведь здесь много песка. Я продолжаю бежать и так сильно спотыкаюсь об камень, что, возможно, теперь у меня будет причудливая, деформированная нога хоббита. Чувствую, как рвота подступает к горлу. И именно в этот момент чайка едва не гадит мне на руку.
– Все в порядке, приятель! – Я затеняю глаза рукой и смотрю на небо. – К счастью для тебя, я не только потрясающе красива, но и доброжелательна. Так что я прощаю тебя!
Птичка же в знак благодарности сбрасывает бомбу мне на плечо.
Я вздыхаю. Могло быть и хуже. Меня могли бы окружать люди. На Луне. И один из них мог бы оказаться Джеком Хантером.
Мой желудок скручивается, будто мастер йоги. Ледяные глаза заполняют мои мысли, и я призываю остатки своего огня, чтобы их растопить. Не сейчас.
Никогда.
Я далеко от машины, так что ее причудливые немецкие фары не могут наблюдать, как я размышляю о жизни в невероятно мечтательной, но все же сексуальной манере, которой я так знаменита. Да, я определенно прославилась благодаря своей изысканной манере. Эм, точнее приобрела дурную репутацию. Ну да ладно. Интересно, смогу ли я это повторить? В Ист Саммит Хай я оставила свой след, но в Университете Огайо я буду ничем. Я буду жвачкой, прилипшей к подошве обуви занятой нью-йоркской леди. Даже меньше этого! Я буду кусочком хлеба, который никто не ест, потому что он находится с незапечатанной стороны упаковки, а соответственно, всегда черствый, независимо от того, когда ты его купил!
Я не позволяла себе беспокоиться из-за переезда в университет. Но сейчас, когда осталось меньше недели, я начинаю переживать. Я почти чертова первокурсница Университета штата Огайо! У меня будет собственный уголок в общежитии, соседка по комнате и реальные занятия, где оценки действительно имеют значение! Они определят мою дальнейшую карьеру/жизнь/перспективы с Джонни Деппом. Сейчас самое время начать относиться ко всему серьезно! Фу-у! От одного этого слова у меня по позвоночнику пробегает дрожь. Серьезно. Сееееерьезно. Злаки очень полезны, серьезно. Однако злаковые хлопья «Трикс» предназначены для детей. А университет явно не для детей, он для взрослых.
Я же совершенно не ощущаю себя взрослой.
Больше всего на свете я переживаю за маму, но мы решили проводить вместе выходные, плюс, я буду приезжать к ней каждую среду. Даже ее психиатр говорит, что ей лучше, особенно после того, как посадили Лео. В аэропорту Колумбуса, когда она меня провожала, на ее щеках светился румянец, а целую неделю до этого она улыбалась больше, чем я видела за всю свою жизнь.
Или, возможно, она просто сильно старалась держаться ради меня.
Я поднимаю плоский, гладкий камень и пытаюсь бросить его так, чтобы он попрыгал по поверхности воды, но вместо этого он сразу же идет ко дну.
Ист Саммит Хай поник после смерти Софии.
Никто вам этого не расскажет, ну, конечно, кроме меня. Эйвери все реже и реже появлялась в школе, пока вскоре и вовсе перестала туда ходить. За день до выпускного мы узнали, что она проходит интенсивную терапию в психиатрической больнице. О выпускном бале не могло быть и речи. Общественный порядок Ист Саммит Хай был брошен в блендер и перемолот на полной мощности – девочки всеми силами пытались заполнить вакуум и прибрать к рукам корону королевы выпускного бала. Хотя Эйвери все же появилась на церемонии вручения дипломов, она подошла к трибуне, когда назвали ее имя, и получила диплом. Она выглядела бледной и изможденной, а ее родители наблюдали за ней, натянув улыбки сухого ободрения. У меня возникло ощущение, будто они поместили ее в психушку лишь для вида, якобы так она быстрее «поправится», но на самом деле нисколько не заботились о ее самочувствии. Прежде чем мы успели моргнуть, ее увезли в частный колледж в Коннектикуте, вместо Калифорнийского Университета в Лос-Анджелесе, куда она планировала поехать. Хоть Эйвери и была настоящей стервой, я все же надеюсь, что в конечном итоге она будет в порядке. Или хотя бы немного счастливее. Но София была ее искуплением, ее идолом, ее другом. Если бы я потеряла всех трех сразу, я бы тоже сломалась.
