Текст книги "В плену у фейри (ЛП)"
Автор книги: Сара Уилсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)
Я хотела просто быть Охотницей. Но я могла тут охотиться, да? Тут были интересные существа, которые я не видела раньше. Я могла защитить дворы от них. Если то, что она говорила, было правдой, то меня предала семья. Отец, который хотел отдать мою работу. Мать, которая позволила мне использовать клетку, не сообщив о том, что будет. Олэн… но это я уже знала. Отчасти.
Глаза Хуланны блестели.
– Просто открой клетку и выйди ко мне.
Вот оно.
Потому я не могла ей доверять. Она не хотела дать мне лучшую жизнь. Она даже не хотела говорить со мной до этого. Пока не стало ясно, что она не могла сама вырвать меня из клетки и использовать меня против моей воли.
Для нее нужна была только власть.
А я могла только отказаться быть используемой.
– Нет, – сказала я.
Ее улыбка стала жестокой.
– Я дам тебе обдумать это. Ты можешь подумать рядом с отцом. Может, при виде его страданий на твоих глазах ты решишься. Или, может, ты слишком ревнива и бессердечна, чтобы сделать даже это для него.
Она вытащила что-то из кармана платья и показала мне – сияющее семя.
Она бросила его на пол рядом с моей клеткой, и вырос золотой дуб, словно века прошли за миг. С хлопком отец появился из дерева, все еще прибитый к нему за плечи. Он тяжело дышал, кровь лилась из его носа и рта.
– Прошу, Хуланна, – взмолилась я. – Отпусти его. Убери те гвозди!
– Выйди из клетки и сделай это сама, Элли, – она встала с трона.
– Я не могу это сделать. Прошу! Если у тебя есть жалость!
Его голова была склонена. Он был в сознании? Запах его крови наполнил мой нос.
– Это зависит от тебя, Элли. Если хочешь ему свободы, выходи из клетки, – она жестоко улыбнулась. – Я оставлю тебя подумать об этом.
И она вышла из зала, ее изумрудное платье сияло вокруг нее как флаг, а мне мешали видеть слезы.
Как она могла сделать так с нашим отцом?
Глава двадцать первая
– Папа! – выдохнула я. Я просунула голову между прутьев, но не могла до него дотянуться.
Его глаза были закрыты, ресницы засохли с кровью. Его голова была опущена, волосы спутались, висели вокруг его лица. Со своего места на низком столике я видела только сжатые от боли губы и влагу, капающую из носа. Его губы были опухшими, глаза были подбиты. Он что-то невнятно бубнил в потрескавшиеся губы.
Он, наверное, хотел пить. А я не могла дать ему воды.
Только магия сохраняла его жизнь. Его кровь текла, густая, из ран в плечах. Его ноги были согнуты в коленях, все вес держался на кольях в плечах. Мой желудок сжался при виде них. Грязная и вонючая одежда была старой, кровь высохла на его лице и бороде. Никто не помогал ему днями. То, как кровь текла по его неподвижным пальцам, показывало, что он не мог помочь себе руками.
Я подавилась всхлипом, дрожала от его вида.
За всю свою жизнь я не встречала никого сильнее папы. Он был сильнее огромных кедров снаружи. Он был непобедимым.
Только это было не так.
Я выдохнула с дрожью.
– Ты меня слышишь? – прошептала я.
Он прошептал что-то невнятное, и я вытерла щеки ладонью, убирая слезы. Хуланна думала, что меня вела ревность, да? Да, по мне была зависть. Но настоящий огонь во мне не был завистью. Это был гнев. Такой сильный, что он горел во мне огнем, поглощая все ненужное, прогоняя страх и тревогу, оставляя только яростное пламя.
Она думала, что это толкнет меня помочь ей? Она ошибалась. Я хотела только уничтожить ее.
Она хотела крови моего отца? Я дам ей кровь. Я пропитаю ее мир кровью.
Я порву ее мир. Я…
Звук мелких голосов наполнил воздух, и я смотрела, как дверь с другой стороны комнаты открылась, и тихий голем вел за собой вереницу плачущих детей. Их было пятеро. Первых двоих я узнала, они были из Скандтона. Ребенок Копателя – двухлетний, которого отец нашел в лесу. Мальчик Делвиней, Нилс. Ему было пять, Но он выглядел старше. Мое сердце пропустило удар. Я была тут так долго, что ребенок вырос? Я не знала еще двоих. Две девочки были грязными, как и остальные, на вид им было лет семь. И мальчик четырех лет с большими глазами и лицом, похожим на Олэна в этом возрасте.