Рен первым пролил слезу на похоронах, он же последним и перестал плакать. Кайла помогла ему пережить самый тяжелый период. Она приходила к нему домой каждый день и оставалась с ним в медпункте во время занятий, когда он разваливался. Наши с ней сердца обливались кровью, когда мы видели Рена в таком ужасном, сломленном состоянии. Я постоянно напоминала ему, что нужно питаться, приносила буррито и пироги, а когда он был не в состоянии есть, то писала ему сообщения с напоминаниями о сне. Вероятно, я не сильно ему помогла. Наверное, я могла бы сделать больше. На выпускном в школе ни один из нас не присутствовал. Мы провели его на могиле Софии.
К церемонии вручения дипломов Рен снова научился улыбаться. Он поступил в Массачусетский технологический институт и уехал туда в начале лета, вероятно, чтобы заработать несколько дополнительных баллов, а может, чтобы сбежать от смерти Софии. Скорее всего, оба варианта верны. Это едва не разбило Кайле сердце, с болью помогло справиться только то, что в сентябре она собирается в Бостонский колледж. Они очень сблизились после смерти Софии. Не знаю, было ли у них что-то серьезное. В основном Кайла лишь обнимала его. Я ни разу не видела, чтобы они целовались, а Кайла отказалась делиться тем, что между ними происходит. Скорее из уважения к Рену, нежили из-за смущения. Она очень повзрослела, пока помогала ему. Теперь она говорит о «Вог» всего раз в неделю!
Я бросаю еще один камешек. Он летит над волнами и дважды подпрыгивает, прежде чем утонуть.
Я буду очень скучать по Кайле. Я уже скучаю.
Мы все лето провели вместе. Устраивали последние совместные ночевки и, любуясь звездами, распивали вино на коровьем пастбище. Мы не ходили на вечеринки. Я не хотела. Кайла не дружила с Софией, но эта смерть повлияла на ее самых близких друзей. Мы поклялись писать друг другу каждый день. В Инстаграме. Твиттере. Фейсбуке. В общем, мы поклялись общаться. Много. Пусть мы и не будем часто видеться, но мое сердце покрывает теплое одеяло комфорта, когда я думаю о ней. У нее всегда будет моя спина, за которую она сможет спрятаться, а у меня ее безупречные ягодицы.
Джек Хантер не плакал на похоронах.
Он должен был, но не плакал. Он стоял в углу рядом со своей мамой, которая плакала за них обоих, она склонилась к нему в поисках поддержки, и границы ее черного платья и его черного костюма размылись, смешались. Его волосы были идеально уложены гелем, а лицо облачено в непроницаемую маску самого темного льда, который я когда-либо видела. Под глазами синяки от усталости, скулы острее. Я даже вздрогнула, когда взглянула на него. Он больше не разыгрывал скучную, бесстрастную комедию. В нем просто не осталось жизни. Он был совершенно пуст. Жизненная искра была высосана из его глаз, оставив после себя лишь бледную оболочку. Да все его тело, его физическое присутствие, казалось, представляло собой лишь оболочку – иллюзию из зеркал и хрупкого льда, которая рассыплется от легкого прикосновения. На него было страшно смотреть. Он словно был кем-то, кто не должен быть жив или двигаться. Манекеном. Кукольным зомби.
Однажды я попыталась его вернуть. На поминках. В пахнущем плесенью похоронном зале, заполненном корзиночками с печеньем-скорбью и пирожными-грустью. Я пролепетала что-то о Софии, о том, как священник рассказывал, что она была самоотверженной и красивой девушкой, хотя на самом деле совсем ее не знал. Джек стоял в углу – подальше от шума и рыдающей толпы, – уставившись на стакан с водой в своих руках. После моих слов он медленно поставил стакан на тумбочку, взглянул на меня и, обхватив мое заплаканное лицо ладонями, закрыл глаза.
– Все кончено, – слишком спокойно сказал он, и внутри меня что-то оборвалось.
– Что? – спросила я.
Он оттолкнулся от стены и, уходя, бросил напоследок:
– Все.
После этого он перестал ходить в школу. Я разговаривала с директором Эвансом насчет этого, и он сказал, что Джек бросил учебу. В Гарварде не аннулировали его зачисление, так что теоретически Джек все еще мог там учиться, даже со сплошными неутами за последний семестр. Но мы оба знали, что он не поедет в Гарвард. Его это больше не волновало.
Когда настал апрель – его не было уже почти два месяца, – я начала его искать. Я хотела его найти. Черт, я действительно этого хотела. Я боролась. Сначала я думала, ему необходимо пространство, считала, это поможет. Ведь мое присутствие – это последнее, что могло бы ему помочь. Представьте, что вас выслеживает сумасшедшая девчонка, которая была вашим заклятым врагом, да это вызвало бы напряжение даже у великого Вулкана, бога огня. Кроме того, я просто не знала, как ему помочь. Я сделала бы только хуже. Сказала бы что-то неправильно. Сделала бы что-то неправильно.
Но, когда однажды, ближе к вечеру, ко мне пришла миссис Хантер и стала плакать и умолять его найти, я поняла, что должна это сделать.
Я дождалась весенних каникул и начала гоняться за призраком.
Миссис Хантер отдала мне записку, оставленную Джеком. Это была самая обычная записка на простой белой бумаге, в ней было написано, что он уходит и чтобы она не вызвала полицию, и, конечно, что он ее любит. В отчаянии миссис Хантер обратилась в банк, чтобы получить информацию по его счету. Деньги за операцию Софии были ему возвращены, большую часть из них он кому-то отдал, для себя же снял лишь четыре тысячи долларов. Конечно, четырех тысяч достаточно, чтобы прожить некоторое время. Но его не было практически три месяца!
Он оставил в своей комнате все вещи. Единственное, что он взял, – это отцовскую шкатулку с письмами Софии. Я искала хоть какой-нибудь признак его присутствия на могиле Талли. Но ничего не нашла. На могиле Софии лежала поникшая роза. Ей, наверное, было уже много недель. Если бы Джек приходил к Софии после этого, он бы оставил свежий цветок.
Я проверила больницу. Мира и Джемс сказали, что Джек навещал их второго марта – на следующий день после похорон Софии. Он сказал им, что надолго покидает Ист Саммит Хай, и подарил каждому по новому, огромному, плюшевому мишке в качестве прощального подарка. Они были друзьями Софии, но для нее это было гораздо больше, чем просто дружба. София их любила. Они напоминали ей Талли – ребенка, которого она потеряла. Джек это знал и относился к ним соответственно.
Оставалась последняя ниточка – клуб «Роза», и, естественно, я ее не упустила. Я набрала их номер, но оператор сказал, что Джейден уволился несколько месяцев назад.
Вот и все. Вся моя инициатива резко оборвалась. Джек ускользал из моих рук, словно песок.
А затем мне позвонила девушка по имени Лили. Она подслушала мой разговор с оператором клуба «Роза». Лили представилась другом «Джейдена», в чем я очень сильно сомневалась, ведь единственный друг, которого позволяет себе иметь Джек, – это его собственное отражение и/или его глупый мозг. Однако я все же позволила ей произнести длинный монолог и согласилась встретиться с ней в кафе в Колумбусе.
В кафе передо мной предстала шикарная длинноногая блондинка, ростом около шести футов. По ее дорогой сумочке и духам, я сразу поняла, что Лили работала в эскорте. Да она этого и не отрицала, благодаря чему понравилась мне еще больше. Она не тратила мое драгоценное время, когда я пыталась спасти Джека.
Спасти?
Быстро трясу головой и смотрю, как соленые брызги океана опускаются на камень. «Спасти» – неправильное слово. Я не могу так думать. Я не могу спасти себя, не говоря уже о другом человеке. Но некоторое время я хотела его спасти. Я действительно этого хотела. Ведь Джек больше всех заслуживает помощи. Я думала, что смогу ему помочь, хотя бы немного. Думала, смогу сделать для него хоть что-то.
Я смеюсь и со всей силы бросаю камень в воду.
Я была такой идиоткой.
Прежняя Айсис ни за что бы не сдалась, когда Лили сказала, что Джек встречался с ней перед тем, как покинул город. Он не осведомил ее, куда собирался, но отдал ей манильскую папку и сказал, что, если девушка по имени Айсис когда-нибудь начнет рыскать вокруг клуба, передать ее ей. Так Лили и сделала.
– Должно быть, ты действительно ему нравишься, – рассматривая свои ногти, сказала Лили, когда я убрала папку в сумку.