Я охнула, но рыдающие дети не видели меня. Големы открыли другую дверь и увели их.
Тут были человеческие дети. Я не могла представить место ужаснее для ребенка – далеко от тех, кто любил его, в страшном и запутанном месте. Я ощущала боль за отца, а теперь и за них.
Мой список пополнился. Освободить отца. Остановить Хуланну. Освободить детей.
Это нужно было закончить. Один ужас следовал за другим, но если они думали, что сломят Эластру Хантер и заставят слушаться, они ошибались.
Я так легко не сдамся.
А теперь я знала, что моя сестра носила страдающего отца и это дерево в своем кармане в форме сияющего семени. Если я смогу сбежать, я найду ее и украду то семя, чтобы освободить его. Я найду способ спасти тех детей.
Мне просто нужно было слушать, Следить.
Голем вышел из другой двери, и я приготовилась к ужасу, который он принесет. Но он нес обрывок бумаги между двух больших пальцев. Его шаги были удивительно легкими для его размера. Глаза отца открылись на миг.
– Папа? Ты меня слышишь?
– Элли, – пробормотал он. Его глаза снова закрылись, и слова стали невнятными, а потом пропали.
– Пап, я люблю тебя. Прошу, держись.
Я не знала, слышал ли он меня.
Когда я повернулась, обрывок бумаги был в моей клетке, буквы были размером с мой кулак.
Леди Кубков назначила тайную встречу с Лордом Шелка через два дня на Мосту Логики.
И что мне с того? Толку не было. Но, похоже, у меня был тут союзник.
– Я выберусь отсюда, пап, – прошептала я. – И тогда приду за тобой. Я точно приду за тобой и заберу тебя домой.
Но что делать с остальным?
Я училась быть Охотницей всю жизнь. Я боролась за право защищать мой народ от медведей и кугуаров, прячущихся в лесу. Я отбивала стаи гулей, которые ждали беззащитных коз и детей. Я боролась с голодом, когда осенний урожай кончался, а скота было мало, приносила оленей и зайцев, чтобы наполнить животы.
Но я не думала, что худший враг все это время прятался вне досягаемости. Я не думала, что, отправившись с сестрой танцевать у круга, а предала их всех. Я создала чудище хуже всех остальных, угрозу, которая сотрет мой народ, как женщина, вытирающая тряпкой пятно с пола.
Я сглотнула.
Но в этот раз мои ладони дрожали от решимости.
Мне надоело охотиться на медведей и кугуаров. Надоели гули. Я собиралась охотиться на фейри. Да, я это уже говорила. И я говорила это серьезно, но теперь решилась окончательно, видя отца, пострадавшего из-за меня. Видя невинных детей с круглыми ушами – смертных детей с румяными щеками и слезами на глазах.
Я не могла злиться или бояться за себя. Другие люди нуждались во мне.
Я осторожно отряхнула одежду, собрала сумку и сунула записку на дно. А потом села с книгой. Я снова листала. Избегала личных историй, искала то, что поможет выбраться отсюда.
Мы можем только рассуждать о магии, которая привязывает круг к месту. Она не из нашего мира, хотя мы отметили место камнями. Камни не позволят просто так забрести туда. Камни скажут Певчему, где ждать и играть. Музыка помогает. Мы рано это поняли. Музыка отчасти оглушает фейри. Но помогает и нам. Она придает сердцам смелости и силы, отражает их магию. У Франы была теория об их магии и круге. Я искала записи, пытаясь подтвердить ее. Думаю, это может быть правда. Когда отрицательные эмоции собираются в городе, мы словно зовем их. Если кто-то входит в их царство, зов становится сильнее, или если мы танцуем там, будто прося их прийти.
Если кто-нибудь им отказывает, веря в это всем сердцем, это отталкивает их.
Они питаются эмоциями. Нашей болью. Нашим гневом. Наше отчаяние питает их. Чем больше боли, тем вкуснее. Мы не знаем, что они делают с теми, кого забирают. Скорее всего, мучают их. Любые смертные, которых мы потом находили, были в ужасном состоянии. Многие теряли разум при этом. Все были в шрамах. Они явно питаются нашей агонией. Так почему не причинить как можно больше боли? Потому мы, женщины, скрывали это, передавали только тем, кто достаточно взрослый, чтобы понять. Мы должны их прогонять. Нельзя давать молодежи соблазниться. Лучше верить, что они – суеверия. Лучше думать, что фейри – просто сказка.
Предки не подумали, что будет, если люди подумают, что это просто сказка, и вызовут их случайно? Потому что так и произошло со мной и Хуланной, и теперь мы были тут.
Было ли это случайно? Хуланна была очень настойчивой тем утром. И она заявила, что пыталась сделать нашу жизнь лучше. Она знала, что это было настоящим? Запланировала это?
Я поежилась.
Я узнала только две вещи. Одна не поможет мне – попытка успокоиться не подходила.
Другая – мне нужно было больше использовать музыку.
Я стала тихо напевать под нос старую колыбельную из детства, она срывалась с моих губ как жемчуг.
Мой отец будто успокоился от звука, дыхание стало не таким шумным. Я напевала, пока не задремала у прутьев.
Я проснулась от голоса Хуланны.
– Вставай, Элли.
– Я не сплю, – сдавленно сказала я, моргая, пытаясь вспомнить, где была. Еще не стемнело. Я не спала долго.
Хуланна что-то держала, и я моргнула и поднялась на ноги, шагнула ближе к прутьям. Она сунула что-то ко мне, и я отпрянула в ужасе.
Это было ухо фейри в высохшей крови.
– Что это? – выдавила я. – Ты же не отрезала свое…
Я умолкла, узнав татуировку на ухе. Перо. Оно тянулось до кончика уха. Я уже такое видела.
– Конечно, нет, – сказала Хуланна, и в ее глазах было что-то странное. – Мы, фейри, ценим свои уши. Они – символ нашей силы и нашей красоты. Любой фейри с одним ухом – это позор, жуткий монстр. Слишком слабый, чтобы жить. Никто не заберет мое ухо, только если убьет меня.
– И ты… – мои слова умерли в горле, я кашлянула, чтобы вернуть голос. – Ты убила хозяина этого уха?
Ее глаза были слишком яркими.
– У тебя больше нет союзников, Элли. Они бесполезны. Тебе никто не поможет. Хватит бороться. Выходи из клетки и присоединись ко мне. Вместе мы измени мир. Я могу тебя простить. Я могу вернуть тебя как свою сестру. Мы сделаем это вместе. Просто открой клетку.
– Я не могу, – сказала я слабым голосом, почти радуясь этому теперь. Иначе я вышла бы к ней, и она могла прибить меня к дереву. Но если я выберусь, я смогу освободить отца.
Она опустила ухо на подлокотник трона с отвращением на лице.
– Хватит думать о том, что ты не можешь сделать, и начни думать о том, что будет сделано с тобой, если ты это не сделаешь, – сказала она. – Клянусь, Элли, я едва могу поверить, что ты – моя сестра-близнец.
Я стала петь о доме и огне, о его тепле во время воющего ветра. И она повернулась с рычанием.
– Хватит.
Я не собиралась ее слушаться. Я запела громче с вызовом, перешла к припеву о вое ветра и свете огня, и она застыла, очарованная. Я видела в ее глазах борьбу, она билась с музыкой. Она встряхнулась и быстро повернулась, ударила моего отца по лицу.
Я охнула, песня оборвалась. Глаза Хуланны загорелись ярче.
– Споешь еще, я сделаю хуже.
Я все еще смотрела на нее, когда она вышла из комнаты.
Глава двадцать вторая
Когда я проснулась, кто-то накрыл клетку черной тканью. Мой наперсток был полон воды. Я выпила, наполнила флягу и попыталась стянуть ткань с клетки. Не вышло.
Клетка двигалась.
– Ау? – крикнула я.
Ответа не было, но ноги шагали по земле, и ночные птицы вопили на деревьях.
Я снова стала напевать.
Что-то встряхнуло клетку, и я упала.
Я запела еще раз, но клетка задрожала так сильно, что я врезалась в прутья. Ай! Боль вспыхнула в челюсти, и я осторожно коснулась ее. Будет синяк.
Но я сделала выводы. Петь нельзя. Вздохнув, я вытащила одеяло из сумки и укуталась в него, опустилась на шкуру мыши. Стало холоднее. Мне казалось, что меня снова разлучили с отцом. И я даже не смогла нормально с ним поговорить.