– Да, конечно. Кобрам тоже нравятся мангусты. На расстоянии. По другую сторону электрической изгороди.
– Нет, послушай. – Лили наклонилась вперед и накрыла холодной ладонью мою руку. – Я повидала много мужчин, ясно? Я встречала все типы мужчин. И Джек… Джек особенный. Он будет отрицать это, но он либо заботится о ком-то всем сердцем, либо совсем не обращает на человека внимания. Он ничего не делает наполовину. Люди, которым Джек потрудился оставить что-то на прощанье, – это люди, о которых он заботится, люди, занимающие очень важное место в его жизни. И ты одна из них.
По моему сердцу словно со всей силы ударил борец сумо. Я попыталась набрать в легкие воздух, чтобы что-то сказать, но каждый вдох причинял острую боль. Я не хотела ей верить. Как я могла ей поверить после того, как он бросил все и сбежал?
Вскоре Лили ушла, оставив меня наедине с папкой.
Прежняя Айсис ни за что бы не сдалась, увидев, что внутри.
Он не оставил мне записку или гигантского плюшевого медведя. Он оставил мне билет в Париж с единственным словом «Прости», начерканным на нем его аккуратным, размашистым почерком.
Мои глаза горели. Он пытался от меня избавиться.
Нет, Айсис, не драматизируй. Из этого ничего хорошего не выйдет. Яркий тому пример – Аманда Байнс или кролики, которые умирают, когда их сердца бьются слишком быстро, или каждый эпизод сериала «Остаться в живых». Возможно, Джек и был бессердечным, но он также?.. Также что? Также не заботился обо мне. Он даже не попрощался со мной лично, а теперь передает мне этот билет. Очевидно же, что сам он не был в Париже и не просил меня присоединиться к нему. Ведь это глупо романтично. У Джека много разных качеств, но «глупый» и «романтичный» находятся в самом конце этого списка наряду с «приятный» и «в целом терпимый».
Я много раз говорила Кайле, что хотела бы путешествовать по Европе, больше в шутку, конечно. И Джек это слышал, ведь он часто находился рядом, когда они встречались. Он, должно быть, воспринял мою шутку всерьез. Количественная информация.
Я достаю из кармана билет. Он потрепан и смят, а самолет улетел шесть дней назад, но я не смогла его выбросить, использовать тоже. В конце концов, Джек купил его мне на деньги для операции Софии. Никогда бы не смогла принять (или отвергнуть) нечто подобное. Так что я просто сохранила его. Смелая Айсис использовала бы его. Невинная Айсис использовала бы его.
Если я сейчас закрою глаза, то смогу представить, как вошла в комнату Джека в поисках подсказки, куда он уехал. Пляж исчезает, и вот я уже лежу на его кровати, глядя в потолок и гадая, где он находится в этом адском заднем проходе, который мы именуем Землей. В безопасности ли он. Знаю, о его счастье и сметь просить не стоит – это слишком много. Но если он будет в безопасности, то в один прекрасный день он вновь сможет стать счастливым. Или мне только так кажется. Я не могу знать наверняка. С моей стороны будет высокомерно сказать, что я в этом уверена, ведь никто из моих любимых не умирал. А Джек потерял троих.
Возможно, он больше никогда не будет счастлив.
Возможно, он необратимо сломался.
Его комната исчезает и возвращается океан.
В горле вновь образуется ком, но уже невыносимый.
– Надеюсь, ты в безопасности, идиот, – шепчу я волнам.
Я могу лишь надеяться на это и двигаться дальше. Я не могу ждать вечно. У меня и своя жизнь есть. Но я хочу, чтобы все сложилось иначе. Нет, не чтобы мы встречались. Поскольку это было бы ужасно и тупо эгоистично/невозможно из-за смерти Софии. Я просто забочусь о нем. Как о враге. Как о сопернике. Как о единственном в мире человеке, который может бросить мне вызов. Я хочу, чтобы он был здоров и хорошо функционировал, ведь тогда мы смогли бы встретиться и снова сразиться. Потому что сражаться было весело, я многому научилась благодаря нашей войне, очень повзрослела. Только сражение. Это все, по чему я скучаю. Все.
Мое сердце щемит, и я начинаю плакать. Черт, надо это как-то остановить. Сняв рубашку, вытираю ею испражнения чаек с капота БМВ Келли и… заливаюсь смехом.
И это здорово… только все это перерастает в истерику.