Спокойно, Элли. Не плачь. Им нравятся твои страдания. Так что не страдай.
Я говорила себе это, пока не уснула снова.
Я резко проснулась и вскочила, когда ткань сорвали с клетки.
– Приди ко мне, кошмарик, – проворковал голос, и дыхание вылетело из моих легких. Я опустилась на колени.
– Скуврель!
Он был живым. Живым. И смотрел на меня голодными глазами, словно хотел меня съесть.
– Ты бегала по Фейвальду без меня, – сказал он, приподняв бровь. – Когда ты внутри, разве не выглядит просторно и красиво? Не хочу нарушать это, но, когда ты ушла, остались только разбитые чашки и грязные ленты, рассыпанные по мху.
– Я думала, ты умер, – сердце билось так сильно, что болело. Я не думала, что буду так сильно радоваться.
Опасный блеск, близкий к обиде, появился в его глазах.
– Ты жалеешь, что это не так?
– Как… как я тут оказалась?
Я была в библиотеке. Вокруг были полки, полные книг, огонь ревел в камине, кресла стояли перед ним, и на столе, где стояла моя клетка, была тарелка сыра и фруктов.
Скуврель проследил за моим взглядом, повернул голову, и стало видно бинт в крови.
– Это было твое ухо! – поразилась я, накрыв ладонью рот.
– Я никогда не любил эти уши, – сказал Скуврель нарочито спокойно, поднял клетку, чтобы я могла оглядеться. Я пыталась смотреть на библиотеку, хотя сама была не больше книги высотой. Стеллажи тянулись так высоко, что стремянка прислонялась к ближайшему. Книги пропадали во тьме над нами. – Они решили, что я не хищник, а добыча. Я давно хотел это изменить.
Мой смех был с ноткой истерики.
– И ты отрезал от себя кусок? Да?
Он долго разглядывал меня, и я поняла, что не могла смотреть на книги. Меня поймали его блестящие глаза, то, как его полные губы прижимались, пока он разглядывал меня. Пока он будто заглядывал в мою душу. Когда он заговорил, его слова были мрачнее, чем я привыкла:
– Я заплатил, чтобы вернуть тебя, но цена справедливая. Выгода и в том, что теперь мне слышно только половину твоих возмущений.
– Ты отдал ухо за меня? – я должна была поражаться его жертве? Или ощущать благодарность? Я не знала, что чувствовать. Зачем он сделал это? Цена за меня на аукционе не стоила его уха!
– Не льсти себе, кошмарик. Ухо – самый бесполезный орган.
– Хуланна сказала, что фейри дорожат своими ушами.
Он неловко кашлянул, подтверждая ее слова. Его глаза были мрачными, несмотря на спокойное поведение. Я привыкла к дразнящему Скуврелю и вредному Скуврелю. Я не привыкла к холодному Скуврелю.
– И ты была занята. Это у тебя там шкура крысы? – он прошел по библиотеке, словно что-то искал. – Если бы я знал, как тебе нравится жизнь с крысами, может, не стал бы торговаться за твое возвращение.
– Что это? – спросила я, указывая на картину, перед которой он остановился. Она была на пергаменте, прицепленном к доске. Но заметных красок не было. Кто-то нарисовал нечто, похожее на облака вокруг луны, темно-бордовой краской.
Я застыла.
– Я нарисовал это для тебя, кошмарик. Мы оставим это тут. В клетку не влезет. Но я подумал, что ты оценишь. Ты же кровавая штучка.
– Это нарисовано кровью? – я не смогла убрать ужас из голоса.
– Я не собирался отдавать ухо, не использовав его перед этим.
Мой рот раскрылся, и я не смогла его закрыть. Он повернулся к клетке, темные глаза сверкали на идеальном лице. Хищники всегда были красивее добычи. До этого я не задумывалась, почему.
Было легко забыть, что Скуврель не был человеком. До таких моментов. Моя ладонь замерла у повязки, я почти хотела поднять ее и увидеть снова его спутанное тело, напомнить себе, что он не был смертным, как я. Он не мучился от эмоций людей. Я посмотрела на свои ноги, почти боялась смотреть ему в глаза.
– Ты нарисовал картину своей кровь для меня?
Он не говорил, пока я не посмотрела в его опасные глаза.
– Да, кошмарик. Ты не давала мне покоя днем и ночью, а теперь я буду преследовать тебя.
– Это ужасно, – мягко сказала я.
– Ты забыла, что мы – не смертные, кошмарик? – прошептал он. – Когда я нашел того из Двора Сумерек, который захотел иметь со мной дело, он принял в плату только унижение.
Я сглотнула.
– Я благодарна за то, что ты вернул меня.
– Мы – союзники, – он пожал плечами, но его плечи опустились, когда он отошел от картины. Он расстроился, что мне не понравилось его… искусство? Он нарисовал это своей кровью!
Я покачала головой. Я не понимала фейри.
– Я не ценю искусство, – сказала я, пытаясь его успокоить. – Я выросла в деревне далеко от двора королевы. Уверена, опытному глазу картина показалась бы чудесной.
– Но ты ценишь жертву, надеюсь, – рявкнул он.
Я задела его чувства? Такое было возможно?
Я облизнула губы и попыталась сделать тон как можно нежнее:
– Я очень благодарна за твою огромную жертву. Спасибо.
Он склонил голову, словно обдумывал это.
– Я ничего не отдаю без обмена.
– Что ты хочешь взамен? – спросила я, стараясь не смеяться от его возмущения. – Могу предложить хорошую шкуру крысы.
Его глаза заблестели эмоцией, похожей на что-то между гневом и обидой.
– Я думал о поцелуе, – прошипел он.
– Ты любишь торговаться за такое, – я подавляла страх и удивление. Почему это? Почему сейчас?
Он посмотрел на меня с подозрением.
– Это нет?
– Как я могу сказать нет, когда ты отдал ценную часть себя ради меня?
Мне нужно было вернуть его расположение. Мне нужно было, чтобы он выпустил меня. Мне нужно было найти сестру и забрать золотое семя. Если поцелуй сделал бы это, конечно, я его дам. И я не хотела задевать его чувства, иначе он будет держать меня тут вечно. Как тогда я освобожу тех детей и отца?
Он опустил клетку на стол, глаза пылали от эмоции, которую я не могла понять. Он дышал быстрее?
– Я думал о тебе постоянно с тех пор, как ты покинула меня, кошмарик. Хотел бы я избавиться от мыслей о тебе.
Что ответить на такое? Я тоже думала о нем. Я переживала, что он был мертв, и я не смогу выбраться из клетки.
– Ты хочешь выйти из клетки? – спросил он, его глаза пылали.
– Да, – выдохнула я. Больше всего. – Ты можешь меня выпустить. Можешь.
– Согласись, что не попытаешься сбежать, когда я тебя выпущу. Что не навредишь мне и не убьешь меня, – сказал он. Он быстро дышал. Он же не был… взволнован? Может, ему нравилась идея, что я попробую навредить ему.
– Согласна, – сказала я, и он открыл дверцу.
Глава двадцать третья
Я выскочила из клетки. Я не ожидала, что по мне ударит так много эмоций сразу. Я вдохнула, дрожа от ощущения чистой свободы. Я покинула клетку. Маленькая часть меня не верила, что это произойдет снова.
Я едва вдохнула, когда его руки обвили меня, поймали, и я пошатнулась от удивления из-за того, что снова обрела полный размер. Было удивительно приятно быть в объятиях того, кто заботился обо мне, хоть и в своем странном стиле. Он прижал меня к себе, склонился и забрал у меня поцелуй. Его поцелуй ощущался печально и отчаянно, с надеждой и желанием. Он был нежным, не заставлял, а ждал моего ответа. И его губы оставались на моих дольше необходимого, словно он наслаждался поцелуем.
Это меня запутало.
Даже так он закончил слишком быстро. Я ощутила укол почти физической боли, когда он отошел.
– Я не хочу возвращаться в клетку.
Его глаза посмотрели на меня, и что-то, похожее на тепло, расцвело в них.
– Тогда договорись со мной, чтобы остаться на время, – сказал он с долей улыбки. Он шагнул ближе, вдохнул мой запах, будто цветок.
– Тебе, похоже, понравился поцелуй, – неловко сказала я. Почему ему так нравилось целовать меня? Так не было ни с кем. Даже Олэн поцеловал меня, только потому что его мать сказала ему так сделать. Они брали магию и из позитивных эмоций?
– Да, – его улыбка стала шире.
Мои щеки пылали. Даже моя шея будто горела. Я была в этом плоха. Дайте мне что-то убить, и я помогу. Дайте мне кого-то поцеловать, и я запутаюсь. О, звезды и небеса! Запутаюсь. Я представила спутанное тело, желудок перевернулся. Я подавила волну тошноты.
– А если я попрошу час вне клетки за еще один поцелуй, – сказала я, пот выступил на спине. – Мне нужна еда. Мне нужно хоть час ощущать себя смертной. И мне нужно поговорить с тобой.
– Никакого побега. Никакой жестокости ко мне. Не пытайся покинуть эту комнату, – предупредил он, но пылкий взгляд показал мне, что он тоже хотел этой сделки.
– Хорошо, – сказала я, и его улыбка вызвала во мне трепет.
– Давай поедим, – он указал на еду на подносе, как щедрый хозяин.
Я осторожно села на край кресла – я была в ужасном состоянии – схватила ближайший кусок сыра, но не донесла его до рта.
– Мне нужна соль, – сказала я.
Он искренне рассмеялся.
– Это миф. Тебе не нужна соль, чтобы есть нашу еду. Это не привяжет тебя к этому миру. Мы тебя привяжем, а не наша еда.
Я проигнорировала угрозу, закрыла глаза, пока с наслаждением ела сыр. Я была очень голодна. Когда я открыла глаза, он смотрел на меня как кот, глаза были огромными, радужки расширились.
– Вкусно? – бодро спросил он.
– Я так голодна, – я схватила горсть орехов и сухофруктов с полноса и засыпала все в рот.
– Не спеши, охотница. Я обещал, что не дам тебе голодать. Я подготовил этот поднос для тебя, чтобы выполнить обещание.
– Мне нужно, – попыталась сказать я, но пришлось дождаться, пока я все проглочу. – Мне нужно поговорить с тобой о моей свободе от клетки.
– Почему бы тебе не доесть, – он указал на ширму в другой части комнаты, – и не помыться? Я принес чистую одежду и маленькую ванну за той ширмой. Может, тебе даже понравится. Твоя одежда выглядит… поношенной.
Это он еще мягко описал мои испорченные вещи.
– Я тут не для одежды и купания, – сказала я. – При их Дворе есть дети. Смертные дети.
Он просто смотрел на меня задумчиво. Ничего не говорил. Не удивился. Не пугался.
– Ты знал, – еда выпала из моей руки. Почему я ощущала, что меня предали? Он был фейри. Он был жестоким. Запутанным. Я знала это. Так почему думала, что он будет переживать?
– Смертных детей часто воруют, – сказал он спокойно. – Мы не можем уже зачать своих.
Мой рот открылся. Я резко закрыла его. Я целовала его. Такого бессердечного.
– Тебе все равно. Они воруют детей, а тебе все равно.
Он выглядел растерянно и нервно, словно боялся моей реакции и не знал, какой она будет.
Я ощутила жар на щеках, а потом поняла, что плакала. Почему я видела в нем друга? Потому что он дал мне еду и нарисовал кровью картину? Потому что ему нравился обмен на поцелуи?
Я не должна была забывать, что он не был человеком. Он не был моим другом.
– Ты – монстр, – я встала. Мне нужно было уйти от него. Мое обещание держало меня в комнате, но мне не нужно было сидеть напротив него как подруге.
Я пятилась, пока плечи не ударились об стеллаж за мной. Моя челюсть дрожала. Слезы текли, жаркие и быстрые, все расплывалось перед глазами.
Ладони Скувреля были подняты, словно он пытался успокоить меня.
– Я говорил тебе, что мы – монстры.
– Ты не дашь мне спасти их? – они были просто детьми. Просто напуганными детьми, и некому было позаботиться о них.
– Нет, – он говорил тихо. Словно не переживал из-за того, что бил ножом в спину.
– Ты не отпустишь меня и спасти моего отца? – мой голос был сдавленным от слез. Мне было все равно.
– Ни за что.
– Тогда зачем покупал меня обратно? Почему не оставил меня с сестрой?
Он сглотнул, глаза стали мрачными, и он сказал:
– Я – Валет Дворов. Я сею проблемы. Это я делаю.
– Я тебя ненавижу, – мои ладони дрожали. Мой нож был в руке, несмотря на мое обещание. Я в два шага пересекла комнату и подошла к нему, прижала нож к его горлу в следующий миг. Я игнорировала его окровавленное ухо. Его жертва была не для меня. Он затеял свою игру.
Ему было плевать на испуганных детей. Ему было плевать на моего страдающего отца. Потому что они были смертными, как я. Он не считал, что мы заслуживали сострадания или уважения.
Я покажу ему иное.
– Чего ты от меня хочешь, Эластру Ливото Хантер? – он звучал утомленно.
– Я хочу, чтобы ты уважал меня! – я кричала. Я не могла остановиться. Я была как собака, сорвавшаяся с поводка.
– Я уважаю нож, который ты прижала к моему горлу, – его глаза пылали.
– Мало уважаешь, – горячая слеза покатилась по лицу.
– Я уважаю жестокость в твоих глазах.
– Я хочу куда больше, – я дрожала так сильно, что кончик ножа трясся.
– Я уважаю жизнь в твоем бьющемся сердце, которое требует моих страданий.
– Это подойдет.
Я убрала нож, пока не нарушила обещание. Я и не могла его нарушить.
– Я просто должна спасти отца и тех детей. И все.
Он кашлянул, его пальцы коснулись места, где был мой нож.
– Я уважаю это.
– Но ты не поможешь мне? – спросила я. Я уже рыдала и не могла остановить это.
– Нет.
– Зря я давала тебе поцелуи. И угрозы, – сказала я, убирая нож в ножны. – У тебя нет сердца, чтобы его разбить. У тебя нет души, чтобы ее ранить.
Я могла плюнуть в него. Но зачем тратить силы?
Я подняла повязку, чтобы напомнить себе, кем он был.
– Прошу, не… – он поднял руку, умоляя, но я видела только спутанные нервы и бурю внутри.
Я прошла за ширму, сняла грязную одежду и опустилась в горячую воду, оттирала себя с яростью, которую не могла больше нигде выместить, мои слезы текли без остановки.
Когда я выбралась из деревянной кадки, моя кожа была красной, и комната была тихой, лишь порой вода плескалась об стенку кадки.
Скуврель не был мне другом.
Это означало, что я не могла позволить ощущать к нему что-то, кроме ненависти. Мне нужно было превзойти его, как и мою сестру. Может, придется его убить. Может, стоило сделать это сейчас, пока был шанс.
Перед глазами всплыло его отрезанное ухо, но я отогнала воспоминание. Кто знал, зачем он это сделал? Точно не ради помощи мне.
Я зло оделась в то, что он разложил. Узкие сапоги из черных вороньих перьев поднимались до колен, тонкий камзол из перьев совы с пышным воротником из перьев совы. Пара мягких кожаных штанов и белая рубаха с кружевом. Хотя бы не было платьев. Я ощущала себя глупо в платье.
Но было неправильно давать ему одевать меня, когда я хотела вырвать его глаза. Я посмотрела на грязную одежду на полу. Я не могла надеть ее. Она была в вине и крови крысы. Испорчена. Вздохнув, я вышла из-за ширмы, стараясь не выглядеть радостно из-за новой одежды.
Скуврель стоял передо мной, скрестив руки на широкой груди, приподняв идеальную бровь.
– Не в настроении? – холодно спросил он.
– Я никогда не прощу твое черное сердце, – я подражала его холодности.
– Меня украли ребенком и притащили сюда. Как тех детей, – искры чего-то, близкого к ярости, мерцали в его глазах.
Меня словно ударили по животу.
– Вряд ли ты знаешь, как это, – продолжил он. – Поверь, твой плен, по сравнению с этим, милый визит к берегу моря.
– Тогда ты особенно ужасен, раз не помогаешь мне, – яд наполнил мои слова. – Ты знаешь, каково им, но тебе все равно. Ты бессердечный. Ты искаженный. Ты – ничто.
Он зло скривил губы, сделал шаг ко мне. Он схватил меня за воротник и притянул к себе так внезапно, что я направила на него кинжал. Он поймал мое запястье и повернул его, заставив выронить нож. Он удерживал мой взгляд своим яростным взглядом. Миг прошел, мы не двигались, оба тяжело дышали, а потом он склонился и нежно поцеловал меня, словно бабочка задела крылом. Я не сдержалась, предательское сердце забилось быстрее. Его поцелуй ощущался как кража и подарок. Все быстро закончилось. Боль мелькнула на его лице, когда он закончил, глаза жестоко блестели. Он схватил мой нож, сунул рукоять в мою ладонь и толкнул меня к клетке, закрыл за мной дверцу.
Он схватил горсть орехов и сухофруктов, бросил их сквозь прутья за мной. Я едва успела поднять руку, миндаль ударил меня. Он был размером с бревно для костра, тяжелый. Я подавила ругательство от боли в руке. Точно останется синяк.
У меня были синяки всюду. Даже на моем очарованном сердце.
Он вышел из комнаты, не оглядываясь, хлопнул дверью библиотеки, оставив меня дрожать как лист в новых сапогах из перьев.
Как можно было справиться с таким мужчиной? Был ли способ?
Странно, но я думала, что Хуланна могла знать, что делать. Но это погубило бы наш мир, так что я не хотела узнавать.
Я села в клетке, одна, с разбитым сердцем, понимая, что все было не так, как я думала. Ни моя деревня. Ни моя семья. Ни мой союзник в Фейвальде. Может, даже я.
Глава двадцать четвертая
Я репетировала речь, и, когда он вернулся, бросила слова в него:
– Ты сказал мне, что твой вид не врет, но ты просто имел в виду, что вы в этом лучше нас. Ты врешь в каждой лживой ноте своего голоса, в каждом косом взгляде, каждый раз, когда твое дыхание срывается в обещании. Ты врешь каждым честным словом.
Он замер, уперев руку в бедро, словно показывая, что его рубашка не была застегнута до пояса. Какое мне было дело до его идеального облика в мороке? Я видела его настоящего, странного и спутанного.
– А я говорил что-то, что заставило бы тебя думать иначе? – он сделал паузу. – Ненависть ко мне?
Я забыла, что мы еще играли в это.
– Пять.
Его лицо озарила хищная улыбка.
– Отлично. Готовность к путешествию?
Я помедлила. К какому путешествию? Его ухмылка вызывала тревогу.
– Четыре.
– Я предложил бы тебе плащ, у моря холодно, но у меня нет такого маленького. Придется тебе укрыться той мерзкой шкурой крысы, если нужно.
– Или ты можешь выпустить меня из клетки.
– Подумай. Я подкупил кого-то со Двора Сумерек, чтобы тебя вернули мне, но Равновесие Дворов все еще принимает за тебя ставки, и мне нужно продолжить ту игру. Ты знаешь, что Закон игр не позволяет прервать начатую игру. Я не буду идти против закона, как и против своей природы.
– Это не остановило Двор Сумерек или Двор Кубков, – едко сказала я.
– Нет, это была ставка Двора Кубков. Равновесие записал это. Ставка на кражу, прерывающую игру. Не очень высокая, но самая высокая на то время.
– Выше замка? – мой голос был потрясенным, а Скуврель схватил клетку, и я подвинулась, чтобы закрепить сухофрукты и миндаль.
– Зависит от замка.
– Желание рассказать мне, что ты делаешь, Скуврель?
– Один, – он ухмыльнулся, дразня. Его ярость пропала, сменилась насмешкой. Но я не забыла, как он поцеловал меня и бросил в клетку, а еще обиду и ярость в его глазах, когда он говорил о своем прошлом.
– Мы не отправляемся в путешествие. Ты делал все это не для того, чтобы насолить Дворам, хотя это твоя работа.
– Роль. Не работа. Я не работаю. Портить все для остальных – моя роль.
– Как в пьесе?
– Жизнь – один большой спектакль.
Он вышел за дверь, моя клетка раскачивалась в его руке. За дверью… ничего не было. Я видела только серое облачное небо.
Я не успела охнуть, его крылья раскрылись дымом вокруг нас. Он прыгнул.
Я видела дымопад, видела Спутанный лес и маленькие гнезда в ивах. Я видела замок из кедра, лагеря солдат. Я не видела такого.
Я высунула голову из клетки, игнорируя то, как сердце колотилось, пока мы неслись к потрепанному облаку. Мое внимание было приковано к месту, которое мы покинули.
Это была парящая статуя – выше любой горы из всех, какие я видела. Статуя огромного скелета в мантии, сжимающего меч обеими руками. Кончик меча был направлен к земле. Плечи статуи были тяжелыми, словно плащ с капюшоном скрывал жуткие обрубки крыльев. Мы вышли из глаза статуи. Корона криво висела на ее голове.
